Текст книги "Нерон"

Автор книги: Игорь Князький

Аникет в отличие от Бурра сомнений не знает. Он, не колеблясь, готов покончить наконец с Агриппиной. Нерон, успокоенный тем, что Сенека предложил такой простой надежный выход из казавшегося ему отчаянного положения, а Аникет полон решимости исполнить роковой замысел, напыщенно заявляет, что в этот день ему даруется самовластие и, дабы уязвить истинного римлянина из достойного рода Афрания Бурра, подчеркивает, что сим обещанным даром он обязан вольноотпущеннику Аникету. Он настолько овладевает собой, что когда ему сообщат о прибытии посланца Агриппины Луция Агерина, Нерон уже не нуждается в советах и подсказках. Он сам знает, как ему лучше действовать. Актерский дух в нем проснулся вновь, и Нерон сам ставит сцену, долженствующую оправдать его и объяснить гибель Агриппины.

Когда Агерин появляется перед ним и передает то самое исполненное великодушнейших предложений Агриппины послание, коим она надеялась успокоить сына, предоставив ему возможность сокрытия факта намеренного кораблекрушения, Нерон даже не пытается вникнуть в суть материнского письма. Улучив момент, он сам подбрасывает Агерину под ноги меч, зовет стражу и приказывает заключить посланца августы в оковы, как покусившегося на жизнь принцепса. И главная улика налицо – вот он, меч, орудие задуманного Агриппиной сыноубийства!

Без подсказки Сенеки Нерон озвучивает версию происшедшего: мать принцепса задумала убить сына, подослала к нему своего вооруженного мечом вольноотпущенника, а когда покушение сорвалось, благодаря, очевидно, бдительности стражи и отваге самого Нерона, не выдержав позора уличения в преступном деянии, покончила жизнь самоубийством.

Надо было обладать воистину Нероновой самонадеянностью, чтобы увериться, будто найдутся люди, способные воспринять всерьез такое объяснение гибели Агриппины!

Тем временем Аникет с товарищами решительно действуют, как и было обещано Нерону. Сам командующий Мизенским флотом в сопровождении триерарха (командира корабля) Геркулея и флотского центуриона Обарита и с целым отрядом военных моряков подходит к вилле Агриппины. К полной его неожиданности, вилла оказывается окруженной многочисленной толпой с факелами. Люди, невзирая на ночное время, пришли выразить радость по поводу спасения матери принцепса. Появление воинского отряда и угрозы собравшимся принудили толпу рассеяться. Аникет немедленно окружает виллу стражей, дабы не допустить в нее извне возможных защитников Агриппины, и, взломав ворота и растолкав встречных рабов, подходит к покоям императрицы. Несколько человек, находившихся у дверей, при виде вооруженных людей не оказали сопротивления. В слабо освещенной спальне встревоженная отсутствием вестей от сына и невозвращением посланного к нему Агерина Агриппина, близ нее только одна рабыня. Заслышав шаги приближающихся к спальне людей, рабыня направляется к выходу. «И ты меня покидаешь», – горестно говорит ей вслед Агриппина, и тут перед ней предстают Аникет, Геркулей и Обарит, их решительный вид не оставляет сомнений в жестоких намерениях пришедших. До последнего несчастная мать не желает верить в вину сына. Она обращается к Аникету, говорит, что если он пришел проведать ее по приказу Нерона, то пусть передаст принцепсу, что она поправилась, но если он пришел совершить злодеяние, то она не верит, что такова воля ее сына: он не отдавал приказа об умерщвлении матери.

Таково материнское сердце! Оно не может поверить в преступность того, кого мать выносила под своим сердцем, кому даровала жизнь.

Тем временем убийцы уже обступили ее, но никак не решатся нанести удар. Первым подает пример сообщникам Геркулей. Он бьет Агриппину палкой, очевидно, своим командирским жезлом, по голове. Удар, конечно же, не убийственный и даже травмы сколь-либо серьезной не наносящий. Смысл его в другом: не бойтесь поражать императрицу, кого бьют палкой, можно пронзить и мечом.

