Текст книги "Таврический сад"

Автор книги: Игорь Ефимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

ФОКУСЫ, В ПИСЬМА И СИЛИКАТЫ

В антракте Сенька и Глеб купили стаканчик мороженого и по очереди ковыряли в нем деревянными палочками, долго высматривая, откуда вкуснее ковырнуть. Рядом с Сенькой сидел человек с газетами в карманах пальто. Он быстро читал их, оттягивая пальцами щеку, и косился на мороженое, – видно, ему тоже захотелось. Щеку он мог оттянуть так далеко, что Глебу иногда делалось страшно и он отворачивался, а Сенька даже не вытерпел и тихо попросил:

– Дядя, не нужно больше.

– А? – сказал человек. – Ладно, больше не буду.

Во втором отделении были одни фокусы – выступал знаменитый иллюзионист. Он вышел на середину, взмахнул на три стороны руками, а за ним в свете прожекторов появился небольшой слон с холодильником на спине. К слону приставили лесенку, и по ней из холодильника вышли на арену восемь карликов, пять обезьянок, два зайца, петух, кошка и собака и три женщины – две очень красивые, а одна не очень. Все захлопали, и Сенька тоже, а человек с газетами заглянул ему в лицо и удивленно пожал плечами. И дальше, какой бы номер ни показывали, он все откидывался, закрывая глаза рукой, и бормотал про себя:

– Что он там делает, что он делает! Нет, это невозможно, я этого не вынесу.

Наверно, он очень хорошо видел, как делаются все эти фокусы, и не мог понять, что другим ничего не заметно, – ужасно переживал и со страхом заглядывал в лица, будто ждал, что вот-вот все тоже увидят и возмутятся.

– Дядя, – сказал Сенька, – что вы за меня хватаетесь? Вы лучше не хватайтесь, а расскажите, как он делает.

– Да неужели ты не видишь?! Ну, смотри на его ногу, видишь, как он ее держит. А теперь – раз! – видал? Ну что, понял теперь?

– Нет, – сказал Сенька.

– Как же ты смотришь? Неужели никто ничего не видит!.. Вот он показывает целое стекло, а сейчас раз – и задвинет. Ну, теперь-то понял?

– Нет, все равно не понял, – сказал Сенька.

И никто кругом не понял, – всем было очень интересно. Глеб даже слышал, как один мальчик, уже выходя из цирка, сказал:

– Мама, как хорошо, что я родился.

Институтский коридор был увешан сатирическими газетами. На одной были нарисованы колхозники, которые рядами маршировали за плакатом с надписью: «Поможем студентам сдать экзамены» Дина Борисовна прошла мимо газет, поглядывая на ходу, нет ли чего-нибудь новенького, и спустилась по лестнице к дверям «Лаборатории силикатов». За этими дверями стояло множество специальных шкафов, похожих на буфеты, а около одного из них сидел бородатый студент и сильно растирал в каменной ступке, наверно, эти самые силикаты.

– Ну что? – спросил он, подвигая Дине Борисовне стул и чему-то смеясь. – Поверила теперь?

– А я это и раньше знала, – ответила Дина Борисовна. – Но все равно я не отступлюсь. Тебе еще долго здесь сидеть?

– Минут сорок. Подожди меня, я тебе еще взрывчатки изготовлю.

– Нет, это теперь запрещено. Лучше придумай мне хорошее мероприятие. Вот я вчера ездила с ними на лыжах, и то ничего не вышло.

– Почему? Ты ведь так здорово ходишь.

– Просто не могу понять, за что я зацепилась. Там был совсем ровный спуск и вдруг – раз! – и полетела.

– Сломала лыжи?

– Вдребезги! На мелкие кусочки.

– Да, это ты напрасно. Лучше бы ты сломала ногу.

– Вот еще! Зачем? Я не хочу.

– Это бы их сплотило. Они бы сделали тебе лубок, отнесли бы на станцию, – в общем, спасли бы тебя. Знаешь, как им нравится спасать.

