Текст книги "Ящик водки"

Автор книги: Игорь Свинаренко

Соавторы: Альфред Кох
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 75 страниц) [доступный отрывок для чтения: 27 страниц]

Комментарий Свинаренко

Видно, она его, священника этого, детей лечила. Детским врачом была очень хорошим, в городе ее знали. Отважно бралась за безнадежные случаи, от которых другие врачи отказывались. И людей, ее коллег, можно понять: берешься лечить ребенка, а он помирает и труп висит на тебе. Родители будут врачу и в глаза смотреть, и в суд на него могут подать… А она – брала без разговора. Дневала там и ночевала в больнице, дело ж такое. Иногда каких-то детей брала домой на выходные – не больных, конечно, а вылеченных. Их, сдавая в больницу как безнадежных, некоторые родители там и оставляли: все-таки не на улице, а в больнице. И дети жили там годами. Ну, это уже другая тема.

Самое страшное то и дело случалось. Мать в такие дни приходила домой просто никакая, только говорила: «Очень был тяжелый ребенок. Не удалось спасти». Медицинским цинизмом там и не пахло. Ну могут такие стрессы проходить бесследно? Они жизнь удлиняют, что ли?

Кстати, вот еще вспомнил: в платяном шкафу целая полка была занята конфетами и шампанским – от благодарных родителей счастливых пациентов.

– А где ты работал в 88-м? В Калуге?

– Нет. Из Калуги я же уволился. И стал работать на московские газеты. Гонорары в них были не в пример лучше калужских. Ну и вообще это было более достойным занятием.

Комментарий Свинаренко

В 88-м работать было интересно. Газетам дали небывалые послабления. Но, конечно, до известных пределов. И все еще в рамках господствующей идеологии. Помню, послали меня в Баку, написать про подпольную торговлю дефицитом. Есть у них в городе такой квартал Кубинка, в нем все и происходило. Ничего ужасного там не случалось, это был – если описывать ситуацию в сегодняшних терминах – обычный оптовый рынок. Ну «Мальборо», «Хайнекен», водка днем и ночью, турецкие кожаны… Банально. Ну за анашой туда еще приезжали и за девками – подумаешь! Но тогда это была страшная экзотика – во как! В открытую! Все дозволено! И под самым носом у советской власти! Я написал про это веселую заметку. Пафос ее был в том, что вот все всё знают, а никто никого не ловит. Ездил я и в рейды по отлову проституток. Менты жаловались – еще и это на них взвалили. А раньше мусульманки в проституции замечены не были. «А теперь почему же?» – спрашиваю. Мне отвечали: «Проклятый вещизм во всем виноват, девок губит». В общем, за эту заметку и сегодня не стыдно – я как бы описывал ростки рынка. И даже намекал на коррупцию – так, мягко. Я там написал, что все менты, с которыми я разговаривал, курили «Мальборо», которое в Баку стоило раза в два дороже, чем в Москве, то есть рублей пять. Никак не по милицейской зарплате. И я всех спрашивал: откуда курево? А они, конечно: брат подарил, товарищ угостил…

Еще, помню, ездил в Ростов. Писал про драматический поворот в судьбе одного комсомольского функционера: он из секретарей райкома ушел в официанты. Я пошел к нему обедать, он мне подносил пиво, и я его расспрашивал, ловко ли у него тут идет строительство коммунизма. Он в целом резонно мне отвечал, что любой труд почетен. А еще я его доставал таким вопросом: «Как же так, ты вон сколько народу загнал служить в армию, а теперь от нее косишь?» Но голос совести мне в нем пробудить не удалось: чего с комсомольского работника взять?

А вот в пару командировок, куда я стремился, съездить не удалось. По причине моих невысоких морально-политических качеств. Я собрался в Афганистан и про все договорился с Минобороны, с какими-то полковниками там – мы с ними дружили и выпивали, – но вдруг они стали со мной очень холодно разговаривать и даже бросали трубки. Все сорвалось. Отгадка простая: никак не могло обойтись без запроса в КГБ, а там, видно, вспомнили про мой скромный вклад в самиздат.

