Текст книги "Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки"

Автор книги: Игорь Матрёнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

«Сгодится нам этот фраерок…»

После некоторых трагикомичных событий я безжалостно уволил Руська с должности «зам. по кадрам». Как кадровик он, чего уж теперь скрывать, совершенно бесподобен.

Случилось это накануне «чрезвычайно важного» выступления на псевдо-фестивале «Индюшата» – ещё одного дутого мероприятия, лихо состряпанного «пиарщиком всея Руси» Александром Кушниром.

Всё было «по першему разряду»: проплаченная победительница, самодовольный её папик, кучка разношёрстной публики, толково нагнанная посулами жирного фуршета и прочим лёгким обманом. А ещё в зале имелись даже специально приглашенные «селебрити», но такого мелкого пошиба, что их даже никто и не узнавал. Словом, Праздник, так уж Праздник!

Впрочем, нахально выступить среди «Содому и её Гоморры» с нашими весёлыми «матюгами» было весьма приятно. Ну и хоть что-то честного, пусть инородным тельцем, да попало на этот ежегодный «прославленный, почти что европейский» фестиваль.

Басист на тот драматический момент, как впрочем, это часто бывает в диком «Алкоголе», «отсутствовал, как таковой». Велись, правда, неторопливые телефонные переговоры с одним «бывшим из семидесятых», у которого было всё – коллекция гитар, фирменные «комбари», винил, жена… А вот молодость купить не получалось, для этого и нужны были мы – «перспективный молодняк».

Времени было настолько «апокалиптически в обрез», а я был так занят на «ответственной работе», что одну из двух скромных репетиций (о, как же это катастрофически мало для введения «варяга», да ещё перед каким-никаким, да «фестом»!) я поручил молодчаге Руську. «Репа» с шиком и прочим блеском была-таки проведена, и я уже на «дворницкой» работке получил бодрую «смс-ку», которая бережно хранится у меня в бездонном мобильнике: «Всё в порядке, сгодится нам этот фраерок».

Да… Даже трагический Левченко из «Места встречи изменить нельзя», которого браво процитировал «ведущий кастинга» Русь, был намного ближе к реальности, чем это обманчивое послание.

На единственную оставшуюся «репку» я летел со «стопудовой» уверенностью, что сейчас состоится формальный, лёгонький прогон, а завтра мы дружно грянем, и…

Сомнения закрались сразу после краткого знакомства с загадочным претендентом на четырёхструнный инструмент – он был слегка «поддат». Объяснил он этот не слишком уж криминальный факт тем, что «ему необходимо расслабиться, чтобы творчество потекло по телу (!)».

Ну а ещё он, как бы это сказать помягче… «По имиджу несколько не вписывался в концепцию молодящегося задорного коллектива». Он был велик ростом, имел пивную фигуру охранника обувного магазина, короткий ёжик на здоровенной башке, ну и вообще, всем общим обликом он отражал то, что и было на самом деле – сорокапятилетнего, располневшего мужика, измученного работой, супругой и самим собой.

Но ни малейшего выхода не было, и я в одиночку принял рискованное решение окультурить «околомузыкальную» внешность новичка фенечками, «джинсурой» и лёгким «мейк-апом». Но до этого мы как раз и не доехали…

После первой же, не самой сложной нашей песенки «Над Москвою», я понял всё…

Помните отличный фильм Карена Шахназарова «Зимний вечер в Гаграх»? Ну там, где мэтр-чечёточник, которого играет блистательный Евстигнеев, проверяет чувство ритма самонадеянного бездаря и недотепы в лице «Панкратова, да Чёрного». «Поспешил, вот так вот надо!» – говорит этот фантастический обормот, и ошарашенный взгляд Евстигнеева становится в тот напряжённый момент моим взглядом. Ещё одна цитата оттуда же, чтобы завершить драматургию ситуации: «Только идиот захочет научиться «степу» с переломанными ногами, такой походкой и чувством ритма, как у тебя!».

Я обречённо произнес это сакраментальное лишь в душе, на то были «особые» причины, но о них чуть позже.

Никакая моя паническая дрессура и отчаянный тренинг не смогли добиться хоть какой-то законченной игры – гармонии моментально терялись, акценты неожиданно смещались, это была катастрофа! Завтра концерт, а этот пьяненький детина смущённо-обнадёживающе лопочет: «Да, ничё, всё нормально, давай ещё разок, ща всё отрепетируем, всё будет «нормуль», и время есть…».

