Текст книги "Отходняк после ящика водки"

Автор книги: Игорь Свинаренко

Соавторы: Альфред Кох
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Я не сдаю людей, с которыми знаком. Это же компромат на них.

– Тонко… Прекрасно сказано! Сам факт знакомства с тобой – компромат! Заметь, не я первый это сказал… Хотя это скорее всего шутка… Так вот, с Васей у меня в свое время были дискуссии о том, что допустимо печатать, а что нет. И я ему в этой связи задал вопрос, о котором он любит вспоминать. Там была ситуация, когда шла заметка про нашего товарища. Его убили. Это я поставил. А что закопали в кучу нечистот – это я вычеркнул. Мой репортер побежал жаловаться Васе, и тот этот кусок восстановил. Тогда-то я и задал этот исторический вопрос: «А есть ли у тебя мать, Вася?» Которым он был горд. Он мне сказал: «Наша главная задача – развлечь читателя». Так вот, я тебе адресую тот же вопрос. Насчет матери.

– А что Васильев ответил?

– Он рассмеялся и с тех пор уж 15 лет всем рассказывает эту историю, которая его показывает как крутого журналиста.

– И статья вышла в той же формулировке?

– Ну.

– И что, читатель развлекся?

– Да хрен его знает, этого читателя. Ты на вопрос-то ответь!

– Естественно, мать была. Конечно. Она и есть. Но грязь, о которой ты говоришь, у меня проходит на грани. Спасает то, что я руководствуюсь УК.

– А что ты можешь сказать о такой вещи, как порядочность?

– Насчет порядочности я так скажу: ее надо профессионально скрывать.

СОВЕСТЬ. ВЫСШИЙ СУД.RU

– А вот такой вопрос. Представим себе ситуацию. Некий публичный человек – гомосексуалист. Он это скрывает от семьи. Допустим, что ты взял и опубликовал эту информацию за определенную сумму. И от человека ушла жена, у матери его случился инфаркт, и она умерла, и он в итоге сам повесился, и дети остались без отца. Так что, Сергей, будет ли у тебя нарушен сон? Начнет ли тебя мучить совесть?

– Думаю, что нет.

– А станешь ли ты платить пенсию сиротам?

– Ну, если по закону суд решит – буду и пенсию платить. А не решит – не буду.

– Ответ принимается. А теперь, Сергей, такой случай. Вот был министр юстиции Ковалев. В отличие от другого человека, который был похож на него, Ковалева просто сняли в бане. Он сидел, а телки мимо проходили. Мимо! От этого вообще никто не застрахован!

– Они не прошли, они сидели рядом.

– Ну ладно, сидели, и что? Против Ковалева копали, потому что он в этой комиссии по борьбе с коррупцией начал выступать. Ему объяснили: ты спокойно уходи, и мы тебя не тронем. А он сказал – нет. И тут компромат, который и ты у себя разместил. Вот из-за таких, как ты, вся борьба Ковалева против коррупции пропала даром.

– А за что ж ему на суде дали девять лет? Пусть даже условно?

– Значит, не мучит тебя совесть…

– Повода не было. Хотя, конечно, есть вещи, о которых я жалею.

– Вот про это, пожалуйста, подробней.

– Ну были публикации, в которых я допустил… перебор.

– Даже когда тебя совесть мучила, ты их не снимал с сайта?

– Нет. Я решение принимаю в момент размещения. Либо да, либо нет. И после я решение не меняю.

– А есть у тебя политические симпатии?

– Моя задача – их скрыть. Чтоб ничего не было видно.

– А вот возможно такое, что ты, к примеру, голосуешь за коммунистов и поэтому компромат на них не публикуешь?

– Конечно, такое невозможно. Если б так, то тогда не было бы сайта. У меня ведь задача, чтоб информация шла со всех сторон.

– А ты вообще какой веры?

– Никакой. Я воинствующий атеист.

– Это, кстати, важно.

– У меня негативное отношение к религиозным культам. Любым. А показное отправление культов терпеть не могу. Когда высшие госчиновники стоят рядком со свечками в храме…

– Значит, ты не веришь в Высший суд, в то, что тебя будут жарить на сковородке? За твой компромат?

