Текст книги "Мальтийское Эхо (СИ)"

Мистика. О чем это она?

– 2 -

Просторные привокзальные площади и исходящие линии железнодорожных веток невольно напомнили змей на голове мифической медузы-горгоны. Помнится, что взгляд этой милой крылатой дамы превращал все живое в камень. Какое-то чувство подсказывало Андрею, что и обратные превращения тоже возможны и что с образом змеи ему не раз придется столкнуться в этом путешествии.

Я остановлю тебя, читатель, чтобы сказать, что имена основных героев тебе уже названы, и привлечь внимание к чудеснейшему свойству ума человека – творческому замыслу. Глубоко погруженный в творческий процесс человек уже несет в себе свои создания или открытия в достаточной их полноте, и они лишь "растут" в нем. Писатель весьма неплохо знает характеры своих героев. Но не все перипетии их судеб. Наверное, чтобы не только читателю, но и писателю не было скучно, он, например, может неожиданно толкнуть своих героев в крутой поворот сюжета. У литературных героев должна быть своя собственная судьба, и автор интригует себя и читателей такими поворотами. Помните, у Пушкина: "И даль свободного романа я сквозь магический кристалл еще не ясно различал"?

Вот и посадка в скорый фирменный "Екатеринбург – Санкт-Петербург". Сколько замечательных часов было проведено Андреем на этом маршруте. Правда, уже давненько... Любая туристическая или, скажем, необременительная деловая поездка таит в себе столько впечатлений! Позволим себе вспомнить очаровательную попутчицу в двухместном СВ, прочитанные увлекательные книги или интересных собеседников в тех купе, и как будто становишься чище и... новее!

В дороге нужно было почитать и освежить в памяти написанное о св. Павле. Это была вторая Андреева повесть, и работа над ней захватывала в свое время не на шутку. Была еще первая повесть, названная с известным сарказмом "Повесть вр?менных лет", с ударением именно на этом "е". Она была написана в 92-м, в период перехода от недоразвитого социализма к чему-то новому, и была полна язвительности. Андрей после долгих раздумий решил, что в повести "нет света", и не отдал ее даже редактору.

Прошелся по перрону вдоль киосков: минеральная вода, кефир, бутерброды, яблоки, помидоры, влажные салфетки, пара газет. Ну, и хватит, наверное.

Плацкартный вагон, очень демократично. Правда, нижняя полка в середине вагона. Высокая цена на билет оправдывалась появившимися кондиционерами и биотуалетами. Ура! Это победа! Это прорыв! Нет нужды "терпеть нужду" и до, и во время, и после остановки. И ста лет не прошло в России...

Вагон заполнялся постепенно. Вот рядом на боковые места села пожилая пара. Видимо, муж с женой: добродушное внимание друг к другу. Затем на верхние полки в купе пристроились девушка с парнем. Тут не поймешь: вроде вместе, вроде студенты. Может, едут домой после сессии, может, отдыхать по путевке или без оной. Андрею пришла в голову наивная мысль: а что, если Питер сможет составить конкуренцию Турции и Таиланду и приворожить молодых, как его когда-то? Но эти культурологические мечтания быстро рассеялись, как только лексикон молодых людей выдал их приоритеты: пиво, бабки и т.п. Четвертый, мужчина лет пятидесяти, на нижнюю полку. Из непростых "простых". Рысьи острые глаза шукшинских героев, любителей "срезать" в любом разговоре. Да, не хотелось бы этих "Печек-лавочек". Судя по тому, как неспешно, основательно устраивался мужчина, как многозначительно поставил на столик бутылку водки, другую под столик, как развернул обильную закуску, это был военнослужащий в отставке. Андрей предусмотрительно спрятался за газетой.

– Меня зовут Николай, – отрекомендовался сосед.

– Андрей Петрович.

– Давай за знакомство, – Николай налил водки.

– Извините, Николай, не могу и не хочу. Давление, знаете ли, да и поработать с рукописью нужно. – Андрей решительно достал повесть, вооружился ручкой и начал работать.

– Хм, ну и ладно, вечер длинный. – Николай мгновенно выпил один. – Кем работаешь? – налил себе вторую и снова мгновенно выпил.

Просить Николая обращаться на "Вы" в этой ситуации не стоило.

– Преподаватель истории. И вот еще повесть написал.