Первым не выдержал честный барабанщик Пашка: «Ну хорош, это уже несерьезно, давай по домам!». Я был настолько счастлив и рад, что не мне пришлось объявить эту и так всем сразу понятную жестокую правду, что даже «в оздоровительном шоке» спасительно вспомнил про отличного «басилу» Лёшку Котречко, что давно был «в авторском материале» и в который раз бескорыстно спас нашу «непорочную репутацию».

Отыграли мы тогда «на ура» и даже с неожиданным «бисом», небрежно заставив забыть настороженный народ и про финалистов-победителей и богатеньких их родителей!

Ну а теперь об одном тонком моменте, который и заставил быть меня не в меру деликатным с нашим «дебютантом».

Щекотливое дело было в том, что удалец Русь (музыкантище почти мирового масштаба, с золотыми ушами и неисчерпаемой фантазией) невероятным манером умудрился не только не увидеть явной «профнепригодности» этого «экс-басиста», но и ещё «нечаянно» расколотил одну из его дорогущих гитар во время памятного прослушивания.

Вот почему, милые мои друзья, я никогда больше не попрошу хоть кого-то заняться «кадровыми перестановками», даже если мне авторитетно скажут: «Ну ты чего, чувак, это же Билл Уаймэн, он до этого в «Роллинг Стоунз» играл!». Нет, братцы, не прокатит! Садись, Билл, расчехляй гитарку, а я тебя слушать стану!

Коммунальное проклятие

Совсем что-то запамятовал о продолжении «кровавой» разборки на станции Багратионовской с сестричками-мегерами, что были когда-то нашими кошмарными соседушками. А ведь разборочка имела место быть…

Как-то огненным летом отважная Иришка закатилась погостить к нам в нашу «нехорошую квартиру». Естественно, такой заметный персонаж не мог не заронить интереса в эти чёрные и гадкие сердца адских сестёр.

Мы по обыкновению поднимали хрусталь за «с приездом», «за встречу», и уже органично пришла пора принять «под скрип телеги», как я заслышал тревожный шум на кухне, куда Ражева заскочила проведать, готово ли весьма непростое блюдо «сосиски отварные». Кинувшись на выручку, я обнаружил мою «завоевательницу земель», плотно окружённую и атакованную со всех сторон мерзко вопящими фуриями.

Остро возникший вопрос «о соседской» очередности пользования плитой доставлял немало наслаждения этим примитивным сущностям – ядовитая слюна люто брызгала по стенам и собачий лай был просто непереносим.

А «наше сокровище» преспокойненько выждала театральную паузу и бесстрастно выдала: «Вы знаете, я с вами разговаривать вообще не собираюсь… На меня посмотрите, вы что, не видите, что я цыганка? С этого момента ВСЁ у вас будет очень плохо… И у вас и у ваших убогих мужей! Вы вообще навеки забудете, что такое секс, это я вам посмертно гарантирую…». И она мягко развернулась и размеренным ходом выплыла к себе «в апартаменты».

Ох…евшие тётки ещё по инерции поорали, обсуждая неслыханные заявления этой выскочки-девчонки, но страшные и невесёлые мысли закрались в заплывшие жиром тупые мозги. А я, ехидно довершив «благородное дело мистического ужаса перед неизвестным», очень так грустно и со значением изрёк на прощание: «Зря вы с ней связались…». После этого «лёгкого намёка» я, уходя, просто неприкрытой своею спиной почувствовал, как затряслись их толстые тушки.

Если вы иронически полагаете, что со стороны «ромалэ-Ражевой» это были только лишь красивые слова, то вы безмерно заблуждаетесь, цыганское проклятие реально существует, и эта маленькая девочка не раз сгоряча этим пользовалась. И не хотел бы я оказаться на месте подлых обидчиков этой ведьмочки!

Не знаю, да и не желаю знать, что уж там «такого» в их сатанинском семействе произошло и случилось, но на следующий же день на ручке нашей двери висел внушительных размеров пакет с яблочками (!). Видимо, после Ражевского «сглаза на любовь» инфернальные сеструхи были в такой панике, что, несмотря на патологическую и просто неприличную уже жадность, они решили трусливо задобрить «цыганских богов». К яблокам мы, разумеется, не притронулись. Хотя бы из простого отвращения.

