Текст книги "Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки"

Автор книги: Игорь Матрёнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

Платон и гномы

Снова «курьерствую»… Как же мне это всё надоело! Если б не бодрящие воображения детали, дичайшие случаи, забавные места и, конечно же, умопомрачительные люди, я давно бы тихо сошел с ума.

Опять долго еду, куда-то далеко, в никуда, и вот оно, желанное «Никуда»: на одной из скучных станций техобслуживания, завлекая изгибами придуманного эротоманом-художником тела, стоит картонная полуголая девка для привлечения клиентов.

С облегчением отдаю на бесполезной, как почти везде, охране два душевых шланга для некоего Платона, и одуревшие от безделья охранники тут же начинают дружно хохотать. Видимо, это не первая для них выходка миляги Платона, большого придумщика по части комфорта.

Потом они моментально расхватывают у меня из рук по одному шланги, «гаранти́йки», чеки, даже потрёпанный пакет, и рассредоточиваются по комнате мгновенно, как шайка шаловливых гномов из сказки. А охранники, надо заметить, все, как на подбор, маленькие, одинаковые, кругленькие и бойкие.

Я замираю в растерянности на предмет, с кого же получить законные бабки, и как, если «что-то пошло не так», это всё разрозненное богатство заполучить обратно.

Как всегда и бывает, маленькая проблемка чудесным образом решается сама собой. Один из гномов-стражников суёт мне в нос замусоленные сотни, а другой же охраняющий тролль вкусно пахнущую колбасой бумажку с печатью. И теперь уж эти крошки-охранники осели в моей безразмерной памяти навсегда (и в вашей, уж извините, тоже).

История о Спасении и Божьей Милости

Дело это было в родной пахучей общажке авиационного завода, куда пристроил нас, двух великовозрастных, но абсолютно беспомощных обормотов мой «начальственный» папка.

Обормоты – это, разумеется, мы: Руська и я. На том прославленном заводе мой, не менее прославленный отец ходил, что называется, «в больших авторитетах», а посему нас, совсем не «оборонщиков», не выселяли с милицией, собачками и позором.

Итак, общага, утро… Лежу и нежусь в холостяцкой кроватке, а утро солнечное такое, милое, и на работку не нужно, «похмелю́шка» отнюдь не суровая, ну так, знаете, потряхивает, но «лайтово» и в рабочем порядке… В общем, если и бывает тот самый сладкий Рай на Земле, он таки и настал…

Ба-бац! Дверь распахивается, грозя сорваться с петель, и ласковое солнце закрывает огромная тревожная фигура охранника. Звучит глас, подобный тому, коим падших ангелов ниспровергают с Небес: «Здание заминировано, всем немедленно выйти, брать только самое необходимое!».

Так вот, что чувствовали Адам и Ева, когда их с набитыми яблоками ртами выпихнули из тёплого Рая! Судорожно вскакиваем, начинаем хватать какие-то нелепые пожитки, а под руку попадается, ну, как нарочно, всё настолько уж «нужное» – пена для бритья, сковородка, пачка печенья… Панические взгляды мечутся от стены к стене, что же брать в первую очередь?!! Что же спасет домовитого Робинзона Крузо с верным Пятницей на Необитаемом Острове с названием «Москва»?

Остатки на столе на утро после попойки напоминали кровавую мессу… Так, лучше здесь ничего не искать и вообще на это «благолепие» даже не смотреть…

Ага, в «компе» все драгоценные «кубейсовские» проекты, стало быть, компьютер берём – хоть единственная здравая мысль осенила наши запуганные мозги! На дворе лютый зной, но для чего-то судорожно хватаются зимние куртки и здоровенные боты.

Наконец, вполне естественный страх заставляет нас выскочить галопом из помещения, осквернённого стереотипно бородатыми террористами. Движемся чрезвычайно скоро и гуськом вниз по лестнице с остальными «осиротевшими». Я прижимаю к груди, как родимое дитя, огромный пакетище с «фирмо́й» – всё, что накоплено непосильным трудом из непотопляемой классики, так сказать, рока на «сидишках». За согнутыми спонтанной поклажей спинами кургузо болтаются и бодро раздают товарищеские пинки подружки-гитары.