– Перестань. Ты всегда смеешься. Даже когда мне плохо, ты все равно смеешься.

– А что я могу сделать? Или хочешь, возьму их с собой в подводную экспедицию? На Чудское озеро, с аквалангами.

– Это еще когда будет. И потом, лучше такое мероприятие, чтобы с пользой. Для школы, например, или металлолом.

– Так я же и говорю. Соберем на дне доспехи псов-рыцарей и сдадим – пускай из них сделают трактор. Говорят, эти доспехи делали из очень прочной стали, получится замечательный пес-трактор.

– Ты опять, – сказала Дина Борисовна, но не смогла удержаться и тоже засмеялась. – Нет, вот ты не веришь, а я обязательно что-нибудь придумаю.

Пистолет стрелял очень сильно, но пуля была привязана веревочкой.

– Ну что, покупать? – спросил Сенька.

– Конечно, покупай, – сказал Глеб. – Что же, ты зря копил столько времени.

– Дуло у него вроде кривое, – сказал Сенька. – Ну, да ладно уж.

Он пересчитал на ладони деньги, купил пистолет и первым делом перерезал веревочку.

– Буду развивать меткость. Разовью немножко и пойду в стрелковый кружок. Хорошо! Вон видишь – кошка, хочешь, попаду?

– Нет, в кошку не надо.

– А она вредная, заразу разносит.

– Что ж, если ты в нее попадешь, она, что ли, перестанет разносить?

– Ну, тогда в дерево.

Они вошли в садик. Сенька выстрелил в дерево, но не попал, и пуля улетела далеко в сторону детской площадки. Сенька нашел пулю и крикнул:

– Это потому что в дерево! А в Женьку Карташова я бы точно попал, хоть с десяти шагов. Он же толстый.

– Ладно-ладно, – сказал Глеб, – еще научишься. А в самбо не записался?

– Записался.

– Ну все тогда. Пошли домой.

Дома папа сидел без пиджака и объяснял маме, как нужно чинить телевизор. Мама смеялась и делала вид, что ничего не понимает, – видимо, ей хотелось, чтобы по-прежнему чинил папа.

– Опоздали, – сказала она, взглянув на часы. – Будете теперь разогревать сами. И посуду мыть тоже, – мы с папой заняты.

– Глеб, – крикнул папа, – там тебе письмо! Возьми у меня на газетах.

«От Семеновой, – сразу подумал Глеб. – Ну вот, опять. И чего она ко мне привязалась? Даже подумать ни о чем нельзя – обязательно она влезет. Будто мне не от кого писем получать».

Адрес на конверте был правильный, но само письмо оказалось написанным по-английски. Это уж было совсем непонятно. Никогда у Глеба не было знакомых из Англии. Он хотел показать письмо отцу, но подумал: «А вдруг и вправду от Семеновой?» – и остановился. Сам он учил в школе немецкий и по-английски знал только «хау ду ю ду» и еще слово «реасе», которое они однажды рисовали на праздничном плакате.

«Вот это влип так влип, – подумал Глеб. – Что же теперь делать?»

– Давай я буду греть суп, а ты второе, – сказал Сенька.

– Да ну тебя, отстань ты со своим супом. Не видишь, что ли, – я письмо читаю.

– Да, ты хитрый, – сказал Сенька. – Всегда ты вывернешься. Или письмо получишь, или еще что…

И ушел греть один.

КИНО

Кино! На улице снимают кино.

Прохожие жмутся друг к другу, вертят головами. Где? Да где же? И вот у стены видят юпитера и аппараты, огороженные веревкой, – это там снимают кино. А про что это? О чем этот фильм? Да что же там происходит? Нет, никто еще не знает. Все теснятся поближе к середине – оттуда видна витрина магазина, разбитая и заложенная мешками с песком, а рядом ходят люди в темных очках и негромко приказывают. Вот, значит, как снимают кино.

