Текст книги "Нерон"
Автор книги: Игорь Князький
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Здесь должно заметить, что подобного рода зрелище вовсе не представлялось людям Римской империи той поры чем-то из ряда вон выходящим. В знаменитом повествовании II века о юноше, силою волшебства превращенном в осла, но сохранившем человеческий разум – сюжет повести «Лукий, или Осел», принадлежащей перу Лукия Патрского, [108]108
Лукий Патрский. Лукий, или Осел. 53.
[Закрыть]и известнейшего античного романа Апулея [109]109
Апулей. Метаморфозы, или Золотой осел. X. 24.
[Закрыть]«Метаморфозы, или Золотой осел», – прямо описывается эпизод публичного «бракосочетания» осла и женщины: для развлечения публики в театре осел должен овладеть преступницей, приговоренной к смерти – осужденной на съедение дикими зверями. И вот как должно было выглядеть такого рода представление (повествование ведется от имени юноши, превращенного в осла):
«Наконец, когда настал день, в который… решили, как меня привести в театр. И я вошел следующим образом: было приготовлено большое ложе, отделанное индийской черепахой с золотыми скреплениями; меня уложили на нем и рядом поместили женщину. Потом в этом положении нас поставили на какое-то приспособление и внесли в театр, на самую середину, а зрители громко закричали и захлопали в ладоши, приветствуя меня. Перед нами поставили стол, уставленный всем, что подается у людей на роскошных пирах. И вокруг нас стояли красивые рабы – виночерпии и наливали вино из золотого сосуда».
Разумеется, гротескность этой сцены очевидна, но фантастичен в ней прежде всего осел с человеческим разумом, злосчастный юноша Лукий, жертва волшебства. Но то, что подобного рода представление было возможно, особых сомнений не вызывает. Кстати, зрелище пляски, имитирующей страсть Пасифаи к быку, которое было представлено Нероном римлянам, выглядело все же поскромнее, чем то, что представлялось на тему «ослиной Пасифаи» в самой Греции. У Апулея ведь действие происходит в славном Коринфе. Впрочем, такого рода представления давались Нероном нечасто; страстью его, подлинной и всеобъемлющей любовью был настоящий театр, подлинно высокое искусство!
Начать свои публичные выступления Нерон решил с пения. Петь в узком кругу для немногих слушателей казалось ему делом для истинного артиста бессмысленным. Он многократно повторял по этому поводу греческую пословицу: «Чего никто не слышит, того никто не ценит». Но оценить его должны были прежде всего люди греческой культуры. Потому он избрал местом своего дебюта Неаполь, крупнейший город области, некогда именуемой самими эллинами Великой Грецией, город, бывший как бы столицей италийской Эллады. Именно там публика могла по достоинству оценить и голос, и искусство пения императора-артиста. После этого экзамена он мог уже не волноваться перед любой публикой.
Надо сказать, что со своей премьерой Нерон не спешил. Его выступление в Неаполе состоялось только в 64 году.
Император Нерон (правление 54–68 гг.).
Юный Нерон
Агриппина Младшая, мать Нерона.
Император Калигула (правление 37–41 гг.).
Убийство Калигулы.
Император Клавдий (правление 41–54 гг.).
Валерия Мессалина, жена Клавдия.
Британник, сын Клавдия и Мессалины.
Водопровод Клавдия в Риме.
Клавдий, Агриппина Младшая, Ливия и Тиберий
Изображение на монетах:
1 – Август Клавдий; 2 – Август Нерон; 3 – Август Веспасиан.
Рим при императорах.
Император Тиберий (правление 14–37 гг.).
Германик, знаменитый полководец, отец Калигулы и Агриппины Младшей, дед Нерона.
Сенека, философ, поэт, наставник Нерона.
Комната знатного римлянина.
Вилла на берегу моря.
Инсула, дома, предназначенные для сдачи квартир внаем бедным.
Цирковые бега.
Главный вход в дом зажиточного горожанина.
Аллегория Аравии.
Гладиаторские бои.
Римские скаковые колесницы.
