Текст книги "Отходняк после ящика водки"

Автор книги: Игорь Свинаренко

Соавторы: Альфред Кох
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

100 ЛЕТ СПУСТЯ

Шли годы.

Как ни обидно это было для негров, в начале XX века в общественном белом американском сознании рабство было чем-то симпатичным. Старый добрый Юг, патернализм, верность негра хозяевам и прочее. В 1906 году в Америке стала бестселлером книга «The Clansman» («Куклукcклановец», «Скинхед»). Там по сюжету симпатичный белый парень после Гражданской мочил черных для общего блага, восстанавливая порядок и попранную честь южан. В 1915 году по этой книжке сняли кино «Рождение нации», которое тоже оказалось вполне успешным и даже культовым. Более того! В 1936-м вышла знаменитая лирическая книга Маргарет Митчелл «Унесенные ветром», которую экранизировали в 1939-м, – так и там тоже положительные плантаторы заботились о бестолковых ниггерах. К некоторой досаде южан, эта тема угасла в 40-е, когда по понятным причинам южное рабство стали сравнивать с бытом концлагерей Второй мировой, по окончании которой Гарри Трумэн под впечатлением холокоста отменил расовую сегрегацию в армии. Как, а до этого что же? До этого, напомним, белые и черные служили по отдельности, и называлось это расовой сегрегацией. Ну ладно, в войсках с этим решили довольно быстро, всего лишь через 80 лет после отмены рабства. А вот на гражданке негры долго еще утирались. Их не пускали в автобусы, школы, прачечные и бары для белых. А если они все же заходили, их вышвыривали оттуда со скандалом. Немало американцев тоскуют по тем временам… Особенно на Юге. Только им про это приходится молчать с некоторых пор – после того как была изобретена политкорректность.

Ситуация изменилась только в 1964 году, когда после черного марша на Вашингтон, который прошел годом раньше, в США была наконец отменена расовая дискриминация в общественных местах. Смотрите-ка, не торопились они с правами для негров – всего-то годик не дотянули до столетнего юбилея отмены рабства. А могли б сразу пустить черные отряды в Ричмонд, отдать им вражескую столицу на три дня, – вот бы они там громили винные погреба, отрезали яйца юнкерам и насиловали гимназисток не хуже балтийских красных матросов!

Что касается Мартина Лютера Кинга, Анджелы Дэвис, черных пантер и так далее, про это вы и так все знаете. Кто прав, кто виноват в разборках афроамериканцев с европоамериканцами и надо ли неграм благодарить судьбу и предков за то, что сегодня над ними реет звездно-полосатый флаг, а не африканское знамя с нарисованным на нем «калашниковым», – не нам судить. Нет смысла и рассуждать о сходстве американских рабов с русскими крепостными – после того как эту тему измусолил модный черный писатель Peter Kolchin (Петер Колчин).

Всю эту тяжелую мутную тему хочется закрыть цитатками из все того же Джефферсона. Первая такая: «Решать проблему рабства – это как держать волка за уши: и удержать не удержишь, и выпускать боязно». И вторая, по тому же поводу: «На одной чаше весов справедливость, а на другой – наше выживание». И тут всякий выбрал – или думал, что выбирает, – свое, на что у кого ума хватило…

И.С.

КАК НАШИ ПРЕДКИ СТАЛИ РАБАМИ
(Заметки на полях умных книжек)

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ПОЯСНЕНИЕ

Вопрос о том, как вольные хлебопашцы стали рабами, занимает меня давно. И действительно! Вот они, свободные племена древних славян. Вот их удалой князь с дружиной. Вот свободолюбивые русские люди сбрасывают татарское иго (а если не свободолюбивые, то чего они его, спрашивается, сбрасывают?). И потом – бац: 90 процентов населения – рабы, которыми торгуют как скотом. Как, в какой момент это могло случиться? Почему люди позволили это над собой сделать? Почему они не восстали, как восстали против татар? Почему не поставили зарвавшихся князьков и боярских детей на место, как не раз это делали раньше, изгоняя нерадивого князя с дружиной прочь? Вон даже гордость Русской земли – святого и благоверного князя Александра Невского – новгородцы прогоняли, когда он чересчур борзел. А тут… Что случилось с этим народом? Как за двести лет, к середине XVI века, он потерял всю ту свободу и достоинство, которыми по праву гордился и которые отмечали даже иностранцы?