Племенными иноходцами залетаем в соседний двор, уф-ф-ф, ну всё, здесь не заденет вражья бомба. Рассаживаемся, словно только заехавшие бесхозные таджики по нагретым лавочкам и начинаем горевать…

Положение, надо вам доложить, из затейливых. То, что массово драпанули вовремя и не похоронены бездарно под многотонными советскими плитами – это, безусловно, пишем в активе. Самая дорогая вещица – наш кормилец ноутбук на руках, это, без всякого сомнения, «большая творческая удача».

А жить-то где будем, православные? Дензнаков как-то не наблюдалось в нашем, зачем-то спасённом, кстати, дырявом кошеле. Истеричных поклонниц, страстно жаждущих приютить в своих комфортабельных квартирах, желательно в центре, тоже. Вобрав садовые головы в понурые плечи, всем дружным кишлаком напряжённо ждём взрыва…

Взрыв тут же оглушительно шарашит у меня в мозгу – я идиотически забыл свои многотомные записные книжки с текстами, набросками, записями и прочей «нетленкой», что ваял несколько безумных лет. Дикая мысль быстренько-быстренько забежать в родную комнатку и скорёхонько так воротится назад с драгоценными тетрадками в лапках, отметается от того, что… Ссыкотно, вот от чего!

Господа курильщики, отсыпьте пеплу на голову, да чего уж, вываляюсь весь…

Как нарочно, из соседнего окна завлекательно веет свежей варёной картошечкой, да ещё «вкусно так», словно монстрику «человечинкой» из известного мультика Миядзаки… Удивительное дело, но именно этот банальный факт, это простое подтверждение существования Великой и Прекрасной Жизни, помимо всех твоих мифических регалий и заслуг, заставляет по-другому посмотреть на разноцветный мир вокруг, и на нас самих, бездомных дурачков на этом Замечательном Свете.

Вот уже и улыбки засияли на небритых с утра мордах, и, смотри-ка ты, положительные нейроны закрутились в отключенных прежде мозгах. Не-не-не, выход-то точно какой-то есть, спасение будет скорым, когда ж это мы «алкоголики» зазря пропадали!

И спасение без промедления приходит! Появляется вездесущий охранник и тоном площадного библейского глашатая изрекает: «Короче так, тут МЧС приезжала, коробку на предмет взрывчатки, товой, исследовали. В общем… Нет там её… Кто-то «дивидишник» купил, а коробку возле лифта оставил, сука! Так что отбой, «ребят»! Ложная, бл…ть, тревога!».

Не смогу передать тут всё вселенское количество тёплого забористого мата, который воспоследовал за вестью об обретённом вновь Доме. Ну не могу же я отдать страниц тридцать только на эти лингвистические эксперименты простонародного выражения предельно сильных эмоций.

Народ шумно повалил назад, к чудесно восставшему из руин драгоценному общежитию, поминутно грозясь удавить паскуду-киномана…

А если уж совсем без стёба, то для меня на полнейшем серьёзе это история о Спасении и Божьей Милости!

Универ и вся эта дикая херня, что с нами происходила

За каким-то лешим я закончил Нижегородский Госунивер имени Лобачевского. Откроюсь только тебе, дорогой мой читатель, что «лентя и́ще» я первостатейный, и к учению любого сорта имею такое природное отвращение, что и умом-то объять сложно сей дикий факт – школу закончил я на «отлично».

Думаю так, первые три класса на меня жёстко наседали заботливые предки, и я позорно становился изгоем-отличником. Ну а дальше, хоть я и беспечно забил на всю эту учёбу, да ещё с таким серьёзным прибором, но очарованные мною-паинькой учителя ставили мне дармовые «пятёрки» автоматически, за старые, так сказать, заслуги, да положительную, ангельскую мордашку.