Храм Весты на форуме.
Луций Домиций Агенобарб, дед Нерона.
Повозка префекта Рима.
Остатки былого величия.
Центр Рима в наши дни.
Октавия (?), дочь Клавдия и Мессалины, первая жена Нерона.
Первое же выступление Нерона выглядело знаковым: во время его пения театр дрогнул от неожиданного землетрясения, но Нерон мужественно продолжал начатую песнь до самого конца. Таковы сведения Светония. [110]110
Светоний. Нерон. 20. 2.
[Закрыть]
В этом случае землетрясение можно было истолковать как одобрение Зевсом пения Нерона. Можно вспомнить греческое предание о том, что когда Фидий, изваявший одно из чудес света – статую Зевса в Олимпии, вошел в храм, где она была установлена, и воскликнул, обращаясь к воплощенному в скульптуре божеству: «О, Зевс, доволен ли ты?» – то загремел гром, случилось землетрясение и по полу храма прошла трещина. Так Зевс ответил: «Да!»
Тацит описывает происшедшее в Неаполе иначе:
По этому поводу, согласно тому же сообщению Тацита, Нерон сочинил стихи, в которых приносил благодарность богам и прославлял счастливый исход недавнего происшествия.
Кто более точен в описании в полном смысле слова потрясающих обстоятельств дебюта Нерона-певца перед массовой аудиторией – Светоний или Тацит, сказать уверенно невозможно, да, наверное, это и не столь важно. Важно то, что в любом случае Нерон воспринял случившееся как безусловную поддержку бессмертных богов, как явное одобрение своего не имеющего аналогов артистического выступления.
Пение Нерона в Неаполе отнюдь не стало разовым мероприятием. Император пел перед многочисленной публикой, каковую составили не только жители города, но и те, кто прибыл из соседних мест и даже из далекой Александрии. Уроженцы интеллектуальной столицы эллинистического мира оказались в Неаполе в эти дни случайно, но их присутствие произвело на Нерона особое впечатление. Дело в том, что александрийцы умели аплодировать с особым искусством. Современники называли это «мерными рукоплесканиями». Вот они-то и восхитили Нерона и он распорядился доставить в Неаполь побольше гостей из Александрии, дабы они могли и порадовать цезаря-певца своим дивным умением рукоплескания, и поучить таковому италийцев. Таким образом, неаполитанские гастроли Нерона затянулись. Он давал себе короткий отдых для восстановления сил и голоса, но не выдержал долго разлуки с публикой. Из бани он вернулся в театр, где посреди орхестры велел накрыть пиршественные столы. К народу, заполнившему театр, Нерон обратился по-гречески, проявляя тем самым уважение к родному языку большинства присутствующих и почтение к Греции – родине высокого искусства пения. С присущим ему остроумием Нерон объявил, что сначала он как следует промочит горло, а затем уже споет что-нибудь во весь голос.
Кстати, слова «промочить горло» здесь вовсе не обязательно воспринимать как употребление вина, хотя к таковому цезарь с ранней юности был совсем не равнодушен. Скорее речь шла о так называемом «напитке Нерона», который являл собою всего лишь кипяченую воду, охлажденную снегом. Ее-то Нерон и использовал для того, чтобы «промочить горло» перед пением. По совершенно справедливому замечанию одного медика-историка, «как жаль, что сие изобретение было незаслуженно забыто: мир не знал бы большей части желудочно-кишечных инфекций». [112]112
Князькин И. В. Интимная жизнь древних владык. М.; СПб., 2005. с. 235.
[Закрыть]
Завершилось выступление императора-певца в Неаполе формированием уже целого легиона профессионально-восторженных зрителей, тех самых предшественников позднейших клакёров. Напомним, что право считаться изобретателем этого явления в мировом искусстве, пусть и малопочтенного, безусловно, принадлежит Нерону, равно как и открытие полезных свойств кипяченой воды. Здесь же Нерон установил достижение, каковое, можно уверенно сказать, впоследствии не перекрыл ни один тщеславный артист, прибегавший к помощи аплодирующих наймитов-клакёров. «Он сам отобрал юношей всаднического сословия и пять тысяч дюжих молодцов из простонародья, разделил их на отряды и велел выучиться рукоплесканиям разного рода – и «жужжанию», и «желобкам», и «кирпичикам», а потом вторить ему во время пения. Их можно было узнать по густым волосам, по великолепной одежде, по холеным рукам без колец; главари их зарабатывали по четыреста тысяч сестерциев». [113]113
Светоний. Нерон. 20. 3.