– Не верю. Вообще же зло побеждает добро – таково мое мнение.

– Со ссылкой на кого?

– Ни на кого. Сам придумал.

– А если в один прекрасный день ты продашь свой сайт за хорошие деньги, то чем будешь заниматься?

– Меня, как я уже говорил, интересует наука. У меня есть тема… А за сайт я взялся, просто чтоб нажиться.

– То есть тут ничего личного, никакой борьбы за справедливость, за идеалы?

– Нет. Я ведь понимаю, что все стороны не правы.

– А если все не правы, то тогда почему б за деньги не поиграть на смену, к примеру, режима в стране? Нету такой задачи?

– Нет. С точки зрения отношения риски – прибыль игры в смену режима не лучший бизнес. Из последних примеров: на смене коммунистического режима в основном нажились совсем другие люди, а вовсе не те, кто искренне раскачивал лодку.

– А с совестью у тебя как?

– По большому счету особого криминала против своей совести я не совершал. Хотя… пограничные состояния были. Были моменты и поступки, о которых я сожалею, за которые мне было стыдно.

– А пример можно?

– Из того, о чем я жалею? Вот были нападки на Солженицына. У меня на сайте лежит материал о том, что он стукач. А у меня все руки не доходят дать на это ответку. К тому же как ее давать? Я ведь сам не пишу ничего. Принципиально. В этом моя проблема…

– Да не только в этом твоя проблема. Твой теперешний бизнес, Сергей, возможен только при отрицании Высшего суда. Это занятие для воинствующего атеиста. Какая крамола! Какая предъява наверх! «Вместо Высшего суда – «Комромат. ру» и лично я, Сергей Горшков!»

– Таких амбиций у меня нет! И на сайте это озвучивается.

– Сергей, пойми, это не наезд с моей стороны. Я не берусь тебя судить или осуждать. Мы просто беседуем…

– Ну да, ты мне просто говоришь, что там наверху со мной разберутся…

– Мне забавно, что это для тебя новость. При том что у тебя в руках неограниченные информационные ресурсы. Ты легко найдешь информацию о том, что там, наконец, очень жарко. Это чтоб ты потом ТАМ не говорил, что тебя никто не предупреждал…

– Ты мне предъявляешь претензию! Ты себя выставляешь агентом Высшего суда!

– Да ты сдурел, что ли? Я не брал на себя такого!

– А что ж ты мне тогда предъявляешь?

– Обрати внимание: это не жанр наезда. Я тебя ни к чему не призываю и ничего от тебя не требую.

– А зачем ты мне тогда без конца напоминаешь про Высший суд?

– Все-все, не буду. Какой же ты чувствительный… Но ты, Сергей, зря меня убеждаешь, что ты ни на что не влияешь, а просто перепечатываешь готовое. Нет, дяденька! Ты эту действительность преобразовываешь! Причем твое влияние все больше усиливается! И еще раз говорю, что я на тебя не наезжаю.

– А, не наезжаешь? Хорошо, что сказал, а то я не знал.

– Нет, ты скажи: ты согласен, что влияешь на действительность?

– Согласен. Влияю. Но профессионализм в том, чтоб это было незаметно – что я влияю. Я думаю, что перед Высшим судом, которого нет, я чист. Справедливости нет вообще, и на моем сайте ее нет тем более.

– Сергей, а если тебе завтра позвонит лично Владимир Владимирович и скажет: «Прошу снять заметку». То что?

– Скажу: «Напишите официальное письмо».

А.К. +И.С.

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА НА СОЛОВКИ

Для кого Сталин строил Беломорканал? Этим вопросом на моей памяти первым задался Солженицын. Взял он рюкзачок, поехал сначала в Петрозаводск, потом «Ракетой» до Повенца, а оттуда пешочком вдоль канала. Отошел километров двадцать, разбил палатку, развел костер, лег на бережку и стал смотреть. Несколько суток пролежал так будущий нобелевский лауреат, и ни одного маломальского кораблика не прошло ни в одну, ни в другую сторону…

Сотни тысяч людей, теряя здоровье и жизнь, голыми руками рвали эту скалистую карельскую землю, строили шлюзы в болоте, в мошке, умирая с голоду. Их били, сажали в карцер, расстреливали. Их называли врагами народа, предателями, прислужниками буржуазии. Считалось, что здесь они проходят «перековку» и выйдут отсюда новыми людьми. Но мало кто вышел. Больше трехсот тысяч людей угробил здесь великий вождь. И теперь совершенно ясно, что зря.