Поступать я вовсе никуда не собирался, о чём и отважно поведал моему, ничего не подозревающему батяньке. А он, к «нашему вящему» удивлению, не особо и сетовал: «Ну что ж, устрою тебя на родной «авиационный», отслужишь армию…».

Жутковато, правда? Но он-то ведь сам стойко промаршировал подобный железно мужской путь и ничего странного не усмотрел в моем пофигистском выборе.

Мой замечательный, любимый папка, бывший чкаловский хулиган (есть такой крохотный суровый городок Чкаловск), уличный боец, но человек, безусловно, способностей выдающихся. Выйти из такой цепкой среды и встать в руководстве мощнейшего оборонного завода – это, доложу я вам, совсем неслабо. Одни из его верных друганов детства давно уже в могиле, другие по различным тюрьмам, а третьи вовсе банально спились, вот как-то так всё могло быть, приблизительно…

И вот именно посему-поэтому, я и благодарен бесконечно моим любимым папочке и мамочке как раз за то, что меня, никчемного и нелепого человека насильно заставили поступить на скучнейший, но спасительный «экономфак».

Невероятная и неумолимая цепочка событий судьбы потянулась туда, где я и должен был в итоге оказаться. В «рокенроле», одним словом.

Песенки «нетривиального содержания» я, в общем-то, ваял всегда, ещё со школы, но как-то раз в припадке отвращения к «детскому периоду» своего, с позволения сказать, творчества, я уничтожил почти всё, что накарябано было на плохом английском и примерно таком же незатейливом русском. Сейчас я, признаться, очень жалею об этом «немного неумном» поступке – были там и некие мелодии и какие-то словечки, что очень даже ничего себе… Ну да шабаш с причитаниями, может, и вспомню «сии жемчуга» или раскопаю что-то в бесконечных закромах набросков и заметок!

Песенки мои «удалые» менялись, взрослели, пока наконец-то совершенно неожиданно не полыхнули они, будто «ослепительная вспышка Сверхновой» настоящей «рокенрольной» свободой, безрассудной смелостью очкарика и кричащей душой наизнанку, что так легко трогает «любых, да разных» людей за живое.

Но если бы не заботливый родительский пинок в сторону «распрестижного» образования, где был бы сейчас я? Где были бы все, неприкаянные мы? Видимо, в каком-то гипотетическом, нереализованном подпространстве на задворках бесконечности Вселенной…

Но вернемся к Универу. Во всё время студенчества я всегда чувствовал, что кто-то заботливо охраняет меня и стерёжет, чтобы я не «вылетел пробочкой» (кстати, совершенно справедливо) из института, и не исполнил почётную, понимаешь, обязанность службы «в Рядах».

Я почти ничего не учил, сладко спал на лекциях, ну или лениво трепался с такими же обормотами-однокашниками, бухал прямо с утра, озабоченно уезжая якобы на лекции. Бедные мои родители и покойная бабушка, они и капли правды не знают о своём сыне и внуке – надежде и гордости советской семьи.

Я и поступил-то, сдав все эти чёртовы экзамены на «отлично», сам не понимаю как, серьёзно, братцы! Мне издевательски попадались лишь только коварные билеты, которых я не знал вовсе. До предела напрягал я изворотливость ума, и лишь по какой-то едва различимой логике устрашающих формул я смутно догадывался, о чём нужно лопотать внимательному профессору с седой благородной бородкой. Меня похлопывали по плечу, называя «орлом», прочили большую и «сурьёзную» будущность. Я вихрем летел домой, переполненный счастьем, и елико радовал моих тревожно поджидающих предков.

Но сам-то я прекрасно знал, что там, наверху, снова выдали мне беспроцентный пока что кредит для чего-то, что сотворю я потом, когда появятся заветные извилины в пустом мозгу и дрожащая душа начнет хоть что чувствовать, в том числе и чужую боль.

Со знанием дела и вдумчиво выпивали мы с моим тогдашним корешем Максом Лоскутовым. Душевно квасили у него на квартире прямо с девяти утра, как настоящие алко-романтики. «Пшеничная водовка», «рассейские» солёные огурчики и вкуснейшие бутеры с докторской колбасой – тот самый идеальный завтрак студента.