Эта неосторожность, если не сказать хвастливость, сразу потребовала унизительных оправданий и вранья.

– Везу в редакцию. Утром, сразу по приезде, необходимо быть в издательстве.

– А я вот служил, вышел в отставку майором, – сказал Николай гордо. Потом нахмурился, налил третью и мгновенно выпил. – Пусть теперь другие послужат.

Николай все больше пьянел и мрачнел.

– А о чем там у тебя? – сосед кивнул на рукопись.

– Да так, истории из древности.

– А почему из древности? Лучше бы что-нибудь о природе или об армии. Лукавые вы все... – глаза Николая сузились и стали злыми.

Между писателем и вероятным читателем возникла пропасть. Андрей вспомнил, как в молодости встречался с "рабочими коллективами" и читал по линии общества "Знание" лекции о трудном международном положении. И сам был в этом трудном положении. Всем этим токарям и наладчикам было наплевать на судьбу Луиса Корвалана. А вот что касается истории или литературы, некоторые мнили себя большими знатоками...

Уйти в вагон-ресторан и там поработать? Нет, эти хемингуэевские штучки могут иметь самые серьезные последствия. Придется продолжать "творческую встречу".

Андрей убрал рукопись в сумку, лег, прикрыл глаза газетой и стал по памяти "пробегать" повесть.

"Павел – первоверховный апостол, священномученник. Прежде он назывался Савлом и был гонителем христиан".

Николай допил бутылку, плотно закусил, прилег и стал что-то бубнить себе под нос о "главном в жизни". Студенты куда-то пропали сразу и надолго, видимо, где-то рядом ехали друзья. Семейная пара на боковых местах почаевничали и улеглись подремать. Вообще, вагон на удивление был тихий, ни тебе фанатов, ни тебе дембелей. Удача прямо, не вагон – а "философский пароход".

"Апостол Павел из гонителя превратился в свидетеля о Христе. Он ведь не был, как другие апостолы, с Христом живым и вдруг оказался лицом к лицу с Христом воскресшим. Савл, по поручению Синедриона и римских властей, был направлен в Дамаск с целью преследования учеников Христа. Но Господь усмотрел в Савле "сосуд избранный", и на пути туда, ослепив, а потом вернув ему зрение, призвал к апостольскому служению".

"Да", – подумал Андрей, вспомнив Пушкинского "Пророка", – "Прав Николай: есть "главное в жизни"". Он вспомнил так же, как в студенческие годы наряду с лекциями Г.Н. ему очень нравились лекции по философии, которые читал профессор Гисманик Марк Григорьевич. Он был похож на монаха-капуцина, с венчиком кудрявых волос вокруг лысой большой головы, с вкрадчивым, мягким, чуть картавым голосом, с пухлыми пальчиками, которые аккомпанировали мыслям. И с этаким обликом Марк Григорьевич нес гражданско-политическое служение воинствующего атеиста. Он читал лекции, участвовал в диспутах. Даже нам, студентам, было видно: притворялся. Вспомнилось, как на экзамене по историческому материализму Андрею попался вопрос о роли искусства. В учебниках того времени эта роль была скучнейшая: воспитательная, познавательная и эстетическая. В общем, "кушать подано". С гениями все вроде понятно: одни, как апостол Павел, "глаголом жгут сердца людей", другие рисуют, ваяют, сочиняют музыку. Вопрос "С кем вы, мастера культуры?" Андрей периодически обдумывал, переиначивая "Зачем вы, многочисленные мастера культуры?". Наиболее импонировал ответ умницы Ю. Лотмана. С его точки зрения, даже у Создателя впереди поле случайностей и проблема выбора, и мир движется вперед по одному из возможных путей, оставляя позади себя ту историю, которую мы пытаемся понять и изучать. Так и самый обыкновенный "мастер слова" может в свое удовольствие сочинять свои истории. В конце концов, если веришь в себя, делай что хочешь, и не всегда, что надо. Пиши свои сочинения "в стол", покажи соседке. Если повезло читать лекции по гуманитарным дисциплинам, то можно в меру "полетать".

Николай наконец-то заснул. Рукопись снова была извлечена из сумки. Андрей листал рукопись быстро, выхватывая из повествования главное и делая пометки на полях. Особенно Андрея занимала история кораблекрушения апостола Павла у берегов Мальты.