Я не стал, как Исаич, залегать на бережку, а пролетел над Беломорканалом на вертолете из Кижей на Соловки. Могу подтвердить: ни одного парохода по пути вдоль канала я не встретил. Ни одного.

Канал не нужен. Но когда-то, в 20-х и первой половине 30-х годов, он был нужен позарез. Нескончаемым потоком текли из Ленинграда эшелоны заключенных на Соловки. Казалось, Сталин вознамерился посадить всю Россию. Шли и шли этапы. Туда, в Белое море, в холод, в страх, в бессмысленную смерть. Везти эти этапы железной дорогой до Архангельска было накладно, вот и решили: а мы их баржами, сначала по Неве, потом по Ладоге, дальше – Свирь, Онега, соединим канальчиком ряд небольших озер, построим шлюзы и дороемся до берега моря, а там до Соловков рукой подать.

Сталинские оптимизаторы реализовали этот проект шутя. Подумаешь, триста тысяч жмуриков. Говно вопрос. Особенно когда речь идет о «врагах народа». Максим Горький умилялся, слюни пускал: какая грандиозная стройка!

Но потом передумали. А чё, мол, зэки на Соловках в носу ковыряются? Пусть вон в Сибири лес валят да на шахтах работают. И закрыли Соловки. И Беломорканал стал не нужен.

Но какие-то свои тысячи людей он перевез. Например, Дмитрия Сергеевича Лихачева. Решил и я проехать из Санкт-Петербурга на Соловки.

Нет, это был не мемориальный маршрут памяти жертв сталинских репрессий. Я посетил и Валаамский монастырь, и Старую Ладогу, и милые туристические Мандроги, и Александро-Свирский монастырь. Конечно же, Кижи – куда без них. Ну и Соловецкий монастырь – цель моего путешествия.

В этих заметках не будет обличения большевистских мерзостей. Не будет и элегических стенаний об ушедшей (а в действительности никогда и не существовавшей) посконно-домотканой старой Руси. Это просто набор мыслей, вызванный окружавшим меня в тот момент видеорядом; ассоциаций, которые пришли в голову от услышанного; ощущений, связанных с какими-то воспоминаниями. А может, и просто – студеная вода, запах леса, дуновение прохладного северного ветерка или вкус свежего ладожского горячего копчения сига.

ВАЛААМ

Из питерского яхт-клуба наша яхта отчалила в полночь и пошла вниз по течению Невы в Балтику. Обогнув Крестовский остров и повернув против часовой стрелки, мы вошли в Малую Неву. Справа лежал Васильевский остров. Лодка пошла против течения вверх по Неве из Балтики в Ладогу. Феерия! Белые ночи, горящие огни дворцов и соборов, разведенные мосты… Вся тысячи раз описанная питерская романтика предстала перед нами. Насладившись досыта этими видами и пройдя Большеохтинский (имени Петра Великого – еще один садист) мост, мы отправились в каюты – спать.

Лежа в постели и мерно покачиваясь на мелкой невской волне, я, усыпляемый тихим рокотом двигателя, подумал: вот это и есть то самое начало пути «из варяг в греки». Отсюда, через невское устье, вплывали в Среднерусскую равнину ее будущие властители – Аскольд, Рюрик, Олег. С ними – не больше двух-трех сотен воинов. Дружина-ватага. Бандиты-братва. Длинные лодки с прямыми разноцветными парусами и на веслах, украшенные на носу мордой дракона. Тускло блестит на солнце оружие – топоры, мечи, тяжелые булавы. Пахнет соленой рыбой и потом. Чайки кричат. Прячась в зарослях, с берега смотрят пугливые чухонцы. Тусклое солнце светит сквозь серые облака. Русь начинается… С этой мыслью я и уснул.