Потом еще выходят солдаты. Это какие-то странные солдаты, в невиданных шинелях; умело перепачканные и запыленные, они выстраиваются в ряды, и девушка с цветами идет мимо них и каждому дает по цветку. Она раздает цветы и красиво задерживается около каждого, но люди в темных очках вертят головами и недовольно говорят что-то, и вот она уже возвращается обратно и отнимает у солдат цветы, – ничего не поделаешь, снимают кино.

А люди всё жмутся и ждут чего-то, и мальчишки шныряют между ними и рвутся за веревку, но их не пускают, ведь это нешуточное дело – снимают кино.

Кругом начинается весна, ярко светит солнце; и машины с трудом проезжают в толпе, шоферы выглядывают из кабин, пассажиры толпятся у окон, и Дина Борисовна тоже, и два троллейбуса зацепились зеркалами, а один стукнулся о киоск с мороженым – снимают кино!

– Борьба народов Африки за свою свободу разгорается все сильнее и сильнее, – сказал Басманцев. – Я думаю, что в будущем году они уже победят всех колонизаторов.

Он делал доклад о международном положении.

– Мало ли что ты думаешь! – крикнул Толян. – А ты скажи почему.

– Потому что они борются за свободу. Те, которые за свободу, всегда побеждают.

– И еще почему, – сказал Дергачев. – Потому что неграм лучше воевать, чем белым. Они черные, и в них трудно целиться – не видно мушки.

В это время вошла Дина Борисовна. Она была чем-то очень взволнована и все поглаживала и поправляла кожаный футляр с застежками, который висел у нее на плече.

– Ребята, – радостно сказала она. – Смотрите, что я достала. Мы будем снимать кино, вот!

И она открыла футляр.

Те, кто сидел на передних партах, начали вытягивать шеи, а задние вообще вскочили, бросились вперед – и вышла настоящая свалка.

– Какое кино?

– А мы не умеем.

– Давайте комедию!

– Комедию!

– С Чарли Чаплиным.

– А кто будет снимать?

– Можно, я!

– Почему это ты?

– А кто же? Ты, что ли?

– Дина Борисовна, какой будет фильм – иностранный или как?

– Давайте иностранный!

– Нет, лучше балет на льду.

– Какой же может быть иностранный! – воскликнула Дина Борисовна. – Где мы возьмем иную страну. Вы уж скажете так скажете. Разве мы сами иностранные?

– Мы исторические, – сказал Косминский.

Ребята вернулись за свои парты, но некоторые все же успели поругаться.

– Главное, чтобы все-все приняли участие, – сказала Дина Борисовна, – и я тоже. Одни будут режиссерами, а другие операторами, актерами, кто-нибудь сделает костюмы – каждому найдется работа по душе. Поднимите руки, кто хочет быть актерами.

Актерами не хотел быть никто.

– Ну уж этому я не верю, – удивилась Дина Борисовна. – Да я сама всю жизнь хотела сниматься. Все хотят, а вы нет? Ну, а кто будет режиссером?

И режиссером тоже никто не хотел. Все не отрываясь смотрели на небольшой с черной, как у пистолета, рукояткой киноаппарат, который сверкал из футляра кнопками и линзами, – все хотели снимать.

– Но это же невозможно. Нельзя сделать фильм с одними только операторами. Что у нас может получиться, если все будут только снимать!

– А почему все? – закричал Басманцев. – Конечно, всем нельзя. Есть, которые и фотографировать не умеют. У меня, например, есть фотоаппарат, – значит, мне можно.

– У кого еще есть аппараты?

– У меня! – хором крикнули Глеб и Косминский.

– У меня даже с собой, – сказал Косминский, открывая портфель. – Я как раз сегодня подумал: вдруг мне захочется поснимать.

– Мало ли что тебе захочется – сказал Дергачев. – Мало ли что у вас есть. Мы все хотим снимать.

– Да-да, мы все!

– Мы научимся!