Пытаясь найти ответ, я начал читать труды историков на эту тему. Татищев и Ключевский, Костамаров и Платонов, Дьяконов и Сергеевич, Греков и Флоря… Написано огромное количество книг. В них детально, шаг за шагом прослежены все этапы закабаления свободных людей. Из глубины веков, за пеленой времени, страшной глыбой встает из недр прошлого мистерия об установлении крепостничества на Руси. Того самого крепостного рабства, которое стало вечным проклятием русского народа.

Эта статья не является научным исследованием и не претендует на полноту освещения данного вопроса. Я вполне допускаю, что найдутся достаточно справедливые замечания о фактических ошибках, упрощении или однобокости. Но из всего прочитанного материала у меня сложилась следующая картина…

ЗАМЕТКА 1

Я не буду здесь подробно описывать положение дел в Киевской Руси времен Вещего Олега или Владимира Красное Солнышко. Это был период разложения общинного строя, феодальные отношения только начинали складываться, а взаимоотношения князя и данников были настолько своеобразными, что когда князь Игорь пошел второй раз за год взимать дань с древлян (о, неистребимая людская жадность!), то они его попросту убили. За что и были сожжены христианнейшей княгиней святой Ольгой. Нравы были просты, люди незамысловаты, и всерьез анализировать тонкости взаимоотношений между князем и его дружиной, с одной стороны, и «налогооблагаемой базой» – с другой, не очень интересно и непродуктивно. Самый верный способ описания тогдашних отношений заключается в использовании следующих терминов:

«авторитет» – князь, глава банды;

«братва» – его помощники, руководители подразделений;

«пехота» – простые дружинники и личные слуги князя;

«блатные» – князь, его слуги и дружина;

«ларечники», «кооператоры», «коммерсы», «фраера», «мужики» – посадские люди (купцы и ремесленники), крестьяне;

«наезд» – предложение охранных услуг;

«честная доля» – дань, которую должны платить охраняемые за охрану;

«общак» – княжеская казна;

«стрелка», «разборка» – битва добрых молодцев в чистом поле за облагаемые данью территории;

«спортсмены», «беспредельщики» – викинги, варяги;

«законники» – хазары и так далее.

Впрочем, сравнение тогдашних (да и не только тогдашних) правителей Руси с бандитами – это уже банальность.

На территории Руси все это время и потом, позже, вплоть до XV века (в так называемый удельный период), население делилось на две части: бандиты (князь и его дружина, их слуги и пр., то есть «блатные») и христиане, или крестьяне. Крестьяне как в городах (посадах), так и в сельских волостях были устроены в общины, или миры, и не находились вовсе в личной зависимости от князя. Князь просто знал, что в какой-либо волости, которую он считал своей, жили крестьяне. Он считал количество крестьянских дворов и назначал им всем одну общую дань (тягло). Люди приходили в эту волость и уходили из нее без ведома и разрешения князя. Крестьянский мир их принимал и отпускал, он же их облагал податью в общее тягло.

Так все шло своим чередом, пока князь не обнаруживал убыль или прибыль крестьянских дворов в данной волости. Тогда дворы снова переписывались, и соответственно уменьшалась или увеличивалась сумма мирского платежа.

Всякий крестьянин знал крестьянский мир, а не князя. Князю было безразлично, что тот или иной крестьянин уйдет к соседу. Прямого ущерба князю от этого не было. Исключение составляли люди, обладавшие каким-либо специальным талантом, – например, архитекторы или художники. Уходу таким людей к другому пахану князь препятствовал – иногда выкалывал глаза, иногда сажал в тюрьму их или их детей, иногда просто убивал… Одним словом, отстаивал свои законные интересы.

Но в основной своей массе крестьянин того времени был вольный хлебопашец, сидевший на чужой земле по договору с землевладельцем. Его свобода выражалась в праве покинуть один участок и перейти на другой, от одного землевладельца к другому.

ЗАМЕТКА 2

Нужно заметить, что, начиная с IX века, на территории Русской равнины происходил процесс заселения ее славянскими и славяно-угорскими племенами. Из двух центров: с берегов Днепра и из окрестностей озера Ильмень – шли массы людей на восток и юго-восток, оседая севернее Оки и по верховьям Волги. Постепенно центр русской государственности переместился из Киева сначала во Владимир, а потом уже и в Москву.

