Текст книги "Отходняк после ящика водки"

Автор книги: Игорь Свинаренко

ПАДОНКИ ЖГУТ

Насчет «Литпрома» и его звезды по имени Орлуша вы уже более или менее в курсе, теперь настала очередь «Удава» – старейшего сайта падонков. Главный редактор и владелец этого ресурса Дима Удав прибыл в Москву на пару дней из своего Питера и рассказал много интересного…

Я как-то незаметно для себя слегка так подсел на so called контркультуру, в смысле на падонков, сетевых авторов, прозаиков и стихоимитаторов. Стал ходить на их сборища, и пока что не пропустил ни одного из тех, на которые меня звали. А когда не зовут, я, если случайно узнаю о готовящемся мероприятии, беззастенчиво напрашиваюсь – и иду себе. Никто меня такой назойливостью не попрекает. Как мне интересно смотреть на них, стоящих в стороне от столбового русского пути, на котором глубокомысленно делят нефть и думают, что богатство – бесспорное доказательство ума и таланта (по этой логике не то что математика Перельмана, но самого Сократа пришлось бы признать чистым мудаком)… Забыл, с чего начал… А! Так и им, может, забавно рассматривать чисто бумажного журналиста, который что-то строчит в официальных медиа и, более того, живьем видел самого Брежнева и болтал о чем-то с Соросом. Зачем мы друг другу, не очень понятно, но меня это общение почему-то развлекает и даже радует. Это наводит на смутные мысли про контакт цивилизаций – тему, которая была в свое время по-взрослому измусолена фантастами. Сразу, казалось бы, напрашивается жизнерадостный вывод о практической пользе такого взаимодействия, о даже взаимообогащении, – но, думаю, это все ерунда. Мы, обе стороны, просто узнаем что-то новое о жизни в рамках удовлетворения банального любопытства. А я еще, кроме всего прочего, печатаю в журнале какие-то из лучших текстов наших падонков, чтоб развлечь читателя. Вот и все.

Хотя, если вдуматься, и это немало.

Очередная тематическая пьянка проходила вдали от цивилизации, где-то в окрестностях Высшей школы экономики, в темных переулках в районе метро «Аэропорт». В далеком от пафоса заведении под названием «Рабат». Водка, пиво, простые русские закуски, но с креативом: к примеру, меня приятно удивила тарелка с очень тонко нарезанным мороженым салом, в середине которой была очень уместно пристроена серьезная порция горчицы. Кабак этот настолько демократичен, что бутылка водки с полным набором закуски на троих встала в тыщу. Ну а с другой стороны, не ходить же поэтам по гурманским ресторанам, в самом-то деле. Это не их стилистика. Кстати, помню, когда один тянущийся к культуре мини-олигарх повел поэта Орлушу (и меня как, грубо говоря, переводчика, типа сталкера) в богатый рыбный ресторан, где свежеприлетевшие аэропланом с дальних морей морские твари ожидали на льду – апофеоз гламура, – наш падонок затребовал куриных крылышек и к ним, наплевав на всю карту вин, пива. И это, скажу вам, весьма концептуально.

Собирались на этот раз без Орлуши, который на мероприятия «Удава» обыкновенно ходит. У него нашлись дела поважней, и я про это говорю серьезно. Он в тот вечер выступал на частной вечеринке, одной из тех, куда его стали приглашать, за деньги. Я за него рад и даже ему завидую: человек стал зарабатывать чисто талантом, искусством. Вот написал тексты, которые стали задевать людей, и теперь тиражирует свои строчки, и люди смотрят ему в рот. Орлуша встал на ноги и поднялся – впрочем, материальная сторона его жизни, кажется, не изменилась, он с виду все тот же бродяга и вагант, вывалившийся из истеблишмента и не желающий возвращаться… Поднялся настолько высоко, что читал в тот вечер одно отделение, а второе пел не кто иной, как живой классик Гребенщиков. Круто! По слухам, Орлуша стал настолько серьезно зарабатывать, что даже купил богатую шубу в подарок новой поклоннице. И пришел в обычное поэтическое настроение, впервые описанное, кажется, еще Пушкиным в каком-то из его писем: «Слава – хуйня, деньги нужны!» По мне, настоящий поэт именно так и должен жить, а иначе он простой мещанин.