– Пусть они не воображают.

– Дина Борисовна, давайте все!

– Хорошо, – сказала Дина Борисовна, поднимая руку. – Давайте все. Мы сделаем вот что. Пусть каждый снимает маленький кусочек. Что-нибудь такое, что ему самому понравится в нашем городе или дома – где угодно. А потом мы подумаем, как их всех склеить, чтобы получился фильм. Тут главное, чтобы каждый снял что-нибудь любимое, – тогда все получится хорошо.

– Чур, я первая! – крикнула Сумкина. – Я сниму нашего Тобика – он мне очень нравится.

– А я – салют.

– Мотокросс!

– Футбол!

«Ну уж нет, – подумал Глеб. – Только не Семенову».

– А можно, у нас дома новый приемник – очень красивый?

– Лучше телевизор, если что-нибудь интересное.

– Только не торопитесь, – сказала Дина Борисовна. – У вас еще будет время подумать. Нужно выбрать самое лучшее, – ведь один только раз. Поняли?

– Поняли, – хором ответили ребята.

– А теперь слушайте внимательно, – я буду объяснять, как нужно обращаться с аппаратом.

Вечером в спортзале занимались гимнасты. Несколько жильцов из дома напротив сидели у своих окон и с удовольствием смотрели через улицу на ребят, как они прыгают и раскачиваются на кольцах, будто это были какие-нибудь настоящие соревнования на первенство города или вообще футбол. После гимнастов должны были заниматься фехтовальщики; они уже толпились в дверях и в нетерпении позвякивали рапирами, а жильцы в доме напротив оглядывались и подзывали других, – очевидно, говорили, что сейчас будет еще интереснее.

– Ну, ребята, на сегодня все. Построились, – скомандовал тренер. – В раздевалку шагом марш!

В раздевалке Басманцев сказал:

– Я уже точно решил – буду снимать прыжки через коня. Это лучше всего. Вот только не знаю еще, какие лучше – с трамплином или без трамплина. Хорошо бы и то и другое.

– А я папу, – сказал Косминский. – Мой папа пианист. Он мне больше всех нравится.

– Подумаешь, пианист. Кому они только нужны, эти пианисты.

– Да, а зато знаешь, какие у него пальцы? Таких ни у кого нет. Он может одной рукой унести сразу пять бутылок лимонада – в каждом пальце по бутылке, вот как.

– А английский язык он знает? – спросил Глеб.

– Наверно, знает. А что?

– Да нет, так просто.

– И зачем только чинят ботинки, – сказал Басманцев, обуваясь. – Вот ходил я в них, все было нормально, а теперь зачем-то починили, и я с непривычки так спотыкаюсь – весь город расковырял.

Они кончили одеваться и вышли на улицу. Идти им нужно было всем троим в разные стороны, но после тренировки так хорошо гудело в руках и ногах, так ярко и по-новому виделась знакомая улица, с высокими, освещенными по пояс домами, и так не хотелось, чтобы все это кончилось, что Глеб взмахнул чемоданом и спросил:

– Пошли, что ли?

– Пошли, конечно, пошли.

И они вместе пошли туда, где никто из них не жил и где вообще никто жить не мог, потому что там был городской парк и в нем такие голубенькие киоски, а в киосках продавался лимонад.

– Знаешь, Глеб, – сказал Косминский, тряся бутылку, чтобы она посильнее шипела, – твоего Сеньку сегодня побили. То есть не побили, но, в общем, он там дрался – я видел.

– Это, наверно, с Женькой Карташовым. Как же его побили? Он ведь специально в самбо занимался, приемчики учил.

– Да, сначала он пытался приемчиком, но тот Карташов, видно, здорово трусил и все вырывался. Он так сильно вырывался, что твой Сенька вдруг упал. Тут уж они и подрались просто так, без приемчиков – не понять даже, кто победил.

– Не доучился, значит, – сказал Глеб.