Тогдашняя агрокультура была на таком низком уровне, что земли быстро истощались и крестьяне были вынуждены переходить и распахивать новые места. Вся равнина была сплошной тайгой: по северу – хвойной, а к югу – лиственной. От южного берега Оки и верховьев Дона постепенно начинались степи. Это уже было Дикое поле, место, где жили кочевники – половцы, печенеги, хазары. Позже туда пришли монголы.

Люди вырубали леса, сжигали подлесок и ковыряли землю деревянной сохой.[1]1
  * Грустно констатировать, но соха сохранилась вплоть до второй половины XIX века – в этом отношении никакого прогресса за тысячу лет в России не было. Повсеместно железный плуг начал использоваться в России только уже в XX веке, примерно на двести лет позже всей Европы.


[Закрыть] Урожаи были «сам-три», то есть собирали всего в три раза больше, чем посеяли. Это было почти ничего. Земледелием прожить было невозможно, и значительное внимание уделялось охоте, собирательству, реже – скотоводству.

Чтобы проиллюстрировать уровень развития хлебопашества на Руси того времени, можно привести следующий пример. Во второй половине XVI века (более ранних данных, похоже, нет, но очевидно, что и раньше было не лучше) 70 процентов крестьян Кирилло-Белозерского монастыря стабильно не имели семян для посева – то есть за зиму съедалось все.

Резкое снижение плодородия земель буквально в течение двух-трех лет после вырубки, подсечно-огневое земледелие с пресловутой бороной-суковаткой и сохой не стимулировали оседлого существования крестьян. Они были вынуждены постоянно находиться в движении, перемещаясь с места на место, вырубая все новые и новые леса под пашню. Так шло заселение Русской равнины вплоть до середины XV века.

К концу XV века людской поток начинает иссякать. Создание мощного княжества Литовского, а впоследствии Речи Посполитой, положило конец миграции с берегов Днепра в Московское государство, а с севера поток ослабел сам собой: людоедская практика московских князей, фактический геноцид, устроенный там сначала Иваном III, а потом и Грозным, были для Великого Новгорода демографической катастрофой.

Но и дальше, в юго-восточные степи, занятые татарами, люди не шли – это было чревато в лучшем случае пленом и рабством, а в худшем – гибелью.

Таким образом, на территории Московии сложилось подобие демографического равновесия. Пусть это равновесие было временным и неустойчивым, но тем не менее историки считают этот период, то есть со второй половины царствования Ивана III до середины царствования Ивана IV, «золотым веком». Русское Московское государство было сильнее всех своих соседей, вело успешные войны; за счет этих войн, а также развития торговли, богатело, будущее казалось безоблачным. Именно тогда было объявлено, что Москва есть Третий Рим, а четвертому не бывать!

ЗАМЕТКА 3

Успешные войны и торговля позволили царю (в случае с торговлей – прежде всего за счет взимания таможенных пошлин), боярам и служилым людям накопить значительные средства. Вотчинные землевладельцы и наделенные за службу царю землей служилые люди были заинтересованы задержать на своей земле крестьян, поскольку хоть фискальный эффект от крестьянского труда был минимален, но все же крестьянин натурально кормил землевладельца и его челядь, а в моменты военных трудностей рекрутировался в ополчение. Таким образом, очевидно, что от количества крестьян на его земле в значительной степени (помимо военных трофеев) зависело благосостояние землевладельца и его статус в царской иерархии. Аналогично был мотивирован еще один вид крупных землевладельцев – монастыри, которые также накопили значительные средства за счет церковной десятины.

Тут нужно заметить, что если бояре и служилое дворянство разбогатели только после того, как московиты перестали платить дань татарам, то есть начиная с конца XV века,[2]2
  Действительно для государства крестьянин был в тот момент малоинтересен, а вот для землевладельца – более чем, поскольку в обмен за право пользования землей крестьянский мир обрабатывал помещичью землю. То есть от того, сколько крестьян жило на земле помещика, зависело количество труда, который мир тратил на барщину.


[Закрыть] то монастыри богатели всегда, поскольку были освобождены от дани хану.