И вот мы сидим в «Рабате»… Пьянка как пьянка вроде. Поэты тут и там пьют водку, а организатор вечера Саша с ником Ли Заобаб (я узнал его, запомнил с прошлой пьянки) с микрофоном в руке читает стихи. Это, как выяснилось, были пародии (или же, на албанском, каверы) на стихи – такова была тема вечера. Гм, а я думал, будем просто водку пить…

Читал Заобаб как-то неразборчиво. Разобрать ничего было нельзя, несмотря на микрофон, потому что стайка поэтов, сбившаяся за самым большим столом в углу, уже вмазала и орала, рассказывая друг другу какие-то смешные истории.

А один из них даже дал коммент на Заобаба:

– Нерифмованная хуйня!

Это была явная натяжка. С рифмой все было в порядке. Заобаб рассвирепел, прервал декламацию и заорал дурным голосом:

– Вы что сюда, нажраться пришли? Я две недели готовился, а вы почитать не даете. Ну что ж вы орете? Хотите поорать – идите в сортир и орите! Я понимаю, что вы (или мы) падонки, – но не пидорасы же!

Люди поняли, что погорячились, и с того стола сказали тихо, примирительно:

– Зачот, зачот тебе, ладно.

Они, конечно, и дальше бухали и шумели, но все ж как-то тише, деликатнее.

Заобаб, надо вам сказать, принялся – первым на этом сборище, а за ним и многие другие – пародировать именно поэта Прозектора. А это уже кое-что говорит об авторе. Сегодня я вас не буду напрягать литературной критикой, ограничусь цитированием отрывков, которые разобрал.

У Прозектора, значит, был такой оригинал:

 
Когда с прозектором хирург
Встречаются дорожками больницы,
То мрачно и без звука длится
Рукопожатье крепких рук.
 

Дальше там та-та, та-та, и после:

 
…Гадая, кто приятель первый
К коллеге попадет на стол
 

Заобаб отсрелялся, я считаю, очень удачно:

 
Остановился лифт. И вот
Идут коллеги, путь недолог:
Их в кабинете доктор ждет…
Веселый доктор – венеролог.
 

Ха-ха. Все лучше, чем к прозектору… Который сам решил, что пора замахнуться на самого Пушкина нашего Александра Сергеича. Кавер на наше все он дал такой:

 
Есть в осени первоначальной
Прекрасная, но грустная пора,
Когда весь день стоит.
 

Стоило выкинуть пару-тройку слов – «как бы хрустальный», – и сразу стишок заиграл новыми гранями. Видно, Прозектор замахнулся на Пушкина сгоряча, после того как его измучили коллеги своими пародиями, весьма злыми. Причем, надо сказать, это все он выслушивал хоть и с довольно кислым видом, но матом все же не крыл товарищей. И то сказать – он все-таки хирург, тонкий человек… О нем еще будет речь в каком-то из следующих номеров. По мне, так Прозектор – вполне звезда русской поэзии.

Потом вышел читать веселый толстяк, весь в черном; он исполнял типа такое:

 
Однажды в студеную зимнюю пору
Сплотилась навеки великая Русь.
 

Потом он напомнил нам русскую частушку:

 
Мы не сеем и не пашем,
А валяем дурака, —
 

и на нее дал кавер на латыни. Оказалось, что это сетевой поэт по кличке Жильбер. Я после подсел к нему за стол выпить немного водки, и мы коротко поболтали. Оказалось, что по профессии Жильбер переводчик со множества языков, на которых цинично наживается: возит тургруппы по Европе. По широко рекламируемой схеме: поездом до Бреста, а дальше автобусом галопом по Европам. Он рассказывает это со счастливым лицом, оттого что он так удачно устроился в жизни:

– Неделю езжу по Европе, на всем готовом, да еще и деньги платят! После приезжаю в Москву дня на три – и в новый тур!

Я спросил Жильбера про то, как он в таких условиях выстраивает личную жизнь, возможности ведь открываются удивительные, но он перевел беседу на другие темы. Может, оттого что за столом с нами были дамы и рассказ был не для их ушей.