– Да бросьте вы об этой ерунде, – сказал Басманцев. – Давайте лучше о деле – кто сегодня снимал?

– Сегодня Сумкина, – сказал Глеб. – Я ей помогал. Она хотела снять Тобика, как он служит и все такое, но тут пришла ее мама и говорит: «Ах, вы уже снимаете! Подождите немного, я переоденусь. И что ж ты меня не предупредила, – я бы зашла в парикмахерскую». Сумкина растерялась и говорит: «Почему ты так рано? У тебя же собрание». А та говорит: «Отменили собрание» – и пришлось ее снимать, а не Тобика.

– Да, родители всегда влезут, – сказал Басманцев. – Мои даже сначала не верили, что нам дают киноаппарат; говорят, будто мне никто не доверит. Зато, когда увидели, начали так уважать, расспрашивают обо всем; отец даже сказал, что возьмет на охоту. «Теперь, – говорит, – вижу, что тебе можно поручать серьезное дело». Наконец-то до него дошло.

– А Свиристелкин опять хвалился, что всех насмешит. «Такую, – говорит, – шутку снял, все упадут со стульев».

– Ладно, в субботу увидим, что он там снял.

– Да, в субботу интересно будет. Значит, в пять часов.

– Точно в пять.

– Ну, пока.

НЕВОЗМОЖНО ПЕРЕВЕСТИ

– Сенька, ты чего? – спросил Глеб.

– Чего?

– Стоишь тут, высматриваешь. Кого ты высматриваешь?

– А что, нельзя, что ли?

– Да ты уже третий день в окно смотришь. Думаешь, я не вижу?

– Ну и видь себе на здоровье.

– Ты что, с Женькой дрался?

– А ты откуда знаешь?

– Я знаю. Что же ты приемчиком его не взял? Не доучился, что ли? Надо было как следует выучить, походить еще месяца два, а так быстро, конечно, не научишься.

– Да я хотел подольше походить, а потом мне без него как-то скучно стало, и я решил поскорее. Не утерпел.

– Вот видишь. Ты походи еще, научись как следует. Или хочешь, я ему сам надаю?

– Нет, я больше не хочу с ним драться. Я теперь мириться хочу. Знаешь, как без него скучно.

– Ну так помирись, чего же ты?

– А я не умею. Ты не знаешь, нет такого кружка, где учат мириться?

– Какой еще кружок. Помирись, и все тут.

– А как? Вот смотри, я ему записку написал. Глеб взял записку и прочел:

«Женька, если ты будешь дразнится, я тебе еще не так дам».

– Ну что, по-моему, все правильно. Только «дразниться» с мягким знаком.

– Да, правильно. А ты посмотри ответ. На обороте было написано:

«Я тебе сам дам».

– Видал, – сказал Сенька. – Вот и мирись с такими.

Зенуков, Басманцев и Косминский назывались директорами картины и в пять часов должны были собраться в школьной фотолаборатории, чтобы проявлять первые пленки.

Глеб пришел в школу раньше всех. Была вторая смена, шел урок, и по тихому коридору две девочки несли в кабинет физики ведро снега. Было совершенно непонятно, где они могли его накопать, если на улице уже настоящая весна.

Дина Борисовна вошла сразу же вслед за Глебом и сказала:

– Здравствуй, Глеб. Какой-то ты сегодня высокий.

– Да нет, это еще что, – скромно ответил Глеб. – Вот вчера я был, так это да. Дина Борисовна, а вы знаете английский язык?

– Не очень хорошо, но читать могу. А что?

– Да нет, это я так.

– Нет, ты не думай, – сказала Дина Борисовна, будто оправдываясь. – Я и писать умею, только не очень быстро и с ошибками.

– Да что вы, я понимаю.

Когда пришли остальные, Дина Борисовна начала показывать, как нужно готовить проявители, как вставлять пленку в бачок и потом вынимать, чтобы не повредить эмульсию.