Иногда предпринимались даже отчаянные вылазки на практические занятия, систематический до цинизма пропуск которых мог наверняка закончиться кирзовыми сапогами.

Помню, как один раз отсидеться с пьяными рожами на последних партах удалось не всем – бедный Макс был вызван к доске для решения одной весьма непростой задачки из «вышки», сиречь, высшей математики. Аудитория в предвкушении феерического шоу затаила дыхание…

Старенькая, но шустрая преподавательница, периодически принюхиваясь, в недоумении вопрошала: «Откуда это пахнет спиртом? Странно… До того, как вы вышли, запаха не было…». Сие так и осталось для неё научной загадкой и математическим парадоксом! Да разве в светлую голову её могла прийти страшная догадка – студент-первокурсник заявился на практическое занятие по высшей математике в священную аудиторию пьяный в салат. Я в полупохмельном ужасе ждал драматической развязки, но Макс, перестав дышать совершенно минут на пятнадцать (думаю это был новый беспрецедентный мировой рекорд), от безумного страха одолел-таки задачку, чем и покорил всех капризных барышень курса…

Как-то раз крайне лихой старший брательник Макса, Костик завалился к нему в гости во время плановой лекции по экономике. Был он в изрядно поддатой компании таких же, как и он, будущих бравых офицеров. Курсанты, хоть и переодетые в штатское, остаются курсантами всегда и везде, при любой, пусть и такой новой для них ситуации. Они шумно стояли в открытых дверях аудитории и отчаянно и зазывно махали Максу руками, мол, «давай, выходи уже, у нас тут весело». Он готов был провалиться в Ад, лишь бы только прекратилась эта позорящая его пытка.

Препод давно уже заметил всё это босяцкое шапито, и терпение его улетучивалось с каждой мучительной секундой. Хвалёная выдержка будущего офицерства была тоже на исходе, и курсант Константин предпринял последний и решительный шаг к вызволению брата из чертогов науки и просвещения – он прошептал дико громко и отчётливо на всю притихшую аудиторию (пардоньте): «Скажи, что ты поссать пошёл!». Особенно им акцентировался лингвистический упор на «типично московский прононс» – «па-ссать!», что, пожалуй, было несколько грубовато для этой тонкой ситуации.

Бедный Макс совершенно справедливо посчитал, что лучше уж несанкционированно свалить с увлекательной лекции, навлечь лютый гнев и неожиданные санкции преподсостава, но только увести за собой разгулявшуюся шайку вожака-Константина. «Интимная» ситуация была спасена и никто не потерял «благородства лица»!

Перескажу теперь, быть может и не к месту, одну, на этот раз не мою фривольную байку студенческих времён…

На параллельном курсе у нас учился очень приятный и обаятельный чувак Дюша Сапрыкин, уже к великой печали, ныне покойный. Такого преданного «аквариумиста» я больше не встречал. Он не пропускал ни одного нижегородского выступления сиятельного БГ и его многочисленной банды, а Дюшина коллекция «Аквариума» включала тотально ВСЁ их наследие. Даже любая пьяно спетая Гребнем на замызганной квартире версия бережно хранилась среди сотен дюшиных кассет и дисков этого весьма плодовитого на «бутлеги» коллектива.

И вот однажды Дюша трогательно поведал мне трагикомическую историю, не имеющую, надо сказать, никаких музыкальных корней.

Как-то раз он страшно поссорился со своей очередной девушкой. Собственно, это было скорее даже горькое расставание, и причём в самом своём начальном, гнетущем варианте, словом, свежая рана… Понурый и согнутый безысходной ситуацией, он брёл к остановке троллейбуса, сел почему-то совершенно не в тот, что до дому, и поехал в отчаяньи, так, куда-нибудь, куда кривая вывезет, ну или, как характерно подвывая, спивал его любимец: «Главное прочь, а там всё равно-о-о!».

На одной из чужих, недружелюбных остановок подсел к нему странный дядечка за сорок и затеял разговор. Спросил участливо, что, мол, такой убитый и потерянный молодой человек делает в полночном транспорте.