Утром, проснувшись и выбравшись на палубу, я увидел бескрайний, почти морской пейзаж. Волн не было, безветрие, тепло – градусов двадцать пять. Мы полным ходом шли на север. Солнце светило справа, уже довольно высоко над горизонтом. Вдалеке появилась темная полоска леса. Сначала она почти сливалась с линией горизонта, потом стала увеличиваться, и вот вам – Валаамский архипелаг, цель сегодняшнего дня.

Мы сбавили ход и, определив фарватер по бакенам, медленно вошли в Монастырскую бухту. Слева мимо нас проплывал Никольский скит с большой часовней и двухметровым каменным поклонным крестом на берегу. Впереди был сам монастырь – уже возвышались над лесом главы его Спасо-Преображенского собора. Через несколько минут причал, и вот мы уже на берегу.

Точно неизвестно когда – то ли в XII, то ли в XIV веке – два монаха, Сергий и Герман, основали здесь обитель. Существует легенда, что апостол Андрей Первозванный посещал это место и основал монастырь. Однако это скорее всего красивая сказка. Но даже если он основан семьсот лет назад – и то один из самых древних русских монастырей.

И вот я себе представил… Два человека, ища уединения для молитвы, садятся в лодку… Вот где они садятся? То ли в Великом Новгороде, то ли в Старой Ладоге, то ли на Белозере? Теперь уже никто не скажет где. Но садятся и плывут. Быстрое течение, допустим, Волхова или Свири, выносит их в суровую Ладогу, они ставят паруса и идут на север. Рыбаки рассказывали им, что где-то там, на севере, есть поросшие густым дремучим лесом скалистые острова. На них никто не живет, там можно уединиться и вдалеке от мирских соблазнов предаться размышлениям, чтению священных книг, служению Богу.

Найдя острова, они строят хижину, ловят рыбу, солят, вялят и коптят ее, собирают ягоды и грибы, запасаются дровами. Впереди зима, нужно хорошо подготовиться. Вот написал, а у самого масса вопросов. Что значит – строят хижину? Как это? Это значит, они с собой взяли пилы и топоры и вообще весь необходимый для строительства плотницкий инструмент. Дальше – нужно сложить очаг. То есть натаскать камней, найти подходящую глину. И, что самое главное, уметь его сложить, чтобы он не чадил, чтобы не угореть долгой, тоскливой зимой. Опять же сети, переметы, «морды», бредни, остроги, удочки. Навык рыболовства. Причем не так, как сейчас, не для баловства, а серьезно, для прокорма. Иначе – голодная смерть.

А ведь надо еще зверя бить, чтобы были шкуры для одежды. А может, они еще и ткали? Что? Шерсть, лен? Неведомо… Наверняка торговали рыбой. Ведь нужны соль, мука, всякая мелочь – иголки, наконечники для стрел, рыболовные крючки, кухонная утварь.

Это что ж за люди? Два русских человека, Сергий и Герман. В одном лице плотники, каменщики, столяры, рыбаки, охотники, торговцы, дровосеки, кулинары. А еще ведь и молились, Святое Писание читали! И это в двенадцатом-то веке. Прямо какие-то сказочные персонажи. Сейчас таких не выпускают. И, что самое поразительное, в этом никто не видел ничего необычного. Так основывались почти все русские монастыри. Да что монастыри – города, остроги, крепости. Осмотритесь кругом: много вы сейчас найдете людей, которые в здравом уме и твердой памяти Божьим именем погрузятся в лодку и поплывут в неведомые земли искать одиночества и сосредоточения. И будут ежедневно адски трудиться, а потом по многу часов простаивать на коленях в искренней, нелицемерной молитве, благодаря Бога за посланную радость – вот так жить.

Да даже если и найдется такой охотник, то, не выдержав первой же зимовки, взвоет и сбежит в город, в теплый клозет. А который поупорнее – просто сдохнет с голоду или замерзнет, неумеха. Да… Это вам не свечки в церкви держать, истово крестясь.