Меня иногда так и подмывает купить такой тур. Наверное, это от комплексов: никогда мне не быть в Париже молодым. Тридцать лет назад такой тур был нереален, и теперь подсознание как будто требует наверстать упущенное, прикинуться бедным студентом и с его, студента, колокольни таращиться на привычную Европу, пытаясь себя убедить, что это чудо. В принципе почему бы и нет? Смущало одно: неохота неделю ночевать в автобусе. Но Жильбер сказал, что на ночь группа становится на якорь в отеле. Так что…

Поэт-полиглот подарил мне свою книгу, я считаю, прекрасную – даром что я читатель очень капризный. Автором значится Михаил Болдуман – то ли настоящая фамилия, то ли еще один псевдоним нашего поэта, а название такое: «Смерть героев». Процитирую тут пародию на детскую песенку, это ж по теме вечера:

 
Срубили меня, бедную,
Под самый корешок
И воровато сунули
В замызганный мешок…
 
 
…на мне висели лампочки
И прочая хуйня,
И было всем, до лампочки,
Что нету у меня
Корней – вот им бы я-и-ца
Так взять – и оторвать…
Ведь что же получается?
Садизм, ебена мать!
И вот я полумертвая,
С мудацкою звездой…
 

И так далее.

* * *

Еще в книжке огневые стихи на смерть Чипполино, Алисы, Чебурашки, Винни-Пуха, Айболита (который отоваривался в «Березке») и Хоттабыча (последнего менты приняли за чурку и прибили, а убийство списали на скинов).

После я ходил по «Рабату» и знакомился с поэтами и поклонницами, которые тоже были. Одна из них, которую звали Ирка, была настолько свежа, беззащитна и трепетна, что притянула меня словно магнитом, но тут же отшила:

– Внимание! Я тут с Горынычем!

Тот стоял рядом, болтал с товарищами и выглядел весьма внушительно. На поверку оказался не поэтом, а критиком – комментит чужие креативы.

Впрочем, иные встречали мои попытки познакомиться более благосклонно – например, взрослая дама с умным лицом и в то же самое время с серьезной грудью. Я с рюмкой водки подсел к ней, и завязалась беседа.

– Меня зовут Петровна, – представилась она и добавила: – Я Королева Помойки.

– А это ник? Или должность? Я не понял.

– И то и другое. Если есть помойка, то должна ж быть и королева, правильно?

– Ну. А ты тоже стихи сочиняешь?

– Нет. Замужняя женщина, мать семейства, не должна писать стихи. Но я даю фотки из разных поездок, отчеты. И комменты – когда хочу кого-то обосрать…

Так вот некоторые устраивают свое творческое счастье на чужом позоре… Ну это я так, без тени осуждения. Петровна – фигура довольно влиятельная на «Удаве». И это вполне в струе наших литературных традиций – в поэтических кругах непременно должны быть не только несовершеннолетние музы, но и взрослые матерые критикессы…

И еще с одной серьезной девушкой, Алей, я там познакомился. Она администратор и редактор «Удава». В отсутствие Димы Удава, главного редактора сайта, который не поехал на пьянку из своего Питера, она там была за старшего. Аля едко прокомментировала заявление Эдика Скифа, главного редактора «Литпрома», который мне хвастался: у него на сайте нет рекламы в отличие от того же «Удава».

– Как нет? А фирму Амиго Минаева, хозяина сайта, он же рекламирует на «Литпроме»!

Я справедливости ради вступился за Эдика:

– Ну так Амиго ему скорей всего денег не платит за это!

– Во-первых, это не известно, а во-вторых, не важно. Главное, что факт наличия рекламы – налицо! Так что скромней ему надо быть.

Я порадовался тут этой конкуренции между разными кланами падонковской общественности: значит, жив литературный процесс! Молодцы ребята, это как у взрослых уже.

* * *

Конец вечера я провел в компании поэта по кличке Явас. Мы просто сидели и бескорыстно пили водку, закусывая салом.

– Явас – это почему?

– Долго рассказывать, – смущался и отнекивался он. Однако отгадка оказалась очень простой, лежащей на поверхности, мысль такая: «Я вас ебал». Вот он, максимализм молодости!

Про Яваса мне там говорили, что он старейший контркультурщик СНГ, даром что парню 26 лет. Во всяком случае, биография у него есть: он выступал в знаменитом питерском клубе «Камчатка», где сам Цой был когда-то кочегаром. Тексты, которые читал тогда Явас, были настолько бескомпромиссные, что слушатели захотели его отпиздить. И не чем-то, а почему-то красными знаменами.