Ребята изо всех сил старались ничего не упустить и не испортить, потому что это даже невозможно было себе представить – кто-то мучился, думал несколько дней, что ему больше всего нравится, наконец придумал, снял, и вдруг – раз! – они испортят, и весь труд пропадет даром. Глебу нужно было приготовить 500 кубических сантиметров воды, и он то отливал, то доливал, то ему казалось, что мензурка стоит криво, то вода была не очень чистая; и все его ждали, пока, наконец, Дина Борисовна не сказала, что такая точность здесь, наверно, не нужна.

Когда зарядили первый бачок и зажгли свет, вдруг пришел Сергияковлич.

– Слышал, слышал, – сказал он Дине Борисовне. – Это вы очень интересно придумали – кино! Молодцом. А о чем будет фильм, уже решили?

– Это пока секрет, – ответила Дина Борисовна. – Мы закончим к празднику и тогда покажем.

– Ну, раз секрет, тогда молчу. Но все равно, очень рад за вас. Я уверен, что у вас все получится. А это что, помощники?

– Да, дирекция.

– Ну давайте, дирекция, работайте как следует, чтоб мне на вас не жаловались. А не то смотрите у меня.

Как только он ушел, Глеб вылил воду из мензурки и отошел к окну. Косминский немного подумал и ушел за ним.

– Вы чего? – спросила Дина Борисовна.

– Так. Расхотелось чего-то, – ответил Глеб.

– Нам и так интересно, правда, Глеб, – сказал Косминский, – а он грозится. Будто нас заставляют, а мы не хотим.

– Да это он совсем не вам сказал. Это он обо мне так заботится, хочет мне помочь. По-моему, он очень внимательный.

– Да, об отстающих он всегда заботится. Если у кого двойка или с поведением плохо, или задавили, он всегда и поговорит, и про домашние условия расспросит, а так…

– Ну ладно вам, – сказал Басманцев. – Подумаешь, какие чувствительные. Идите лучше смотреть, как получилось, – пора вынимать.

Первые пленки вышли отлично. Кадрики были очень маленькие, и еще невозможно было понять, что на них снято, но, все равно Дина Борисовна сказала, что хорошо и съемка «качественная». Когда расходились домой, Глеб вдруг оставил ребят и побежал за Диной Борисовной.

– Дина Борисовна, – сказал он, догоняя и протягивая ей конверт, – переведите мне, пожалуйста, письмо.

– Так вот в чем дело. Вот зачем ты спрашивал. Ну хорошо, только давай где-нибудь сядем.

Рядом как раз была зубоврачебная поликлиника, и они вошли туда и сели в кресла для ожидающих. Дина Борисовна, быстро двигая взад-вперед ресницами, пробежала первые строчки, потом отвернулась от Глеба и продолжала читать так, чтобы он не видел ее лица. Глеб сидел тихо, зажав руки между колен, и ему было страшно, будто он и в самом деле пришел к зубному врачу. Дина Борисовна, видимо, уже кончила читать, но все сидела и о чем-то думала. Наконец она обернулась и сказала:

– Знаешь, Глеб, я не буду переводить тебе это письмо. Сейчас мне трудно объяснить почему, но позже ты сам поймешь, что лучше прочесть его самому – иначе все пропадет. Одно могу тебе сказать: это очень хорошее письмо. Стоит выучить английский язык, только чтобы прочесть его. Я тебе даже завидую, понимаешь?

– Понимаю, – сказал Глеб, хотя ничего не понимал и только чувствовал, что все ужасно хорошо и интересно.

– Понимаю! – крикнул он еще раз, уже в дверях. – Конечно, я его выучу, этот английский, вот увидите!

ДОЖДЬ

В воскресенье договорились двумя классами идти в музей, а Глеб опоздал. Он не проспал, и ничего не случилось с ним такого, что могло бы ему помешать, и все равно он опоздал. Сначала времени было очень много – целый час, потом опять много – сорок минут, а потом оно вдруг начало быстро-быстро куда-то исчезать; его еле хватило, чтобы начистить ботинки; и когда Глеб выбежал из дому, уже оставалось только десять минут; а когда садился в троллейбус, время кончилось и ребята вслед за Диной Борисовной пошли по залам музея.

