Текст книги "Рождественские сказки"
Автор книги: Игорь Фарбажевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Эх, знал бы он, что случится за это время – ни за что бы не оставил её без присмотра. Потому что на другом конце города уже вышел из дому Тимофей Рубакин.
2.
Это был семнадцатилетний краснощекий парнишка, вымахавший за два с половиной аршина, с косой саженью в плечах. И не похож он был на тех молодцов с обложек импортных журналов – увешанных, словно гирями, лакированными мускулами. Он был сам по себе – безо всяких разных тренировок – крепкий малый благодаря матушке-Природе. Добавить к этому можно, что у Тимофея были васильковые глаза и пшеничные волосы. Русский богатырь, скажете? Ну-ну! И я так думаю.
Жил он вдвоем с матерью. Мужа Елизавета Кондратьевна себе так и не завела, хотя охотников было много.
Она была далеко не красавицей, но годы не состарили её, не утомили, не отняли улыбку на худощавом лице, не погасили огонь в глазах, не раздали вширь её маленькую фигуру. Казалось, что тяжкая жизнь и одиночество шли ей даже на пользу. Она надеялась только на себя, и эта цепкая сила не давала ей расслабиться ни на минуту.
Она была в меру умна, в меру начитана, в кино не ходила из-за недостатка времени, зато по телевизору любила смотреть старые комедии и заграничные мелодрамы. Не обремененная, как многие – до тошноты – семейными делами, она ещё со времен училища вела общественную работу: выпускала стенную газету "Родной инкубатор", была наставником молодых птичниц, и даже один раз чуть не стала кандидатом в депутаты.
А ещё помнила и хранила Елизавета верность одной-единственной своей любви, о которой никогда не рассказывала сыну... Только нет-нет – и вспомнит что-то, тайком поглядит на фотографию в альбоме, где сняты они вместе с голубоглазым великаном.
Елизавета Кондратьевна работала на Зуевской птицефабрике. Бывало, что и вздохнуть некогда: с утра до ночи всё колотится. Вернется поздно, а сын уже спит, раскинув руки в стороны. Поцелует его в обе щеки, перекрестит, и шепнет Божьей Матери:
"Да разве такого, как мой Тимка – где ещё сыщешь?.."
Посмотрит на неё с иконы Матерь Божья, а в глазах – радость Небесная.
Хоть не часто мать с сыном виделась, но всё же – изредка вместе бывали. Очень гордилась Елизавета Кондратьевна сыном-богатырем.
Так, незаметно, стал её Тимка – Тимофеем.
Проучился – а лучше сказать промучился – Тимофей до девятого класса и дальше учиться не стал, а стал болтаться без дела. То есть, не совсем без дела, конечно: занялся такими делами, о коих матушка и не подозревала.
А если бы и узнала, ясное дело – не поверила бы. Думала она, что сынок её Тимка в торговлю устроился, оттого и зарабатывает много. Вон – телевизор новый купил, видиомагнитофон, обои цветные поклеил, могилку деду поправил.
Не нарадуется на сына матушка: и денежный, и обходительный, и в доме чистота, и перед соседями не стыдно.
Только Божья Матерь с некоторых пор стала смотреть на неё с иконы с укоризной.
А занимался её сын делами отнюдь не богатырскими: работал у одного "авторитета" по кличке "Абсолют". Деньги вышибал у торговцев. Его боялись. Вначале почувствовал себя самостоятельным человеком. А потом вдруг – как отрезало: скучно стало. Ну, что за жизнь? Друзья сторонятся, девчонки за версту обходят. Да и работа однообразная. Кому – пригрозить, кому – в морду дать. И так – изо дня в день.
По реке, по Клизьме
лодочка плывет.
Эх, расстался б с жизнью!
Только кто поймет?..
Зуев – это вам не Москва. Это там – "Макдоннальды", пиццерии, разборки, ночные клубы до утра. А в Зуевском клубе даже боевики и то двадцатилетней давности крутят. А девчонки? Вырядятся, нафуфырятся, вымажут лицо разной косметикой, а всё равно узнаешь каждую за версту. И Таньку, и Ленку, и Светку. И они всё про тебя знают, и ты про них. Тоска!.. Никакой романтики!