– 3 -

Как прекрасно приехать в Ленинград ранним утром. Восемь лет учебы студентом, затем аспирантом в 1970-1979 годах – самое лучшее время в жизни, самое главное время для жизни. В те далекие годы Андрей услышал песню, кажется Рождественского, и связал ее с Питером: «...город в утренней дымке, город ранней весной... город, где ты невидимкой рядом со мной». Услышал один раз, и больше, почему-то, никогда. А запала в душу навсегда. И сам город невидимкой убаюкивает душу, возрождает любовью.

Когда позднее ненадолго наезжал в Питер, по делам или просто отдохнуть на день-другой, маршрут составлялся традиционный. Сейчас пять утра, сумка оставлена в камере хранения Московского вокзала, отсюда же в 6:30 завтрашнего утра нужно следовать дальше до места. Побродить Андрей планировал до полуночи, а затем можно почитать и подремать на вокзале, если на ночь не удастся снять жилье.

Вот и стрела Невского проспекта, с полчаса неспешно можно пройтись пешком в сторону Адмиралтейства, потом проснувшимися троллейбусами до Казанского собора. Дальше, оставляя справа Дворцовую площадь, через сквер – до "Медного всадника". Утро чудесное, как чудесны творения Росси, Монферрана и Фальконе. Вдоль Невы путь лежал до Дворцового моста. Андрей с волнением и нежностью оглядел панораму, остановил взгляд на родном университете. Будто в некоем театре раздвинулись, слегка колыхаясь на ветру, волшебные шелковые занавесы, и вот уже неровными мазками пишется один сюжет из былого, другой... Наверное, так создавался "Руанский собор" Моне. Андрей подумал, что гении импрессионизма улавливали какой-то миг и оставляли его в этом дымчатом искривленном "ковровом" пространстве навсегда, и для себя, и для потомков.

Неторопливо пошел по мосту. Вот Стрелка Васильевского острова. Опять завораживают монументальные формы русского ампира, теперь в архитектуре Тома де Томона. Наш герой обошел ростральные колонны и обратно по мосту вышел на Дворцовую площадь. Ампирный ансамбль площади и барочная пышность Зимнего Дворца – Росси и Растрелли.

Андрею всегда было важно знать имена архитекторов, их судьбы. Он вспомнил, как Кваренги, проходя мимо Смольного монастыря Растрелли, снимал шляпу. Хмурый был человек Кваренги, но умел отдавать должное.

Звонок на сотовый, неожиданный в четверть десятого утра:

– Здравствуйте, Андрей Петрович. Меня зовут Вера Яновна, я внучка Марии Родиславовны. Она сообщила мне, что вы должны быть завтра в усадьбе, дала ваш телефон и просила позвонить. Вы уже в Питере?

– Здравствуйте, Вера Яновна. Я в Ленинграде.

– С приездом. Может, вам что-то нужно? Я живу здесь и работаю в Историко-архивном институте. Мы почти коллеги. Я знаю, что вы учились в Ленинграде, и в плане экскурсии моя помощь не требуется. Но все-таки...

Андрей нарочно сказал "в Ленинграде", как бы давая понять, что у него уже назначено свидание со своим городом, и то, что незнакомка тоже повторила "в Ленинграде", выдавало в ней необходимую меру понимания.

– Нет, нет, спасибо за заботу. Я поброжу, вспомню прошлое. Вы помните у Ахмадулиной: "А этот город мной любим за то, что мне не скучно с ним..."?

– Что ж, понимаю. Но имейте в виду – она засмеялась, – что мы с вами в скором времени должны будем совершить одно увлекательное и, надеюсь, плодотворное путешествие на Мальту! Нужно поискать кое-какие сведения об апостоле Павле. Это же ваш "конек".

– Ну, если предстоит романтическое кораблекрушение... – довольно вяло, но иронично отозвался Андрей.

– Посмотрим. До встречи. Удачи. – Разговор оборвался, не обнаружив в собеседнице ни легкомысленности, ни даже кокетства.

"Вот тебе и на", – подумал Андрей. "Ну, пока меня не забросили на остров Мальта, я еще успею погулять по Васильевскому острову".

А сейчас – вдоль Мойки, минуя Певческий мост, снова к Неве, через Троицкий мост в район Петропавловской крепости. Андрей посидел в скверике, затем перекусил в кафешке. Он недолгое время, будучи аспирантом, снимал угол тут неподалеку, возле мечети.

