Текст книги "Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки"

Автор книги: Игорь Матрёнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

Мгорь

Ко мне никогда, даже в «дворово-суровом» детстве не приклеивались прозвища и всякие прочие там «кликухи». Я почему-то считаю это определенным комплиментом «неповторимому» себе. Дело в том, что я «счастливый» обладатель такой уж смешной и просто даже зовущей уже к дразнению фамилии Матрёнин, что должен был бы я непочтительно зваться «Матрёшкой» до самого институтского выпуска. Кстати, загадочным образом по «советскому паспорту» я почти что «по-дворянскому» «Матренин». Но нет, никто и никогда не навешивал мне такого вполне законного «погоняла».

Смею самонадеянно верить (имеется и такой за мной «полусмертный грех»), что это есть признак моей «яркой и уникальной», с позволения сказать, индивидуальности. Я – Игорь, мол, и этим всё уж сказано! Ну «закадыкам-корешам», ясный перец, позволительно по-амикошонски называть меня небрежно «Игорян», а то и совсем запросто «Гоша».

Гошами, кстати, кличут Игорей не каждого города. В «Хохляндии» и некоторых замшелых провинциях, типа моего «Нижнего», да! Но вот в чопорных столицах это тут же вызывает высокомерную оторопь, ибо «Гоша» – это строго только «Георгий», «я таки вас умоляю, что за варварство!».

Кликуха непрошенной гостьей может прицепиться ко мне лишь на пару минут, но никогда не остаётся далее, как замещающее, более подходящее, как у индейцев или воров, тотемное имя.

Было дело, сознаюсь, я настраивал одиозную «Бухгалтерию 1С» одному здоровенному жлобу с «Украиншыны». Неосмотрительно представившись, как Игорь, я неожиданно получил в ответ незабываемое: «Я этих ваших «кацапских» имён не принимаю, будешь «Гоша», «вощем», по-нашему!». Как жаль, что этой неподражаемой фонетики буквы «г» «по-хохляцки» мне на бумаге не передать…

В совсем уж «младшешкольном», крикливом и матершинном детстве (а тогда реально из невинных уст вылетало столько ужасающего мату, что за всю свою последующую малокультурную жизнь я всё же столько не матюгался) мы игрывали частенько в футбол дворами. И во время одного такого горячего матча меня недолго звали… «Буржуй», поскольку в «пас» я играть, ну совершенно вот не любил, предпочитая индивидуально и единолично провести мяч через всё поле и самолично же «влупить» по воротам, пусть иногда даже и по своим.

А в бытность же «нижегородского периода» нашего несгибаемого «Алкоголя» меня (опять же день-другой) величали не иначе как «Рамбаль Коше». Быть может, припомните, был такой сомнительный персонаж из французского фильма «Игрушка» с великим Пьером Ришаром. Это был классический хозяин-самодур, который с наслаждением владел «заводами-газетами-пароходами», но главное, был настолько эгоистичен, что мог легко уволить любого бедолагу сотрудника буквально за вспотевшие ладони при рукопожатии.

И имелся там ещё такой смешной эпизод, когда он царственно усаживается во главе длиннющего стола на корпоративном пикнике и непринужденно придвигает не стул к общему столу, а, недолго думая, тиранически подтаскивает стол к любимому себе, путая приборы, надкушенные блюда покорных и затравленных работников. Так вот, как-то раз (или «двас») после тяжёлой репетиции я решил устроить у себя традиционную попойку, и во время рассаживания дружбанов-музыкантов выдал (случайно, клянусь!) тот же не шибко приглядный трюк. И пару часов заслуженно был самим «Рамбалем Коше». Ну что ж, поделом мне, неловкому, каюсь-каюсь, но лишь за свою неуклюжесть!

А ещё вот однажды, кажется в пресловутом «вконтакте», я таинственно подписался, как «Мгорь», нехарактерно для меня опечатавшись. И с лёгкой руки «ди-джея-пересмешника» Лёньки Липелиса сутки я существовал многозначительным «Мгорем».