Скучно Рубакину в Зуеве. В Москву смотаться было страшновато... Там, говорили, прямо на улицах в армию заметают. Голову – наголо и – служи родному Отечеству!.. А что знает Тимка про своё Отечество? И где оно? Слишком громоздкое по географическим масштабам выходит. Разве Сибирь для него – Родина? Или – Урал? Даже Москва, которая совсем рядом, и та далека. Родина – она от корня "род". А какой уж тут род, если ты даже про своего родителя ничего не знаешь? Про отца родного! Как же тогда Отечество полюбить?
Вот и выходит, что Отечество у Тимофея Рубакина, как ни крути, было только одно – его город Зуев. Да и кому он где ещё нужен, этот Тимофей Рубакин?
По реке, по Клизьме
чешет пароход.
До капитализма
скоро доплывет.
И захандрил Тимофей. Ушел от Абсолюта. Весь день у телевизора. На улицу выйти – и то лениво. День сидит, другой. Материнское сердце его тоску учуяло. В тот самый вечер, когда выпал снег, отпустили их с фабрики пораньше. Вот и принялась Елизавета Кондратьевна готовить ужин. Нажарила цыплят, сбегала в подвал, принесла полную миску разносолов: и грибочков, и помидоров, и капусты квашеной, достала из буфета початую бутылку хорошего вина, два хрустальных стакана и позвала Тимку к накрытому на кухне столу.
– Что это вы, мама, надумали? – удивился Тимофей, но сразу сел за стол: вкусно поесть любил он больше всего на свете. – Какой сегодня праздник?
Сидят вдвоем, ужинают. Матушка начала разговор издалека:
– Честно скажу тебе, сынок: рада я, что ты из торговли ушел. Трудно будет – перетерпим. Не изголодаемся...
– Ну-тк!.. – вяло отреагировал на материнское беспокойство богатырь.
– Я ведь каждый день всё об одном думала: а вдруг... – тут голос её дрогнул, – ...один ведь ты у меня, Тимушка... Только подумаю, что попадешься какому-нибудь рэкетиру... душа в пятки уходит...
– Да будет вам, мама, причитать! – оборвал её Тимофей. – Я же ушел. А насчет работы моей не волнуйтесь, работы кругом полно.
– Так ведь – армия скоро! Учиться б тебе куда пойти, а то – заберут! А может, устроишься к нам на фабрику?.. – предложила она. – Тебя же у нас все знают. Еще маленького помнят, как ты за цыплятами бегал, как гуся не испугался. А помнишь, как однажды в нашего бывшего директора яйцом попал? Прямехонько по лысине!.. Так ему и надо было, ворюге! – Тут матушка звонко-звонко рассмеялась, отчего и Тимофей расплылся в глупой улыбке. Уборщики нам нужны, сынка. Помет с фабрики вывозить. И неплохо получают! Ну, может, не так много, как в твоей торговле, зато работа безопасная... А там и учиться направят от предприятия.
– Оборжаться! – сразу отреагировал богатырь. – Это ж курам на смех! Вот когда помет в золото превратится, тогда и зовите. А если денег по дому не хватает – нате, берите! Мне не жалко! Их у меня пока – куры не клюют.
И выложил на стол несколько зеленых бумажек.
"Заботливый!.. – подумала она про себя. – Всё в дом да в дом."
А за окном – метель воет, снежные хлопья к стеклам прилипают.
– И что за страсти такие?! – удивляется Елизавета. – Говорят, в наказанье нам это. В чем-то провинились мы перед городом. Лет двести или триста тому назад. И видать, сильно провинились, если до сих пор он нас так наказывает!.. – И тут же встрепенулась: – А давно мы с тобой, сынок, не фотографировались!.. Ну-ка, доставай "Парароид".
– "Поллароид", мама, сколько раз говорить! – сказал Тимофей, включая телевизор. – Да только ничего сегодня не выйдет: кассеты кончилась. Говорил ведь вам, не берите его на фабрику.