– И тогда я решил с клубами завязать, – сообщил мне Явас.

Ну, совсем он с публичными выступлениями не завязал – наверно, это сильный наркотик, с которого просто так не спрыгнешь, – но на всякий случай стал читать неразборчиво, чтоб никто не понял. Он уверяет, что это случайно, просто акустика плохая – но тут думать нечего: подсознание уводит поэта от возмездия. А что, это выход… В миру же поэта зовут Артем Заяц, и работает он главным редактором днепропетровской «Афиши». Надо же, умудряется сидеть на двух таких разных стульях! Чтоб тут, как это водится у падонков, раскрыть тему ебли, дам вам цитату из Яваса:

 
О, мой засушенный гондон[19]19
  Найденный лирическим героем в томе Жюля Верна. – Примеч. авт.


[Закрыть]
В кого пихал тебя тогда я?
Чей от оргазма хриплый стон
Меня вносил в ворота рая?
 

И кавер на нее пера Вежливого Лося:

 
Гондоны (новые, б/у,
Б/у/б/у и все такое) —
Да, было трудно, я ебу,
С резиной раньше, я не скрою…
 

Примечательно, что весь вечер меня все спрашивали, кто я такой и какой мой ник на «Удаве». Я смущался и отвечал:

– Я это… Ну, офлайновый.

– А…

Они говорили это настолько сочувственно, что я был близок к панике: а может, и правда они удавят всю бумагу? И мы пойдем к падонкам подмастерьями? И я буду обивать у них пороги и напоминать, как пиарил их в трудные для них времена, был типа членом РСДРП с 1903 года или с Путиным еще в Дрездене познакомился…

Как оно пойдет, вот это все?

Поди знай…

И.С.

Часть 3

ЛОВЛЯ САЗАНОВ И ЩУК НА КУБАНИ

Высоко в кавказских горах берет свое начало Кубань.

Течет она не как большинство кавказских рек (Терек, Кура, Аракс и пр.), с запада на восток, к Каспию, а наоборот – с востока на запад, к Черному морю. Вырвавшись из горных ущелий, широко разливается она по кубанской равнине, образуя так называемые плавни.

Про плавни нужно написать особо. Когда суша поднимается над морем на какие-то полметра, и по этой суше текут ручейки, речки и реки, а достаточно жаркий и влажный климат дает много солнца и воды, тогда образуется интересное сочетание моря, соленых лиманов, рек, пресных озер, болот, огромных камышовых зарослей и небольших островков суши, заросших акациями и пирамидальными тополями. Миллионы птиц, различных зверей и гадов живут в этих местах: утки, гуси, чайки, олени, змеи, волки, лисы, кабаны, дикие коты, енотовидные собаки, орлы, голуби. А в воде весь набор пресноводных рыб плюс креветки («рачки»), кефаль, бычок, акула-катран. Есть даже морские черепахи. Живность квакает, свирькает, курлычет, ревет, рычит, плещется.

Все это сочетание воды, земли, животных и растений называется – плавни. Тысячелетиями непроходимые, кишащие дичью и рыбой плавни ограждали небольшие приморские города от набегов кочевников из Великой степи. Сначала древние греки строили здесь города, и плавни защищали их от скифов.

Потом здесь жили византийцы и генуэзцы, и плавни ограждали их от хазар, половцев и монголов. После здесь жили турки, и плавни были преградой для казацкого и черкесского разбоя.

Однако всякой дикости приходит конец. Пришел конец и необитаемости кубанских плавней. После завоевания этой земли Екатериной Великой ее назвали Новороссия и переселили сюда запорожцев и немцев-колонистов. Потом начали осушать плавни и сделали из них плодороднейшие земли. Но рыбы в кубанских каналах и оросительных системах осталось видимо-невидимо, и там до сих пор замечательная рыбалка.