Подобные ситуации часто возникали во время коллективных казней, когда толпа должна была забить человека камнями. Никто не решался быть первым, но стоило кому-то швырнуть в направлении обреченного хотя бы небольшой камешек, пусть и не попавший в цель, тут же следовал град камней…

Мужество не покинуло Агриппину и в последние минуты ее жизни. Она разорвала на себе одежду, обнажив живот, и воскликнула, обращаясь к убийце: «Бей сюда, поражай это чрево за то, что оно породило Нерона!»

Удар меча центуриона Обарита прекратил жизнь августы-матери, осознавшей наконец, кого она породила.

«Так была убита Агриппина, дочь Германика, внучка Агриппы, правнучка Августы – убита собственным сыном, которому она дала власть и ради которого она многих обрекла на смерть, даже родного дядю», – писал об этой одной из самых трагических страниц римской истории Дион Кассий. [78]78
  Дион Кассий. Римская история. LXII. 14.


[Закрыть]

Погребение Агриппины свершилось той же ночью, наспех. Были соблюдены только самые убогие из погребальных обрядов. Не был насыпан даже погребальный холм, место погребения осталось неогражденным. Люди, любившие Агриппину, а таких оставалось немало, были поражены ее гибелью. Когда был разожжен погребальный костер, один из вольноотпущенников августы, Мнестер, закололся мечом.

Лишь много лет спустя после гибели самого Нерона попечением домочадцев Агриппины ей была сооружена скромная гробница. Она находилась у дороги, ведущей в Мезены, близ виллы, некогда принадлежавшей первому из римских цезарей, тому, кто, собственно, и сделал это имя царственным, – славному Гаю Юлию Цезарю, диктатору Рима, нанесшему смертельную рану республике и проложившему дорогу грядущей империи, павшему от рук убийц, многих из которых он напрасно облагодетельствовал…

Quo non ascendam?

«Quo non ascendam?» – «Чего еще я не достигну?» Вот что вправе был воскликнуть Нерон спустя некоторое время после матереубийства. Ведь в первые часы после гибели Агриппины он, осознав весь ужас совершенного им преступления, впал в прострацию. То он неподвижно сидел, погруженный в молчание, то, обезумев от страха, метался, не сомневаясь, что рассвет принесет ему гибель. Не мог он не понимать, что сочиненная им версия о самоубийстве Агриппины настолько нелепа, что никого не убедит. Матереубийца же, а теперь он таковым являлся, человек всеми презираемый и проклинаемый, достойный самой жестокой казни. Да и помнил он слова Бурра о преданности преторианцев дочери Германика… А вдруг они захотят отомстить за ее погибель сыну-убийце?

Такое поведение Нерона после получения им известия о смерти матери представляется наиболее очевидным. Этому, правда, противоречат сообщения Светония и Диона Кассия. Гай Светоний Транквилл, описав убийство Агриппины, сообщает далее: «К этому добавляют, ссылаясь на достоверные сведения, еще более ужасные подробности: будто бы он сам прибежал смотреть на тело убитой, ощупывал ее члены, то исхваливая их, то поругивая, захотел от этого пить и тут же пьянствовал». [79]79
  Светоний. Нерон. 34. 3.


[Закрыть]Близко к тому описывает происшедшее Дион Кассий: «Когда Нерону донесли, что она умерла, он не поверил: столь страшным было злодеяние, что императором овладела недоверчивость и он пожелал собственными глазами убедиться в этом. Он осмотрел мать с ног до головы, обследовал ее раны и наконец произнес слова, которые были еще бесстыднее, чем само убийство. Вот что он сказал: «Не знал я, что у меня была такая красивая мать». [80]80
  Дион Кассий. Римская история. LXII. 14.