Вот и все, наверное, неудачные попытки «окрестить» меня вторым «племенным» именем.

Ну разве что ещё за чуткие уши можно привязать сюда дурную историю, как я по совету юмориста Руська выбрал «забавное такое» имя для «яндексовского» и-мейла – «matretskiy». Ну, во-первых, по искреннему убеждению моего чересчур остроумного гитариста, что пока в группе нет чистокровного еврея, удачи нам не видать, как, впрочем, и собственных пейсов. А во-вторых, это умопомрачительно похоже на фамилию прославленного композитора Владимира Матецкого, «успехо-притягивающий» эффект которой сложно приуменьшить.

Всё! Зовите меня просто: выдающийся российский композитор, незабываемый поэт и исполнитель куплетов, романсов, а так же фри-джаза, Игорян! И можно ещё для пущего комического эффекту с тем самым знаменитым хохляцким «г»!

Сугубо нормальные

Иришка (тогда давно она была ещё моей женой) всегда была девочкой не вполне нормальной, особенно в представлении чересчур уж «нормальных» наших учителей. Так в чём же была их «легендарная «адекватность»?

Ну, наверное, в том, например, что «абсолютно приличный и общеуважаемый» педагог её класса Галина Евгеньевна **уратова на любимых всеми захватывающих уроках географии шизофренически тыкала указкой в любое место карты и неизменно произносила: «А здесь у них пустыня смерти!». Делалось это с нравоучительным выражением лица и назидательным интонированием. Уличить эту весьма простецкую даму в эдаком гипертрофированном чувстве юмора было никак нельзя, и, соответственно, напрашивался резонный вывод – «дурка» плакала по ней конкретно и от души.

А ещё (кстати, прошу приготовиться) с нею регулярно дрался на шпагах (!) сиречь тех же импровизированных указках, некий отчаянный ученик Сорокин. Залихватски салютуя перед каждым новым боем, он всякий раз бросал мушкетёрский клич: «Галина Евгеньевна, защищайтесь, вы обосрали кончик моей шпаги!».

Уж куда ж ещё «дальше и нормальней» было всё это наше школьное безумие ошалевших от тоталитарного всевластия училок.

Милые детки, надо признать, старательно не уступали в щегольстве фантазии педагогам. Всей тогдашней «видавшей виды и с далями» школе не понаслышке была известна кошмарная шайка малолетних гопниц в блестящем составе сестёр Карюкиных и Жанны Юхнове́ц. Звучит, а? Чёрт возьми, звучит! Жестокие сёстры формально являлись близнецами, но парадоксальным образом, были вот, ну ни фига не похожи друг на друга. Занимались эти милые и славные барышни всем тем, чем и должна заниматься отвратительная школьная шпана – рэкет после уроков, драки на переменах и адское сквернословие в любое время суток.

А вот конкурирующая альтернативная шайка, состоящая из уродов мужского пола, была, напротив, мрачно озабочена примитивной реализацией древнейших животных инстинктов – принудительным раздеванием невинного девичьего народонаселения. Так, будучи пойманными с поличным, вся эта гадкая кодла извращенцев была в полном составе показательно исключена из школы, тем самым оголив мальчиковую составляющую класса процентов на сорок.

Счастливо перейдя в благородные стены университета, Иришка по-прежнему считалась «той самой девочкой не от мира сего». Чопорные «преподы» неприязненно крутили головой, нервно пожимали плечами и были крайне раздражены нестандартной, не признающей дутые авторитеты, маленькой эффектной брюнеткой неизвестного роду и племени.

Однако, несмотря на величие храма науки, учебный бедлам не переставал существовать. Всем, кто «левою ногою» учился на нашем выпуске ведома душераздирающая история о массовом сумасшествии на филфаках. И это, что называется, святая правда, а не какой-то студенческий фольклор, наподобие «кинговских» страшилок. И убедительно прошу, вы только не подумайте в благодушной усмешке, что сие есть некая детсадовская придурь, наподобие вызывающего шёпота на алгебре: «Ирк, бросай учить, меня только что «шиза» посетила!», вовсе нет. Натуральным образом несколько несчастных девушек крепко и без дураков (какой жестокий получился каламбур) сошли с ума, неосмотрительно перенапрягшись, видимо, от бесчеловечно насыщенной литературной программы.