[Закрыть]
Пять с лишним тысяч высокопрофессиональных клакёров! Это больше легиона воинов республиканской поры (4500 человек) и почти легион полного состава эпохи Римской империи (6000 человек). Добавим, что ни в одном легионе ни трибуны, ни тем более центурионы не могли мечтать о жалованье в 400 000 сестерциев! Да что трибуны и центурионы, легаты, командовавшие легионами, проконсулы, которым вверялись провинции с целыми армиями на их территории, таких сумм от принцепса не удостаивались. Но то, что император предводителей клакёров ценил выше тех, кто командует легионами и управляет провинциями империи, не могло не произвести соответствующего впечатления и со временем должно было жестоко аукнуться Нерону.
Но пока Нерон ликовал. Его пение оценили, пора выступать в Риме. Покорить столицу своим пением – вот какая задача представлялась Нерону в то время наиважнейшей.
В столице провели соответствующую подготовку и, когда император ввернулся на Палатинский холм в свой дворец, его ждали толпы народа, кричавшие, что они просто жаждут услышать божественный голос обожаемого цезаря. Что ж, «Vox populi – vox Dei» – «Глас народа – глас божий». Нерон милостиво согласился спеть для желающих его послушать в дворцовых садах, но когда к жаждущим насладиться августейшим пением в нарушение всякой воинской дисциплины присоединись даже воины-преторианцы, несшие караульную службу в императорском дворце на Палатине, Нерон явил народу свое великодушие, согласившись петь немедленно.
Данная импровизация не могла, разумеется, быть просто единичным явлением. Народу надо было явить подлинный праздник, и потому, хотя до объявленного срока проведения очередных Нероний оставался еще целый год, Нерон объявил о их возобновлении немедленно.
На сей раз он повелел внести свое имя в список кифаредов-состязателей и вместе с другими как рядовой музыкант и певец бросил в урну свой жребий. На сцене он появился согласно очередности, жребием установленной, но само появление его было организовано воистину по-царски: кифару его несли начальники преторианцев Фений Руф и Софоний Тигеллин, далее шли командиры когорт, воинские трибуны-преторианцы, рядом с принцепсом шествовали его друзья. Выйдя на сцену и произнеся положенные вступительные слова, он через консуляра (бывшего консула) Клувия Рифа объявил, что будет петь «Ниобу», и пел до самой темноты, почти до десятого часа.
Чем мог привлечь Нерона этот сюжет? Очевидно, что образ Ниобы, миф о ней чрезвычайно волновали Нерона. Для своего знаменательнейшего выступления перед римлянами, каковое он вправе был почитать важнейшим событием в своей артистической жизни, выбор сюжета не мог быть случайным. И здесь проявилась тяга Нерона к наиболее трагическим сюжетам греческой мифологии. Напомним, дочь царя Лидии Тантала и супруга царя Фив Амфиона Ниоба была счастливой матерью семи сыновей и семи дочерей. Все счастье в ее жизни, богатство, власть, прекрасные дети, все это было дано Ниобе бессмертными богами, но она не испытывала к ним должной благодарности. Преисполненная гордости, она однажды отказалась принести положенные жертвы богине Латоне, матери Аполлона и Артемиды. В отместку за надменность дочери Тантала Латона измыслила ей жесточайшую кару: ее дети, Аполлон и Артемида, золотыми стрелами из луков поразили всех детей Ниобы. Аполлон перебил всех сыновей, дочерей пронзила стрелами сестра его Артемида. Муж Ниобы, царь Амфион, увидев бездыханные тела своих сыновей, сам пронзил свою грудь мечом. Окаменела от горя Ниоба, только слезы по-прежнему лились из ее каменных глаз. Поднявшийся бурный вихрь перенес ее в Малую Азию, на ее родину, в Лидию, где с тех пор на горе Сипиле стоит превратившаяся в камень Ниоба и льет слезы вечной, неизбывной скорби.