[Закрыть]

Светоний и Дион Кассий рисуют нам образ хладнокровного и уверенного в себе убийцы-изувера, поведение которого превосходит все мыслимые и немыслимые пределы цинизма. Бесчеловечность Нерона сомнений, безусловно, не вызывает никаких, но вот что касается циничного хладнокровия при глумлении над телом убитой по его приказанию матери, то это все-таки представляется маловероятным. В роковую ночь Нерон находился в постоянном страхе. Сначала он был перепуган неудачей подстроенного кораблекрушения, боялся мести со стороны Агриппины, ожидая появления ее вооруженных рабов, посланных покарать сына, замыслившего убийство матери. Получив известие о гибели матери, он, скорее всего, должен был, как все слабые и неуверенные натуры, перепугаться возможных последствий своего злодеяния. Надо помнить, что римляне были потрясены случившимся. Матереубийство – дело невиданное. Рассказы о нем, ходившие в народе, неизбежно могли обрастать уже придуманными подробностями. Потому-то Тацит осторожно написал в своих «Анналах»: «Но рассматривал ли Нерон бездыханную мать и хвалил ли ее телесную красоту, показания относительно этого разноречивы: кто сообщает об этом, кто это опровергает». [81]81
  Тацит. Анналы. XIV. 9.


[Закрыть]

Вернемся же на виллу Нерона в Байях. Встревоженный состоянием Нерона Афраний Бурр, опасаясь, как бы принцепс от страха не обезумел окончательно, быстро нашел самое верное средство его успокоения. К насмерть перепуганному собственным злодеянием и опасающемуся мести преторианцев за любимую ими августу Бурр послал трибунов и центурионов преторианских когорт… Тех самых трибунов и центурионов, которым он побоялся поручить убийство Агриппины. То ли префект претория напрасно приписывал своим подчиненным непоколебимую верность дочери Германика, то ли, узнав о гибели Агриппины, а следовательно, о торжестве Нерона, преторианцы так быстро и цинично перестроились, но встреча их с цезарем пролила бальзам на трясущуюся от страха душу матереубийцы. Доблестные воины ловили руку Нерона, радостно поздравляли его с избавлением от нежданной опасности, с раскрытием преступного умысла матери… Лучшего подарка Бурр Нерону преподнести просто не мог.

Нерон воспрял духом и, войдя в новую роль, – для истинного артиста дело нехитрое, хотя и не самое обыкновенное, учитывая нетривиальность ситуации, – начал изображать сыновью скорбь, оплакивать безвременно ушедшую мать, уверяя окружающих, что сам ненавидит себя за то, что остался жив. Подыгрывать ему стали поначалу придворные, обходившие соседние храмы и совершавшие там благодарственные жертвоприношения богам, спасшим драгоценную жизнь обожаемого принцепса. Поскольку худшие примеры всегда находят больше последователей, нежели лучшие, то вслед за гостями с Палатинского холма жители ближайших городов Кампании также стали приносить жертвы богам, радуясь за своего императора, и, дабы он мог оценить по достоинству их преданность, стали направлять на виллу Нерона свои представительные делегации для поддержки поздравлениями удрученного духа несчастного сына злодейки-матери.

Тем не менее требовалось еще и официальное объяснение случившегося, дабы никто в Риме не смел усомниться в подлинности утверждения о самоубийстве Агриппины из-за провала плана покушения на жизнь Нерона. Должно было поэтому направить в сенат послание принцепса с подробным изложением происшедшей трагедии и соответствующим объяснением всех деталей. Одобрение сенатом послания принцепса, что должно выразиться в специальном постановлении – senatus consultum, – подведет черту под всей историей взаимоотношений цезаря и его матери, дав римскому народу единственно верную трактовку их убийственного в полном смысле слова финала.

Труд составления послания принцепса сенату и римскому народу, естественно, взял на себя Сенека. Начал он с рассказа о том, как был схвачен вооруженный мечом вольноотпущенник Агриппины Луций Агерин, посланный ею убить Нерона, а она сама предала себя смерти, «осужденная собственной совестью за покушение на злодеяние». Далее он приводил перечень всех ее прегрешений времен правления Нерона. Она-де пыталась стать соправительницей, пыталась привести преторианские когорты к присяге на верность себе, подвергнуть тому же сенат и римский народ. Дабы вызвать неприязнь к памяти Агриппины, Сенека приписал ей возражения против денежного подарка воинам, против раздачи бедноте традиционного продовольственного набора – конгиария. Агриппине далее приписывались все козни против римской знати. Припоминалась и старая история с ее нежданным появлением в курии во время приема армянских послов. Экскурс в прошлое завершало возложение на Агриппину вины за все безобразия времен правления Клавдия. Завершалось послание описанием «кораблекрушения», каковое объяснялось совершенно естественными причинами и которое якобы и толкнуло Агриппину, приписавшую его организацию Нерону, на посылку к нему убийцы.