КОММЕНТАРИЙ

Как заселяли Кубанский край? Дело было так. Северо-западнее Кубани впадает в Черное море река Днепр. Южное течение Днепра также представляет собой плавни. С севера же эти плавни и лиманы защищены еще и знаменитыми днепровскими порогами. Издавна, еще с конца XIV века, облюбовали эти места лихие люди – казаки. Особенно полюбился им остров Хортица, находящийся там же, южнее днепровских порогов, то есть в Запорожье. Так появились знаменитые запорожские казаки.

Казачки эти доставляли немало неприятностей и польскому королю, и крымскому хану, и турецкому султану. Да и московскому царю они то клялись в верности до гробовой доски (Хмельницкий), то предавали его туркам или шведам (Мазепа). Екатерина Великая решила прекратить это безобразие. В один прекрасный день окружила русская армия Хортицу, вышел Потемкин к запорожцам и сказал, что государыня-императрица в бесконечной милости своей велит своим лучшим друзьям, казачкам-запорожцам, переселяться вместе со всем своим добром на вновь отвоеванные от турка земли – на Кубань, в Новороссию. Велит она также устраивать городки и станицы, а главную нужно назвать – Екатеринодар, в знак признательности казаков за подаренные земли.

Почесали казаки репу, попили горилки с неделю (заодно попытались и Потемкина споить – но не вышло, крепок оказался фаворит царицы), а потом объявили: мы-де людишки свободные, хоть и любим нашу государыню без меры, однако же силой заставлять людей надевать царское ярмо не будем. Кто хочет, пусть идет на Кубань, кто хочет, пусть остается здесь и бьется с русской армией за свои казацкие привилегии, а кто хочет, пусть уходит к султану, за Дунай.

Биться никто не захотел, а разделились запорожцы на две части. Одна, под руководством атамана Некраса, ушла к туркам, за Дунай. И образовались некрасовские, или, как их иногда называют, задунайские казаки. Они и сейчас живут в Турции. Недавно в Москве выступал приехавший из Стамбула ансамбль песни и пляски некрасовских казаков. Другие – пошли в кубанские плавни и образовали кубанское казачье войско.

Так появились кубанские казаки. Именно поэтому у жителей нынешнего Краснодарского края малороссийский акцент («суржик») сильнее, чем у жителей Ростовской области, хотя дончаки географически к Украине ближе.

Поселившись на Кубани, на ее высоких берегах, казаки построили станицы и хутора. Как звучат эти названия! Станицы Старотиторовская, Тихорецкая, Верхнебаканская, деревни (видимо, бывшие хутора) Юровка, Джигинка. Но казачки не хотели заниматься землепашеством. Охота и рыбалка – вот настоящее занятие для казака (если не считать войны и милого сердцу разбоя). Нехотя, постепенно распахали они прикубанские степи и засеяли их пшеницей. Потом, правда, так вошли во вкус, что стали кубанцы крупнейшими поставщиками товарной пшеницы. Но разливистую пойму Кубани, плавни, они оставили нетронутыми. Огромная территория шириной километров пятьдесят и длиной триста по-прежнему была непролазна и манила казака – охотника и рыбака. Для аграрного освоения этой поймы нужно было осушать болота, копать дренажные каналы, строить плотины, то есть проводить ирригационные работы. И уж если казака было трудно заставить взяться за плуг, то уж кайло-то он в руки ни в жизнь не возьмет.

Обычно в таких случаях государство дает какие-либо послабления – например налоговые, для тех, кто переселяется на новые земли, и люди осваивают их. Однако в России процветало крепостное право и свободное переселение крестьян было невозможно. А значит, земля, которая потенциально могла стать (и стала) российской житницей, пропадала почем зря. Чтобы не разрушать, как ей казалось, основы государства отменой крепостного права, Екатерина пригласила на Кубань, а впоследствии и в волжские степи, безземельных и малоземельных крестьян из Европы, дала им освобождение от податей на несколько лет, и в России появились так называемые немцы-колонисты. Они-то и начали планомерное осушение плавней. Потом и казаки, видя такое дело, присоединились к ним. Но уже только в XX веке, при Советской власти, эта работа была в основном завершена. Всю пойму расчертили прямые линии каналов и канальчиков, и плодородная илистая земля дала людям рис, горох, люцерну, соевые бобы и прочие культуры поливного земледелия.

Таким образом, местное кубанское население составили греки (самые старые местные жители), казачки с немцами и еще – армяне, которые весь XIX век и начало ХХ бежали под защиту русского царя из Турции, спасаясь от погромов.