Здесь нельзя не вспомнить о семейном горе самого Нерона. В январе 63 года Поппея Сабина родила Нерону дочь Клавдию, которую вскоре унесла болезнь. Смерть маленькой августы стала великим горем для императора. Потому чувства Амфиона и Ниобы, внезапно лишившихся своих детей, были ему близки и понятны.
Сольные выступления в роли певца-кифареда стали только прелюдией подлинно актерской деятельности Нерона. Теперь он стал петь в трагедиях, выступая, как настоящий актер, в масках богов и героев, богинь и героинь – ведь в греческом театре все роли как мужские, так и женские исполняли актеры. Профессии театральной актрисы античный мир не знал. Женщины, правда, могли все же появляться на театральной сцене, когда устраивались театрализованные представления по наиболее знаменитым мифам и где требовалось изображать богинь. Вот как в «Золотом осле» Апулея описано представление «Суда Париса», когда троянский царевич выбирал прекраснейшую из трех богинь:
«На сцене высоким искусством художника сооружена была деревянная гора, наподобие той знаменитой Идейской горы, которую воспел великий Гомер…Вот показался прекрасный отрок, на котором, кроме хламиды эфебов на левом плене, другой одежды нет, золотистые волосы всем на загляденье и сквозь кудри пробивается у него пара совершенно одинаковых золотых крылышек; кадуцей указывает на то, что это Меркурий. Он приближается, танцуя, протягивает тому, кто изображает Париса, позолоченное яблоко… знаками передает волю Юпитера и, изящно повернувшись, исчезает из глаз. Затем появляется девушка благородной внешности, подобная богине Юноне: и голову ее окружает светлая диадема, и скипетр она держит. Быстро входит и другая, которую можно принять за Минерву: на голове блестящий шлем, а сам шлем обвит оливковым венком, щит несет и копьем потрясает – совсем как та богиня в бою.
Вслед за ними выступает другая, блистая красотою, чудным и божественным обликом своим указуя, что она – Венера, такая Венера, какой она была еще девственницей, являя совершенную прелесть тела, обнаженного, непокрытого, если не считать легкой шелковой материи, скрывавшей восхитительный признак женственности. Да и этот лоскуток ветер нескромный, любовно резвясь, то приподымал, так что был виден раздвоенный цветок юности, то, дуя сильнее, плотно прижимал, отчетливо обрисовывая сладостные формы».
Понятое дело, так изображать олимпийских богинь никакой актер не мог по определению. Другое дело – трагические роли, где артист облачался в женскую одежду и имел маску с чертами женского лица.
Зрители замечали, что черты масок, в которых выступал на сцене Нерон, напоминали либо его собственное лицо, либо лица женщин, которых он любил. Нетрудно догадаться, что это были в первую очередь лица Акте и Поппеи Сабины. Об убедительности актерского дарования Нерона говорит известный анекдот, приводимый Светонием: один молодой воин-новобранец, стоявший на страже в театре, увидел Нерона в цепях. Не сообразив, что император оказался в оковах согласно исполняемой им роли, отважный часовой бросился спасать обожаемого цезаря.
В каких трагедиях чаще всего играл Нерон? Весь его репертуар до нас не дошел, но Светоний, [114]114
Там же. 21.3.
[Закрыть]рассказывая о нем, выделяет «Роды Канаки», «Орест-матереубийца», «Ослепление Эдипа», «Безумный Геркулес». Подбор, что и говорить, знаменательный. Тема инцеста – любовь брата и сестры – в «Родах Канаки» и там же тема детоубийства! Римляне, правда, с юмором комментировали исполнение Нероном главной роли в этой трагедии: «Чем ныне занят Нерон? – У него роды!»