Вот говорят, в жизни всегда есть место подвигу. В жизни-то, может, и есть, а вот в душе его уже почти не осталось. Слабые мы стали по сравнению ну вот хоть с Сергием и Германом. Слабые духом. Не укрепляет нас Господь. Забыл. Махнул на нас рукой. Мол, безнадежные мы люди. Мелкий народишко. Только трепаться и умеем. Ничего из нас не выйдет…

Сначала монастырь был деревянный. Часто горел. Однако монахи бережно хранили монастырскую библиотеку, архив, старинные священные книги. Иногда бывает, что приплывают шведы – пожгут все, порушат, и потом опять потихоньку восстанавливают монахи свой монастырь. Самый большой шведский набег был в 1611 году. Все сожгли. Братию поубивали, а кто спасся – вынужден был бежать в Старую Ладогу. Тогда и погибла богатейшая монастырская библиотека, которой к тому времени было минимум триста лет. Вот тебе и цивилизованные европейцы. Монастырь почти на сто лет умер. Только в 1705 году опять собрались уже другие монахи и начали снова возрождать старую обитель.

Монастырь умирал дважды. Первый раз после этого шведского набега. Второй раз – в 1944 году, когда Валаамский архипелаг отошел от Финляндии к СССР. Памятуя о воинственном атеизме коммунистов и их добродушном нраве, можно предположить, что во второй раз было покруче, чем в первый. Ан нет. В один голос говорят монахи, что шведский погром был для монастыря значительно страшнее. И то – коммунистическое запустение длилось всего-то сорок четыре года, а после шведов монастырь лежал в развалинах целый век. В 1944-м валаамские монахи собрали всю церковную утварь и бумаги и ушли в Финляндию, на север, где и сейчас есть Ново-Валаамский монастырь. А в XVII веке не успели они ничего забрать – все сгорело в огне пожара.

Вот так живешь и меряешь все своей меркой. Наши репрессии, мол, самые страшные в человеческой истории. Наша жизнь – самая драматичная из всех. А взглянешь на историю с высоты хотя бы тысячелетия, и все оказывается значительно мельче. Все обретает истинный масштаб. И видны пропасти поглубже твоих, и горы покруче нынешних…

Каменное строительство началось в монастыре только в XIX веке. Построили монахи и огромный собор, и кельи, гостиницу, трапезную, скиты. Все добротно, из своего кирпича, на века. Сейчас полным ходом идет восстановление монастыря. Везде кипит стройка. Все новенькое, с иголочки. И снаружи, и внутри собор и часовни смотрятся ярко, радостно; как говорили при социалистическом реализме – жизнеутверждающе.

Пять часов пополудни. Солнце еще стоит высоко. Длинным северным летним днем даже жарко. Внутри большого храма светло и прохладно. Идет служба. Храм почти пустой. В звенящей тишине слышна только молитва. Черный монах стоит перед разноцветным иконостасом. В яркой раскраске фресок он один выглядит как наделенный глубоким смыслом восклицательный знак. Завораживающее зрелище…

Мысли уносятся далеко вверх, под самый купол. Например, вот вы знаете, что такое самовар? Нет, это не прибор для кипячения воды. Я не это имею в виду. Сдаетесь? Так вот, самовар – это инвалид без рук, без ног. После войны таких много было по русским городам и весям. Мозолили они глаза честным труженикам, нагоняли они на них грусть, тоску и пессимизм. А как можно строить социализм с таким настроением? Никак! Поэтому решил товарищ Сталин, для нашего же блага, спрятать от нас этих инвалидов, чтобы не попадались они нам на глаза, не побирались по поездам и вокзалам, не валялись пьяными на мостовой и не отвлекали простых тружеников от радостного строительства светлого будущего.