Понятно, что в такие совсем уж тягостные моменты, мы готовы рассказать любому незнакомцу всю витиеватую историю своей «неповторимой трагедии». И, разумеется, Дюша тоже не смог устоять искушению вылить всё своё наболевшее первому попавшемуся ночному попутчику. Оказалось, что и дядечка со своею женой расстался совсем недавно, и «кровавая рана» в его душе также свежа, и в груди «так и жжёт, так и жжёт».

Слово за слово, и вкрадчивый дядёк приглашает нашего убитого печалью Дюшу в гости, посидеть-погоревать, как двум мужикам, оставленным коварными гарпиями, выпить по традиционной «банке» и поплакаться всласть. А почему и нет? Дом-то оказался совсем рядом, а в нём имелись правильные жидкости, подобающие случаю. Пройдя мрак прихожей, они оказались в полутёмной комнатке с круглым столом посередине. Разлились рюмочки, горячительное растеклось по измученному телу и уставшей от тяжких дум Дюшиной голове. Потёк и успокаивающий душу разговор ни о чём, и…

Холод пронзил грудь его – в тусклом свете пыльной люстры было видно, что волосы сердечного дядечки имеют сиреневый оттенок! Ошарашенный Дюшин взгляд был перехвачен хлебосольным хозяином, он грациозно провёл себя пятернёй по волосам, и последовало страшное: «Да-а! А знаешь почему? Потому что я – голубой!».

Моментально объяснилось всё нарастающим потоком горного снежного обвала – и мягкое участие, и крохотная холостяцкая квартирка, и подозрительная заброшенность обстановки, не знавшей никогда заботливой женской руки.

Несчастный Дюша вскочил, но вспомнив, что в тёмной зловещей прихожей непонятно где скинул плащ и ботинки, бессильно опустился на сиротский деревянный стульчик. На дворе была глубокая осень, куда уж тут босиком!

А дядечка засуетился и, потирая нежные ручки, захлопотал насчёт наполнения бокалов и смен закусок. Он лопотал явно в не первый раз произнесённые сентенции, вроде: «Молодой вы мой человек… Это только вначале кажется, что это всё ужасно, но не так это, не так, уверяю, всё не так-то просто… Двое мужчин как раз всегда и найдут общий язык, и пожалеть друг друга смогут гораздо лучше, хороший вы мой… Вы пейте-пейте, не смущайтесь, юноша…». Юноша не то чтобы смущался, он просто готов был сигануть с балкона, а что, кстати, этаж-то всего-то навсего второй!

Далее проворная рука сиреневолосого соблазнителя незаметно легла на Дюшино плечо, и этого «дружеского мужского жеста» он уже стерпеть не смог. Он снова вскочил и, запинаясь и заговариваясь, начал объяснять, что, дескать, «дело это» для него новое, так вот сразу с кондачка он это решить не сможет. Одним словом, мол, «нужно время, вы ж понимаете…», и «вы телефончик вот мой запишите, я ж в любой момент…». Половина телефона была выдана, «по чесноку» своя, а вот вторая, от греха, из номера жестокосердной «бывшей».

Казалось, что бдительность напористого «содомита» была усыплена, хватка ослабла, и настал спасительный момент, когда пора заговорить о полюбовной выдачи обуви и верхней одежды…

Но тут внезапно раздался бешеный стук в хлипкую дверь и полоумный крик: «Колька, открывай!». Дюша обомлел от ужаса и подумал: «Вот и всё! Сейчас они меня на пару и разложат…».