Вот такие грустные сказки из детства. А черноглазую девочку Ражеву до сих пор считают городской сумасшедшей «самые нормальные, добропорядочные и уважаемые люди города», на которых давно уже пора было накинуть стильные смирительные рубашечки.

До трёх лет

Из детства своего «самого глубинного и сакрального» не помню почти ничего. Лет до трёх вообще, будто голодная корова языком слизнула – из полезной информации лишь несколько смутных, будто забытый сон, эпизодов.

Да и надо честно признать, память у меня настолько короткая (такое вот на полном, кстати, серьёзе небольшое психическое отклонение), что мои добрые знакомые укоризненно напоминают о значительных вроде бы событиях, а у меня эти файлы безвозвратно удалены из «игорёшиной» памяти неким зловещим программистом, живущим в моей пустой голове.

Близкие сочувственно знают о моей маразматической (с их точки зрения) привычке, а пожалуй, скорее даже противоестественной страсти судорожно снимать всё, что происходит с нами на мобильник. Сотни, да чего там, тысячи «гигов» волшебных фотографий и незабываемых видео-иллюстраций к нашей неправильной жизни заботливо хранится и многократно «бэкапится», рассовывается, подписывается и пересматривается. Только так, «под мелкоскопом отсматривая» мою странную жизнь, я могу хоть чуток припомнить, что же со мной «эдакого» происходило. Вот такая нелепая особенность моего сознания – я компетентно помню всё в деталях и отчётливо лишь только с момента приобретения вожделенного мобильника с камерой.

Школа, универ – ну какие-то малые крохи остались всё же, их, собственно, и восстанавливаю под глубоким гипнозом, чтобы хоть капельку развеселить тебя, мой милый читатель. Но что же было тогда, до трёх загадочных лет? Словно еле уловимые вспышки, вижу живые картинки…

Вот я совсем ещё крошечный на огромном стадионе среди пьяных и горластых мужланов-болельщиков, и мой улыбающийся папа невозмутимо доказывает гогочущей шайке своих дружков, что я не девица. Ведь я же по воле затейников-родителей всё раннее детство проходил и пробегал с длинными кудрявыми локонами, а они, несправедливые мои предки ещё и досадуют теперь, почему это их дикий сынок имеет странную слабость к «хаеру» до плеч. А доказывает он это очень простым, но самым достоверным образом – элементарно спускает с меня штаны и гордо демонстрирует мою напуганную «пиписку» восторженно улюлюкающей толпе. Вот ведь странно, но я даже помню, как мне было жутко неловко, хоть и все сильно нетрезвые дядьки были настроены весьма доброжелательно.

Ещё крохотный кусочек несуществующей кинохроники – возле забора нашего старого, ещё частного дома меня в мгновение опрокидывает огромная, больше меня, чёрная собаченция, подминает и принимается теребить, словно тряпичную игрушку. А мне совсем не страшно, мне весело, я знаю, что гигантская псинка меня не обидит, я и сам начинаю таскать её за густую шкурку и даже играючи бороться. Собачку звали Мухтар… Говорят, у нас жила ещё некая овчарка Стрелка, но её помню лишь как-то интуитивно, вроде что-то такое было, но картинки нет…

Неужели всё? Любимых родителей практически не вижу, будто их и не было со мной тогда. Только добрая бабушка и суровый дед, которые, видимо, и прилежно возились со мной, заложив основы сложного характера – в общем-то, добрый, но суро-о-ов!

Ага, ещё одна вспышка и яркая! Еще бы – мы с бабушкой в бане. В женской! Она таскала меня туда, совсем кроху, и намыв, вручала тогдашнюю советскую газету и оставляла сиживать за поучительным чтением. Что именно читать мне было абсолютно «по барабану», как гоголевскому Петрушке, и так это меня занимало, что я не орал «дурни́ной», подобно другим горластым деткам, а с замиранием в душе складывал из тридцати трёх удивительных букв различнейшие слова и предложения, и это было Волшебство.