Важно, что монастыри были также местом сосредоточения искусных мастеров иконописи, архитектуры, ювелиров, переписчиков и просто грамотных людей. Это также был важный источник доходов монастырской казны.

У меня складывается впечатление, что в тот период доходы Российского государства в целом и правящего класса в частности вообще в малой степени зависели от земледелия. Серьезных налогов с крестьян взять было невозможно, и поэтому основной доход приносили грабеж окрестных народов и торговля, например мехами.

Так или иначе, но у землевладельцев появились средства удержать крестьянина на месте. Если раньше у крестьянина не было альтернативы и, чтобы выжить, он должен был переходить на новые земли,[3]3
  А по прошествии пяти – десяти лет кто-то другой заново распахивал брошенный этим крестьянином «отдохнувший» под паром надел.


[Закрыть] то теперь он мог остаться, взяв ссуду у хозяина земли. Поначалу ссуду брали только для покупки посевного материала. Но поскольку воспроизводство было простым, то на следующий год нужно уже было брать ссуду для того, чтобы вернуть предыдущую и купить новых семян, а затем опять и опять… Если к этому добавить, что лендлорды давали деньги только в рост, то есть под проценты, то очевидно, что этот процесс был банальной прогрессией, которая превращала крестьянина в вечного должника. Стоило только однажды начать кредитоваться у барина.

Такая система привязывания крестьянина к землевладельцу стала называться «кабала»,[4]4
  Слово «кабала» явно имеет еврейские корни. Историки предполагают, что и сам способ закабаления крестьян посредством невозвратных кредитов был заимствован русскими помещиками из практики евреев-арендаторов, распространенной к тому времени в соседней Речи Посполитой. Так или иначе, но наши помещики в этом «бизнесе» явно преуспели и оставили далеко позади своих учителей. Не исключено, что крестьянские бунты со сжиганием помещичьих усадеб, а главное – долговых книг, имеют ту же природу, что и еврейские погромы, с неумолимой периодичностью начавшиеся тогда же на юго-востоке Речи Посполитой.


[Закрыть] а договоры о ссудах – «кабальными». В скором времени крестьянин уже не мог отработать даже проценты и добровольно-принудительно (долг-то он и есть долг!) продавал сначала себя в рабство, а потом и своих детей, включая еще не родившихся…

Не могу не удержаться от сарказма: наши горе-патриоты, восхищающиеся славными российскими порядками и трепещущие перед величием русского дворянства, одновременно являются и «немножечко» антисемитами. Причем их антисемитизм как раз основан на возмущении фактом закабаления евреями-кабатчиками и арендаторами простого мужика. Хочется их спросить: а не сделала ли то же самое «великая» русская аристократия, только в таких масштабах, по сравнению с которыми еврейские упражнения кажутся банальной «фарцовкой»?

Неудивительно, что, боясь конкуренции, русские помещики всегда были главными противниками проникновения евреев на Русь, а позже – идеологами «черты оседлости». По-видимому, они действовали по принципу Остапа Бендера: «Нам хамов не надо, мы сами – хамы».

Крестьянин сам (сам!), подтверждая долговые обязательства, давал письменную клятву, что ввиду окончательной невозможности вернуть долг он согласен «…всякую страду страдать и оброк платить чем он (хозяин долга) изоброчит…», сам соглашался жить «…где государь (то есть хозяин долга) не прикажет, в вотчине или поместье, где он изволит поселить…», и, наконец, самое страшное: «…вольно ему, государю моему, меня продать и заложить…».

Чем ниже была урожайность земли, тем быстрее проходило закабаление крестьянина. В конечном итоге процесс принял тотальный характер. Ссуды брали почти все крестьяне. Например из 103 крестьянских договоров, записанных в новгородских крепостных книгах XVI века, 86 заключены с получением ссуды от хозяев.

ЗАМЕТКА 4

Но крестьянин еще не смирился, еще не согласился со своим положением вечного должника. Крестьянин продолжил традицию предков и ушел. Просто так. Бросил все: имущество, инвентарь – и ушел на другие земли. Но не тут-то было. Если раньше он мог уйти и ему за это ничего не было, то теперь он беглец от долгов. А раз так – то его разыскивают, находят, наказывают и так далее. Более того, была разработана система штрафов для помещиков, которые приняли в свои земли и заключили договор с крестьянином, который «неправильно» ушел от прежнего хозяина.