А надо заметить, что дядёк-растлитель был, конечно, не культурист, но весьма жилистый субъект. Шансы в борьбе и так были невелики, а если теперь уже, когда этих озверевших от нежной страсти извращенцев стало двое, то всё, как говорится, «сливай масло»…

«Сиреневый» дядёчек, заговорщически приложив палец к трепетным губам, прошептал: «Тихо! Это мой брат! Он подумает, что дома никого и… Уйдёт…». Но стук повторился, явно усилившись: «Колька, открывай! Открывай, я знаю, что ты здесь!». Белый, как луна за окном, Дюша в жесточайшем ступоре уже просто ждал конца… «Колька, открывай, говорю! У тебя там баба что ли?!». «Знал бы ты, какая тут у него баба» – пронеслось в ещё не теряющем, как ни странно, чувства юмора угасающем сознании Дюши. Однако опасный дядька оказался прозорлив, и его дикий братишка, зверски пнув ещё пару раз «многострадалицу-дверь» и бубня проклятия, удалился в ночь.

Тут уж Дюша не стал медлить, выбежал в пугающую прихожую и под руководством получившего фальшивую надежду горе-мужеложца отыскал свои вещички. Наскоро раскланявшись на предмет «рад-рад, сердечно раз знакомству, тоже надеюсь на продолжение, да что вы, какая там неудобная ситуация, дела житейские, да «на созвоне», да «сходим куда-нибудь, жду ответного визита…», он выпрыгнул в осенний тёмный морозец и возблагодарил судьбу за избавление от мук физических и моральных.

Святые стены Университета, Альма Матер, студенческое братство… И вся эта дикая херня, что с нами происходила.

Кое-что о съёмных квартирах

Вы спросите, а чего же это вы, ребятушки, так стоически переживаете ваши некартинные общажные тяготы, выставляя напоказ язвы свои и рубища, словом, что же это за мазохизм-то такой показной, ну, в самом деле? Ну что же, вопрос резонный, и я отвечу вам, дорогие мои, более чем квалифицированно.

Дело в том, что мне очень нравится жить в обыкновенной квартире с тёплой ванной, персональным сортиром и уютной кухней, где так призывно шкворчит ароматная яичница по утрам. Где можно расставить по полочкам многомиллионную мою армию книг, «сидишек», «винилок», всех этих моих «маленьких друзей». Среди них есть такие редкости, что не всякому сотоварищу-меломану и книгочею я расскажу об этом тайном своём обладании, ибо страшная зависть, словно цунами, сотрёт половину бренного мира. О, как бы я хотел нежно провести по рядам моих сокровищ рукой томным вечером, предавшись восхитительному и горячо любимому мной безделью.

Но! Я ведь уже снимал несколько раз квартирки, ага! О кое-каких экспериментах по съёму московской нестабильной жилплощади я уж поведал чуть раньше. О некоторых других заездах в личные хоромы рассказывать подробно не стану, истории довольно противные.

Не сильно вдаваясь в паскудные детали, скажу только, что однажды в день рождения брата Руська я спешил с работы, чтобы порадовать верного корефана и соратника по борьбе душевными поздравлениями и нехитрыми подарками. Легко выпорхнув из душного метро, и предвкушая хорошую качественную попоечку, я обнаружил «юбиляра» сиротливо сидящим на бетонном бортике спуска в метро Сходненская. Лицо его было, мягко говоря, невесело.

Оказалось, что после пары недель беспокойного проживания нас просто выжили из этой дурной хаты. С самого первого дня заселения уроды-хозяева таскались к нам каждый Божий день, оттаскивая какую-то утварь. Приковыляла как-то даже их чокнутая бабуля, разыскивая «свою мерзкую потаскуху-внученьку».

Ну и, в конце концов, они совершили «страшное» – преспокойно выволокли законно положенный нам телевизор. Осознав, что никакой обещанной замены волшебного ящика не будет, мы как осиротевшие Бивиз и Баттхед, глупо припёрлись в пошлейший «Ашан» и на последние гроши приобрели там смешной такой «телек», который так по сей день и таскаем за собой, как неприподъёмный сундук Флинта.