«Орест-матереубийца» – почему эта трагедия привлекала Нерона, более чем очевидно. Образ Ореста, убившего свою мать Клитемнестру, но спасенного от гнева мстительниц – Эриний Аполлоном и Афиною и оправданного мудрым ареопагом, был близок Нерону и давал ему надежду, что его преступление будет оправдано подобным же образом.
Пристрастие к образу Ореста было, разумеется, замечено римлянами и по достоинству оценено впоследствии в беспощадной сатире Ювенала. Прямо сравнивая Нерона и Ореста, великий бичеватель пороков и преступлений писал:
«Сын Агамемнона то же содеял, но повод другой был: разница в том, что по воле богов за родителя мстил он. Был Агамемнон убит среди пира; Орест не запятнан кровью Электры – сестры, ни убийством супруги – спартанки. Он не подмешивал яд никому из родных или близких. Правда, Орест никогда не пел на сцене, «Троады» не сочинял».
С Ювеналом невозможно спорить: Нерон никак не похож на мстителя Агриппине за смерть своего пусть и отчима Клавдия, Орест в отличие от Нерона не подливал яд родному человеку, а Нерон отравил Британника. Орест счастливо зажил после всех своих бедствий с возлюбленной женой спартанкой Гермионой, а Нерон повинен в гибели двух своих жен. Как истинный римлянин, Ювенал вовсе не склонен почитать за достоинство публичное выступление Нерона на сцене, а также сочинение трагического песнопения, посвященного гибели Трои.
Уже говорилось, что среди любимых трагических персонажей Нерона был царь Эдип. Ослепление Эдипа – сюжет, исполненный наивысшего трагизма. Эдип, узнав, что он – убийца отца, муж родной матери, по ней же брат собственных детей, потрясен и впадает в отчаяние. Когда же он узнает, что мать и жена его Иокаста, не вынеся открывшегося ей всего ужаса происшедшего, покончила с собой, то, сорвав с одежды Иокасты пряжки, несчастный, совсем обезумевший царь Фив выколол себе глаза. Эдип больше не желал видеть солнца, детей, родные Фивы, радости в жизни для него уже быть не могло!
Тема потери разума на первом плане и в трагедии «Безумный Геркулес». Известно, что один из вариантов трагедии на эту мифологическую тему принадлежал перу Сенеки. Не в ней ли и исполнял на сцене главную роль воспитанник великого философа?
Здесь сюжет связан с безумием и с пролитием родной крови – детоубийством. Богиня Гера не могла простить Алкмене, что та была возлюбленной Зевса и родила от него Геракла (Геркулеса по римской традиции). Пылая к Гераклу ненавистью, Гера наслала на него безумие. Обезумевший и впавший в неистовство Геракл перебил всех своих детей и детей брата своего Ификла. Но и здесь, как и в случае с безумием Ореста из-за гнева Эриний, на помощь пришел Аполлон. Он очистил Геракла от скверны убийства, повелел ему покинуть Фивы, где он до своего безумия счастливо жил в браке с Мегарою, дочерью фиванского царя Креонта. В священном городе Дельфы Аполлон объявил Гераклу, что ему следует отправиться на свою родину в город Тиринф.
Здесь он должен был двенадцать лет служить царю Эврисфею. Тогда же Аполлон устами пифии Дельфийского оракула предсказал Гераклу, что тот станет бессмертным, совершив двенадцать подвигов, каковые извелит ему Эврисфей.
И вновь мы видим спасительную роль Аполлона.