Вот документ 1580 года. Писцовая книга тверских владений князя Симеона Бек-булатовича. Из 2 тысячи 217 крестьян вотчины Симеона ушло за последние пять лет 305 человек (14 процентов). Из общего числа ушедших только 53 человека (17 процентов) смогли рассчитаться с хозяином и «выйти» от него самостоятельно. 188 человек (62 процента) были законно или незаконно «вывезены» другими владельцами. Остальные 65 человек (21 процент) ушли без «правильного отказа», или «выбежали». Эти последние были беглые, которых хозяин мог требовать обратно.

Как долго он мог требовать розыска и возврата беглого крестьянина? Сначала никто не хотел помогать помещику в розыске его должников. Однако вскоре власть обнаружила, что дворянство беднеет и не может нормально платить свой «налог кровью» – служить в государевом войске. Ведь для этого нужны обмундирование, доспехи, оружие, пули, порох, продовольствие и фураж. И все это дворянин должен купить на свои деньги. Для этого царь и наделил его землей. А откуда этим деньгам взяться, если дворянин обанкротился, потому что значительную часть денег ссудил своим крестьянам, а те, не вернув денег, разбежались?

Государство начало применять меры законодательного реагирования: во-первых, стало разыскивать беглых крестьян по заявлениям помещиков; во-вторых, постепенно срок давности (урочные лета) на поиск беглых крестьян увеличился. Так, первый раз срок давности на поимку беглецов был ограничен пятью годами царским указом от 24 ноября 1597 года. Все, кто убежал раньше, не разыскивались, а челобитные об их сыске не принимались. Далее, указом от 9 марта 1607 года урочные лета увеличились до 15 лет, потом до 20, а потом, Соборным уложением 1649 года, отменены вовсе. Крестьянин разыскивался всю жизнь, без срока давности. Как фашистский преступник.

Параллельно затруднялся и «правильный» выход. Сначала выход крестьян был не регламентирован: захотел – ушел. Потом Иван III Судебником 1497 года установил один обязательный общегосударственный срок выхода – неделю до Юрьева дня (26 ноября) и неделю после. В этом была определенная логика: крестьянин уходил после сбора урожая, то есть по окончании ежегодного сельскохозяйственного цикла. Затем, в 1550 году, Судебник Ивана Грозного дополнительно обязал крестьян засевать перед уходом озимь.

Первый раз выход на Юрьев день был запрещен на несколько лет (заповедные лета) после переписи 1581 года. Но этот запрет был временный и касался лишь нескольких районов страны. Окончательно Юрьев день был отменен в 1597 году – тогда же, когда первый раз были установлены урочные лета.

Это произошло во время правления слабовольного (а может, и слабоумного?) царя Федора Иоанновича. Фактически государством правил Борис Годунов. Историки почти убеждены, что отмена права крестьянского выхода и установление государственной системы сыска беглых крестьян – его рук дело. И потом, уже в свое царствование, он продолжил дело закабаления крестьянина и дальше.

В литературе часто можно встретить рассуждения о том, что Годунов был образованный либерал. Дескать, побудь Русь под его правлением подольше, может быть, мы и встали бы на европейский путь развития… Так вот, дорогие товарищи, это все – ерунда! Мы, любители конкретных цифр, дат и персоналий, можем смело сказать: в 1597 году Россия прошла точку возврата. После этой даты уже ничего нельзя было остановить и вопрос превращения крестьянина в раба был фактически решен. Осталось только нанести несколько штрихов, которые и были сделаны. Окончательная точка была поставлена в 1649 году.[5]5
  Соборное уложение, принятое Земским собором 1649 года, было разработано комиссией князя Н.И. Одоевского. Этот документ являлся основным сводом законов России вплоть до 1830 года. Ну и где ваш «великий законодатель» Петр I, господа петрофилы?


[Закрыть]

Итак, как любил выражаться И.В. Сталин, «год великого перелома» – 1597-й, виновник торжества – Б. Годунов. У Пушкина Годунов постоянно сокрушается по поводу нелюбви к нему народа. Мол, и года-то урожайные, и войн он особых не ведет, и хлеб из своих запасов раздает, а народ его не любит. Только мы знаем, что все это – фарисейство, крокодиловы слезы. Прекрасно он знал причины народной нелюбви. И последующая Смута и череда крестьянских и казачьих восстаний – это все его рук дело, Годунова. Помните, как отвечает ему юродивый: «Нельзя молиться за царяирода. Богородица не велит»? Этим все сказано.