По справедливому замечанию Тацита, нельзя было найти настолько тупоумного человека, который бы в это мог поверить.

«Вот почему неприязненные толки возбуждал уже не Нерон – ведь для его бесчеловечности не хватало слов осуждения, – а составивший это послание и вложивший в него признания подобного рода Сенека». [82]82
  Там же. 11.


[Закрыть]

Дабы предотвратить возможное все-таки недовольство преторианцев, Нерон немедленно велел произвести щедрую раздачу им денег. Как язвительно заметил Дион Кассий, «явно стремясь возбудить в них желание, чтобы таких преступлений было побольше». [83]83
  Дион Кассий. Римская история. LXII. 14.


[Закрыть]

Сенат римского народа принцепсу и подкупать не пришлось.

«С поразительным соревнованием в раболепии римская знать принимает решение о совершении молебствий во всех существующих храмах о том, чтобы Квинкватры, в дни которых было раскрыто злодейское покушение, ежегодно отмечались публичными играми, чтобы в курии были установлены золотая статуя Минервы и возле нее изваяние принцепса (постоянное приятное Нерону напоминание о покровительстве ему богини, защитнице музыкантов и поэтов, спасшей его от козней Агриппины в дни своего праздника. – И. К.), наконец, чтобы день рождения Агриппины был включен в число несчастливых». [84]84
  Тацит. Анналы. XIV. 12..


[Закрыть]

Нашелся только один человек во всем сенате, решившийся на протест. Сенатор Тразея Пет ранее, когда в сенат вносились всякого рода льстивые предложения в адрес Нерона, предпочитавший молчать или немногословно соглашаться с остальными, на сей раз открыто покинул заседание сената. Увы, решившихся поддержать его праведный протест среди отцов отечества не нашлось. На себя же Тразея навлек опасность, поскольку Нерону не могли не донести о его вызывающем поступке.

Нерон тем временем, готовясь к возвращению в столицу, всемерно демонстрирует свое милосердие, исправляя в первую очередь неправедные деяния Агриппины. Он возвращает из ссылки всех, кто был некогда изгнан по воле его матери, освобождает даже некоторых из тех, кого сам сослал. Все должны видеть, что дух милосердия и великодушия теперь будет царить в Риме. А зло, ранее исходившее исключительно из-за злой воли августы-матери, безвозвратно уходит в прошлое.

Но с торжественным въездом в Рим Нерон не спешит. Он все еще не может до конца поверить, что сенат ему действительно покорен, а простой народ обожает своего цезаря и ненавидит само имя Агриппины. Приближенным, а среди них первые места, должно быть, принадлежат Бурру и Сенеке, убеждают его, что опасения излишни и Рим встретит принцепса с превеликим почитанием. Дабы их слова подтвердились на деле, они отпрашиваются у Нерона и отправляются в Рим заранее, чтобы встреча обожаемого цезаря народом была организована именно так, как они обещали.

К изумлению приближенных Нерона, в Риме все уже готово к торжественной встрече императора. Она еще более великолепна, чем они могли представить. Рим встречает Нерона так, как обычно встречали триумфаторов: по пути его следования были сооружены специальные ступенчатые трибуны, с каких обыкновенно римляне приветствовали победоносных полководцев и императоров, справляющих свой триумф. Сенаторы облачились в праздничные одежды, празднично выглядели и простые римляне. Нерон, торжественно поднявшись на Капитолий, возносит благодарность бессмертным богам, спасшим его жизнь от грозящей опасности. Всеобщее раболепие, безропотная покорность римлян кружит принцепсу голову. «Еще ни один принцепс не знал, как далеко он может зайти», – говорит Нерон, и ему кажется, что так отныне будет всегда. Любое его деяние будет одобрено римлянами, любовь их к нему, готовность повиноваться несомненны и непререкаемы. Действительно, трудно на его месте после таких событий не воскликнуть: «Quo non ascendam!» – «Чего еще я не достигну!»