К слову, никто почему-то не верит мне, что я начал довольно бойко читать «литературку» аж в два с половиной года. Ну и не надо, кто желает квалифицированно удостовериться, может спросить у моих предельно честных родителей, раз уж происходит такое оскорбительное недоверие!

Но, несмотря на поглощающий меня целиком интерес к благородному чтению, я прекрасно помню всю захватывающую «обнажёнку», что представала тогда «в баньке» перед детскими любопытными глазёнками – разнокалиберные голые тётеньки неспешно шествовали мимо, покачивая, чем и должно покачивать. И уже тогда я сразу просёк, что молодые женщины выглядят гораздо привлекательнее, чем те, что постарше, и вообще тело женщины оказалось таким красивым, что вот это-то я помню особенно отчётливо даже теперь. И фигурки с точёными талиями и крутыми бедрами перенеслись эротическими снимками через годы, и я, всегда не раздумывая, выбираю только такой безмерно волнующий меня расклад. Это, видимо, и называется грозной фразой «формирование либидо».

Стоп! У меня снова было видение… Смейтесь-смейтесь! Как-то мы всем дружным семейством переезжали на новую очередную квартиру, и жить нам пришлось аж пару недель у старых знакомых. Там я настолько уж «скорешился» с такой же мелкой и бойкой дочуркой хозяев (мы скакали целый день, как обезумевшие мартышки, жутко утомив не то что родителей, а и даже домашних животных), что при отходе, так сказать, ко сну, бойко юркнули в одну кровать и, шустро накрывшись одеялом, принялись немедленно засыпать. Высоконравственные же родители к нашему простодушному изумлению сделали страшные глаза и потребовали немедленного целомудренного расселения. Было так досадно, что мы учинили им гневный допрос с пристрастием, почему же случилась такая оскорбительная несправедливость. Родители, смущённо отводя глаза, неубедительно ответствовали, что, мол, мальчику и девочке в одной кроватке никак нельзя. Ну теперь-то я уж точно знаю: конечно, можно и даже «оченна» нужно!

И весьма похожая драматическая «лав стори» произошла на советской «семидесяшной» вечеринке в гостях давних друзей моих «предков». Какие же они были молодые и красивые, вижу это очень отчетливо – и мамочка, и папочка, и их друзья, тоже счастливая «советская» семейная пара. Имелись в наличии и две симпатичных девчушки, их дочери, с которыми я снова «отрывался и колбасился» от души. В финале нашего «буйства духов» было единогласно решено устроить олимпийские состязания по борьбе. Естественно, что я, хоть щуплый, но всё же, какой ни какой, а мальчишка, валил девиц залихватски и на раз. Девчурки озорно визжали. И снова знакомая укоризна в глазах родителей и неловкое замечание на предмет: «Нельзя мальчикам и девочкам бороться… Ну нельзя, вот и всё!».

Но тут, припоминаю всё же, я почему-то почувствовал, что прилюдно возлежать на хорошенькой девице в таком юном возрасте – это что-то сродни «джазовому» вызову и даже «рокенрольному» бунту! Это было НЕПРИЛИЧНО! Уж не знаю, чувствовал ли я что-то запретное в те небольшие годы, но видимо, да… Но именно тогда я «прозорливо» догадался, как это ни удивительно в такие-то младые лета, о великой тяги полов. Что, собственно, всегда и будет для меня «под магическим советским запретом». Я на полную катушку тогда осознал, что так пугало многоопытных наших родителей… Эдак-то физическая сторона любви могла и ненароком реализоваться!

Ну а «разбитной вечерочек» закончился банальной оплеухой от недовольного отца, после того, как я, светски веселя своих очаровательных спутниц, залихватски допил остатки водки из чьей-то рюмашки. Пакость, доложу я вам, оказалась редкая. Я ещё подумал тогда, как же и для чего они ЭТО глотают и запрещают делать сие нам, маленьким (я, понятное дело, в завидках предполагал в этой загадочной жидкости совершенно райское наслаждение). Так я был вполне справедливо опозорен в присутствии дам и остаток вечеринки провёл в тихой задумчивости.