Пристрастие к подобным трагическим сюжетам говорит о многом. Внутренний мир Нерона представляется мрачным. Он, безусловно, был мучим страхами за последствия своих деяний, потому и искал себе в мифологических историях оправдание и надежду на милосердие богов, в первую очередь любимейшего из них – Аполлона. Невольно приходит в голову ядовитая мысль, что Аполлон должен был быть немало утомлен Нероном. Ведь поскольку он очищал людей от скверн убийства, то Нерон со своей стороны делал все, чтобы солнечный бог постоянно пребывал в таковой ипостаси. Кто же еще так преданно служил сыну Латоны? Небескорыстно, правда, а постоянно испрашивая очередного очищения. Но это было как раз в исконном русле римских представлений о взаимоотношении человека и божества. Римляне вывели чеканную формулу отношений людей и богов: «Do ut des!» – «Даю, чтобы ты дал!» Смысл ее предельно ясен, замечательно практичен и, как были уверены в том сами римляне, совершенно взаимовыгоден: мы приносим богам жертвы, воспеваем их, посвящаем им свои деяния, а они, в благодарность за наши щедрые подношения, должны исполнять наши пожелания. Воистину великое служение Нерона Аполлону замечательно укладывается в эти традиционные латинские слова – «Do ut des!».
Разумеется, сводить всю артистическую деятельность Нерона исключительно к служению Аполлону, дабы тот даровал очищение от скверны убийства, а в первую очередь матереубийства, было бы большим упрощением. Нерон был артистом по натуре. Для него пение, игра на сцене были не только данью служения солнечному божеству, не просто развлечением, но главным делом жизни. Светоний с изумлением отмечает: «Он даже подумывал, не выступить ли ему на преторских играх, состязаясь с настоящими актерами за награду в миллион сестерциев, предложенную распорядителями». [115]115
Ювенал. Сатиры. Книга V. Сатира 8. С. 215–222.
[Закрыть]
Конечно же, не денежная награда побуждала Нерона посостязаться с подлинными профессионалами. Ему важно было утвердить себя как истинного мастера своего дела, настоящего профессионала, искусно владеющего своим ремеслом. А то, что Нерон искренне полагал себя человеком, владеющим ремеслом артиста, совершенно очевидно. Светоний выделяет слова Нерона, сказанные им, когда он узнал о предсказании астрологов, что рано или поздно он будет низвергнут: «Прокормимся ремеслишком!» [116]116
Светоний. Нерон. 21. 2.
[Закрыть]Так он, по утверждению биографа, пытался оправдать свои занятия кифареда, для правителя забавные, для простого человека необходимые.
А вот это уже совершеннейший шок для римской аристократии. Принцепс, похваляющийся владением ремеслом артиста – для этого просто нет слов. Ремесло – удел черни. Служение отечеству на ниве гражданских и военных дел римляне, кстати, никогда с презренным ремеслом не отождествляли. Нерон же откровенно ставил ремесло артиста выше служения Риму!
А этим в душе не могли не возмутиться даже самые раболепные его подданные, из римской знати происходящие. Чернь в вину Нерону его необычные пристрастия никогда не ставила, ее могло разве что огорчить неприятие Нероном кровопролитных гладиаторских боев.
Неприятие просвещенными римлянами сценической деятельности Нерона очень хорошо чувствуется в описании Светонием и Тацитом поведения цезаря-артиста:
«Когда он пел, никому не дозволялось выходить из театра, даже по необходимости. Поэтому, говорят, некоторые женщины рожали в театре, а многие, не в силах более его слушать и хвалить, перебирались через стены, так как ворота были закрыты, или притворялись мертвыми, чтобы их выносили на носилках. Как робел и трепетал он, выступая, как ревновал своих соперников, как страшился судей, трудно даже поверить. Соперников он обхаживал, заискивал перед ними, злословил о них потихоньку, порой осыпал их бранью при встрече, словно равных себе, а тех, кто был искуснее его, старался даже подкупать. К судьям он перед выступлениями обращался с величайшим почтением, уверяя, что он сделает все, что нужно, однако всякий исход есть дело случая, и они, люди премудрые и ученые, должны эти случайности во внимание не принимать. Судьи просили его мужаться, и он отступал, успокоенный, но все-таки в тревоге: молчание и сдержанность некоторых из них казались ему недовольством и недоброжелательством, и он заявлял, что эти люди ему подозрительны.