Теперь обратно, через Троицкий мост, любуясь панорамами. Он довольно быстро пересек Летний сад и вышел к Фонтанке. Зашел в церковь Святого Пантелеймона. Опять к Фонтанке. Здравствуй, Чижик-Пыжик. С первой попытки "приземлил" монетку на фуражку Чижика (ну, надо же, как повезло, значит, еще будет везти!) и отправился к Михайловскому замку. Этот замок вызывал у Андрея печальные мысли. Здесь убили Павла. К этому русскому царю, великому магистру мальтийского ордена рыцарей-иоаннитов, в отличие от многих других историков, он испытывал уважение. Он считал, что если бы не заговоры вокруг Павла, Средиземноморский поход адмирала Ушакова не позволил бы Наполеону вторгнуться ни на Мальту, ни в Россию, и Мальта оказалась бы "под крылом" Российской империи, а владение таким стратегическим форпостом между Западом и Востоком напомнило бы всем о величии Третьего Рима.

Становилось душно. Несколько дневных часов Андрей любил проводить подальше от центра. Он сюда еще вернется, вечером. Метро "Василеостровская". Средний проспект, "малая Родина". Вспомнилась строчка из одного стихотворения Бродского: "...между выцветших линий на асфальт упаду..." Студентами они с Юрием снимали маленькую однокомнатную квартирку в районе 11-й линии. Вот этот дом, вот эти окна, из которых он три года выглядывал, не идет ли к ним в гости Ольга. Потом какое-то время он снимал комнату у Балтийского вокзала, на улице Шкапина. Район совершенно невзрачный, но чудные хозяева, старенькие уже тетя Маша и дядя Костя любили его, как родного сына, и баловали вкуснейшими борщами. Юрий в то время снимал комнату недалеко от Технологического института. Ольга была "ленинградочкой", жила на Московском проспекте возле Парка Победы и гостевала чаще, видимо, у Юры.

Андрей свернул налево, на Большой проспект. Его широкая, спокойная гладь, как будто речная, давала возможность отдохнуть пару часов на лавочке, почитать и подремать. Но сначала неплохо бы пообедать в кафе "Фрегат", отдавая дань традиции.

Сколько славных "кутежей" устраивали на казавшуюся тогда значительной стипендию. Складывались по "десятке" – и на столе праздник: бутылочка "Рислинга", три горшочка жаркого из кролика "по-меньшиковски", три салата "по-морскому", три большие, стилизованные под Петровские времена, кружки хмельного кваса на бруснике. Сейчас, естественно, другая, впрочем тоже "фрегатная", обстановка и другое меню. Андрей заказал салат "Цезарь", рассольник "Ленинградский", котлету "Адмиралтейскую". И кружку, тоже стильную, в виде ростра корабля, фирменного кваса.

Пообедал, чуть прогулялся, выбирая лавочку с видом на видневшиеся вдали причалившие белоснежные лайнеры, присел и "поплыл в дреме".

Проснулся через час, совершенно отдохнувшим. Но боль в коленях (артроз!) заставила посидеть еще час. Оказывается, "плыл" он все время своего сна на Мальту.

Существовало множество интереснейших мальтийских легенд, и Андрей очень сожалел, что в пору написания повести ему не удалось "покопаться" в них как следует. А может быть, не зря судьба уготовила ему путь на этот остров? Видимо, именно легенда о змее не дает покоя профессорской семье.

А сейчас можно вернуться в центр, вечером он в Ленинграде мил и не суетен. Андрей вновь добрался до Казанского собора, в этом месте всегда людно, и наш герой хотел посмотреть на людей. Так, броуновское движение толпы, интересных лиц мало. В Питере увидеть интересных людей чаще удавалось в кафе "У Бирона", во внутреннем дворике дома-музея Пушкина на Мойке, как в Москве в саду "Эрмитаж". Он побрел вдоль канала Грибоедова до Банковского мостика. Вот дом, где жила бабушка Ольги. Когда они с Юрой и Ольгой гуляли в центре, непременно ее навещали. Пока троица выгуливала вдоль канала любимого бабушкиного мопса, Лидия Геннадьевна (так звали бабушку) успевала напечь вкуснейших пирогов и оладий. Нет, тут не следует задерживаться. Пройдя по Невскому, через сквер двинулся к Александринке и улочке Зодчего Росси. Остановился напротив памятника Екатерине Второй. Что привлекало к ней, этой грузной женщине, столько талантливейших ее героев-любовников? Наверное, не только ее пресловутая страстность и полнота, а редкая для женщин харизматичность и полнота власти, которой она обладала.