В музее над кассами прямо из стены выглядывали бородатые головы с пустыми глазами. Глеб купил себе самый дешевый билет – для учащихся, солдат и пенсионеров, обернулся и вдруг слева, около квадратной колонны увидел Семенову. Да нет, это действительно была Семенова.

– Здравствуй, – сказал Глеб. – Ты что здесь? А остальные?

– Они уже ушли, – сказала Семенова.

– А ты почему не пошла?

– А я тут забыла одну вещь… в пальто. У меня в пальто путеводитель.

– Путеводитель? Хочешь, я его достану? Давай сюда номерок.

– Нет, подожди… В пальто его, кажется, нет. Наверно, я его оставила дома.

– Ну все равно, идем без путеводителя. Может, мы их еще догоним.

Они поднялись по мраморной лестнице и вошли в большой зал, из которого во все стороны расходились экскурсии.

– Куда же теперь? – спросила Семенова. – Без путеводителя я не знаю.

– Пойдем просто так. Нужно туда, где картины. Я помню, Дина Борисовна говорила, что будем смотреть картины.

Но картины были всюду. На стенах и потолках, квадратные и круглые, маленькие и огромные, такие, которые даже трудно себе представить, как были написаны – или художник имел очень длинные кисти, или ему приходилось класть холст на пол и ходить по нему, постепенно закрашивая свои следы. У некоторых картин останавливались экскурсоводы и подробно объясняли толпящимся зрителям художественные достоинства и кого хотел разоблачить художник в своем произведении.

Глеб взял Семенову за руку и уверенно пошел по длинной галерее, будто он, наконец, вспомнил, куда нужно идти. В галерее стояли рыцарские доспехи, и под ними было написано, что все они из XIII века.

– Это когда Роджер Бэкон, – сказал Глеб. – Слыхала про Бэкона?

– Нет, не слыхала. Ты меня уже второй раз спрашиваешь, а я не виновата, если нам не рассказывали. Зато ты не знаешь, как зовут Гулливера.

– Так и зовут – Гулливер. Как же еще? В стране лилипутов.

– Эх ты, читал, а не знаешь. Это фамилия Гулливер, а зовут его Лемюэль. Все читали, а никто не помнит.

– Я давно читал, – сказал Глеб, но все равно ему стало стыдно, что он забыл.

Рядом с доспехами в специальных витринах под стеклом помещались старинные пистолеты, шляпы с перьями, а в одной даже лежал карандаш, весь изгрызенный великим полководцем. За рыцарями снова пошли картины, и около одной Семенова вдруг остановилась и положила руки себе на плечи – крест-накрест, словно ей стало холодно.

– Как мне нравится! – сказала она.

На картине была нарисована очень плохая погода, а снизу на табличке написано «Дожди» и еще ниже что-то не по-русски.

– А это что? – спросил Глеб.

– Это то же самое – дожди, только по-английски.

– А ты знаешь английский?

Глеб спросил и тут же сам испугался – вдруг она скажет, что знает, и тогда нужно будет спрашивать уже и дальше – про письмо и про все остальное, про что и думать-то не получалось, не то что сказать словами.

– Нет, – сказала Семенова и ужасно покраснела. – Это я так просто догадалась. Может, это совсем другое.

– Ясное дело, откуда же тебе знать, – сказал Глеб и тоже покраснел. – Мы же учим немецкий.

Дальше они пошли молча и теперь уже часто останавливались у картин, которые им нравились. Больше всего они простояли у картины с японцем. Она была просто невероятно до чего красива, хотя ничего особенного там не происходило – просто сидит японец и думает свои японские мысли.