Именно с этого времени Нерон окончательно уверовал, что отныне ему все дозволено и все, им совершенное, непременно всеми, за немногим числом, или одобряется, или безропотно принимается. В действительности же отношение в Риме к нему меняется в худшую сторону. Да, сенаторы рабски рукоплещут, но ведь делают это исключительно из страха: матереубийца способен на все! Прекрасно понимающие, что произошло на самом деле, и вынужденные из опасения за свою жизнь восхвалять человека, запятнавшего себя величайшим из преступлений, сенаторы не могут не проникнуться к нему в душе самой лютой ненавистью. Сенат унижен, он скован страхом, а ведь людям вполне свойственно ненавидеть тех, кто заставляет их себя бояться, кто унижает их. И чем затаеннее эта ненависть, тем она сильнее. А когда рано или поздно тот, кто унизил, кто заставлял трепетать перед собою, вдруг лишится такой возможности, утратив свое могущество, вот тогда-то ему все припомнят, беспощадно припомнят!

Простой народ тоже не в восторге от происшедшего. Убийство матери – преступление, не могущее иметь оправдания. Вряд ли римлянам приятно быть под властью матереубийцы. Правда, пока власть Нерона крепка, пока он щедр в отношении войска и простого народа, его будут терпеть, а многие в благодарность за столь хорошее понимание цезарем главного стремления римской толпы даже неплохо относиться. Но злословить об императоре-матереубийце все равно все втихомолку будут, а кто-то и не очень-то втихомолку… Популярность Нерона поколебалась из-за событий рокового 59 года.

Кто спорит, Агриппина была совсем не безупречным человеком. На ее совести немало недобрых дел, даже преступлений, главное из которых – отравление Клавдия, ее дяди и мужа. Много знатных римлян пострадало от ее неукротимого нрава, но ее гибель, гибель по вине родного сына, леденящие душу подробности последних часов ее жизни, каковые для римлян вовсе не были тайной, что бы там Нероновы приспешники ни лгали, заставляли забыть то дурное, что было известно о покойной августе, и помнить лишь преступление сына-матереубийцы.

Придет время, и сенат, и преторианцы, и римляне припомнят Нерону убийство Агриппины, но пока молодой цезарь обладает колоссальной властью, перед которой все трепещут, но тем более будут рады от нее избавиться. До этого еще много лет. А пока Нерон находится на вершине счастья, упиваясь своим могуществом и теми неограниченными возможностями, какие оно предоставляет властителю. Теперь-то он может раскрыться, быть самим собой, он может дать волю всем своим пристрастиям, кои так долго приходилось таить в себе. Римляне еще не знают, что их повелитель не обыкновенный принцепс, но великий актер, поэт, певец, мастерски играет на кифаре, лучше всех умеет править квадригой на ристалище!

Часто полагают, что при жизни Агриппины Нерон был вынужден сдерживать свои страсти и скрывать художественные и спортивные наклонности, поскольку, как писал Тацит, его «до известной степени сдерживало уважение к матери, каким бы оно ни было». [85]85
  Там же. 13.


[Закрыть]

Думается, истинная причина не в Агриппине. Нерона скорее беспокоило отношение римлян к столь необычным для принцепса пристрастиям. Император, почитающий своими главными делами лицедейство в театре, публичное пение, ставящий мастерство кифареда и умение возницы квадриги выше государственных занятий, выше полководческого искусства, – явление для Римской державы явно непривычное. Странные пристрастия, дурные и даже ужасные привычки бывали и у предшествующих цезарей, но для них всех, исключая разве что Калигулу, дела державы были на первом месте. Не говоря уж о том, что для римской знати император – певец, актер, кифаред – дело просто постыдное. Общественное мнение – вот то, с чем любой владыка должен в той или иной степени считаться и стараться обратить себе его на пользу. Нерон мог до поры до времени опасаться резкой реакции римлян на открытое проявление своих художественных дарований. Но теперь, когда римляне так восторженно встретили цезаря-матереубийцу, когда так охотно одобряли любые трактовки любых его дел, стало очевидно: теперь таиться нечего, Нерон может открыто стать Нероном!