Всё, не помню больше ни фига!

Папа

Мой любимый и лучший на свете папка весьма странный и очень-очень хороший человек. Таких исключительных людей на суровой планете Земля крайне мало и, собственно, именно на них она, сердешная, пока и держится.

Я «до головокружения от успехов» счастлив, что его специфическое чувство юмора передалось и мне по, так сказать, закономерному генетическому наследству. Ну я очень надеюсь, что передалось. А счастлив и горд я, ребятушки, потому, что все невероятные байки, уникальные его штучки, им же придуманные словечки, а главное, неподражаемая шутовская манера рассказчика – это драгоценное достояние народной культуры, и вот это сейчас совершенно серьёзно! Ну а я «по мере скромных сил» продолжаю вместе с ним нести эту самую «культуру в массы».

Чего стоит одно только его знаменитое «втете́рить», что означает почему-то смачно выпить, в смысле, лихо опрокинуть рюмочку. Или, к примеру, «тру́мцух-дуту́хцух» – это не что иное, как обозначение сугубо кривой музыки, что я при нём иногда опрометчиво запускаю. Ну а спиртосодержащий напиток непотребно низкого качества на дивном языке папульки имеет какой-то просто турецкий колорит, встречайте, это будет «са́рза-ва́рза»!

Один из самых загадочных неологизмов моего чудного папки немедленно вырывается из него, как «хохмо-реакция» на вычурное пижонство или праздную псевдоинтеллектуальную болтологию. «Таких» беспощадный на словцо отец уничижительно гвоздил к забору следующим: «Джон Пистон по кличке «жопа»! Что это, вообще, и откуда? Не ищите напрасно, я уже старательно излазил до мозолей весь необъятный «и-нет».

Как то, повествуя о некоем «мещанском» скандале, что затеял среди многочисленной родни некий отчаянный персонаж, мой папулька употребил совершенно удивительный оборот: «И тут он начинает рушить родственные связи…». Какова литературная силища, а?

А вот ещё один ехидный приговор одному капризному самодуру-начальничку, который в безумии требовал немедленно исполнить такие невероятные вещи, что сие очень попахивало произволом диктатора: «Ну-у, это всё равно что, представьте – восемь женщин в комнате, а им ответственно приказано родить ровно через месяц всем вместе и в одно и то же время». Дикий разгоняй в начале недели, получаемый от совсем уж распоясавшегося руководства, у отца превращается в: «А в понедельник он такую срезку дает…». Про противоестественное количество технического спирта («массандры» в простонародии) у счастливых заводских техников сатирик-папа бронебойно «отжёг»: «Ну это я не знаю сколько… Это Санахта впадает в Волгу, вот как-то так!».

Помню очень смешной рассказ о трогательном соседе-интеллигенте, что тихонько уж спился, но всё же пытался ещё держать хоть какую-то «марку с фасоном», почтительно расшаркиваясь и подчеркнуто выдавая почти дореволюционные «желаю здравствовать», «будьте любезны, сударыня» и прочие вычурные галантности. А пьян он в сей момент, надо сказать, уже прямо-таки в степени вызывающей, и это несоответствие провоцирует такую широкую улыбку, что не всегда-то и спрячешь из пущей деликатности.

Так вот, как-то осенним сыроватым вечерком домовитый папа покупал к столу ординарного советского винца и случайно обнаружил этого «членкора» в соседней «вино-водочному лабазу» забегаловке, томно берущего традиционные «сто пятьдесят». Разливающая продавщица сердобольно предложила «конфеточку на закусь», на что, покачиваясь изящным кавалером, дядечка-интеллигент мягко так «по-профессорски» ей ответствовал: «Вы знаете… Э-э-э… Если можно… М-м-м… Мне-е… Печеньице…».

Если бы только «имели счастие» видеть, как в лицах и образах такую «моно-антрепризу» показывает мой отец, вы навсегда забыли бы дорогу в театр – он казался бы вам с этого момента сборищем самодеятельных выскочек.