После пары дней «яблочного висения» впустую, нам лицемерно-ласковым тоном было указано на «жертвенный пакетец»: «Вы что же это, ребятки, не кушаете? Это ж вам, угощайтесь!». Мы же скоренько заперлись за толстою советской дверью и тихонько ржали от души, празднуя маленькую победу над этими убогими «воплощениями зла» и поднимая тосты за спасительное «коммунальное проклятье»!

Колюнька, глава вторая. Так держать!

Главу про замечательного Колюньку Харитонова я уж давно и с сожалением завершил, а тут «мистически» наткнулся на старые свои куцые наброски и, душевно улыбнувшись, обнаружил, что ещё не все жемчужины и бриллианты Колюниных рассказов я скупо вам поведал, мои милые «читу́ши»…

К примеру, чуть было не пропал студент Андрюша (трагически и безвозвратно), случайный однокурсник Колюни, который никогда и ничего не учил. Но не потому, что был он знатный лодырь, а банально от того, что был просто фантастически глуп. И каждый «экзаменационный раз» скорые на хохмы студенты слышали, как Андрюша жалко и нудно выпрашивает отметки у ошалевшего от такой наглости «препода»: «Ну, пожа-а-алуйста…». Причём всегда с одной той же плаксивой интонацией и тонким противным голосочком просящего милостыню. Каждый зачёт! Каждый экзамен! Ну не душка?

Ещё куда-то затерялась баечка про безымянную простушку-девицу, после весёлых кувырканий с коей, его «воспитанный» приятель начал было куртуазный комплимент: «Хорошо…». Тут все возможные варианты достоинств немудрёной барышни были судорожно перебраны, и зацепиться было катастрофически не за что. «Трахаешься ты хорошо!» – только и нашёлся вымолвить «галантерейный» кореш Колюни.

А вот имеется и такая «раста-история» из быта любителей «творчества» Марли и всех из того вытекающих дымом услад…

Стоит (уже нетвёрдо) группа активно практикующих «растафари» и самозабвенно «дует через пыж». «Пыж» – настолько уж хитрая система, усиливающая «приход», что я сам до сих пор и не понял, как это священнодействие происходит, видимо, до «таинства реггей» я просто позорно пока не дорос.

И вот один из «братьев кольца» святотатски предлагает соплеменникам свернуться, ибо, вроде как, стало уже «совсем хорошо». На что оскорблённым и полным возмущения, хотя и несколько слабым голосом другой адепт Хайле Селассие ответствует: «Если ты не хочешь – это ещё не значит, что другие не будут…». И всё это комически лопочется после двадцать девятой затяжки и пяти позорно пропущенных кругов, еле ворочая языком.

Надо сказать, у Колюни есть несколько затейливых пунктиков, коих он педантично придерживается. Например, девушка моложе восемнадцати строго зовется «пиз…юлина» или «пиз…ючка», равно как и молодой человек тех же незрелых возрастных рамок кличется «пиз…юком».

Так вот про одну такую классическую «пиз…юлину» неутомимый Колюнька в очередной раз щедро мне и поведал. «Пиз…юлина» была весьма примечательна тем, что беспрестанно ругалась матом, громко, отчетливо, заменяя нецензурными неологизмами все предметы бесконечной Вселенной. Но самое эффектное их ожидало в финале, когда всей честнейшей компании она выдала вот такое, волнующее воображение филолога, предложение: «Ну чё – въеб…м до метро?».

Чуть было преступно не посеял и драгоценные воспоминания из отчаянного колюниного отрочества. Вот некоторые самые живописные…

В его героическом прошлом нежными детками «охотно пивались» тогда исключительно крепкие сорта «пив» – легендарная «Балтика-9» и перехватывающая дух «Охота крепкая». А когда сверхчувствительные детишки ощущали, что настроение стремительно приходит в норму, тогда начинались подвижные игры, ну, скажем… в теннис. Ну а при нерегулярном посещении местной «тренажёрки» «оздоровительно качались» они, разумеется, только бухие.

Как же добывалось это самое крепкое пиво? А оно элементарно пиз…илось из палатки. После вечернего закрытия «минимаркета» с обратной стороны палатки под не плотно прикрывающий брезент запускались нетерпеливые детские ручонки, и «выбиралась» суточная норма пивасика. Все эти, тонизирующие нестабильную психику ребёнка сокровища, прятались в диване на квартире одного из неуловимой шайки «алкофизкультурников».