Глава III
Нерон и музы

Решив более не скрывать от римлян своих артистических и цирковых пристрастий, Нерон тем не менее счел нужным сначала подготовить для этого почву. В первую очередь он поставил в известность о своих намерениях главных советников – Бурра и Сенеку. Судя по всему, одобрения он у них не нашел. Префект претория и воспитатель цезаря наперебой уговаривали Нерона не давать волю своим страстям, если возможно, подавить в себе эти опасные увлечения. Опасные прежде всего потому, что римляне, почитающие такого рода занятия уделом людей низкого происхождения, могут утратить почтение к особе принцепса. Потомку божественного Августа и божественного Юлия должно вести себя сообразно своему великому статусу.

Можно, конечно, изумиться тому, что люди, не воспрепятствовавшие Нерону решиться на матереубийство, пытались уберечь его от публичных выступлений в роли кифареда, певца или возничего. Но если первое при всей его чудовищности можно хоть как-то оправдать «государственными интересами», каковым неукротимость Агриппины могла быть опасной, то здесь опасность была как раз в унижении достоинства принцепса, что наносило несомненный ущерб интересам государства.

Нерон без гнева выслушал возражения своих верных советников. Более того, вступил с ними в полемику, приводя в пользу своих намерений вполне серьезные и даже убедительные аргументы. Защищая свое стремление выступить в качестве возницы квадриги на ристалище, Нерон напоминал, что конные состязания с древнейших времен были общепринятой забавой царей и полководцев. Состязания эти устраивались в честь богов, их воспевали великие поэты древности. Наконец, сам Аполлон разъезжает на колеснице! А что в руках у бога Аполлона? Лира! Лира, изобретенная Гермесом и от него полученная Аполлоном, который с той поры и стал покровителем искусства!

Нерон напоминал своим наставникам, что Аполлон, будучи величайшим и наделенным даром провидения божеством, во всех изваяниях не только в греческих городах, но и в римских храмах изображен с музыкальным инструментом в руках – кифарой.

Здесь нельзя не вспомнить, что у римлян было особое отношение к богу Аполлону. Согласно римской мифологии, Эней со своими спутниками, сумев спастись из пылающей, разгромленной ахеянами Трои, после долгого блуждания по морским просторам Эгейского моря прибыл на остров Делос, где находилось знаменитое святилище Аполлона. Там он и обратился к богу-провидцу будущего с мольбой о даровании несчастным троянцам новой родины, нового города, где они могли бы, закончив свои тяжкие странствования, обрести покой и благополучие. В ответ на обращение Энея голос бога, после того как сотряслись горы, сокрушившие святилище и сам храм, а завесы перед изображением Аполлона разверзлись, сообщил, что троянцы обретут свою землю там, откуда и ведут они свой род, и воздвигнут город, где будет править сначала Эней, а затем его потомки. Городу же этому суждено впоследствии покорить все народы и земли, стать владыкой мира!

Поначалу троянцы не поняли, какую именно землю указал им Аполлон. Отец Энея, мудрый Анхиз, памятуя, что основателем священной Трои почитался уроженец Крита Тевир, посоветовал направиться к берегам этого славного острова. Но стоило кораблям троянцев достичь критских берегов, как на острове разразилась чума и им пришлось бежать. Вскоре же боги во сне открыли Энею суть предсказания Аполлона: прародина троянцев в Италии и именно туда им следует направить свои корабли. После долгих и бурных приключений троянцы наконец оказались в Италии, где уже потомками Энея был воздвигнут великий город, раскинувшийся на семи холмах, которому и суждено было «народами править, утверждать обычаи мира, покоренных щадить и сражать непокорных», как писал великий римский поэт Вергилий в своей поэме «Энеида».

И основание, и грядущее величие Рима – владыки мира были возвещены Аполлоном!