При соревновании он тщательно соблюдал все порядки: не смел откашляться, пот со лба вытирал руками, а когда в какой-то трагедии выронил и быстро подхватил свой жезл, то в страхе трепетал, что за это его исключат из состязания, и успокоился тогда лишь, когда второй актер ему поклялся, что никто этого не заметил за рукоплесканиями и кликами народа. Победителем он объявлял себя сам, поэтому всякий раз он участвовал и в состязании глашатаев. А чтобы от прежних победителей нигде не осталось ни следа, ни памяти, все их статуи и изображения он приказывал опрокидывать, тащить крюками и сбрасывать в отхожие места». [117]117
Там же. 40. 2.
[Закрыть]
Это слова Светония. С ними вполне согласуется и то, что писал Тацит:
«Следует указать, что еще до того, как начались пятилетние состязания, сенат, пытаясь предотвратить всенародный позор, предложил императору награду за пение и в добавление к ней венок победителя в красноречии, что избавило бы его от бесчестья, сопряженного с выступлением на подмостках. Но Нерон, ответив, что ему не нужны ни поблажки, ни поддержка сената и что, состязаясь на равных правах со своими соперниками, он добьется заслуженной славы по нелицеприятному приговору судей, сперва декламирует поэтические произведения; затем по требованию толпы, настаивавшей, чтобы он показал все свои дарования (именно в этих словах они выразили свое желание), он снова выходит на сцену, строго соблюдая все принятые между кифаредами правила: не присаживаться для отдыха, не утирать пота ничем, кроме одежды, в которую облачен, не допускать, чтобы были замечены выделения изо рта и ноздрей. В заключение, преклонив колено, он движением руки выразил свое глубочайшее уважение к зрителям, после чего, притворно волнуясь, застыл в ожидании решения судей. И римская чернь, привыкшая отмечать понравившиеся ей жесты актеров, разразилась размеренными возгласами одобрения и рукоплесканиями. Можно было подумать, что она охвачена ликованием; впрочем, эти люди, равнодушные к общественному бесчестью, пожалуй, и в самом деле искренне ликовали.
Но прибывшим из отдаленных муниципиев все еще суровой и оберегавшей древние нравы Италии и обитателям далеких провинций, приехавшим в качестве их представителей или по личным делам и непривычным к царившей в Риме разнузданности, трудно было взирать на происходившее вокруг них; не справлялись они и с постыдной обязанностью хлопать в ладоши: их неумелые руки быстро уставали, они сбивали со счета более ловких и опытных, и на них часто обрушивали удары воины, поставленные между рядами с тем, чтобы не было ни мгновения, заполненного нестройными криками или праздным молчанием. Известно, что многие всадники, пробираясь через тесные входы среди напиравшей толпы, были задавлены, а других, проведших день и ночь на своих скамьях, постигли губительные болезни. Но еще опаснее было не явиться на зрелище, так как множество соглядатаев явно, а еще большее их число – скрытно запоминали имена и лица входящих, их дружественное или неприязненное настроение. По их донесениям мелкий люд немедленно осуждали на казни, а знатных впоследствии настигала затаенная на первых порах ненависть принцепса». [118]118
Тацит. Анналы. XVI. 4, 5.
[Закрыть]
Сложно сказать, чего больше в приведенных строках римских историков: подлинных фактов, всякого рода бытовых и исторических анекдотов, позднейших наслоений, характер каковых определил в целом враждебный настрой римлян последующих эпох к Нерону. Безусловно, отношение Нерона ко всем правилам актерских выступлений, ко всем требованиям артистического мастерства было наисерьезнейшее. Он хотел не просто казаться, но и быть настоящим великим артистом. Потому его поведение на состязаниях скорее должно вызывать уважение, нежели иронию и даже злую насмешку. Недоброжелательность к соперникам – но ведь это качество всегда и везде во все времена присуще всем участникам сколь-либо серьезных состязаний, какие бы слова о теплых чувствах к конкурентам они при этом ни говорили. Не стоит подвергать сомнению и волнение Нерона. Оно естественно для начинающего артиста, небезразличного к уровню своего выступления и желающего справедливой и благодарной его оценки. Нерон был артистом до мозга костей и потому не мог не думать о будущем своей славы. Ему, конечно, хотелось, чтобы потомки знали, что император – певец, кифаред, актер соблюдал все правила сценического искусства и побеждал не потому, что он властный потомок божественных Юлия и Августа, но потому, что он был воистину великим актером!