Или вот вам ещё – знаменитые папкины «бегунчики». Так окрестил он великовозрастных «алкалоидов» из их тогдашней компании, что тайно «разминались» отдельно, заранее до назначенной вечеринки, прямо перед ломившимся всяческим «коньячно-водочным» столом, сбежав от жён, коллег по «соцтруду» и деток, где-нибудь возле сараев. «Ну вот надо им, ну хоть бутылочку, да хренова портвейна, ну для головной боли, бегунчикам, ты понимаешь?» – весело припечатывал он этих вечных адептов подростковой сопливой романтики.

Иногда же милый мой папка бывает таким наивным, что мне его немного по-доброму жалко. Как-то, будучи ещё весьма мелким охламоном, я сиживал на коленях в своей крохотной комнатке и слушал «милое сердцу «хеви». Неожиданно вошел отец и, завидев меня в этой подозрительной буддистской позе, обеспокоенно спросил: «Сынок, ты что, стал жертвой какого-то культа? Зачем ты так сидишь, ты молишься что ли?!». А я-то всего лишь проделывал пошлейшую растяжку для каратэ или брейк-данса, не помню, чем уж я тогда по глупости увлекался. Как же долго и как же нелегко пришлось мне переубеждать перепуганного папу, что сыночек его не попал в коварные сети сектантов, и щупальца зомбирующей религии не обвили юное сердце. Не факт, что он и сейчас-то так иногда не подумывает в недоверии.

А ещё была у нас в школьные годы в самой пиковой моде «нововолновая» стрижечка с очень длинной косой чёлкой. Я, естественно, завёл себе такую же. «Прозорливый» отец, критически оглядев меня, мрачно процедил сквозь зубы: «Знаю-знаю, под кого вы работаете…». Вы не поверите, но он посчитал, что мы дружно «косим» под… Гитлера!!! Ни ухом, ни рылом мы не имели в виду этого визгливого упыря и душегуба! Но наша советская пропаганда неумолимо и грамотно делала своё правое дело, и подозрения старших тут же пали на тогдашние нехитрые «брейк-дансовые» причиндалы.

Кстати, был вполне себе реальный случай, когда на школьной убогой дискотеке одного парня с такой вот «подозрительной» чёлкой представители от райкома комсомола в коалиции с фанатиками «ДНД-шниками» «попросили» зачесать чёлочку на другую сторону, ибо на эту зачёс был «сами знаете, у кого». Да-а-а, я ещё успел застать «совдеповский» маразм в самом своём забродившем соку!

А ведь были в свои стародавние времена «дела и делишки», когда меня, гнусно заламывая руки, заставили снять значок тевтонцев из группы «Accept» на первомайской демонстрации, грозя чуть ли не «сроком» за политическую диверсию. Уже через год «диссидентский» «Ровесник» напечатал статью о моей любимой команде, и я с наслаждением ткнул в трусливую личину тогдашнему, окрылённому властью комсомольскому вожаку свирепую физиономию Удо Диркшнайдера в праведном гневе.

Ну вот, опять меня с грохотом понесло по кочкам, и я пристыжено возвращаюсь к основному вопросу, уж «пардоньте», за врождённую мою шизофрению!

Мой милый папка бывает, конечно, гневлив без меры, но я-то знаю, как он тяжело переживает наши нелепые судьбы – мою и младшего братишки Женьки. Родные наши папа и мамулька так хотели, чтобы мы сделали блестящие карьеры, стали богатенькими и заслужили «крутые уважухи» в недалёких обывательских кругах, а вышло… Старший – маргинал, который занимается только сомнительными видами промысла, как то: «игрой на балалайке», сочинительством никчемных песенок и пением их по кабакам, а меньшой запутался в жизни ничуть не меньше, и назвать его миллионером также как-то не поднимается рука.

Зато мы вас так нежно, до боли в сердце любим, дорогие вы наши и замечательные мамка-папка, самые лучшие и самые красивые «предки» на свете!