Сказано – сделано. Побежали энкавэдэшники по улицам и переулкам, собрали несчастных калек, погрузили их на баржи, да и привезли сюда, на Валаам, в опустевшие монастырские кельи. Живите теперь здесь. Это теперь будет дом инвалидов. Вот они и жили. Ходили под себя, питались кое-как, изнывали от антисанитарии. Ползком (у кого была хоть одна конечность) выбирались на пристань, звеня орденами и медалями, просили милостыню, водки, еды. Победители, штурмовавшие Будапешт, Берлин, Прагу… Так-то Родина отблагодарила их. Душераздирающие сцены были спрятаны от обывателей километрами ладожской воды. Все они здесь и сдохли как последние собаки. Где они похоронены, наши герои? Где-то вот здесь зарыты их косточки. Молитесь теперь, монахи, за упокой их душ. Одним словом, Валаам – особое место, намоленное, политое людскими слезами под завязку…

Трапезная монастыря богато отделана деревянной резьбой. Стол ломится от яств. И квашеная капуста, и помидорчики-огурчики, икорка, семга, осетрина. Моченые яблоки из знаменитых валаамских фруктовых садов. Подали уху. Под уху – водку. Положено, нельзя отказываться. Пришел игумен – нестарый солидный мужчина с умным взглядом и прекрасной литературной речью. Выпил компотику, пригубил винца. Все очень доброжелательно, простецки, без выкаблучиваний. Пришел мужской хор. Игумен попросил спеть для нас мирских песен. Запели «Двенадцать разбойников и Кудеяр-атаман». Пели фантастически. Басы давили так, что у меня задрожала спина и навернулись слезы. В конце песни там про Соловки. Опять мысли унеслись куда-то туда, на северо-восток, к Белому морю… Еще одна обитель. Еще одна история. Еще одна трагедия.

Солнце клонится к закату. Красивые ладожские виды выворачивают душу наизнанку. Двенадцать часов ночи, а на горизонте еще пылает вечерняя заря. Выпив рюмку водки, крякнув и закусив белым грибком, я отправляюсь спать. Яхта включает двигатель, и мы отправляемся на юг, в устье реки Свирь, которая соединяет Ладогу с Онегой. Валаам медленно исчезает за кормой…

КАК Я УМИЛЯЛСЯ КИЖАМИ

Вообще-то я больше всего на свете ненавижу банальности. То есть я не такой сноб, чтобы, воображая из себя тонкого знатока и эксперта, морщить нос, когда публика обожает, ну, например, Киркорова. Попса и попса. Тоже неплохой способ зарабатывать деньги. Как говорил Шостакович – уж лучше, чем водку пить. Другие вон грабят и убивают. А тут поет шлягеры. Делов-то.

Но я ненавижу такие ситуации, когда, все прекрасно понимая, ты вдруг сам начинаешь осознавать, что влип – тебе тоже нравится! Нравится задница Жанны Фриске (я уж не говорю о Дженнифер Лопес). Нравится блатняк, теперь стыдливо называемый «русским шансоном». Нравятся американские боевики. Одним словом, нравится все, что делается не как продукт самовыражения, а с холодной головой – только лишь для того, чтобы понравиться. То есть на потребу публике.

В такие минуты я чувствую себя подопытной крысой, которой вживили специальные электроды в мозговые центры удовольствия. И крыса, не желая того, не понимая причин, вдруг неожиданно начинает мощно ловить кайф. То есть кайфует она не потому, что нашла вкусную пищу или смачно трахается, а потому, что в эту минуту академику Павлову пришла охота замкнуть электрическую цепь у нее в мозгу.

Русские сусальности: все эти маковки, луковки, аляповатые фрески, обильное золочение, подчеркнутый примитивизм, придуманная большевиками жанровая (неиконописная) палехская миниатюра и прочее штучки а la russe – меня всегда ужасно раздражали именно этим циничным расчетом на гарантированный успех. Я корчился от обиды, прежде всего на самого себя, что не могу ничего с собой поделать – подъезжая к Самаре, я затягиваю «Из-за острова на стрежень».

Кижи я относил к такому же неизбежному набору «русскостей», которые, с одной стороны, нельзя не посмотреть, а с другой – я уже предвкушал то тошнотворное похмелье и обиду за себя, которые буду ощущать, после того как неизбежно восхищусь этими бесконечными маковками, бревнами, наличниками.

Но действительность оказалась совсем другой. Она оказалась значительно серьезней. Однако все по порядку.