Кстати, армян царь привечал и с удовольствием дарил им свое покровительство, поскольку армяне были искусные ремесленники, да и в торговле разбирались не хуже евреев (зато – христиане).

Рыбалка на Кубани составляет важнейшее занятие кубанских мальчишек. Это их привилегия и их гордость. Я не припомню, чтобы в этих краях рыбалкой занимались взрослые мужики – комбайнеры, трактористы, виноградари, конюхи. Все лето они вкалывали в поле до самой ночи, и поэтому им было не до рыбалки. Это зимой они квасили трехлитровыми баллонами изабеллу и местный самогон, резали свиней и кур, шибко пили на свадьбах, дрались деревня на деревню – то есть отдыхали, – а летом нет; во всяком случае, в мое детство все были в поле: крестьянская страда. Типичный взрослый житель кубанского села – это человек с загорелыми дочерна лицом и руками и абсолютно белым телом. Хотя до моря ехать не больше двадцати – тридцати километров и у каждого есть машина или мотоцикл с коляской, но на море они не бывали практически никогда в течение лета – нет времени.

Один раз в сезон на совхозном автобусе вывезут их на море – в Витязево, в Благовещенку, в Анапу или в Джемете. Достанут они из своих баулов жареных кур, вареные яйца, сало, помидоры, огурцы, черешню и арбуз. Напьются в стельку теплой водки, уснут под раскаленным солнцем, обгорят и потом долго еще мажутся по вечерам после работы жирной простоквашей, залечивая следы короткого летнего загула.

И только деревенские мальчишки с мая не знали никакой другой одежды, кроме сатиновых трусов. Загорелые, жилистые и гибкие, мы целыми днями купались в небольших прудах (называлось – ставок), широких каналах, которые все стекались в полноводную Кубань, и в ней самой, несмотря на ее быстрое течение.

Обычно мы просыпались примерно часов в девять. А вот взрослые уже с четырех утра были на ногах: поили коров, кормили свиней, кур, потом выгоняли коров в деревенское стадо, которое торжественно проходило по центральной улице. Будучи таким же пацаном, я, проснувшись, первым делом запивал парным молоком вкусную домашнюю лепешку, заботливо приготовленную теткой, перед тем как в шесть утра уйти на работу. Набирал в саду черешни, набивал карманы семечками, хватал велосипед и ехал купаться.

Но если мы с вечера сговаривались ехать на рыбалку, то подъем осуществлялся в пять-полшестого. И в шесть часов утра мы уже были на пути к плавням. Там, в широких каналах, оставшихся кое-где ставках и в небольших притоках Кубани водилось несметное количество рыбы. Прежде всего сазанов и щук.

Почему для рыбалки нужно было просыпаться так рано, для меня это до сих пор загадка. Видимо, это была бессознательно воспринятая детьми крестьянская традиция начинать любое стоящее дело как можно раньше.

Утром, едва продрав глаза, разбуженный теткой, которой с вечера было строго-настрого наказано меня не жалея будить, я хватал собранный узелок с едой (вареные яйца, хлеб, помидоры и бутылка компота) и, обгоняя стадо коров, несся на велике туда же – в пойму Кубани, к заливным лугам, речкам и каналам. Уже солнце стояло высоко, когда мы часам к восьми добирались до места, где уговорились рыбачить.

Как правило, это был небольшой оросительный канал метров десять в ширину и метра полтора в глубину, по которому медленно текла мутная и теплая вода.

Из него вода насосами подавалась на рисовые чеки. Его поросшие осокой края таили в себе несметное количество рыбы.

Рыбачили мы бреднем сетью с ячейкой где-то два сантиметра, шириной метра четыре и высотой метра полтора. Сеть была не плоской, а в центре имела конус – мотню. По низу бредня были прикреплены небольшие грузила, края привязывали к черенкам от лопаты, и, взявшись за эти черенки, нужно было тащить его вдоль берега. Замысел рыбалки бреднем состоит в том, что рыба, заплывая в мотню, оттуда уже выбраться не может. Рыбалка осуществляется в кедах или ботинках, поскольку дно усеяно торчащими вверх обломками тростника и проткнуть ногу – раз плюнуть.