– Так ведь просили... – виновато улыбнулась Елизавета Кондратьевна.
– Кто просил-то? – разозлился Тимофей. – Что ни снимок – всё петухи и куры!
– Так ведь для "Куриного уголка", Тимоша, – ответила мать. – Теперь любому гостю первым делом фото показываем. Не каждый по курятникам пойдет.
– Вот и перевели кассеты за один раз.
– Ты уж прости, сынок, – снова виновато улыбнулась мать. – Давай новые купим! Киоск же – напротив!.. Хочешь, сама сбегаю... И тетя Люба из Харькова просит. И Тоня из Новокузнецка. Я уж и письма им написала.
– Ну, ладно-ладно! – вскочил с кресла Тимофей. – Уж если вам что в голову взбредет!..
Он набросил старый тулуп, достал из шкафа фотоаппарат и направился к выходу.
– А "Парароид"-то зачем взял? – спросила она.
– Чтоб купить то, что надо, мама! Сидите и – ждите!
И, рассержанный, выскочил из дома.
Во дворе давно стемнело. Ветер приутих, и снежинки падали теперь мягко-мягко, словно в лесу.
Тимофей вышел со двора и заспешил по улице. Ночная палатка находилась через дорогу, в соседнем переулке. В ней продавали разные мелочи. Среди шоколадок, сигарет, зажигалок и печений лежали батарейки и фотопленки.
Этот киоск Рубакин знал очень хорошо. Сколько раз собирал он дань для шефа. А работал там один мужичок – Николай Акимовичс – противной улыбкой. Казалось, она была приклеена к его лицу, и только маленькие хитрые глазки выдавали в нем совсем другое настроение.
Подойдя к палатке, Тимофей достал из кармана фотоаппарат и просунул голову в окошко.
– Привет, Акимыч! – сказал Рубакин. – Два комплекта фотокассет для этого "Поллароида". – И положил аппарат на прилавок.
Тут только Тимофей заметил, что улыбка на лице продавца куда-то исчезла, будто совсем её никогда не было. А ещё он увидел рядом с ним двоих здоровенных парней с хмурыми лицами.
– Он? – вполголоса поинтерисовался один, кивая на Тимофея.
– Он, гад! – злорадно зашептал Николай Акимович. – Всю душу из меня вытряс. – И уже со знакомой улыбочкой повернул голову к Тимке. – Говорят, ушел от Абсолюта?
– Два дня как ушел, – простодушно ответил Тимофей.
– Вот и хорошо, – засмеялся продавец. – Всё хорошо, когда хорошо кончается... – И протянул ему коробки с кассетами. – Ты внимательно погляди, эти ли?..
Тимка взял коробки и стал разглядывать их со всех сторон. И тут боковым зрением он увидел, что те двое из палатки куда-то исчезли. В этот же момент позади него скрипнул снег, и сильный удар обрушился на голову Тимки. Он покачнулся, но не упал, как ожидали того хмурые парни. Только в голове зашумело, а из одного киоска сразу сделалось два. Но сознания Тимка не потерял, а мгновенно развернулся и первого, кто попался ему под руку резко стукнул кулаком в лицо. Тот сразу рухнул на землю.
– Бейте его, бейте! – закричал продавец палатки. – Дайте ему, дайте!
Второй парень внял кровожадной просьбе и бросился, как бульдог, на Тимофея. Он схватил его крепкой рукой за шею, а другой стал энергично бить в живот.
– Ну, вы даете! – прошипел Тимка и кованым носком сапога футбольным ударом двинул второго под коленку.
Тот по-песьи взвыл и грохнулся в снег, обхватив двумя руками согнутое колено.
Продавец стал изнутри лихорадочно закрывать окно и дверь палатки. Он успел защелкнуть замки, оставив у себя Тимкин фотоаппарат.
– А-ну, отдай! – рванулся к нему Тимофей и что есть силы застучал в стекло.
– Разобьешь! – истерично орал запертый торговец.
– Получай, сволочь! – с ненавистью проскрипел зубами Тимка и одним ударом выбил витрину.