На Гороховой и Садовой Андрей задумался, как обычно, о сочинительстве. Вспомнились планы написать серию рассказов или повесть, или даже роман в образах чего-то "аристократически-петербуржского". Вспомнилась и песенка Окуджавы:

...Исторический роман сочинял я понемногу,

Пробиваясь как в туман от пролога к эпилогу.

Каждый пишет, что он слышит,

Каждый слышит, как он дышит,

Как он дышит, так и пишет,

Не стараясь угодить.

Так природа захотела,

Почему – не наше дело,

Для чего – не нам судить.

Были дали голубы,

Было вымысла в избытке

И из собственной судьбы

Я выдергивал по нитке.

В путь героев снаряжал,

Наводил о прошлом справки,

И поручиком в отставке

Сам себя воображал...

Точнее и лучше не скажешь!

Сокровенной мечтой Андрея было встретить здесь, где-нибудь в Мучном переулке, призраков-героев Гоголя и Достоевского! И один раз нечто подобное случилось! Поздним вечером он провожал Ольгу, было на удивление пустынно, и лишь по мостику через Мойку брел какой-то человек. Туман над рекой позволил разглядеть его только когда он приблизился и обратился к ним.

– Дайте, люди добрые, огоньку. Папиросочка у меня вот есть. Одна. Ну, да мне уже больше не надобно.

Совершенно бледное лицо, растрепанные длинные серые волосы, как будто ослепшие белесые рыбьи глаза, грязноватая полосатая пижама и... босой. В начале ноября! Руки и ноги тоже бледные, грязные. Он прикурил, поблагодарил поклоном и исчез. Натурально растворился в тумане! Пьяница? Сумасшедший? Призрак?! Ни крика, ни всплеска воды. Просто наш, отечественный, призрак!

Андрей направился в сторону Русского музея. Оставалось поужинать в "Бродячей собаке", если повезет, посмотреть на тамошнюю богему, может быть, будет некое театрализованное представление.

И в самом деле, кроме добротного ужина "давали" Даниила Хармса, тоже во вполне добротном исполнении. И весело.

Настроение было прекрасное, силы восстановились, пора на вокзал. Жаль, что даже известные репертуарные театры и, пожалуй, более даже столичные, уже не могут не нарядить "дядю Ваню" и "Бориса Годунова" в джинсы.

Все-таки Андрей устал и воспользовался предложениями стоявших у входа в вокзал группки людей насчет ночлега. Больше всего ему приглянулось место на Лиговке, в десяти минутах от вокзала. И хозяин квартиры с серьезным, как выяснилось позже в разговоре, именем Владимир Ильич, был солиден и внушал доверие. Пенсия бывшего инженера-маркшейдера не обеспечивала и скромных потребностей. Андрей хорошо понимал инженера, он сам два месяца назад испытал удовольствие от получения первых пенсий. "Неуверенность в завтрашнем дне" из-за малости даже суммарных доходов доцента плюс пенсионера "обреза?ла" разные жизненные планы и препротивно свербила в сознании.

До дома и обратно на вокзал к электричке Владимир Ильич довез на своей машине. Ему ведь попутно все: домой и на "работу" у вокзала.

Хорошо, что раннее утро, в электричке не душно, довольно чисто и малолюдно. "Через три часа буду на месте", – подумал Андрей и задремал под стук колес...

– 4 -

Встречать Андрея было не нужно, и ему не хотелось этого. От станции нужно было идти в направлении храма (храм всегда на возвышенном месте, и его видно отовсюду). Дорога змейкой следовала излучинам реки вверх, и вот, оставляя позади себя поле, засеянное чем-то желтым, открылся вид... на детский сон. Этот сон запомнился на всю жизнь. Сзади поле, слева вдоль дороги высокий, из бетонных плит забор, дорога, мощеная камнем, за забором несколько заброшенных строений среди соснового бора. Вот у забора знакомый по сну киоск рядом с автобусной остановкой, справа, через дорогу, несколько зданий застройки еще XIX века с сильно облупившейся лепкой и штукатуркой. На домах таблички: улица Вознесенская. Неплохо. Далее вдоль дороги вниз снова открылся вид на реку, строения закончились, и вверх потянулась грунтовая дорога, где виднелись за забором из рабицы парк и усадьба. Чувство покоя и тихой радости не покидало Андрея. И колени не болели от часовой ходьбы вверх-вниз.