Двое самых физически сильных ребят тащили бредень, а задача остальной шантрапы (человек пять-шесть) состояла в том, чтобы, во-первых, палками и руками бить по воде и выгонять рыбу из зарослей, а во-вторых, загонять рыбу в бредень. Эта работа была разная по сложности, и поэтому весь улов делился непропорционально.

Самым сложным было тащить бредень и потом «заводить» его на берег, то есть вытаскивать его со всем содержимым, а там, помимо рыбы, водоросли, огромные лягушки (которых, теперь-то я знаю, можно было есть), черепахи и всякий хлам типа пустых бутылок и прочее. Следующим по сложности был выгон рыбы из зарослей тростника. Здесь особой физической силы не требовалось, но это было очень неприятно – продираться сквозь осоку и, руками касаясь илистого дна, выгонять рыбу на чистую воду. Легче всего загнать рыбу в бредень. Это было фактически купание: нужно как можно шумнее плескаться, естественно, ориентируя свою активность в сторону бредня. Слаженная работа всех трех групп стала залогом успеха. Координировали работу те, кто тащил бредень, поскольку они чувствовали удары рыбы в бредень и соответственно принимали решение, заводить или еще пока нет.

Рыбалка длилась два-три часа, потом привал. Все доставали свои узелки и выкладывали припасы на общий стол. Съедание занимало полчаса, затем мы немного грелись и еще раз таскали бредень часа полтора.

Рыбы мы вылавливали много – от 20 до 30 килограммов. Это были двухкилограммовые сазаны, небольшие, на кило, щучки и разная мелочь: окуни, ерши, карпики. Иногда попадались и крупные экземпляры. Как сейчас помню сазана на 16 килограммов. Ох и намучились мы с ним! Мы его даже били кулаками, чтобы оглушить и вытащить на берег. Он был такой сильный, что тащил бредень за собой несколько метров, и мы ничего не могли поделать. Такой крупный сазан называется «короб». Мы его продали за бешеные деньги (десять рублей) у деревенского магазина, поскольку не знали, как его поделить между собой.

Вся рыбалка, естественно, сопровождалась криками и визгами, взаимными обвинениями в неумении рыбачить, переходом на личности. Всю дорогу стоял страшный мат. Считалось признаком мужественности владеть этим трехэтажным сленгом. И конечно же, на привале были наивные мальчишеские философствования и обсуждение вопросов секса. Обязательно среди старших, четырнадцатилетних пацанов, попадался такой, который заявлял, что уже неоднократно имел соответствующий опыт, и мы, разинув рот, слушали дикое вранье новоявленного сексуального гуру.

Возвращение домой занимало значительно больше времени, поскольку дорога шла в гору и мы были уставшие. Часов в пять я заваливался домой и пускал еще живую рыбу в корыто. Интересно было наблюдать за ней: как она плавает, раскрывает рот, дышит жабрами. К шести часам приходила с работы тетя, чистила рыбу и жарила ее на остро пахнущем семечками темно-коричневом подсолнечном масле домашнего изготовления. Естественно, что главными помощниками при потрошении рыбы были две кошки, которые начисто съедали все потроха.

Рыба тогда мне казалось очень вкусной, хотя сейчас я сазана и щуку не очень уважаю. Может, так мне казалось потому, что этой был мой личный улов, а может, просто свежая рыба всегда вкусная. Не знаю, но я хорошо помню это упоение, когда она в мучной панировке шкворчит на сковородке и ты предвкушаешь ее поедание.

Обычно в дни, когда рыбалки не было, мы ели кубанский борщ или домашнюю лапшу на курином бульоне, вареную картошку со шкварками и пили вишневый компот. Но когда я приносил рыбу, то на столе была только она.

После еды взрослые уходили доить корову и кормить свиней. У меня тоже была своя работа: я должен был собирать черешню, вишню или местный вид абрикосов, который называется «жерделы». Не меньше ведра в день (кто знает – это непросто). Но после рыбалки я освобождался от этой обязанности.

Потом, после восьми часов, взрослые ложились спать, а все неработающие пенсионеры и дети шли в клуб, переделанный из большой каменной церкви, где показывали очередной шедевр индийского кинематографа. И уже перед сном (взрослые давно спали) мы пили парное молоко с лепешками.

А.К.