Превративший окончательно Римскую республику в Римскую империю – Imperium Romanum – Август всегда подчеркивал особую значимость культа Аполлона для римлян. Исключительные симпатии к этому божеству он обнаружил еще в молодости, когда именовался Гаем Юлием Цезарем Октавианом. Однажды он организовал тайное пиршество, которое потом в народе иронически прозвали «пиром двенадцати богов», поскольку дюжина его участников возлежала за столом, обряженная олимпийцами – богами и богинями. Сам Октавиан изображал Аполлона.

Правда, тогда римляне без восторга и почтения отнеслись к такому олимпийскому пиршеству. Время для него Октавиан выбрал не самое удачное – в Риме были нужда и голод. Потому уже на следующий день по городу пошли злые разговоры о «пире двенадцати», а про молодого Цезаря все стали говорить, что если он и Аполлон, то Аполлон-мучитель, таковое прозвание он имел в одном из римских кварталов.

Нельзя забывать, что, подобно грекам, почитая богов, римляне в то же время признавали за ними и не самые добрые поступки и качества. Отличаясь от людей бессмертием, боги могли подобно смертным людям проявлять и самые скверные чувства, совершать недостойные деяния. Аполлон, разумеется, исключением здесь не был.

Октавиан более не рядился в бога, но почитанию Аполлона, как особо значимого для него и для всего Рима божества, оставался верен. Не случайно перед серьезной битвой при Акциуме, где решалось, кто будет править в Римской державе – Октавиан или Антоний с царицей Клеопатрой, – мечи воинов армии наследника Цезаря были освящены в храмах Аполлона. Потому и конечная победа, и торжество Августа, и его владычество над Римской империей свершились благодаря Аполлону. Не случайно после победного для Октавиана исхода битвы при Акциуме он повелел благоустроить храм Аполлона, находившийся близ места сражения, и учредил специальные игры в честь бога, чьему покровительству он и был обязан успехом.

Позже появится особая легенда, непосредственно возводящая само происхождение Августа к солнечному божеству. Гай Светоний Транквилл, ссылаясь на труд Асклепиада Мендетского «Рассуждения о богах», писал, что однажды мать Августа – Атия «в полночь пришла для торжественного богослужения в храм Аполлона и осталась там спать в своих носилках, между тем как остальные матроны разошлись по домам; и тут к ней внезапно скользнул змей, побыл с нею и скоро уполз, а она, проснувшись, совершила очищение, как после соития с мужем. С этих пор на теле у нее появилось пятно в виде змеи, от которого она никак не могла избавиться, и поэтому никогда больше не ходила в общие бани; а девять месяцев спустя родился Август, и был по той причине признан сыном Аполлона». [86]86
  Светоний. Божественный Август. 94. 4.


[Закрыть]А ведь и Нерон как-никак потомок божественного Августа, значит, и потомок самого Аполлона! Потому-то и любил Нерон править колесницей и держать в руках лиру. Ведь в таком обличье он выглядел воплощенным богом Аполлоном. Его тогда восторженно приветствовала толпа, а специально подобранные люди с зычными голосами возглашали императора Пифийцем, то есть самим Аполлоном.

Служение Алоллону для Нерона могло иметь свой особенный сокровенный смысл. Сын Агриппины не мог не осознавать себя преступником, причем преступником величайшим, как бы он ни хорохорился, как бы ни врал Сенека в послании к сенату, как бы ни прикидывались «отцы отечества» и простые римляне, что они верят в невиновность своего обожаемого цезаря и клянут злодейку-мать. Более того, вскоре появились и злые шутки, даже стишки, написанные и по-латыни, и по-гречески. Их передавали из уст в уста, писали на стенах домов. Вот наиболее знаменитые:

 
Трое – Нерон, Алкмеон и Орест – матерей убивали.
Сочти – найдешь: Нерон – убийца матери.
Чем не похожи Эней и наш властитель? Из Трои
Тот изводил отца – этот извел свою мать.
 

В собственной истории и мифологии римляне не смогли найти аналогов злодеянию Нерона. Пришлось обратиться к образам мифологии греческой, обожаемой, кстати, самим Нероном, почему сопоставление с Орестом и Алкмеоном было ему столь близко и понятно.