Раздался поздне-вечерний звон, на который тут же откликнулась милицейская сирена. В окнах соседнего дома зажегся свет, залаяли собаки.
– Надо сматываться! – сказал себе Рубакин и, схватив фотоаппарат с двумя коробками кассет, рванулся прочь от палатки.
– Держи его, держи! – заорал на всю улицу продавец Николай Акимович. Избили! Обокрали!..
Тимка увеличил скорость, но побежал не домой, а, перепрыгивая через сугробы, понесся вниз по улице, в сторону реки. Он свернул в первый попавшийся проходной двор. Потом уж ноги сами повели его через другие дворы, сквозные подъезды, через городской парк. Сирена, как привязанная, постоянно слышалась где-то совсем рядом.
Внезапно из-за деревьев выскочил мохнатый щенок-подросток и, потявкивая молодым баритоном, весело бросился вслед за Тимкой. Поднятый кверху хвост говорил об отличном настроении его владельца. Тимка подумал, что это милиция пустила за ним по следу собаку, и помчался ещё резвее. Наверняка им был побит мировой рекорд бега по пересеченной местности. Он продирался напролом через заснеженные кусты, чертыхаясь по адресу злопамятного киоскера и фотолюбивой матушки. Кроме того, несмотря на свой крепкий вид, парень с детства боялся собак. Так они и неслись, куда глаза глядят: Тимка, мохнатый щенок и милицейская сирена на мотоцикле.
Город остался позади. Начиналась рабочая слободка. Трехъэтажки сменили частные домики с огородами и садами, где на деревьях, усыпанных аномальным снегом, висели спелые яблоки и груши. И сразу – десятки цепных псов, навалившись на ограды, изгороди и заборы, бешенно залаяли до хрипоты и рвоты.
Молодой щенок не отвечал на претензии хозяйских псов. Он с тем же азартом несся за Тимофеем, стараясь не потерять его из виду.
Вдруг позади них неожиданно вспыхнули яркие фары, они стремительно приближались к беглецам. Тимофей заметался, как заяц на охоте. На каждой калитке висели таблички с одним и тем же пугающим текстом: "ВО ДВОРЕ ЗЛАЯ СОБАКА!", причем, за каждыми воротами звучало остервенелое подтверждение.
Лишь мохнатый щенок вел себя спокойно. Внезапно он обернулся на яркий свет мотоциклетной фары и – куда-то пропал. А посреди слободской улицы появился, откуда ни возьмись, перекрыв движение, пятитонный грузовик.
В это время Тимофей наткнулся на калитку, распахнутую настежь. Он вбежал во двор чужого дома и, тяжело дыша, огляделся. Двор был пуст. Дом почти тёмен. Лишь в одном окне горел свет. А рядом с крыльцом стояла новехонькая телега.
Тимка прислушался. С улицы доносились громкие недоуменные голоса. Он понимал, что ещё минута-другая, и – будет настигнут в этом дворе, как тот глупый щенок, который все время бежал за ним следом. Внезапно он почувствовал, как кто-то словно легонько толкнул его прямо к телеге. Не долго думая, и, главное, не понимая зачем, – Тимофей вскочил на неё и по инерции ухватился за одну из непонятно для чего приделанных к ней ручек.
Последнее, что увидел Тимка, – это зуевского изобретателя – Федора Филипповича, который стоял на крыльце с выпученными от удивленья глазами и что-то ему кричал. Но что – Тимка уже не слышал. Потому что сразу за этим наступила кромешная тьма, и все голоса пропали.
Тимка судорожно вцепился в рычаги.
– Ой, мама! – запричитал он. – Что я наделал!
И тут он увидел звезды. Их было видимо-невидимо: сверху, снизу, справа и слева.
"Это у меня что-то с головой... – тоскливо подумал Тимофей. – Такой удар пропустить!.." Ему показалось что все это – только ему кажется, иначе как можно объяснить, что телега, которая только что стояла во дворе, вдруг оказалась среди звезд.
Вдруг рядом кто-то чихнул.
– К-кто здесь?! – вздрогнул Тимофей.