Каждое утро стайка деловитых школьников заваливалась к «хранителю общака» и… извлекались волшебные бутыльки́. Ими набивались школьные ранцы, и находчивая компания весело выбегала на улицу квасить. Всё это естественным образом вызывало некие подозрения у насторожившихся и сугубо правильных соседей, которые уже начинали озабоченно шептаться: «Наверное, наркотики таскают…».

И ведь «при банде» имелся ещё даже какой-то совершенно дикий, пожилой «тренер», что нетрезво мямлил худющему Колюньке: «Из тебя толк выйдет, ну или хотя бы твой сколиоз выправлю!». Вероятно, ему тоже подносили.

Неприлично много персонажей начали сегодня причислять себя к благородному племени ди-джеев. Это, конечно же, выглядит весьма анекдотично.

Про одного такого «диск-жокея» рассказал тот же чуткий и внимательный к смешному Колюня. Сей новоявленный DJ, да ещё играющий в жанре подросткового «drum’n’bass», прибыл «на ответственное собеседование на работу продавцом» (самое для него, надо сказать, и место).

«Играть» – так солидно и гордо «ди-джеи» называют, всё же признаю, весьма непростое своё ремесло. Но громкое слово «играть»… В таком вот контексте у нас, «живых» музыкантов, оно всегда вызывает «лёгкое» недоумение и даже порой раздражение. А тут ещё этот «игрун».

Но дело-то, собственно, было не в классе сведения музыкальных дорожек этим, так сказать, «драм’н’бассером». Просто, пройдя собеседование, он ежеминутно приставал к бедному Колюньке с повторяющейся загадочной фразой: «Чё-то тут не так… Да… Чё-то тут не так… Ну это не только моё мнение… Это не только моё мнение…». И так бесконечно. Вызывайте скорую! Принимайте ди-джея! В палату его, ну, в ту же самую, где Тиесто с Ферри Корстеном.

Изумительно хороша и модная «стори» про то, как нужно пугать «расслабленных прохожих»… скейтом. Нервно приседать, будто перед фатальным прыжком и пристально смотреть в лицо жертве, которая тут же шарахается в ужасе, словно от немецкого беспощадного танка.

В банде скейтеров-подонков, где служил верой и правдой и наш Колюня, состоял «престарелый старожил» аж двадцати восьми годочков от роду, ну уже, «вроде как, типа», скейтер-переросток.

И вот он, «адепт благородного олдскула», всегда назидательно говаривал молодёжи: «Нет у вас, у молодых стиля – вы роботы, катаетесь, словно механизмы какие!». Мне, как заслуженному рокеру-переростку, всегда умилительно слышать такие грамотные «старпёрские» наставления.

Не обошла своим гадким вниманием к нашему худенькому персонажу и мерзкая каста «гопничков». И достался ему совсем уж «трудный» экземпляр, который на его категоричный отказ поделиться денежкой, неожиданно заявил: «Денег нет – давай пиз…иться!». «Да не хочу я…» – разумно парировал утомлённый Колюня. На что ошарашенный «гопарь» растерянно, но с некоей укоризненной надеждой в тоне выдал очередной шедевр: «Ну ты чё, ты чё это, ты же можешь просто силой померяться?!».

Ну и на диетическую закуску, как полагается, сценка с доисторического порно-рынка, куда абсурдный Колюня, не подумайте худого, попал случайно – просто свидание с давнею девушкой была опрометчиво назначено в таком вот экзотическом месте. Не в меру активный чувак – «растленный» продавец «порнухи» профессионально приметил бесцельно слоняющегося долговязого паренька и принялся приставать к «клиенту» с предложениями «подобрать пикантного». Само собой, Колюнька ответил на всё обидным равнодушием. Немедленно посыпались всё более изощрённые варианты, какие-то совсем уж извращённые порноленты, но несгибаемый Колюня был твёрд, как сталь самурая, и даже уже собирался удрать. Но торговец «горяченьким» сумел-таки остановить его вот этой изумительной находкой: «Да постой ты, парёнек, щас посмотришь – и всё изменится!». Изменилось лишь его негативное отношение к порноиндустрии, ну а как же иначе, когда есть такие умопомрачительные продавцы «видеолюбовью».

Опять скачу «литературным иноходцем», но только что ко мне на монструозной моей Горбушке подвалил маленький маньячного облика «человек с гор» и, досконально осмотрев все полки с «аудиофильским рокенролом», тихонько и с похабным значением спросил: «Здэс сэкс ест?».