ЗАМЕТКА 5

И тогда крестьянин побежал за пределы Московского государства.

Иван Грозный присоединил к России Казанское, Астраханское и Сибирское ханства, фактически освободив тем самым от татарского владычества все среднее течение и низовья Дона, Волги и Яика. Контроль со стороны Москвы за этими территориями отсутствовал, и беглые крестьяне устремились туда – в Дикое поле.

Нельзя сказать, что они пришли на пустое место. Здесь издавна ходили ватаги лихих людей – казаков-разбойников. У них были свои правила жизни, они никому не подчинялись, дорожили своей свободой и жили охотой, рыболовством и… грабежом. Обычное по тем временам дело.

Историки много дискутируют о возникновении казачества. Можно говорить о XIV веке, можно – о XV, но одно очевидно: как значимая в военном отношении сила запорожские, донские, волжские и уральские казаки появились во второй половине XVI – начале XVII века, то есть тогда, когда их численность начала резко расти за счет беглых крестьян из Московии и Речи Посполитой. Казачий принцип невыдачи[6]6
  Например, сакраментальное «с Дону выдачи нет».


[Закрыть] полностью устраивал беглецов, отягченных невозвратным долгом. Значительно позже в казацкой среде сформировались полумифические истории о происхождении казачества от скифов, сарматов, половцев или, например, черкесов. Однако в те времена сомнений не было: казаки – это беглые крестьяне и холопы.

Представление о таком происхождении казачества в яркой и образной форме описал в поэтической «Повести об Азовском сидении» казацкий есаул Федор Порошин, бывший холоп уже упоминавшегося здесь князя Н.И. Одоевского.

Пусть не удивляет вас то обстоятельство, что холоп (что значит – полный раб, вещь) был грамотен и настольно хорошо знал военное дело, что в казачестве стал есаулом (полковником). У бояр были не только холопы, которые обрабатывали боярскую пашню, но и верхний слой этой социальной группы – несвободные военные слуги, сопровождавшие господина на войне, помогавшие ему в управлении хозяйством и выполнении административных обязанностей. Сами эти военные слуги зачастую происходили из оказавшихся в кабале детей боярских.[7]7
  Вот он, результат банкротства помещиков, вызванный невозвратом крестьянских ссуд. Сами помещики попадали в кабалу к более богатым «коллегам»!


[Закрыть] Среди попавших таким образом в неволю были «меченосцы и крепкие со оружии во бранех». Для таких людей, кто «играл на конях» и не владел никаким иным «ремеством», не оставалось другого выхода, как уйти «в казаки».

Так вот, этот самый лихой есаул, говоря о казаках, писал так: «Отбегохом мы и с того государства Московского из работы вечныя, от холопства полного, от бояр и дворян государевых».

Такое представление о собственном происхождении сформировалось у казаков не только благодаря постоянному новому притоку беглых, но и потому, что социальные верхи русского общества также смотрели на казаков, как на своих беглых подданных или спасшихся от наказания преступников.[8]8
  Что в принципе одно и то же: не вернувший в срок долг и ударившийся в бега заемщик – преступник, даже по нашему, современному закону, хотя среди казаков, конечно же, были и разбойники, и воры, и убийцы.


[Закрыть] И хотя, признавая военную мощь казачества, и московский царь, и польский король постоянно с ними заигрывали: присылали подарки, слали знамена, просили выступить вместе против общего врага, предлагали себя в качестве единственного их покровителя, – в казацкой среде прекрасно отдавали себе отчет в истинном положении вещей. Тот же Порошин с горечью писал: «Ведаем, какие мы в государстве Московском люди дорогие, и к чему мы там надобны… не почитают нас там на Руси и за пса смердящего».

Московия не могла спокойно смотреть, как у нее под носом, на плодородных черноземах[9]9
  В отличие от почти всей тогдашней Руси, находившейся в печально знаменитом Нечерноземье.