С такими стремлениями на первый взгляд никак не сочетается то, как обходились с публикой на его выступлениях. Но здесь, сдается, более всего разного рода анекдотов и вымыслов. Театры вмещали тысячи человек, цирки – десятки тысяч, и потому откуда взяться опасности для тех, кто не ходил на выступления Нерона? В Риме-то проживало много более миллиона человек… да и зачем держать публику в театре день и ночь? Нерон ведь не пел круглосуточно, а уверенность в том, что на следующее выступление августейшего артиста десятки тысяч римлян, безусловно, пожелают прийти сами без всякого понукания, была достаточно основательной. И уж совсем странным выглядят сообщения о репрессиях против тех, кто не одобрял пение Нерона. Как раз чернь, о чем тот же Тацит пишет, более всех была в восторге от императора-артиста. Расправляться же с мелким людом было совсем не в духе Нерона. Скажем прямо: быть сенатором, постоянно бывающим на Палатине, было в Риме во времена Нерона много опаснее, нежели скромным обитателем небогатых домов в Субурре, где как раз проживала в массе своей римская беднота, тот самый «мелкий люд». С ним Нерон никогда не воевал.
Напоследок нельзя не удержаться от, пожалуй, самого любопытного из исторических анекдотов, посвященных пению Нерона.
Однажды, когда Нерон пел в кругу своих приближенных, вдруг обнаружилось, что один из них, Тит Флавий Веспасиан, самым вульгарным образом заснул. Император пришел в ярость от такой непочтительности и, главное, от неспособности оценить подлинно высокое искусство. Злосчастному Веспасиану могла грозить серьезная опасность, ибо Нерон, очевидно, ощущал себя оскорбленным в лучших своих чувствах. Положение спас один находчивый придворный, который со смехом напомнил, что величайший певец Орфей своим пением тоже усыплял диких зверей. Прямое сравнение со славным Орфеем, сыном речного бога Эагра и музы – покровительницы эпической поэзии Каллиопы, с которым никто в мире не мог сравниться в искусстве пения, не могло не польстить Нерону. Он успокоился и решил великодушно простить невежу. Веспасиану, правда, было запрещено сопровождать и приветствовать императора и велено удалиться в дальний маленький городок. Но обида на него у Нерона все же прошла, свидетельством чего впоследствии стало новое и весьма высокое назначение Веспасиана.
Так своевременная острота спасла для истории будущего императора и основателя династии Флавиев.
Страсть к публичным выступлениям у Нерона не ограничивалась только сценой театра. Арена цирка влекла его не меньше. Напомним, что искусство возницы квадриги – колесницы, запряженной четырьмя лошадьми, – Нерон ставил чрезвычайно высоко, памятуя и поясняя окружающим, что оно с древнейших времен было достойным занятием царей и героев.
Скачки были чрезвычайно популярны у римлян. Сложились четыре команды гонщиков – Зеленые, Синие, Красные и Белые. Каждая команда имела своих преданных постоянных поклонников. Нерон был верным поклонником Зеленых. Присутствуя на гонках в Большом цирке, он одевался в зеленые тона, а беговую дорожку при этом посыпали зеленой медной пылью.
Страсть к скачкам владела им с раннего детства. Хотя учителя пытались запретить ему постоянно говорить о скачках, он неустанно думал о них и только о них и вел разговоры. Однажды в цирке он стал свидетелем трагического происшествия: кони сбросили и проволокли по арене «зеленого» возницу, который при этом погиб. Маленький Нерон горько оплакивал смерть несчастного гонщика. Когда же учитель сделал ему замечание, то мальчик, поскольку ему запрещали чрезмерно увлекаться скачками, сказал, что плакал над судьбою Гектора – колесница влекла за собою тело несчастного возницы, как некогда Ахилл влачил убитого Гектора за своей колесницей.