Как всё ж бывает крайне тяжко навзрыд не рассмеяться, когда проплывают рядышком такие озабоченные восточной страстью феномены…

Ух, как я рад, что счастливо не растерялось по клочкам такое славное наследие нашего незабываемого Колюни Харитонова! И его добрый, милый и домашний юморок! Это ведь, кстати, он в своё младое время к вопросу о ненайденных маньяках брякнул цинично-будничное: «Появился серийный, что пацанов режет? Ну не-ет… Надо самих психов резать, их много!». Колюнька, брат, не пропади, и так держать!

Мой личный «еврейский вопрос»

В волшебном фильме «Сказ про то, как царь Пётр арапа женил» есть знаковая сценка, где молодой мордатый обормот – боярский сыночка с идиотической самодовольной радостью хвастает отцу, как его «за различную там лень и всякое растратство» сослали в простые матросы, а он, «смекалистый», «дал в зубы три рубля» и, мол, «уж не матрос – сижу в цейхгаузе!». И лишь боярин-папка укоризненно-расстроенно взирает на кретина-дитятку и, по-отечески горюя от сыновней тупости, законно сетует: «В цейхга-аузе… Да тебе по знатности твоей, да родовитости в сенате сидеть надобно! А он в цейхгаузе…».

Цитата, безусловно, крайне неточна, и до сих пор не шибко ведаю, что означает таинственное то «в цейхгаузе», но, судя по всему, выходит, что не самое престижное сие местечко. Так вот, я тоже, видимо, крайне давно и так надёжно «сижу в цейхгаузе»…

Согласен, что заметно припоздавший наш альбомчик всё же вышел и сотворился даже очень недурным («чего ж таить нам лишнего греха»), в защиту пара неплохих статей о нас в приличных журналах, но… По-прежнему нас нет, мы – всё ещё «алкоголики-невидимки»…

Да и чёрт с ним! А то и с «нимбом»! А то как «живописнейше» представлю, сколь нам пришлось бы нахлебаться положенного критиканского дерьма и нудно «отлизать» известнейших и нужных жоп… И «состоявшимся артистам», и «луноликим импресарио», и «нефтяным «наркобаронам», и «томным теле-радио ди-джеям», и «кино-клиповым магнатам», короче, всем этим «не совсем традиционным», что иногда так зрело хочется воскликнуть: «Да пошло оно!!! В кино…».

Мы, «Невидимки-Алкоголики» неспешно творим только лишь для Вселенной! И вот, ну никак не меньше, а меньше мы, пираты не берём! Вот это я, конечно, дал! Для Вселенной…

Смотри-ка, вспомнил об этом изумительном кинце, и тут же в небрежной памяти моей бойко побежали события, которых иногда нарочно-то не вытащишь из вывихнутых наших голов…..

Всё дело в том, что в «грустном детстве» я никогда не хаживал в кинотеатры в одиночку – и небезопасно и не так празднично. И только эту единственную, крайне странную и потому сомнительную по тем застойным временам картину я видел в гордом одиночестве. Ещё тогда, неискушенным пацаном, я «спинным мозгом» понимал – ну что-то в этой странной ленте как-то вот не так: и сумасшедшая буффонада неизвестного тогда мне Феллини и кривая «полуцирковая музыка» и сюрреалистические эпизоды, ну, в общем, этот фильм был явно не советский.

По нашим волшебным киношкам обыкновенно мы шлялись дружными салагами вдвоём с моим детским верным корешем – Ми́ркой Ливе́ном. Вообще-то, его звали Мирослав, но уменьшительное «Мирка» ему подходило, по-моему, намного больше. Тогда ещё маленький, чернявый и кудрявый мальчуган Мирка, ну а я в те же допотопные времена такой же дохлый и кучерявый, только рыжий.

В жестоком моём отрочестве били довольно часто, до обыденности… Но ещё хуже «обидно-обыденных» побоев мне помнится жуткая «куча мала». Эта была весьма варварская забава, состоящая в следующем: когда какую-нибудь «дохлятину», как вариант, меня сбивали с ног, и на тебя плашмя кидалась вся «поголовно-уголовная» дворовая шпана, образуя отвратительный курган из орущих от восторга непромытых тел. Рёбра трещали, голова билась о Землю-Матушку, и ты задыхался от страха умереть под шевелящейся мерзкой массой, да что там, просто от того, что воздух переставал проникать под живой плебейский холм.