[Закрыть] формируется абсолютно никем не контролируемое полугосударственное образование, которое как губка впитывает в себя крестьян, холопов и посадских людей, бегущих от московских порядков. Так оставлять этого было нельзя. Чего доброго, все население снимется и убежит от своих хозяев. Ведь русские люди еще не забыли, что они народ чрезвычайно подвижный, легкий на подъем, что рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше, и что провались он пропадом, этот царь с его боярами и войском, и долг, который ему обманом подсунул помещик. Народ еще не привык к «крепости» и хотел двигаться по миру в поисках лучшей доли.

Победив татар, Московское государство, само того не желая, нарушило хрупкое демографическое равновесие, и народ ломанулся в образовавшуюся брешь – в степь, в казаки.

Началось наступление Московского государства на казачество. Были предприняты беспрецедентные меры по ограничению притока беглых крестьян в казачьи регионы. В свою очередь, самих казаков пытались обложить налогом, обязать служить царю не по собственной воле, а приказом. Даже хотели раздать казацкие земли царским служилым людям.

И действительно, как так? Никто казакам этих земель не давал, никому они не подчиняются. Какие-то выборы, казачий круг, атаманы. Это что, опять новгородские порядки завели, что ли? Уж не для того же великие наши государи утопили в крови Новгородскую землю и вырвали язык у вечевого колокола, чтобы через сто лет какие-то беглые холопы опять развели демократию под носом у Москвы? Наверное, с тех пор у настоящих «патриотов» слово «демократия» – ругательное.

Результатом этого противостояния стали крестьянские бунты, казацкие войны и набеги, лжецари и «польская интервенция». Весь этот период получил название «Смутное время». А фактически это была огромная и многолетняя казацкая и крестьянская война против рабства, которая настолько ослабила царство, что оно едва не исчезло.

Вот как секретный посланник польского короля (в тот момент попросту – шпион) А. Госевский описывает свой разговор с одним из великолуцких воевод в 1609 году: «Наши собственные крестьяне стали нашими господами, нас самих избивают и убивают, жен, детей и имущество как добычу берут. Здесь, в Луках, воеводу одного, который передо мной был, на кол посадили, лучших бояр повешали и погубили, и теперь всем сами крестьяне владеют…» Так-то. А в исторической литературе еще с дореволюционных времен этот период называется польским нашествием. Нашествие-то оно, конечно, нашествие. Только вот польское ли?

Известна численность войска, которое стояло в Тушине у Лжедмитрия II. Здесь я не поленюсь быть скрупулезным и точным. Вот «Регистр войска польского, которое есть под Москвой». Этот регистр хранится в библиотеке Ягеллонов в Кракове. Рукопись 102, с. 316. Итак, всего 10 полков общей численностью 10 тысяч 500 воинов, в подавляющей части – конных. Войско даже сами поляки называют польским. Но дальше, на с. 317, написано, что из этих воинов 5 тысяч казаков под командованием Александра Лисовского, а 4 тысячи казаков под командованием главы Казачьего приказа Ивана Заруцкого. Таким образом, собственно поляков – 1 тысяча 500 человек.

Но и с поляками не так все просто. Кроме поляков и литовцев, в границах Речи Посполитой проживали в немалом количестве предки современных украинцев и белорусов – «русский народ», по терминологии того времени. Они говорили на языке, совпадавшем с тогдашним языком жителей России, и были православными. Один из польско-литовских гетманов тех лет, Ян Петр Сапега, писал в начале 1611 года: «У нас в рыцарстве (то есть в дворянстве) больше половины – русские люди». Н-да… Вот такое вот «польское» нашествие.[10]10
  Пусть даже казаки (всегда – православные люди, говорившие на русском языке) были не в том числе, а плюсом к 10 тысячам поляков, как считают некоторые исследователи. Все равно, с учетом замечания Сапеги, «польское» нашествие больше чем наполовину состояло из русских людей. Да, неподвластных московскому царю. Но так что, от этого они стали меньше русскими, что ли? Или «русскость» – это обязательная принадлежность Москве?


[Закрыть] Так я и не возьму в толк, что мы празднуем 4 ноября? Похоже, что спасение монархии. Хреновина какая-то. Что ж мы ее тогда не восстановим, раз так любим, что аж на работу не ходим?