Ну а теперь, в аккурат в Руськовский несчастливый «ДэРэ», эта бл…дская «хозяюшка» решила слегка отдохнуть от постылого муженька в компании одного «обаяшки» – малолетнего таджика-наркомана, и непременно на нашей законной съёмной площади. «Имениннику», для справочки, было с ходу было предложено «идти нахер» в связи с изменившимися душевными волнениями. Апартаменты были стремительно оккупированы, а несчастный Руська в день своего рождения, словно выброшенный пёс, грустно отправился встречать меня возле метро. Я думаю, он навеки запомнил эту «необыкновенную Днюшку»…

Конечно же, я пытался, как мог улаживать мерзкую ситуацию и по-плохому и даже по-хорошему… Но что же я мог, когда эта «накипь человеческая» находится в своей настолько родной среде – хамство, подлость, тупость, беспардонность и агрессия… Всё что у меня получилось – это вытребовать совместное (с ежеминутным содроганием от отвращения) проживание с этими животными.

Ну как? Кто-то ещё хочет снимать квартирки в Москве? Если возникли мысли, я поделюсь горьким опытом выживания в ситуациях, когда выжить нельзя.

Этих двоих насекомых удалось выкурить только с помощью испуганного (хоть и бывавшего в переделках, но видно, калибром попроще) пухленького риелтора, да Лёшки Алексеенкова – нашего безумного московского друга.

Он трудился в благородной должности охранника одиозного магазина «Репаблика», и мы почему-то настолько душевнейше скорешились, хоть и были люди-граждане до парадокса непохожие.

Брат Лёха – бесстрашный, опытный боец за непростую Девочку-Жизнь. А посему он быстренько поменял наши замки, отметив, правда (запомните сей маленький факт!), что замочки-то менялись не раз и не впервой они же свирепо выламывались.

Следующим же, казалось бы, спокойным наконец-то вечерком, я принял звонок от рогоносца-мужа, цитировать содержание которого дословно весьма и весьма неприятно. Ну, в общих словах, мне сообщалось, что, несмотря на недвусмысленную выходку его чудовищной пассии, за изгнание бл…дищи-жены, а также за самовольную смену замков мы ответим особо, а пока что просто-таки необходимо «забить стрелку».

Граждане, дорогие, я и «стрелка»! Ну, куда уж дальше-то! Всё, расшатанные нервы мои сдали, и я объявил, что продолжать съём этой «блатхаты» я больше не желаю и прощаю «безумные» деньги за две недели «недожитого» тревожного месяца. Но бабки за следующие два месяца, что мы опрометчиво заплатили, им «типа, нужно будет вернуть».

Плохо наигранная твёрдость моего голоса улетучилась совсем, когда я услышал, что, ежели мы перестанем «проживать» и дальше в этом райском местечке, а главное, исправно «башлять ловэ», то сейчас нас приедут резать. Я страшно устал от многодневного «быдло-давления», а посему ответил просто, мол, приезжайте – режьте.

Скоренько посоветовавшись с тем ещё воином Русланом, мы порешили единогласно, что священный бой мы всё же принимать не станем, ибо быть порезанными этой нечистью было бы совсем уж непереносимо обидно…

Неприлично быстренько, словно семья еврейских эмигрантов, мы перетаскали музыкантские наши пожитки с Лёшке Котречко и Саньке Базанову, нашим давним дружкам и коллегам по непростому цеху, которые к превеликому счастью жили через дом, и потом немедленно и в срочном порядке напросились переночевать к великодушному Лёшке Алексеенкову.

Меня ещё долго потом изводили звонки с дьявольскими угрозами расправы и прижизненного расчленения, но разыскать нас теперь было невозможно. Для этого гадского семейства подонков мы потерялись в огромной девчонке-Москве…

И потеряли все деньги, что отдали за три месяца приятного и познавательного во всех отношениях легального времяпрепровождения в Столице.

И только чуть успокоившись, до меня припоздало доехало, что неоднократно вставленные и выломанные замки – это зарубки, оставшиеся от таких же несчастных, кого «квалифицированно киданули» это бессовестные и мерзкие скоты.

А вот интересно, всё же, пухлый риелтор был с ними в мерзкой шайке или нет? Если да, то великий актёр отнюдь не пропал на столичных криминальных подмостках… Так сказать, герцог, б… ять, съёмных квартир, закулисный, сука, кардинал чёрного московского «риелторства».