В эти ужасные минуты один только Мирка, вернейший мой друг из дикого детства, отчаянно крича, пытался меня спасти! Он отважно оттаскивал от меня озверевших «пионеров с октябрятами», неловко колотил их тощими ногами и руками и трогательно звал своего рыжего дружка: «Гоша, Гоша, ты живой?!».

Когда на наши тонкие ручонки нечасто падали некие нехитрые родительские монеты, мы тут же всё делили поровну, счастливо скупая все билеты на непререкаемые шедевры детства: «Пираты двадцатого века», «Укол зонтиком» и «Инспектор-разиня». То же самое непререкаемо происходило с любым натуральным продуктом – конфетами «Морские камушки», кои по-братски бережно растягивались на весь сеанс, или астраханской восхитительной воблой, что жевали с наслаждением после сеанса, причём, словно какой-нибудь теперешний ресторанный стейк из лосося.

Где сейчас такая вобла, я вас спрашиваю? Тёмная, твёрдая, с тонким, а не сшибающим с ног, ароматом и топящимся на бочках янтарным жирком. Где-где, осталась там, в пропавшем нашем детстве…

Кстати, тогда же нами была выработана гениальная схема просмотра любимых кинофильмов несколько раз подряд без унизительной для юного интеллигента повторной оплаты. Мы просто втихаря оставались в полутёмном зале, прячась между рядами или под сидениями, и когда подозревающие всех тётки-билетёрши запускали новую партию «киноманов», мы бестелесными тенями присоединялись к следующему волшебному сеансу. И так раза по два или по три. И мне ни капельки не стыдно.

И в мельчайших деталях я помню, как интересно было в Миркином доме. Например, их славного песика Тёмку, что чуть слышно и уютно цокал по паркету, а придурки-соседи снизу постоянно жаловались на «жуткий лязг когтей животного». «Шерстяного пёську» иногда «планово» мыли в ванной, и Мира́сь, зарываясь носом в его чёрную шкурку, всегда умилялся: «Мыльцем пахнет…».

Моя соседка по этажу, замечательная тетушка Галя традиционно засылала меня сдать её накопленную за месяц стеклотару (муж её «приличнейше» выпивал) и всегда оставляла мне горсть серебряной мелочи, ласково поглаживая по рыжей моей голове. И вот тогда мы с моим Миркой наперегонки бежали на угол покупать эти кошмарные, а тогда сказочные для нас беляши, и если они оказывались на высоте, «авторитетный» Мирась неизменно важно и с видом знатока-кулинара изрекал: «Хороший беляшик, без вымя!».

Разумеется, все его шальные рубли-копеечки тут же шли на то или иное общее «благое дело».

Мы жили, в общем-то, в квартирах-близнецах, только я на два этажа выше. Но кое-какая разница всё же имелась. Родители Мирася являлись счастливыми обладателями роскошной Большой Советской Энциклопедии, полного собрания Конан Дойла и прочих чудес, которые я благоговейно листал каждый раз, бывая у него в гостях. В доме было фортепиано, дети играли на инструментах, недурно рисовали, и это было необычно. Я лишь слегка бряцал на «ненастраиваемой» гитарке, оставшейся от деда Степана, пиликал на его же аккордеоне марки «Вельмайстер» «Тирольский вальс», да прочёл раз по восемь «Петра Первого» Алексея Толстого и «Три мушкетера» Дюма – «обязательные книги» в каждом советском доме.

Сейчас я, конечно же, понимаю, что была это обыкновенная хорошая еврейская семья, где учить детей музыке, языкам и приличной литературе было делом нормальным.

Этот самый пресловутый «еврейский вопрос» я не просекал совершенно класса до девятого, лишь смутно что-то отмечая в столетиями осаждаемой «антисемитизмом» родовой памяти. Единственный только раз Мирка как-то робко сообщил мне, что, мол, в семье их всё вовсе непросто, и дедушка у них… еврей. На что я растерянно пробормотал какую-то детскую невероятную чушь, вроде «ну, дедушка – это же не считается», даже тогда смущённо ощутив, какой же бред я сморозил.

Тем более что, я абсолютно не понимал тогда, в чём же проблема, если кто-то там «хохол», «еврей» иль «татарин», ну разве что цыганки пугали меня своим антисоциальным пёстрым обликом и крикливым вызывающим поведением.