Я далек от идеализации крестьянских и казацких бунтов. Это были чудовищные по жестокости, неорганизованные выступления полудиких людей, «бессмысленные и беспощадные». Но так тем и сильнее вина более умных и образованных, которые своей алчностью довели их до состояния взбесившихся зверей.

Крестьянские и казацкие войны и бунты еще долго сотрясали русское государство. Фактически они никогда не кончались. Всегда находились люди, которые омерзительной в своем непотребстве власти Москвы предпочитали дикую крестьянскую вольницу.[11]11
  Посудите сами. Вот только то, что приходит на память. Крестьянская война в Смутное время (так называемое восстание Болотникова). Крестьянская и казацкая война во времена Алексея Михайловича (т. н. восстание Степана Разина). Переход запорожских казаков на сторону султана и шведов во времена Петра I (так называемое предательство гетмана Мазепы). Еще одна крестьянская война во времена Петра I (так называемое восстание Кондратия Булавина). Крестьянская и казацкая война во времена Екатерины II (так называемое восстание Емельяна Пугачева). Крестьянские бунты в течение всего XIX и в начале XX веков (как до реформы, так и после). И наконец, финал – махновщина и антоновщина.


[Закрыть]

Однако крестьянское сопротивление постепенно слабело. С казаками власти предпочли мало-помалу договориться, отдав им землю, на которую они претендовали, и освободив от налогов в обмен на воинскую службу (то есть фактически приравняв к дворянам). А на территории коренной Руси все меньше крестьян пыталось вырваться на волю. Родившиеся уже несвободными, крестьянские дети не знали другой жизни, и медленно, незаметно свободный русский народ превратился в помещичье имущество. Как шкаф или собака.

ЗАМЕТКА 6

Справедливости ради нужно заметить, что рабство на Руси существовало всегда. Князья и бояре имели в своей собственности настоящих, а не «переделанных» из свободных крестьян рабов. Эти рабы были точно такие, как описано в наших учебниках по истории Древнего мира. Как в Древнем Египте, Греции, Риме.

Эти рабы назывались «холопы», «смерды» или «робы». Чаще для мужчин употреблялся термин «холоп», а для женщин – «раба». Холопство издревле было установлено на Руси, за много веков до появления описанного выше «искусственного» рабства, которое наша историография стыдливо называет крепостным правом, пытаясь найти между одним и другим микроскопические различия.

Холопство создавалось различными способами. Назовем главнейшие.

Во-первых, основной поставщик рабов – война. Пленные неприятели становились вещью, принадлежащей тому, кто их пленил.

Во-вторых, добровольная или по воле родителей продажа свободного лица в рабство.

В-третьих, по тогдашним законам некоторые преступления наказывались обращением в рабство.

В-четвертых, рождением от раба.

В-пятых, долговой несостоятельностью по собственной вине.[12]12
  Вот она – главная зацепка!


[Закрыть]

В-шестых, добровольным вступлением свободного лица в личное дворовое услужение к другому лицу без договора, обеспечивающего его свободу.

В-седьмых, женитьбой (не говоря уже о замужестве) на рабе, без договора.

Полный холоп не только сам зависел от государя, как назывался владелец холопа на Руси, и от его наследников, но и передавал зависимость своим детям. Таким образом, право на полного холопа наследственно, неволя полного холопа – потомственна. Существенной юридической чертой холопства, отличавшей его от других видов частной зависимости, была непрекращаемость его по воле холопа: холоп мог выйти из неволи только по желанию своего государя.

Однако к началу XVII века между полным холопом и крестьянином еще существовало несколько важных различий. Главными из них были следующие: у крестьянина существовало отдельное, принадлежащее именно ему имущество, которое у него не могло быть отнято произвольно, и крестьянин мог жаловаться на своего господина и вообще отстаивать свои интересы в суде. Помимо этого, крестьянин сам платил государственные налоги и хотя бы в таком виде оставался субъектом права. Всего этого не имел раб.

По окончании Смутного времени, с воцарением династии Романовых, государственники и державники того времени поняли, кто поставил власть московского царя на грань краха – шибко вольнолюбивые русские люди. Не видя никакой своей вины в происшедших событиях,[13]13
  А ведь многие из них были в лагере у «тушинского вора» – Лжедмитрия II.


[Закрыть] они решили вопрос традиционным российским способом: ах, вам не нравится, что мы с вас шкуру дерем? Так мы с вас две сдерем!