Итак, покинув Валаам, мы утром проснулись в устье Свири. Свирь – это река, которая соединяет Онежское озеро с Ладожским, так же как Нева соединяет Ладогу с Финским заливом. Она очень важна для понимания русской истории. Дело в том, что путь из варяг в греки, то есть водный путь из Европы в центральную Россию, Московию, всегда лежал через Новгород. Купец из Европы заходил в Неву, потом через Ладогу поднимался вверх по Волхову, через Новгород заходил в озеро Ильмень, пересекал его на юг, по каким-нибудь речушкам против течения шел все южнее и южнее, пока позволяли глубины, а потом – волоком, через Валдайский водораздел, до ближайшего притока Волги или Днепра.

Переволоки через Валдай были тяжелыми, что затрудняло торговлю. Пока плавали на больших лодках (таких, например, как ладья) еще было туда-сюда, но когда корабли стали больше – волок, как метод, постепенно заглох. Поэтому-то и процветал Новгород, поскольку на нем фактически заканчивался морской путь, и начинались конные обозы в глубь России.

Однако если, не заходя в Волхов, по Ладоге пройти до Свири, по ней войти в Онегу, а потом через Белое озеро, по речкам подняться вверх, то волок до Волги значительно легче. Но вся проблема в том, что на Свири есть пороги и она несудоходна.

Петр I построил на Свири шлюзы, и пороги закрылись. Поэтому и заглох Великий Новгород, превратился в маленький городок с великим прошлым. И не нужно было убивать каждого третьего новгородца, как это сделал Иван Грозный. Не нужно было вырывать язык у вечевого колокола и отменять новгородскую демократию, как это сделал его дед, Иван III. Ведь известно, что экономические методы куда действенней грубого террора. Жаль, что некоторые политики не понимают этого даже сегодня.

Свирь, укрощенная шлюзами, производит умиротворяющее впечатление. Широкая спокойная река, берега которой покрыты густыми лесами. Между двумя шлюзами какой-то предприимчивый коммерсант построил милую туристическую деревню Мандроги. Остановившись в ней, мы вдоволь наелись шашлыков и попарились в русской бане. Особенно было здорово после парилки нырять в прохладную Свирь. По всему телу рассыпаются тонкие иголочки, и ты уже через несколько секунд опять тоскуешь по жарким ударам веника. А лежа под веником, опять хочется в реку, и так до бесконечности…

В ночь, пройдя вторые шлюзы, мы вошли в Онежское озеро и взяли курс на северо-восток, на Кижи. Перед сном я попытался предугадать то впечатление, которое получу от осмотра Кижей. Скорее всего, думал я, случится так: мне станут втюхивать что-то про «без единого гвоздя, одним топором» и прочую муть, а я буду видеть ржавые гвозди, громоздкую металлоконструкцию, удерживающую всю церковь от обрушения, гнилые сосновые венцы, серые бревна, убогость и упадок. Из вежливости я буду кивать экскурсоводу, цокать языком, а в какой-то момент, войдя в раж, и сам поверю, что передо мной действительно шедевр. Потом, когда отойду от этого транса, мне будет противно, но я никому не признаюсь и тоже, вслед за всеми, буду талдычить – какая красота! Помните, как у Гришковца, про березы, мелькающие в окне вагона… С этим я и уснул.

Здесь я прерву хронологию своего описания и расскажу одну историю.

Давным-давно, больше трехсот лет назад, на этом острове под названием Кижи, на севере забытой Богом Онеги, было две деревни: русская и карельская. Разницы особой между ними не было. Так, небольшие отличия в обычаях, в планировке дома, в одежде. Ну и язык, конечно: одни – чухна, а другие – славяне.

Жили эти люди в больших, двухэтажных, домах, под одной крышей со скотиной. Так сейчас устроены хуторские дома, например, в Баварии. Видимо, эта северная, нордическая традиция добрела и до подножия Альп. Только дома были не каменные, а деревянные, рубленые. Рубили их из местной карельской сосны.

Промышляли жители этих деревень рыбалкой, валили и торговали лесом, сеяли рожь, ячмень, лен. Огородничали. Опять же – грибы, ягоды, охота. Разводили коров, реже свиней, иногда – овец. Держали коз.