И с «узбекским делом» я пролетел, которое тогда гремело. На этот раз все испортила Генпрокуратура СССР. Я туда пришел на очередную беседу по поездке – с опозданием и в состоянии тяжелейшего похмелья. И им в таком виде не понравился. Не взяли меня в Ташкент. А напился я накануне со знакомым немцем, который впервые приехал в Союз и остановился у меня на правах мужа моей бывшей немецкой подруги, – молочный, типа, брат. Я к встрече припас пару бутылок водки, мы ее всю выпили, и я из вежливости спросил: «Еще хочешь?» Он отвечает: «Naturlich, Игорь Николаич!» Я достал портвейн. Опять мало! Сходил к соседу за самогонкой, взял взаймы. После одеколон пили. Я думал: ну до чего крепкий попался немец, даром что такой щуплый, мне уж тяжело, а ему все давай и давай. Положил я его на раскладушке, спим… Ночью просыпаюсь от страшных звуков – думал, начинается извержение вулкана: все выпитое и съеденное полезло у человека из всех дыр. И он бормотал, буквально как Чехов перед смертью, который почему-то на иностранном сказал нам прощальные слова, дословно: «Ich sterbe» («Я умираю».) Но он не умер, удалось человека откачать и выходить, хотя шансы у него были небольшие. Ну вот. Умирающего я спас ценой командировки в Узбекистан. Потом, кстати, я немца спросил: «А ты что, серьезно бухаешь вообще?» – «Не, – говорит, – два пива плюс сто водки – и я готов». – «А на хера ж ты требовал добавить?» – «А я не требовал, я просто из вежливости тебе врал, что еще хочу. Я думал, что в России такой обычай: нельзя отказываться, если наливают… Sancta simplicitas!»

Я и сам тогда чуть не помер.

Комментарий Свинаренко
Дефицит

В 88-м начался дефицит вообще на все. Мы, журналисты, переживали его вместе с народом, но все же несколько иначе. В редакционных отделах иногда выдавали талоны на ширпотреб, как-то досталось и мне. И вот в назначенный день приезжаю я на закрытый обувной склад… Передо мной стояла задача – купить жене зимние сапоги (если кто помнит такую проблему). В коридоре очередь выстроилась – вся редакция, начиная с замзавотделами и ниже. Стоял я полдня, а когда уперся в прилавок, оказалось, что женские сапоги мужчинам положены только начиная с уровня старшего корреспондента. Пришлось взять себе мокасины с кисточками.

Кроме сапог, бывали и так называемые продуктовые заказы из колбасы и самый дешевый в мире растворимый кофе – в коричневых банках, они и сейчас встречаются в киосках. Духовная пища тоже была квотирована. Помню закрытые показы: какой-нибудь «Регтайм» Формана. Тогда я неделю ходил под впечатлением. А недавно взял кассету, лег на диван, начал смотреть: нет, вяло! Не катит. В чем дело? Может, в том, что мы были измучены фильмами про заводы и колхозы, про девушек, которые не дают, и правильных непьющих парней, которые молча курят, выразительно глядя вдаль. На таком дохлом фоне всякий фильм, где человек не жалобу нес в партком, а стрелял из ружья по пидарасам, которые насрали ему в автомобиль, обречен был на статус шедевра, на благодарное внимание и долгую память.

– А еще надо отметить такое событие: в 88-м я женился.

– Не имея соответственно ни кола ни хера.

– Ну. Женился на теперешней жене и поселился у нее в коммуналке.

– А, ты из-за жилья женился! Был элемент меркантильности в твоем браке! Ты, когда женился, учитывал факт наличия жилья? Вот я когда женился, был чистый эксперимент. У меня не было жилья, и у нее не было.

– «Мои оправдания здесь были бы неуместны и несколько искусственны. Да и статья посвящена несколько другой теме»… Это я цитирую твой пассаж из газетной полемики с Авеном. Ты хочешь, чтоб я исправил ситуацию? Стоит только развестись – и справедливость восстановится! Ха-ха. Но если разбирать тему серьезно, то простыми ответами типа да/нет отделаться не удастся. Придется мне тут занять твое время и прибегнуть к развернутым объяснениям и примерам. Чтоб ты понял ситуацию.

– Да.