Краеведческий музей располагался в небольшой классической русской усадьбе, видимо, не так давно отреставрированной. Широкая терраса с белыми колоннами, на террасу ведет лестница, тоже широкая. На террасе плетенные столик и два кресла. Усадьба отштукатурена в цвет охры, а мезонин, углы и окна с отделкой бледно-зеленого цвета. Умиротворенность.

Этот стиль Андреа Палладио, автора и городского дворца, и загородной усадьбы или виллы, и всевозможных ротонд, со времен позднего Возрождения "дожил" до советских Дворцов культуры и американских особняков. Наши "образованцы" любят по любому поводу "вякнуть", что "все это было". Да, конечно, было. Культура питается традициями. Палладио, например, в основу своих творений, положил традиции античной архитектуры.

Андрея ждали. Парадные двери открыла пожилая женщина. На вид ей было под восемьдесят, но эти глаза, темно-синие и глубокие, эта стать, эти аккуратно уложенные гофрированные молочные волосы, строгое фиолетовое платье выдавали вековые дворянские корни. Такие женщины, будучи молодыми, могли сочетать и лукавость взгляда на балах в блистательных залах, и непроницаемость глаз в тиши кабинета за томиком Ахматовой.

– Здравствуйте, Андрей Петрович, меня зовут Мария Родиславовна. Проходите в дом.

– Здравствуйте. Примите еще раз мои соболезнования, мы очень любили Георгия Натановича, но я не мог раньше...

– Хорошо, сударь, я понимаю. Поставьте поклажу здесь. Давайте попьем чаю, потом вам покажут усадьбу и вашу комнату. Умыться с дороги – по коридору до конца и налево.

Посмотрела как-то внимательно и обронила:

– Возможно, вы задержитесь здесь надолго.

Как так? Что за бесцеремонность? Ну ладно, отпуск доцента два месяца и есть временны?е возможности дней на 5 погрузиться и в мир бумаг Г.Н., и в мир берегов прекрасного Волхова. Но ведь и только. А на обратном пути побродить по историческим пригородам Санкт-Петербурга (подзабыл уже и Гатчину, и Стрельну). Еще хотелось из Питера прокатиться в Хельсинки дней на пять.

Он умылся и вернулся в комнату.

– Я должна вам сказать, что Георгий и я – дальние родственники. Эта земля – родина наших предков. В этом имении до революции жили и прадед, и дед, и отец Георга, видный астроном. Предыдущие поколения и вообще корни – в Российском флоте. Мои же корни в Силезии , но об этом в свое время.

Она о чем-то задумалась и продолжила:

– Вам следует также знать, что до образования музея здесь в 80-е годы был интернат, в котором я работала заведующей. Георг приехал из Петербурга сюда в 96-м, неожиданно (интернат к этому времени практически уже не существовал). Он ведь всегда отличался смелостью в мыслях и делах, глубоким остроумием и обожал яркие повороты и в истории, и в жизни. Он обратился в мэрию нашего городка с предложением организовать в усадьбе Краеведческий музей. И, представьте себе, только что победивший на выборах новый мэр дал распоряжение открыть музей. Мало того, этот чиновник надеялся прославить свою родовитую, кажется, из купцов, фамилию и в спонсорском широком замахе выделил средства не только на архивные материалы и экспонаты, но и на приобретение старинной мебели и предметов обихода. Я осталась помогать профессору и в делах музейных и ... Должность у меня – старший хранитель. – Мария Родиславовна усмехнулась. – Директором музея и научным консультантом временно теперь назначена моя внучка, Ирина, и... теперь вот вы, Андрей Петрович, становитесь хранителем... Извините, меня утомляют новые знакомства и ... объяснения... Гешины бумаги передаст вам Ириша.

Она сделала паузу, как-то боком отошла к шкафу, огромному, с фанерной отделкой из карельской березы, в трех створках медальоны: по центру большое овальное зеркало в орнаментальном обрамлении, по бокам круглые из буковых пород деревьев. Крепко сжала в худой старушечьей лапке бронзовую ручку створки шкафа в виде львиной головы и еле слышно проговорила: