Текст книги "Море и плен (СИ)"

Автор книги: Игорь Луцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Реальный выигрыш наших бригад дал полную возможность генералу Волкову снестись с танковым батальоном, который как и мы, был долгое время в тылу врага и оперировал в степной части Крыма.

Командующий, заручившись согласием командира танкистов о совместном прорыве и пополнив бригады трофейной техникой, заверил личный состав наступавших, что теперь никто не сможет задержать его войска на дороге Бахчисарай-Севастололь.

Как видно не дремало и командование врага, зная о замыслах Волкова через своих лазутчиков, которое решило задержать с воздуха наши части и перерезать пути соединения с остатками Севастопольского гарнизона.

Враг бросил в район сражений несколько эскадрилий штурмовой авиации, которая на бреющем полете забросала взрывчатками продвигающиеся наши бригады, остановив в тоже время свои бегущие резервы, давая им возможность опомниться от внезапных атак русских.

Подоспевшие в это время неприятельские полки из Симферополя, пополнили потери своих резервных частей и начали не отходить, а перешли в контр-атаку.

Бои на этом участке стали особенно ожесточенные. Волковцы упорно стремились прорваться к крепости, немцы с остервенением задержали их, не считаясь с потерями. Центральная дорога сплошь была завалена трупами своих и чужих.

Все-же, не смотря на превосходство немецких сил, нашим частям удалось закрепиться по обеим сторонам лесоизвилистой дороги, так как сама местность Юго-

Западной стороны Бахчисарая не давала возможности неприятелю развернуться и довести свои атакующие действия до больших размеров.

Естественные рельефы каменистого грунта пустырей играют большую роль при наступлении и отступлении и только поэтому, хотя вражеская авиация и прорезала наши позиции беспрерывным огнем, инициатива боя оставалась на стороне русских.

Одна из трех наших бригад, дважды опрокидывала назад Koirrp-атакующих гитлеровцев, сосредоточившими все свое внимание на самом ценре дороги. Но враг пополняя все время свои таявшие силы новыми н свежими резервами, снова и снова шел в атаку.

Ряды бригад редели... Эта доблесть и мужество моряков и их презрение к смерти, образумили не один десяток эсэсовцев не встречаться ни с одним русским черноморцем.

Под прикрытием штурмовой авиации немцы теснили наш лобовой выступ. Началась рукопашная схватка на косогоре.

Шум моторов воздушных штурмовиков прекратился. Слышалось только прерывистое дыхание людей, предсмертные крики, стоны раненых, да возгласы: „Хай Гитлер!”. „Бей фашистов!”...

Как долго продолжалась эта схватка на косогоре я не помню, так как был ранен пулей в бедро к конту жен булыжниками взорвавшейся мины.

стыковые атаки, переходившие в рукопашную схватку под Бахчисараем, шли одна за другой.

Смерть, выбирая себе жатву, носилась над нами как угорелая, но меня щадила. Хотя пуля нанесла мне третье ранение, из строя я «е выбыл.

Стоны падающих, команда коловших, замораживали всякие чувства к болевшим ранам. В ушах стоял непрерывный шум и гул. Сознание то терялось, то вспыхивало с новой силой.

Наших Черноморцев настолько обуял боевой пыл, что с одним русским матросом не могли справиться несколько эсэсовцев.

Никогда не стирается из памяти фигура одного из многих наших богатырей – матроса Лесного.

Окруженный целой ватагой фашистов, Лесной стоял во весь свой высокий рост и разил врага то штыком, то прикладом. Крутом него уже валялись трупы не одного немца.

Устрашенный его видом, неприятель остановился. В это время залп врага свалил Лесного на землю, которую он защищал. Моряк был еще жив. Один из фашистов приблизившись к нему, ударил прикладом по голове.

Остальные фрицы набросились на безжизненное уже тело. Топтали его ногами, наступали на лицо и взмахами клинков рубили.... пока от Лесного ие осталась бесформенная груда кровавого мяса.

Таких героических поступков было множество и они служили примерами в последующие бои и страшно пугали врага, который приближаясь к матросам невольно приостанавливался.

Сопротивление кончается, но время дает выигрыш.

Для продолжения наступательных действий наших трех бригад, нужна была помощь крымских партизанских отрядов.

Их командиру Папанину срочно была послана эстафета, о присылке помощи.

Но ответ был получен – полный отказ. Идти к нам на помощь Папанин отказался, ссылаясь на запрет обкома партии.

Для тыловиков диверсионной службы, советский шлагбаум соединения с армией попавшей в окружение, был закрыт.

Чем мотивировался этот отказ, граничавшнн с прямым предательством своих же русских воинов, было неизвестно. Но факт оставался фактом. Остатки в живых Волковцев должны надеяться только на свои последние силы, которые были уже на исходе.

При наличии такой силы генералу Волкову трудно было совершить прорыв и снятие вражеских частей с осады города тем более, что пробираясь через множество препятствий, бригады его редели.

Поэтому атакующие с тыла войска Волкова не могли повернуть колесо вспять и заставить оккупантов отказаться от плана осады Севастополя, не считая ослабления некоторого их нажима на крепость.

Ш

Матросы, как и их собратья пехотинцы, в неравных боях совершенно выбились из сил и чаще начали поддаваться усталости.

По их изможденным лицам трудно было узнать даже близкому начальнику, что именно эти самые люди совсем недавно были жизнерадостными моряками.

Под ногами черноморцев Крымская земля стонала, ее поверхность полыхала ножарзми и воинам нельзя было найти место, чтобы хотя «а пару минут укрыть свою голову.

Гитлеровские резервы безостановочно контратаковали двигавшуюся вперед армию тыла. Но враг и сам нес настолько большие потери, что не решался наступать по ночам.

И только ночь приносила временную передышку. Ночная Крымская влага очищала воздух от ядовитого дыма взорвавшихся бомб и снарядов и от нестерпимого смрада разлагающихся трупов.

Солдаты жадно вдыхали свежий воздух, чтобы на завтра снова находиться в чаду и зловонии.

В последующие годы жизни мне не приходилось нигде больше встречать такие ночи, как только там, далеко, далеко на Юге России. Они только там такие бывают, которые своей живительной влагой даже раненому возвращали жизнь.

• •

•

Хотя руль управления войсками находился в надежных руках генерала Волкова, маневренность прорывавшихся частей из-за усталости, становилась все труднее и труднее.

Молодые матросы, подражая выносливости своих сотоварищей из старослужащих, тщетно старались усвоить всю тяжелость и сложность ведения огня при отходе на суше.

Будучи под прикрнтием левого крыла бригады я невольно вспоминал поучительное наставление своего непосредственного начальника:

„Хотя на суше все бывает простым и доступным, эта простота, требует глубокого понимания даже самых опытных полководцев”.

И действительно: командир, попадая под факты множества непредусмотренных задержек, которых на позиции немало и, которые штабу заблаговременно предусмотреть нельзя, сразу становится далеким от той цели, которая была поставлена ему начальством для немедленного выполнения.

Группа или даже целая армия в мирное время по планам штаба, в своей структуре проста, но штаб чаще всего не предусматривает, что на фронте, в боевое время, эту армию могут двигать мельчайшие винтики сложнейшей военной машины.

В современных войнах, даже в стенах штаба крупного масштаба, невозможно всего предугадать и если мы вернемся к дням прошедшей второй мировой войны, то увидим, что и тогда верховное командование страдало „болезнью” – непредусмотрительности фронтовых задержек на местах боевых действий и лишь только по-1)3

тому, что ни одна из воюющих частей не состояла и нс составляла из себя целого куска, а все было собрано из отдельных единнц-индквидуумов, разных родов оружия и разных национальностей.

Поэтому, нам участникам обороны Севастополя, больше чем кому либо другому становится понятным, что самый даровитый полководец прошлой России и тот не смог бы в условиях тех дней, под навесами крепости держать врага у ее подступов целых девять месяцев.

♦ •

•

Прикрывая отходящие части, неся большие потери мой отряд моряков настолько стал малочисленным, что командованию пришлось его подменить пятым батальоном. Последний, потеряв так-же не меньше третьей части своих штыков запросил себе смену, но заменить его было уже нечем и некем, поэтому его остаткам и пору чили нести охранение и задерживать вражеский нажим у самого аула Ьельбек.

На этом участке наши лобовые бригады понеся непоправимые потери, все же прорвали неприятельскую линию осажденной крепости и соединились с гарнизоном Севастополя.

Нескольким матросам осажденной со всех сторон крепости, каким то чудом удалось обнаружить и открыть скрытые штольни неприятеля и через них впустить подошедшие подразделения с Юга генерала Грекова.

Приморская армия составлявшая крепостной гарнизон, одновременно пополнилась значительными люд-сними силами генералов Волкова и Грекова, которые личной отвагой подняли в них боевой дух и вывели, как обещали, из окружения обратно в Севастополь.

Многое сделали на конечном рубеже Юга России эти два генерала. Они дважды попадали в окружение, дважды громили фашистов и дважды выводили свои войска из огневого капкана смерти.

Неприятель, как и в сорок первом году, был остановлен у самых ворот крепости, но и малочисленному осажденному гарнизону уже некуда было отходить. Впереди шумело бурное море. Позади – вражеская полу-подкова.

Обложив огненной завесой город, немецкое командование применило все имеющиеся у него огневые средства.

Фашистам уже был нужен не сам город. Они стремились захватить его живых обывателей, защитников в черных бушлатах....

Послушные слуги фюрера – Геринг и Манштейн осаждали крепость с воздуха и с суши, из самых больших калибров орудийных стволов.

Осаждающий враг бросил на городские руины не меньше как полмиллиона разрывных снарядов, не считая воздушных бомб.

И все-же, будучи скованными с трех сторон, черноморцы не уступали своих гнезд обороны.

Были моменты, когда матрос израсходовав последний патрон, подымался из своего укрытия и один врезался в окоп неприятеля.

Воюющие стороны были неравные, штурмующие дивизии врага пополнялись новыми силами и их превосходство сужало все оборонительные линии крепости.

Критическое положение гарнизона, на этот раз поправил, хотя временно, флот.

Несмотря на свою рассеянность, он отдельными единицами прорвался через вражеские минированные поля и у берегов Инкермана первыми своими орудийными залпами заставил Манштейна отвести ударные дивизии от стен оборонительных бастионов.

Немцы, минируя побережье Юга и район Иикерман-скнх вод. повидимому не предполагали, чтобы парализованные еще в начале оккупации полустрова русские эскадры, посмеют снова появиться под Севастополем. В этом они ошиблись.

Черноморские корабли и береговые батереи бастионов своим метким огнем, вынудили врага отказаться идти вперед на крепость, не закрепившись на своих исходных позициях.

Получив помощь с моря, гарнизон крепости тут же перегруппировался и снова был готовым встречать врага.

Русские ядра корабельных орудий и дальнобойной артиллерии, опрокинули все расчеты неприятельского командования и заставили его на некоторое время отказаться от контр-атак на Севастополь. Враг считал но просчитался. Он не смог Инкерман обойти.

Манштейн оттянул свои передовые части ко второму эшелону и в спешке накрывшего огня с кораблей, бросил много боеприпасов.

Положение гарнизона считавшееся почти безнадежным, теперь начинало снова выправляться.

Это была победа совместная – флота и наземных войск. Но она дорого обошлась и матросам и солдатам, защищавшим базу флота на Юге.

Инкерман, как таковой в последнюю войну, большой роли не играл и защита, как и нажим со стороны врага последнего, не были столь важными, как сама крепость Севастополя.

Этот древнейший крымский городок, по турецким сведениям, имел не менее трехтысячной давности.

Каждый уступ его скалистых стен, сотни и тысячи раз орошались человеческой кровью.

Древнейшие греческие поэты и географы с ужасом рассказывают в своих поэтических стихах о неприступных скалах Инкермана. с которых Скифы сбрасывали вниз головами пленных мореплавателей – греков.

Он в те времена ни кем не был покорен и как-то совсем случайно был взят только Диофантом, знаменитым полководцем того времени Митридата 4-го царя Пон-тийского.

* *

Защищая крепость, надеясь только на свои силы, Севастопольский гарнизон опасался одного: чтобы само

начальство в последнюю минуту нс сдрейфило, что позднее и случилось.

Немецким многочисленным дивизиям, при всей их технике, никогда не удалось бы отбросить в скалы Хер-соиеса войска обороны, если бы последние имели в своем распоряжении хотя бы одну эскадрилью самолетов.

Штурмующему врагу давала перевес над нами исключительно герингская авиация, которая беспрепятственно хозяйничала в воздухе. И только благодаря этому воздушному хозяину все попытки нашего командования – теснить врага от стен города – нс привели ни к чему.

Немцы укрывшись за крышей горных склонов от огня артиллерии, с помощью своей авиации задержались.

Мой отряд растрепанный боями, пополнился разношерстным составом. Матросов в нем осталось очень мало и он должен был влиться в минометный батальон, стоявший левее Малахова Кургана.

Разместившись на трех танкетках и одной бронемашине. вошедший в состав минометчиков, мой отряд тронулся на оборонительную линию, именовавшуюся условно – под номером 9.

Прислонившись к холодной броне машины я не верил, что враг сильнее нас, что он может сломать оборону города, но когда добрался до места назначения и разместил отряд по огневым точкам, мне стало ясно, что Севастополь, так или иначе, удержать сил не хватит, что целостной обороны, как и прежде нет и что. не смотря на задержку врага под городскими стенами, успехи всс-же на его стороне.

Тогда я ясно увидел нашу заброшенность, одиночество, в которое бросила нас всесильная Москва, отказав Севастополю в помощи не только живой силой, но и медикаментами, боеприпасами и продуктами, не говоря уже о самолетах.

Кремль сознательно отдавал и город н его гарнизон на гибель. Ведь каждому было ясно, что горсточка русских солдат, перед целыми вражескими полчищами, как бы вынослива не была, устоять не могла.

И даже партизанам Папанина было запрещено идти нам на помощь.

Мировая общественность уже знает о героике русских воинов защищавших от фашистов Сталинград. Одессу, Севастополь, иные города нашей родины, знает о Белгородском и ином окружении. Она восхищается мужеством наших воинов. Но историки еще не написали, какой ценой для русского народа давалась эта победа и сколько она взяла ненужных солдатских жертв, благодаря только бездушию и безалаберности в „стратегии” Верховного командования СССР.....

Неволя, в которой очутился снова Российский народ после войны, не стимулировала чудовищных потерь русских солдат, как и самой победы над врагом.

• *

Прикрываясь авиацией, вражеская артиллерия возобновила интенсивность своего огня и дала возможность дивизиям Эс-эс перейти к шту рму крепости.

Продолжавшийся десятичасовой бой у стен города всс-же не дал врагу того, что он ожидал.

Понеся большие потери, гитлеровцы прекратили наступление и инициативу штурма крепости передали своей авиации.

На рассвете следующего дня, для Севастополя настал „страшный суд”.

Воздушные хищники Гитлера с бреющего полета бросились на город, забросав буквально все точки обороны бомбами.

От этой бомбардировки с воздуха обороняющиеся понесли больше потерь, чем от обстрела артиллерии и другого оружия.

Воздушный враг заставил черноморцев отступить и навсегда отказаться от контр-атак.

Отход этот был последним и непоправимым для севастопольцев в 1942 г.

Что еще могли предприять черноморцы, если они уже знали, что оба их военноначадьника, генералы Волков и Греков, сражаясь до последних сил. пали смертью храбрых на поле брани?

Через два дня каждому стало ясно, что все идет к

краху.

В эти дни политруками начал распространяться среди солдат приказ генералиссимуса Сталина, гласивший:

„В плен никому не сдаваться, так как это считаю изменой социалистической родине и Советскому Правительству”.

Но самострелов не оказалось даже среди ярых сторонников коммунизма. Пример начал показывать бригадный комиссар А. Чирков. Видя и свою близкую гибель, этот комиссар заставлял солдат и матросов друг друга уничтожать, если не окажется последнего патрона для себя.

В принуждении защитников крепости к самоуничтожению, Чирков оказался не одинок, у него нашлись и здесь, на краю гибели сторонники, которые как и он, обезумевши перед страхом гитлеровского плена, призывали к самоубийству.

Один из таких политруков, каким то образом умудрился даже выпустить летучки, в которых сообщал, как он, будучи на Украинском фронте видел, когда один из гвардейцев, в самый критический момент выкопал окопчик, лег в него и сорвав с гранаты кольцо, подорвался вместе с группой красноармейцев, но нс отдался живьем неприятелю.

Более трезвые солдаты не верили в эту летучку и доказывали колеблющимся, что такая смерть не образец героизма, что такую смерть над собой могут учинять только фанатики-коммунисты, которые в одинаковой степени боятся и Гитлера и своего „вождя”.

И если такой гвардеец и был на самом деле, то пропаганда политкомнссаров для него оказалась сильнее его совести.

При обороне Севастополя не мало погибло солдат н матросов, но ни один из них не походил на комсомоль-ца-гвардейца. Они умирали за родину, но не за Сталина.

Призывы политруков заставили и меня глубоко -призадуматься. Что выбрать – плен, страданье в плену фашистов или смерть от своей руки.

I

Ведь кончать самоубийством, нн родина, ни мой народ меня не призывал. Родина призывала защищать ее. Только защищать. А когда не стало средств и сил это делать... зачем же умирать? За кого? За Сталина?.. Ведь только он один, да его приспешники требуют нашего самоубийства.

Кто-же должен тогда попасть в плен?.. Слабые духом, не решившиеся пускать последнюю пулю в себя... Нет, гвардейцу* надо было добывать себе волю не послушанием приказу, а своей силой, волей, в равной степени как у гитлеровцев так – и у диктатуры Сталина... И мне, как командиру позорно перед своими подчиненными следовать примеру гвардейца...

Убедив себя именно с этой стороны, я не задумываясь больше отверг все доводы политруков н доказал своим товарищам, что в смерти этого гвардейца никакого геройства нс было. Умирать только по приказу Сталина граничит с сумасшествием. И если нам выпала доля такая – плен, то надо испить свою чашу до дна.

• •

Молчавшая долгое время осадная артиллерия, между Лабораторной балкой и Лотовым оврагом, до самой Килем низменности, идущей к Южной бухте, снова заговорила, одновременно с бомбардировкой с воздуха Малахова Кургана, лишив Севастопольцев последних укрытий.

Огонь обороны, по мерс разрушения наших последних укреплений, прекращался. Советские суда ушли в

море. Стало понятно, что город, по воле некоторых политических иоенноначалышков, приговорен к смерти.

Вся Приморская армия, после героической смерти Волкова, была генералом Петровым предательски оставлена и брошена во вражеский плен.

Это был плен с двух сторон: плен врага и отказ помощи Сталиным, который объявил всех нс уничтоживших самих себя под Севастополем изменниками социалистической родине и коммунистическому правительству.

Этих, так называемых „изменников”, к нашему удивлению. а к моему сожалению оказалось – около ста тысяч.

К началу осады Севстополя гарнизон составлял 250 тысяч бойцов.

Семикилометровый рукав пролива, который с давних времен в Севастополе называется Большим рейдом, теперь, как и Камышева и Стрелецкая бухта, кишел вражескими быстроходными канонерками с конвойными.

Эти конвойные группы охраняли пленных черномор-I цев, которым было приказано обезвреживать, неразор-вавшиеся по разным причинам, свои же бомбы и мины.

Эти минуты в неволе и роковая первая ночь -нашего пленения, прошли в каком то дурмане.

Никто из нас -не мог понять, вникнуть в саму правду, что-же случилось? Такое состояние бывает у человека после кризиса тяжелого бредового недуга...

Только такой человек впереди видел жизнь. Мы-же видели только – смерть.

л

Сами завоеватели, одолев непокорных черноморцев, тут-же начинали их уничтожать, без всяких допросов и опросов, а вместе с ними, судьбою войны попавших им в руки женщин, детей и стариков.

Завоеватели Крыма упивались кровью. Они неистовствовали, получив долгожданную победу.

Произвол гимлеровских эсэсовцев, садизм самого генерала Манштейна, в истреблении мирного населения, нельзя было назвать необходимостью во время войны.

Это был заранее задуманный план уничтожения подсоветских рабов и, главное, моряков, за которых в то

время никто не нес ответственности, в так называемом „цивилизованном двадцатом веке”.

Теперь, много позднее, мне хочется сказать нашей современной общественности, чтобы она не дозволяла, так именуемым высокопоставленным невежам, назывзть себя жертвами за права народа, поскольку все их „жертвы” тускнеют перед страданиями тех, кто пережил войну и плен в гитлеровской неволе.

На глазах этих пленных догорали наспех сооруженные жителями убежища и пламя огня пожирало все находившееся кругом.

Женщины-матери, прижимая к груди детей, криком просили о пощаде. Но пощады не было. Враг победитель был неумолим. Его гусеницы холодных бронемашин давили и женщин, и детей, и все живое, встречавшееся им на пути.

ф

У разрушенной стены лежит мертвая женщина. Рядом с ней, уцепившись ручелками за юбку, копошится ребенок и пискливым голоском зовет мать.

Подбежавший эсэсовец, сапогом отбрасывает ребенка... другой наступает ему на голову ногами...

Доблестные солдаты генерала Машитейна празднуют свою победу. Их не останавливают ни стоны, ни крики, ни мольбы о пощаде.

Я передвигаюсь по развалинам города в замкнутом людском загоне пленных. На наших глазах победители справляют свой кровавый пир.

Я погружаюсь в какой-то бред и так-же начинаю кричать, не зная зачем и кому. Кричат и мои соседи по загону.

Одно было желание, заснуть и не проснуться. Никогда не проснуться. Но, нам последним живым солдатам родного городз, выпала доля видеть еще и гибель крепости, и гибель ее населения. Видеть то, что страшнее самой смерти во время боя.

Плен у немцев, самая ужасная вещь. В таком плену и „свой” перестает быть своим. Даже близкий начинает чуждаться тебя.

Пленные – это стадо животных, подгоняемых кнутом. У пленного отобрано все человеческое.

В нашей среде образовалось два лагеря: один лагерь – это пленные, которые решили переносить всякое унижение, голодные дни, веря, что в конце-концов неволя кончится.

Другие наоборот, бросались сами в пасть смерти гитлеровскому Гестапо и под пули эсэсовцев.

Они поносили, ругали фашистов, пока не падали мертвыми под выстрелами конвои. Другие, просто бросались на охрану.

Советские военнопленные, из всех попавших в плен европейцев, были самыми несчастными людьми. Они были обращены в стадо скота. Но Всевышняя Сила хранила их, она вливала в них силу и надежду за колючей проволокой нацизма.

Недаром ходила поговорка: „Чем больше немцы нас уничтожают, тем скорее войну закончат".

Варвары из гитлеровского гестапо не поняли одного: что земли России захватить можно, но всех русских уничтожить нельзя.

Мне лично было ни тяжелее, ни легче, чем остальным. Безстрашие к постоянным избиениям вселялось одинаково, как и к голоду.

И с течением времени, я больше и больше начал убеждаться, что и здесь можно терпеть, если имеешь какую-то надежду?

В чем именно была эта надежда, я не знал. Но чувствовал. что она оправдается.

Ведь даже человек, которого ведут на казнь, живет надеждой. На что-то. Только поэтому он не бросается «а конвоиров, не бежит... ожидая спасения.

Ожидал его и я. Ожидали и те сотни тысяч других пленных, которые находились в неволе Гитлера...

* *

♦

Во время этапов, когда тот или иной моряк, весь израненый, падал в изнеможении, его не стреляли, а добивали палками.

Другие, шли с открытыми ранами, им не давали ни медикаментов ни перевязочного материала.

О многом пришлось передумать в те никогда незабываемые дни нашего пленения.

Почему именно русские были на особом учете у гитлеровцев и назывались „унтерменшами’’?

Почему для пленных французов, американцев, англичан создавались более легкие условия и их так не истребляли. как русских?

Почему этот сильный народ, .иэбяшнн свою отчизну и умеющий ее защищать, в равной мере уничтожался и Гитлером и Сталиным?

Сейчас, как никогда приходишь к одной мысли, что вина русских в прошлую войну только одна: они опоздали вступить в освободительное движение генерала А. А. Власова, а для этого были возможности и представлялся момент, расправиться раз и навсегда со своими отечественными врагами коммунистами, как с врагами, не только прав, но и свободы.

Но если кто либо, читая эти строки, скажет: не за все же винить нужно, а нужно действовать, искать правду, как это многие называют „МОЕ ПРАВО”.

Да, именно нужно искать и в искании спросить: имел ли это самое „право” русский воин у советской власти? Мог ли он требовать, для своей самозащиты, это великое слово у Кремлевских вождей?

Конечно мог и заслуженно, но нс получил! А разве солдат Великой страны, как Россия, заслуживает этого наказания от советского правительства и от непонимающего Запада? Конечно, так-же как и первое, нет!

* •

Много пришлось пройти по бездорожью в неволе. Много убитых осталось по дорогам плена, но мало сохранилось в памяти мест привалов.

Вот один из них...

Вечер. Конвой устал и остановил ряды обессиленных пленных. Последние сразу валятся на землю, чтобы хотя на минутку отошли опухшие от хотьбы и от голода ноги. Ни у кого нет ни капли воды. Жажда сжигает все нутро. Но просить у врага хотя глоток влаги бесполезно. Получишь удар прикладом или пулю.

В этой оборваной, потерявшей всякий человеческий облик, толпе все время слышаться стоны, крики умирающих. К врагу присоединился еще один союзник – тиф. Тиф собирает большую жатву среди пленных.

Но и на грани смерти, кто-то находит в себе силы и кричит, что оборону Севастополя продало само руководство советского штаба. Его окружают другие пленные. Начинается спор: одни защищают штаб н сваливают вину на недостаток технических средств, другие ищут причину в измене офицеров, третьи просят замолчать и нс привлекать внимания конвоя.

Даже здесь, в руках врагов, на краю своей гибели матросы не забывают родной Севастополь.

Они несут его вместе с собой в сердце, в душе по страшной дороге плена.

Вглядываясь в изможденные лица своих товарищей, в их изорванные тельняшки, мозг мой разрывают мысли: как и что могло случиться с черноморцами? Почему, перед ними только вчера трепетали гитлеровские хищники, а сегодня босые, голые и голодные существа. Почему же, русский солдат сделался послушным рабом?..

Так, с мыслями на которые не находишь ответа, мы шли сотни километров, оставляя за собой Крымскую землю. А на этой земле, забитых палками, пристреленных. умерших от тифа и дизентерии, сотни трупов своих соратников...

Не забывается и предпоследний этапный привал около города Днепропетровска.

Пленные уже не шагали, не шли, а тащились многие, многие дни без пищи и воды. Они, теряя последние

силы выносливости, спотыкались, падали на землю и молили конвой – пристрелить.

Гитлеровцы мольбу падавших охотно принимали и очередями из автоматов кончали их, а вместе с ними и тех, кто еще боролся со смертью.

И вот, в эти минуты полнейшего отчаяния, которое начинало охвативать весь наш загон, раздался голос, до этого никем незамеченного пленного.

– Спасайте себя! – Крикнул он. И продолжал:

– Что вы делаете, безумцы! Ведь вы христиане. Плен был и до нас, во все дни войны, но умирали в нем меньше чем в наши дни. А если умирали, то знали – за что. Их дороги так не были устланы трупами. Для них был ясен крест Спасителя. Души, отходящих в другой мир были спокойны за оставленных родных и близких. Их смерть не была бесцельной”..

Человек этот оказался медицинским работником, несколько раз контуженным при обороне Севастополя. Он был уже пожилой человек.

Его старческий голос выделялся среди всей толпы. Он начал во всеуслышание молиться и призывал всех присоединиться к его молитве. Он убеждал русских невольников, что еще есть выход и отсюда в дверь света, только нужно спросить Спасителя и верить в его бессмертные чудеса.

– Нс забывайте, – продолжал пленный проповедник, – жизнь для всех дана равной Господом Богом. И если у некоторых из вас душу охватил страх, то надо крепить себя и просить Всевишнего Творца о милости

его к нам несчастным. Он никого нс отвергнет. Он пернет нам силы к сопротивлению с властвующим сатаной../*

Говоривший далее о трагедии Российских народов и милосердии Всевышнего, настолько зарос бородой, что его даже знавшие пленные врачи не могли долго опознать, как своего медицинского начальника.

Своими словами Андрей Михайлович Буров привлек к себе не только верующих, но и не верующих в Бога.

Пленные толпились около него и хором повторяли сказанные им слова.

Доктор, заканчивая свою проповедь, призывал пленным не отчаиваться. Он говорил нм: „Как невидимы ваши души, так и невидимый для человека Бог. Но молящиеся и просящие познают Его в Его божественных творениях. Духовному совершенству нет преград и равной силы, так все земное принадлежит только одному Богу”.

Проповедь старика доктора потушила у пленных отчаяние. Они начали, кто как мог, молиться и утешать друг-друга. Многие из них плакали.

Только здесь, в страшной муке плена, в городе смерти, солдаты получив духовную пищу успокаивались, молясь и за себя и за близких своих.

Прося защиты у Царя Неба и Земли, пленные видели перед собой не Советский Союз, где на месте взорванных и разрушенных церквей стояли клубы, склады, ленинские избы-читальни, а видели Россию с многочисленными храмами...

В религиозном экстазе стояла толпа пленных, ободренная словами проповедника, который подняв голову

в синеву неба, горячо молился за своих братьев по плену...

Неожиданно тишину прорезала трескотня ручного пулемета, в руках одного эсэсовца.

Доктор и несколько пленных упали на землю мертвыми.

Многотысячная толпа невольников заволновалась. В сторону конвоя полетела угрожающая ругань, но поднятые стволы бронемашин заставили ее замолкнуть. Пленные разойдясь, начали строиться пятерками, для дальнейшего пути.

Чем дальше уходила колонна от жестокой расправы, тем больше загоралась у каждого злоба против врага.

Страшно было поверить, что эти передвигающиеся . мощи”, могут быть, кроме Высшей Силы, кем то защищены н спасены от верной смерти, шагавшей за ними по пятам.