Честно говоря, единственный и неповторимый друг моего непростого детства Мирась – есть лучшее доказательство отвратительности такой зловонной штуки, как «антисемитство». Услышал я как-то в метро эдакое корявое словечко.

Кстати, презабавнейший случай на эту щекотливую, но «вечную» тему произошёл со мной в так называемом незабываемом «Лагере труда и отдыха» в классе восьмом или девятом.

Тогдашняя наша классная – Эра Моисеевна Кирзон, национальность её озвучивать, думаю, глупо, торчала почему-то денно и нощно в нашем домике-бараке, где обретались исключительно юноши. На мой непросвещенный взгляд, охранять честь и непорочность развесёлых наших девчонок было бы куда разумнее.

Она была превосходным преподавателем биологии, замечательно рисовала нам разноцветные потроха различных обитателей планеты, причём левой рукой, хотя энергичные замечания в наших дневниках исполняла строго правой.

Так вот, ведя с нами умиротворённые беседы по различным «политкорректным вопросам», один из вредных ученичков неожиданно и подловато задал ей такой вот вопросец: «Эра Моисеевна, скажите, а кто такие семиты?». К этому моменту туманное осознание, что есть какие-то вот не такие «специальные» люди, уже наклёвывалось в детских головенках, и мы затаив от ужаса дыхание, ждали возмущённого разгрома неделикатного невежи. «Я сейчас отвечу на твой вопрос» – по виду спокойно ответствовала суровая наша Эра, и неспешно закончила свою, начатую было тему. Но на деле, конечно же, она дала себе некий тайм-аут на обдумывание более чем компетентного ответа: «Ну а теперь по поводу твоего интереса: семиты… Это жители Северной Африки!».

Вы только представьте, насколько неловкая эта была тема, что наша весьма смелая, а и порой бесцеремонная Эрушка была вынуждена дать такой глупейший ответ. (Хотя формально она почти не слукавила – действительно, учёными предполагается, что предки протосемитского языка «протопали» в Переднюю Азию именно из Африки). Она могла запросто взять любого здоровенного хама за ухо и выставить вон из класса, никто и никогда не смел ей перечить, ни из учителей, ни тем более из шелупони-ученичков. А тут так нелепо уйти и трогательно спасовать от простой, но, видимо, настолько уж «запретной» темы.

В школьные годы я с любопытством думал, ну надо же, какие же у людей случаются странные имена, наверное, так непросто жить с такой витиеватой и нестандартной фамилией, и как она, вообще, такая вот могла появиться на свет: Эра Моисеевна Кирзон, Лилия Ильинична Сегалович, Наум Израилевич Цейтлин – все наши почтенные преподаватели.

Между прочим, фронтовик и умница Наум Израилевич почему-то всегда ценил мои несуществующие (на мой убеждённейший взгляд) математические способности. И всегда, встречая меня уже студентом Универа, обязательно говаривал с уважением: «Ну, Игорёк, я даже не спрашиваю, как у тебя дела в этом вашем институте, я просто-таки уверен – всё в высшей степени блестяще!». Спасибо Вам, милый Наум Израилевич, но мне всегда так неловко было принимать эти Ваши лестные комплименты – я был на самом деле совершеннейший оболдуй…

В праздных разговорах с моими приятелями, евреями по происхождению, я намеренно не ухожу от этой «деликатнейшей темы», и на меня даже иногда обижаются, а бывает и наоборот, слышу я изумлённое: «Чувак, я хочу с тобой выпить и поговорить…».

Это неожиданное предложение излить измученную душу я получил от наполовину хохла, наполовину «жителя Северной Африки» Лёши – бухгалтера одной из моих нелепейших «промежуточных» контор. Он как-то бодренько прошёлся по темочке «все люди братья», на что же я в своей «аля Максим Горький» суровой манере заметил: «Лёш, ну ты что, сам, что ли не понимаешь, что отношения эти «братские» очень и очень даже непростые…». Тут-то он и поражённо присел, не предполагая, что на эту «тематику», которая «двести лет вместе», можно запросто и честно пообщаться.

Братцы, не нужно прятаться от «еврейского вопроса», ну правда! Конечно, я так изумительно толерантен, возможно, лишь потому, что прадеда моего звали Яков, но…

Но если серьёзно, давайте всё же лучше мы поговорим, озвучим все эти нелепые взаимные претензии, и может быть всё-таки поймём друг друга, как понимали хотя бы в детстве…