– Ну вот. Долгие годы после развода с первой женой огромное количество людей стремилось меня женить, имея самые разные мотивы – начиная от чисто корыстных побуждений знакомых девушек и кончая женами моих товарищей, которые хотели так нейтрализовать мое развращающее влияние на их мужей. Я сперва активно сопротивлялся этим попыткам сватовства: ну на кой это надо, когда тебя как кобелька возят на вязку?… Но потом меня один товарищ уговорил поддаться и даже перехватил инициативу сватовства у своей жены и взял дело в свои руки. Дело в том, что она его отпускала с ночевкой только под тем соусом, что меня-де надо женить. Чтоб не подводить товарища, я с ним ездил в эти рейды. Девушки, с которыми мы дружили, не очень были похожи на невест в общепринятом смысле… Но было весело. Я стал воспринимать это мнимое сватовство как способ расширения круга знакомств. Ну знакомят тебя с девушкой, что ж тут плохого. Так и так ведь знакомиться с кем-то придется. В общем, ничего плохого в этих смотринах не было. Жениться я никому не обещал, само собой… Сейчас даже как-то ностальгически все вспоминается… Проблем с личной жизнью не было, позвонил – и поехал куда-то. И никто тебя не пилит за отлучки… Тебе не понять, ты же мальчиком женился и все пропустил. Фактически это была цивилизованная форма многоженства – помнишь нашу первую главу? Моя женитьба – это было явление глубинного порядка, мировоззренческого, это был переход от полигамии к моногамии… По живому приходилось рвать. Этот переход я давно бы совершил, пора бы уж к тридцати годам-то, уже страшно тянуло к нормальной человеческой жизни, чтоб дети бегали по дому, жена чтоб ворчала, – но не было подходящей кандидатуры. И вот я осознал, что она появилась. На второй день знакомства. Я сразу стал тянуть ее замуж.

– То есть ты сразу решительно пошел в атаку. Внутреннее решение?

– Ну. Она долго отбивалась. Я ее полгода доставал. Она говорила – перестань, так не бывает. Может, и это меня раззадорило. А я первый раз когда женился, то тоже по глубокому внутреннему убеждению – хотя и чувствовал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но я откуда-то знал, что если не женюсь, то не прощу себе этого. Должен был выпить ту чашу до дна. Иначе б ругал себя всю оставшуюся жизнь и жалел о несделанном. Странно, что у молодого парня были такие озарения…

Ну я тебе не буду здесь подробно рассказывать про свои духовные практики, чтоб не испугать. Это немножко слишком экстремально и затратно, твое сердце немецкого бизнесмена будет кровью обливаться. Может, потом как-нибудь расскажу, при случае – в одной из следующих книг.

Вот. Почему я немедленно решил жениться? Все было очень тонко… Когда-то я увидел фотопортрет жены Гагарина, – кажется, работы Василия Пескова, – снятый в те минуты, когда Гагарин крутился на орбите и непонятно было, чем все это кончится. Она там подперла щеку рукой и смотрит перед собой. Взгляд такой глубокий, очень человеческий, столько в глазах читается… Не, ну если у девушки блядские глаза – это тоже хорошо, тоже иногда надо; но мы же тут о другом, о возвышенном, о человеческом, о душе. И вот видно было на том портрете гагаринской жены, что она думает не про бабки, не про новую «Волгу», которая положена космонавту, а про своего мужика, каково ему там. И вот я увидел его, этот взгляд, у Лидии… сразу решил жениться. Скажу тебе по секрету: я человек очень тонкой душевной организации, а мне в общении с девушками то и дело приходилось играть незатейливого провинциального хама. От этого устаешь, хочется ведь побыть собой. Так я женился на жене, с которой у меня близкие параметры. То есть я все сделал правильно. Как легко догадаться, женой своей доволен.

– Ну да, раз ты с ней пятнадцать лет живешь. Было время разобраться. В чувствах.

– Да. Но это еще не все. Дай я тебе еще расскажу смешную историю – про то, до чего ж я был в молодости принципиальный. И что жениться такому человеку, как я, очень непросто. Этот пример можно провести под названием «беличий глазик». Речь идет о диаметре. Встречались тебе такие дамы?

– Я, кроме жены, ни с кем не спал.

– А до женитьбы?

– Я достался своей жене девственником.

– А-а. Тогда тебе тем более интересно послушать рассказы взрослых ребят. Познакомился я как-то с девушкой – в перерыве между двумя браками. И у меня возникло к ней чувство. Но сперва я прошел через страшное унижение. Дело было так. Мы к ней пришли, выпили, закусили – ну, типа романтический вечер, – и она, отправляясь в душ, этак роняет: «А ты пока посуду помой». «Да ты, – отвечаю, – совсем охренела, что ли?» – «Ну, – говорит, – как хочешь, нотогда ничего сегодня не будет». И я, признаюсь, малодушно пошел мыть эту самую посуду. Ну, как тебе?

– А что? Е…ться-то охота.

– Похоже на то. Помыл я, значит, посуду – и в койку со слезами на глазах. И там я понял, что такое «беличий глазик». Дальше отношения стали развиваться. Мы часто виделись и даже начали строить планы на жизнь. И вот однажды пошли мы прогуляться, перед тем как залечь в койку. Идем под ручку, весна, романтика, и она вдруг говорит: «Ты журналист, еще тебе надо вступить в партию, и тогда мы вообще заживем как люди».

– И тут у тебя все падает.

– Не то слово! Я уже почти готовый к употреблению, а она вдруг такое говорит! И я думаю: твою мать, ну как ты могла? Это на повороте к ее дому… И я не повернул, а как шел, так и пошел дальше прямо.

– Ха-ха-ха. Сильная история – про беличий глазик.

– А отомстил я ей так тем, что тайну беличьего глазика ей не раскрыл. Она этого про себя не знала – это я выявил осторожными наводящими вопросами. Не, ну ты понимаешь? У меня чувства, а она такая меркантильная… И корыстная… Тоже мне, блядь, Дюймовочка.

– И ты с ней с тех пор не встречался?

– С ума сошел?! Конечно, нет. После этого? Был в этой истории еще момент комический, незадолго до финала. Короче, приехал я, как обычно, к ней. То-се… Рассвет забрезжил… Она подхватывается – на работу пора. Я ей – какая работа, иди сюда! Через полчаса – стук в дверь. Это муж. Какой муж? Ты ж не замужем! Да, но вот мы еще не совсем окончательно развелись, он за вещами пришел. Ломится в дверь, орет. А там в коридоре бригада маляров, которая красит подъезд, сопровождает его заявления диким хохотом. Я подхожу к окну проверить пути к отступлению. А это первый этаж и на окнах решетки!

– Со вторым этажом стала б она с тобой, лимитчиком, е…!

– Пошел на х… На себя посмотри! Так я тогда решил тактично переждать в санузле. Чтоб не мешать беседе. Впустила она этого мужа, и он орет – ты всегда была б…! Типа сейчас убьет. Я – к двери. Но сообразил, что это не очень корректно – у бывших супругов беседа, а тут голый мужик выходит их мирить. Надо хоть срам прикрыть. Надеваю халат – и понимаю, что это тоже не очень красиво: в хозяйском халате права качать. Снимаю халат… Пока я так работал над своим имиджем, наш муж ушел, хлопнув дверью. А подруга говорит: «Вот что значит нарушать трудовую дисциплину! Сидела б на работе, давно чай бы пила, а тут все, б…, на нервах, на измене». Уж пять лет как Андропов помер, а люди все еще боялись – во как он всех построил. Я теперешней жене рассказал как-то эту историю, и она говорит: «А если б я была партийная? Ты бы что, на мне не женился?» Ну конечно, нет! Никаких бы тогда разговоров! Она обиделась. На что? На мою принципиальность? На высокий накал моей внутренней жизни?

– А когда у тебя появилась отдельная жилплощадь?

– В 89-м.

– А как это произошло? Очень интересно.

– Сейчас расскажу. Тем более что к решению квартирного вопроса я приступил как раз в интересующем нас году. Я работал тогда в «Собеседнике» (он еще был вполне респектабельнымизданием). И вот однажды мне попадается такая тема, как МЖК. Который проводил слет на пароходе, с заходом на Соловки. И вот они меня убедили к ним записаться. К ним никто не шел! Как так, они ж квартиры давали! Никто не верил, что такое бывает. Все думали, что кинут, – отработаешь, и вали; ишь, квартиру захотел. К ним шли только люди, которым было некуда отступать, которым такой высокий уровень риска казался приемлемым. Схема была такая: у предприятий было множество денег, очередь на жилье и бесплатный землеотвод – отчего б не настроить домов? Да оттого, что деньги – это был безнал, который никак не обналичивался, стройматериалов не было, и строителей не хватало. И вот этих очередников с их согласия при сохранении зарплаты гнали в дальнее Подмосковье, и они там копались в грязи, лепили кирпичи, которые шли в дело либо менялись на бетон… Плюс к этому со строителями расплачивались частью квартир – немного похоже на сегодняшние варианты. Короче, вписали и меня в эту схему. Я все выходные работал на стройке, и отпуск тоже, а еще писал про них заметки, занимался их кабельным ТВ. Наш начальник Сергей Коротоножкин, я уже про это упоминал, построил при Советской власти шесть семнадцатиэтажек таким манером – и при новом режиме еще два дома. Серьезный человек!

Комментарий Свинаренко

По делам МЖК я не раз бывал в столице этого движения – Свердловске. У них был построен целый микрорайон. Что-то типа маленькой республики. Они там делали все, что хотели, причем на законном основании. Поскольку жили там не только пролетарии, но и юристы, и менты, и кто угодно. К примеру, они устроили кабельное телевидение и крутили всякое непотребное кино. Приходят из райкома прикрывать телестудию, а там их встречает один из жильцов и говорит: «Я председатель репертуарной комиссии при обкоме, а вы меня учить пришли! Вон отсюда!» В школе тамошней эксперименты ставили какие хотели. Чуть районо чем недовольно – тут же чиновник из облоно, который в МЖК живет, решает вопрос. Или проводится митинг в защиту Ельцина, который тогда уже начал огрызаться. «А куда милиция смотрит?» Все в порядке с милицией, там и ментов жило полно, вышли в форме, культурно наблюдают за происходящим: они ж распропагандированы уже, пожили в логове врага. Кстати, и в прессе, помню, сообщалось про «Обращение МЖК „Комсомольский“ (г. Свердловск) в Политбюро КПСС с рядом демократических требований, с критикой Е. Лигачева и поддержкой Б. Ельцина». Надо же…

Все это было дико интересно, я про это много писал. Тогда казалось, что настоящая демократия – она именно такая, как в свердловском МЖК, и скоро, когда наши победят, разумная и красивая жизнь по этому образцу будет устроена во всей России, то есть, пардон, на тот момент во всем СССР. Ну вот откуда такая наивность? А?

Кстати, в МЖК прошли боевую учебу и некоторые серьезные люди. Бурбулис там начинал политическую деятельность, его в эту республику привлекали на митинги и эфиры кабельного ТВ. У меня где-то лежит визитка, напечатанная на машинке, с реквизитами: «Бурбулис Геннадий Эдуардович, преподаватель кафедры научного коммунизма». Он потом, как решил выйти с областного уровня на всесоюзный, приезжал ко мне в Москву за советами. Про расстановку политических сил в стране я ему рассказывал у себя на коммунальной кухне, где мы пили портвейн, закусывая килькой.

А социологию в МЖК вела Галя Карелова, которая после какое-то время пробыла аж вице-премьером России.

Самый главный был Женя Королев. Может, это он все и придумал. Длинный, тощий, умнейший человек с глубокими глазами и густой бородой, он иногда вдруг обрывал беседу, говорил: «Файл пошел», – и застывал на пару минут. Раньше он был закрытый физик, а потом вот взялся за строительство новой жизни. Давно я Женю не видел: он с узким кругом ближайших сподвижников уехал на ПМЖ… никогда не угадаешь, в какую страну – в Индию. Интересно было б узнать, как у них там складывается жизнь в коммуне.

– И в 88-м я поехал в Польшу с женой – женить брата. Помню, очереди, характеристики, визы…

– Что, в Польшу нужна была виза?

– Ты все забыл! Тогда нужна была выездная виза. Чтоб выехать из СССР. Вообще всякие документы были нужны… Какие-то парткомиссии я проходил – будучи беспартийным. Еще менял рубли на злотые, на Волгоградском проспекте. За билетами я стоял в очереди целый день, на Таганке, улица Большие Каменщики. Настолько все было по-взрослому… И в Польше я увидел новую схему, у нас такой тогда еще не было. Когда средняя зарплата была такая, что ее при самых нищенских тратах хватало от силы на неделю. Ну как так? Как люди живут? Непонятно, так не бывает! Но страна жила, жизнь не останавливалась! Мы это позже увидели в России.

– А как ты оцениваешь фигуру Ярузельского?[4]4
  13 декабря 1981 г. генерал Войцех Ярузельский обнародовал введение военного положения в стране. Приказано было военизировать структуру государства – в частности, приостановить деятельность всех организаций, объединений и профсоюзов.


[Закрыть] Я, например, очень позитивно. Он ввел военное положение исходя из принципа «Если этого не сделаю я, то сделают красные…». И потом, он более или менее держал страну в узде. А она ведь могла пойти вразнос! При Ярузельском появилось правительство Мазовецкого, которое начало реформы, и только после этого к власти пришел Валенса. Только после того, как все необходимые решения были приняты! И на Валенсе не висела ответственность за освобождение цен, за обесценивание вкладов – все на себя взял Ярузельский. Это то, что должен был перед уходом сделать Горбачев! А он переложил на Ельцина… Понимаешь, о чем я говорю? Это была трагическая и очень позитивная фигура в польской истории. Но поляки этого еще не осознали – они ж его судят сейчас…

– Тогда, в дни военного положения, мне Ярузельского хотелось удавить. Я думал – надо больше свободы, еще больше, «Солидарность» – главней всех! Только она! Но сейчас я иногда думаю о том, что на площади Тяньаньмэнь было задавлено значительно меньше людей, чем в войнах на территории бывшего СССР.

– Да один Нагорный Карабах чего стоит! А еще Сумгаит и Баку… Одни они перекрывают всю Тяньаньмэнь.

– Может, китайцы правы? Похоже, таки правы…

– Значит, ты тогда не воспринимал Ярузельского как позитивную фигуру?

– Тогда – нет. Но время то я помню. На меня так сильно действовали все те польские дела! Я даже польский язык выучил! Ну не в полный рост, а на таком уровне, чтоб газеты читать и болтать о том о сем.

– За великий польский гонор?

– Выучил, не зная, что я туда после поеду, что там у меня даже родня заведется какая-то.

– Скажи, у поляков отношение к хохлам такое же, как к русским, или другое?

– Да такое же, думаю. Тоже было много неприятных переживаний – запорожцы немало порубили ляхов и пожгли их городов. Во времена Тараса Бульбы в ходу же был такой взгляд, что католик – хуже собаки… Ну вот. Приехал я в Польшу. В 88-м там про «Солидарность» говорили шепотом и с оглядкой. Говорили – вон, смотри, Малгожата была в «Солидарности», забастовки организовывала, но только ты никому не говори. Тогда, кстати, поляки считались главными фарцовщиками Европы, их за это козлили. И я говорил: подождите, вот русским откройте границы, посмотрим, какими они станут челноками!

Я там думал – ну хоть пива в Варшаве спокойно попью… Но бегать за ним приходилось, как по Москве. И еще вот что меня удивило: полицейские были с дубинками. Это коробило. И вызывало в памяти карикатуры про Родезию, из «Правды». Ну что же, они людей будут бить этими дубинками?!

– А щас…

– Ну… «Не может быть такого у нас», – думал я. Аналогичный шок у меня после был, в Израиле. Я удивлялся: отчего полиции нет на улицах? Да вон они, говорили мне, на каждом шагу! Где? Вот эти, на бронетранспортерах, в бронежилетах и касках, с пулеметами – это же армия. Нет, говорят, это не армия, а обыкновенная полиция… Это и есть наша полиция… То есть такая эволюция свободы: советский мент без оружия, в белой рубашке – далее польский с дубинкой – после израильский с автоматом и в каске – ну и дальше мы уже влились в мировой процесс и перестали чему бы то ни было удивляться.

– А я когда в Чили в 91-м году был, меня тоже неприятно удивили полицейские с автоматами. Как, зачем?

– Я тебе завидую, что ты тогда съездил в Чили, с Пиночетом встретился…

– Как раз тогда Пиночет выборы проиграл…

– Вот и с Латвией та же херня. Я вот недавно был в Риге, выпил там бальзама из горла на лавочке и пошел в Музей оккупации (1940–1991). И устроил там дискуссию с латышами: «Мы вам все дали и вас на волю отпустили, а вы теперь выебываетесь. Ни „здрасте“, ни „спасибо“ – ни хера». Так вы, говорят, нас ссылали! Я им возражал – латыши первые начали, это латышские стрелки большевиков к власти привели, а потом эти же большевики стали разных прибалтов ссылать… Глупо обижаться.

А ведь все тогда началось, все эти народные фронты в Прибалтике, – в 88-м! Ко мне тогда приезжала бывшая подружка, латышка – уже на правах друга семьи, с мужем, – и привозила все эти подрывные материалы. Газета у них неплохая выходила – «Атмода». И тогда действительно казалось – «Занашу и вашу свободу». Помнишь этот лозунг мудовый? Вот так мы все про… ли и отдали прибалтам.

– Да ничего мы не про…ли! Ну что мы про…ли? Помнишь, была пословица: «Все, что есть у латыша, – хер да душа».

– А то. «Какие у латыша вещи – хер да клещи».

– Да. Это все время была самая никчемная и бестолковая нация.

– Во. А мы им отдали все, что построили. И радиолокационную станцию даже.

– Да на хер нам эта станция?!

– Ничего себе! Мало ли что… И кроме того, ее можно, как ты любишь, сменять на что-нибудь.

– А они скажут: «Мы у вас в лагерях сидели, в сталинских, и поэтому вы нам верните все или постройте взамен». А мы им говорим: «Вот станция, берите!» И они взяли. Кто кого наебал – мы их или они нас? А еще я тебе объясню, что Латвия никогда не имела собственной государственности.

– Она была под вами, под немцами, как известно.

– Да. Вплоть до Петра Первого. И до Анны Иоанновны, курляндской герцогини. Сначала там был Тевтонский орден, а Рига – его столицей. Потом он развалился и потихоньку возникли разные немецкие остзейские княжества, которые так или иначе тяготели к Пруссии. А потом пришел Петр и завоевал все это. Они сначала были сателлитами, а потом их включили в состав Российской империи.

– Как вот у русских мордва, так у немцев были латыши?

– Да. Совершенно верно. Латыши жили в основном в деревнях, были крестьянами и работали на немцев. А в

1918 году немцы в соответствии с Брест-Литовским договором (его Троцкий подписал) забрали эту территорию. Далее в 18-м году кончается Первая мировая война. Немцев оттуда выгоняют. Не отдавать же территорию Советской России! И так на освобожденных от немецкой оккупации землях в отсутствие претензий России возникают независимые прибалтийские государства. И в итоге вся эта их государственность длилась двадцать лет – с 18-го по 39-й год. Все!

Потом, при Советах, для того чтоб держать прибалтов в рамках, устроили там такую квази-Европу. Дали послабления, хутора разрешали держать и так далее. Мы до хера туда инвестировали, при том что они плохо работали и много пили, латыши-то. А теперь мы с себя этот хомут сняли, и пускай теперь Европейское сообщество их кормит.

– А вот американцы бы их не отпустили, с землей, а в резервацию бы, как индейцев, и чтоб они отрабатывали фольклорную тематику, за бабки.

– Нет у меня желания никого в резервацию загонять. А пускай они сами себя попробуют прокормить! Вот мы им сейчас перекрыли кислород, Сема Вайншток («Транснефть») перестал нефть качать через Вентспилс – и они уже заверещали, херово им стало. А европейские братья не шибко им стремятся помогать.

– Да, у них там все бедно как-то.

– Уровень бизнеса – абсолютно кооперативный. Никто не стремится никуда инвестировать.

– То есть у них бабок хватает купить иномарку – их полно на улицах, – и все?

– У их предпринимателей? Ну да. На машину ведь несложно заработать. А на большее они не способны.