Орест и Алкмеон – оба матереубийцы, хотя причины привели их к этому роковому поступку разные. Орест, сын славного предводителя ахейцев под стенами Трои царя Микен Агамемнона и его супруги Клитемнестры, мстил матери за убийство отца. Ведь Клитемнестра либо с помощью своего любовника Эгисфа, согласно мифологической традиции, либо сама, согласно трагической трилогии Эсхила «Орестея», убила Агамемнона после возвращения его из-под стен павшей Трои в родные Микены. Орест получил повеление Аполлона: отомстить за отца и убить преступную мать. Поощряемый в мести также и своей сестрой Электрой, Орест убил Клитемнестру, но за пролитие родной, да еще и материнской, крови богини кровной мести Эринии наслали на него безумие. Преследуемый Эриниями Орест бежал в Дельфы, где находилось святилище Аполлона. А Аполлон был божеством, могущим очищать от скверны убийства тех, кто совершал это злодеяние. Поскольку Орест действовал согласно повелению Аполлона, он очистил его от скверны убийства, затем усыпил Эриний, дабы они не могли преследовать сына – мстителя за отца. Оресту Аполлон повелел отправиться в Афины и обратиться за покровительством, припав к алтарю богине, покровительнице этого славного города. Богиня Афина, не решаясь сама полностью оправдать Ореста, созвала специальный суд из лучших граждан Афин, который собрался на холме, посвященном богу войны Аресу. Отсюда и название этого собрания ареопаг. Ареопаг полностью оправдал Ореста, а злобных Эриний Афина уговорила превратиться в добрых Эвменид и перестать быть богинями мщения.

По-иному сложилась судьба другого знаменитого матереубийцы – Алкмеона. Его будущий отец Амфиарай, беря в жены Эрифилу, сестру царя Аргоса Адраста, дал клятву вместе с ним, что Эрифила всегда будет судьей в их спорах и они должны будут беспрекословно выполнять ее волю. Шли годы, у Амфиарая и Эрифилы родился сын Алкмеон. Когда он был еще совсем юным, в Аргос прибыл сын Эдипа Полинник. С помощью аргосского царя он мечтал захватить власть в семивратных Фивах, где царил его брат Этеокл. Адраст решился помочь Полиннику и настоял на участии в этом походе Амфиарая. Амфиарай был не только знаменитым воином, но и прорицателем. Он знал потому, что поход этот предпринимается против воли богов, и не желал гневить Зевса и Аполлона, нарушая их волю. Однако Полинник ловко использовал корыстолюбие Эрифилы, пообещав подарить ей драгоценное ожерелье, некогда принадлежавшее Гармонии, жене первого фиванского царя Кадма, если она заставит Амфиарая участвовать в походе. Эрифила не ведала того, что ожерелье Гармонии несет беду тому, кто им обладает, и потому, соблазнившись дорогим подарком, принудила мужа отправиться в поход на Фивы – ведь тот не мог ей отказать, не преступив данной клятвы во всем повиноваться воле супруги! Зная, что в походе ему суждено погибнуть, Амфиарай погрозил мечом Эрифиле и проклял ее за то, что она обрекла его на смерть. Прощаясь с юным Алкмеоном, он заклинал его отомстить Эрифиле за свою погибель. Сын должен был мстить матери, погубившей отца, но он не мог рассчитывать на заступничество Аполлона подобно Оресту, поскольку Амфиарай, участвуя в походе на Фивы, пусть и по вине Эрифилы, нарушал волю богов, в том числе и самого Аполлона. Возмужав, Алкмеон исполнил волю отца и своей рукой убил Эрифилу, родную мать. Как и в случае с Орестом, богини-мстительницы Эринии жестоко разгневались на матереубийцу и стали его повсюду преследовать. Но не только от гнева Эриний пришлось бежать Алкмеону: умирая, Эрифила прокляла сына и ту страну, что даст ему приют. Не раз пытался Алкмеон и очиститься от скверны убийства, и найти приют в какой-либо стране, но рок везде преследовал его. Окончательно же погубили его перешедшие к нему от матери дары Полинника – драгоценное ожерелье Гармонии и одежда, вытканная самой Афиной Палладой. Настигла смерть и Алкмеона.