– Все-таки жалко, что мы не нашли остальных, – сказал Глеб, когда они выходили из музея. – Дина Борисовна бы нам все рассказала. Знаешь, как она рассказывает. Она ужасно переживает за всех людей, даже за тех, которых не знает, даже из тринадцатого века. Ее очень интересно слушать – сам начинаешь за все переживать.

– Да, – сказала Семенова, – и у нас сосед такой же. Пирогов. Он вчера читал какую-то книгу и все вскрикивал. Я посмотрела – там про туземцев на острове Пасхи. Ведь он уже старый и никогда на этот остров не поедет – какое ему дело, а вот читает и вскрикивает. Его тоже интересно слушать.

– Да, бывают такие.

Они стояли на верхних ступеньках и щурились, привыкая к солнцу на улице.

Внизу гулял детский сад.

Напротив, рядом с магазином, продавали капусту, такую фиолетовую, будто она плавала в чернилах. Потом из подворотни выехал грузовик и понесся по улице, а проволочные ящики для бутылок бились в его кузове и звенели хуже будильников. Когда он проехал, стало слышно, что в небе гудит самолет, и дети внизу задрали головы и так, глядя в небо, побрели кто куда, волоча ноги и тыкаясь в прохожих.

– Ну что, – сказал Глеб. – Пора домой.

– Нет, – быстро сказала Семенова. – Видишь, сейчас будет дождь Надо его переждать.

– Откуда же дождь?

– Конечно, будет. Давай забежим в тир. Это совсем рядом, здесь за углом.

Они пришли в тир и выстрелили каждый по пять раз. Глеб целился очень долго, но попал только в самое легкое – в гуся. Зато Семенова попала все пять раз. Стреляла она здорово, – теперь понятно, почему ей понадобилось идти в тир.

– Ну все, – сказала она, выходя. – Теперь можно и домой.

– Нет, – сказал Глеб, – дождь ведь еще не прошел. Сейчас только начнется. Нужно где-нибудь спрятаться.

– А где?

– Давай в кино, в хронику. У меня еще есть рубль.

В хронике контролеры были отменены – стоял ящик для билетов, а рядом с ним сидела белая кошка с грязным носом и следила за входившими недоверчивыми глазами.

Когда Глеб и Семенова сели на свои места, свет уже начал гаснуть и последние зрители перебегали по проходу, пригнувшись, как разведчики.

– Семенова, – тихо спросил Глеб, – ты правда не знаешь английского?

– Немножко знаю, – прошептала Семенова.

– Я тогда тоже выучу, ладно?

– Ладно, – сказала Семенова.

Им вдруг стало очень весело. На экране еще не было ничего смешного, а они все равно смеялись и не могли удержаться. Даже когда показывали аварию самолета в Бразилии и наводнение в Голландии (вечно у них там что-нибудь случается), они все чему-то улыбались. Хорошо еще, что никто не заметил, а то бы начали говорить: какие бессердечные дети, и вот растишь их, растишь, а они все равно такие бессердечные. И, выходя на улицу, они так хохотали, что некоторые прохожие сворачивали и шли в кино – думали, что это показывают такую смешную хронику.

– Ну сейчас и польет! – сквозь смех сказал Глеб. – Ну и запустит.

– Ага, на меня уже капает. Где же мой новый зонтик?

– А вон стоит – видишь, под ним уже продают газировку.

– Ну да, это мой зонтик. Слышите, сейчас же отдайте! От смеха они не могли стоять и перебирали ногами на месте.

– Ну, бежим прятаться!

– Бежим!

И они побежали в библиотеку, посмотрели там новые книги и журналы; потом в пышечной пили чай с ватрушками; потом ходили по магазинам и делали друг другу дорогие подарки; потом шли домой через мост, и Семенова хотела смотреть на воду, а Глеб ей не давал, тогда она убежала на другую сторону, и так они шли, каждый глядя на свою воду, иногда переглядываясь и смеясь, и домой пришли уже в настоящей темноте, а дождя так и не было.