Семьи были большие, по десять – двенадцать детей. Женщины рожали столько, сколько могли. Пока беременели – до тех пор и рожали. Семье нужны были рабочие руки, а дети часто умирали. Замуж выходили не очень рано, лет в восемнадцать-девятнадцать. Северные девушки созревают ведь поздно. В этих краях суровая природа создала свою трудовую мораль. Она черно-белая. В ней не было нюансов типа: ленивый – живешь бедно, вкалываешь – в семье относительный достаток. Тут все было «немного» по-другому: ленивый – умираешь с голоду; и все, без вариантов. Альтернативы трудолюбию не было. Либо ты вкалываешь как проклятый, день и ночь, семь дней в неделю, весь год, либо всей семьей – на погост.

Нет, если ты ищешь другой доли, то пожалуйста, можешь катиться на все четыре стороны. Но сторона-то была всего одна – на юг. С севера непролазные карельские болота, озера и чащи, а за ними кольская тундра. На восток, за лесами – Белое море. На запад – все те же дремучие леса и трясины. Так что только в лодку и на юг. Но только знай, мил человек, что на юге у них нравы и порядки другие. Это здесь ты свободный, а на юге всю землю поделили помещики, ничьей земли нет. Вот и пойдешь ты в батраки, залезешь в долги к барину, наложат на тебя крепость, и пропал свободный человек, стал простым холопом.

С молоком матери впитали эти люди три ценности, без которых нет шанса: семья, свобода и труд. Могучие были люди. Не было над ними никакой власти. Раз в год, и то не всегда, приедет царский чиновник собрать подати да рекрутам лбы забрить – и все. Сами себе начальники, сами себе подчиненные. Чужие люди забредали в эти края редко. Можно сказать – вообще не забредали. А что здесь делать? Земля бедная, жизнь тяжелая, зима длинная, лето короткое. И кругом на тысячи верст – болота, озера, леса и гранит.

Теперь представьте самое главное. Эти люди решили построить церковь. Не напоказ: а кому показывать-то? Только для себя. Вот сколько их тут было, две деревни всего? Ну пускай двести человек, ну четыреста. Не больше. Здесь мое воображение кончается. Я этого себе не представляю.

В свободное от работы время (которого нет), пригласив за отдельную плату мастера (как будто у них были лишние деньги), они построили себе церковь. Причем такую, чтобы самим себе и нравилась. Не напоказ – золоченые купола, а деревянную. Сосновый сруб, осиновые луковки.

Вот представьте себе современную русскую деревню. Сидят трактористы, доярки, скотники и разные прочие пастухи, овощеводы и так далее. И говорят: надо бы нам церковь построить. Чтобы молиться. Давайте, значит, деньгами сбросимся, наймем архитектора, а сами по воскресеньям, под его руководством, будем ее строить всем миром. Иначе как? Без церкви – непорядок. Мы ж не звери какие типа саамов, лопарей да самоедов диких. Мы ж не поганые язычники. Мы – крещеные христиане. Значит, надо в храм ходить. Вы верите, что такое возможно? Я – нет.

Вы, наверное, замашете на меня руками. Закричите, что я опять клевещу на русский народ. Что сейчас в деревнях православный ренессанс и повсюду восстанавливаются церкви и храмы. Да-да, вы правы… Но только не думаю я, что нынешние русские крестьяне готовы свои собственные деньги в восстановление церквей вкладывать да еще по воскресеньям работать на их стройке…

Вот тут еще не к месту вспомнилось, что отцы и деды вышеупомянутых аграриев эти самые храмы разрушили и загадили. Причем зачастую загадили в буквальном смысле этого слова. И я, знакомый с менталитетом русского крестьянства на этих современных мне примерах, не могу напрячь свое воображение настолько, чтобы представить предков этих обормотов, которые триста лет назад спокойно и делово обсуждают необходимость строительства церкви у себя в деревне. Не из-под палки, а по собственной инициативе, своими руками и за свой счет…

Ну ладно, не будем о грустном. Наверное, надоел я уже своими завываниями… Итак, храм построили в 1714 году, в самый разгар Северной войны, которая тут, недалеко, и происходила. Срубили его на месте сгоревшей от удара молнии церкви. Какая она была – неведомо. Наверное, тоже красивая.