– Значит, ты доволен, что они отделились?

– Да. Да!

– А мне как-то обидно – по старой памяти.

– Я не могу понять – откуда это в тебе?

– Не знаю сам. Может, я до какой-то степени обрусел? И мне привились какие-то великорусские штучки – вот, империю типа жалко… Хотя хохлам она уж никак не была родная.

– А мне они не нужны, которые поотделялись. Я всегда подозрительно относился к нахлебникам. Я никогда не верил в их искренность, когда они говорили, что сильно меня любят. Но когда нахлебник еще на меня и бочку катит, то совсем не хочется иметь с ним дело. Я тогда вообще не понимаю, зачем ему плачу. Вот прибалтов я отношу к такого рода нахлебникам. Если вы такие крутые, так и идите на хер.

– Вот они построились и пошли.

– Да.

– А дальше и Магадан отделится.

– Магадан не отделится.

– Что так?

– А так, что не сможет он сам жить. Его мгновенно поимеет мировое сообщество. Оно нас всех вместе-то е…, а уж поврозь – и подавно, в одну калитку.

– А покойник Цветков, губернатор колымский, говорил мне: «Будем зарабатывать, у нас свое золото и все такое…»

– Вот он и покойник теперь… Зато еще в 88-м году было впервые объявлено, что бюджетный дефицит – семь процентов. Опа! О так от! А вы говорите – Гайдар!

– О чем это говорит, что семь процентов?

– Да о том говорит, что инфляция пошла! Началась-то она раньше, но официально этого не признавали. Поскольку цены регулировались и никто не решался их освободить, а товара не было, все и началось. Дефицит всегда у нас был, но тут – на самое необходимое. Понимаешь? Очень просто. Если цены регулируются и начинается печатание денег, то это приводит к исчезновению товара.

– Ну это мы знаем, диалектику учили не по Гегелю, а на своей шкуре.

– И Горбачев зарплаты поднимал.

– Странно, он же вроде экономист… А еще в 88-м твой товарищ Чубайс занялся политикой. Про него начали газеты писать…

– Это не он. Это его брат. Это не А. Чубайс, а И. Чубайс.

– Да? Гм. А настоящий Чубайс чем занимался?

– Мы с ним в Питере семинары проводили. К нам Гайдар с Авеном приезжали. Это как раз в 88-м началось…

– Ты в кооперацию не пошел, а глобально взялся решать вопрос, значит?

– Да. Во Дворце молодежи мы собирались. И ездили в лагерь на базу отдыха финэка, на Змеиную горку – это на Карельском перешейке. Вот там мы проводили семинары.

– А много вас было, таких умных?

– Ну, человек двадцать. Финансисты, социологи… Симон Кордонский, который сейчас в администрации президента работает. Потом, Андрей Илларионов.

– Тот самый?

– Да. Мишка Дмитриев, который сейчас у Грефа. Егор Гайдар.

– А кто у вас был самый главный?

– Чубайс с Гайдаром. Один от питерских, другой – от московских.

– А это был у вас такой чисто научный интерес? Или практический план перестройки мира?

– Научный. И прикладной.

– Типа – сборища в мюнхенских пивных?

– Да-да.

– Вы верили, что возьмете власть?

– Тогда начинали уже задумываться. Начинали понимать, что все дело к тому идет.

– Ну да, вы же видели, кто ваши оппоненты: Зайков там, Слюньков… Сонная такая была публика…

– Типа того. Да мы с ними не боролись. Тогда еще не боролись. А бороться стали, когда выборы начались. А в 88-м про выборы еще никто не говорил.

– Но ты уверен, что это у вас было осознанно? Может, вы просто ездили на турбазу пить водку, по пьянке болтали о том о сем, а теперь преподносите это как мюнхенские пивные?

– А, пили-пили, и однажды я рассказал политический анекдот. И пошутил, что мы будем сидеть в Кремле. Нет, все было серьезно. Плана прихода к власти у нас не было, но мы обсуждали, что делать дальше. Вполне серьезно! Теперь, задним числом, я понимаю, что мы рассуждали очень наивно. Слепо верили в невидимую руку рынка… Которая все поставит на свои места.