Из-под соломы, что лежала в телеге, раздался чей-то ломающийся голос:
– Это я... – и оттуда выбрался мохнатый щенок, отряхиваясь от соломинок. – Поздравляю нас обоих с началом Путешествия во Времени!
– С каким началом? – не понял Тимка.
– С началом перемещения вглубь веков!
– Вглубь чего?! – вытаращил глаза Рубакин.
– Тот рычажок, что ты зацепил, – объяснил щенок, – уносит нас прямо в десятый век. Понял?..
– Откуда тебе известно?.. – пробормотал Тимка, ещё крепче цепляясь за рычаги.
– Да вот же: здесь написано! – кивнул пес на приборную доску.
– Оборжаться!.. – тихо рассмеялся Тимофей.
Завидев говорящую собаку, он был уже готов окончательно поверить в то, что повредил себе мозги, но, к счастью, тут же вспомнил про знаменитого в городе пса.
– Святик?.. – неуверенно спросил Тимка.
– Я!.. – оскалился в улыбке мохнатый щенок.
– Почему ты пахнешь бензином?
– Профессиональная тайна, – нахально ответил Святик. – Ты бы лучше за пультом управления следил, а то ненароком нажмешь ещё чего-нибудь, и окажемся мы с тобой в саду Адама и Евы.
Стрелки на Часах Времени неуклонно двигались в обратную сторону. Начинало светать. Звезды одна за одной стали стремительно гаснуть, и не успел Тимка осознать, что к чему, как они уже благополучно очутились в густом зимнем лесу.
3.
Пока ещё события Путешествия-Во-Времени не ворвались на страницы повести, хотелось бы рассказать про щенка Святика. Его история достойна того, чтобы ей посвятить целую главу.
"Что за странное имя у этого щенка? – спросите вы. – И что святого может быть в существовании собаки?"
Сейчас расскажу. И начну с того, что само его появление на свет было чудесным, смешным и необычным. Мы ведь зуевские!
Однажды ночью дежурная птичница тетя Капа услыхала в курятнике истошное квохтанье.
– Что такое?! – недоуменно сказала она и поспешила на крик.
В клетке, где сидела рябая курица, творилось что-то невероятное. Стоя посреди лотка, курица грузно переваливалась с ноги на ногу и, выпучив глаза, орала дурняком. Птичница была очень удивлена. Все куры, когда несутся – тоже громко квохчут, но эта вела себя, как безумная. Она скакала по клетке и с треском хлопала крыльями. Не зная, что предпринять, Капитолина Ивановна уже собралась было отпереть дверцу, как вопли оборвались, и на лотке она увидела... пушистое яйцо.
Рябая курица, дрожа от страхе, тут же бросилась в угол курятника и, вжавшись в прутья, тихо икала, не спуская выпученных глаз от снесенного ею чуда.
– Боже праведный! – прошептала в изумленьи тетя Капа и быстро отперла клетку.
Яйцо по размеру было с утиное, а может даже с индюшачье. Она осторожно взяла его в руки. Оно было ещё теплым. И тут яйцо стало быстро расти на её глазах. Тетя Капа замерла как завороженная, а яйцо росло себе и росло, становясь все тяжелее и тяжелее. Наконец она опомнилась и со страху отпустила его на пол. Скорлупа со звоном треснула, из яйца выскочил... кролик. Он обнюхал загаженный птичьим пометом пол, и бросился к дверям курятника.
– Чур меня, чур! – заголосила Капитолина Ивановна и выскочила вслед за ним на птичий двор.
А кролик, перекувырнулся в воздухе и превратился... в кожаный футбольный мяч.
– Матушка Пресвятая Богородица! – забормотала птичница, крестясь на ходу. – Спаси и помилуй!
Мяч весело заскакал на месте, а когда остановился...
– Свят, свят, свят!.. – прошептала птичница. – Оборотень! – и упала без чувств.
По двору прыгал черный мохнатый щенок.
– Оборотень? Нет, это не имя! – сказал он по-человечески.
Наутро эту историю узнала вся птицеферма, Капитолину Ивановну увезли в больницу. А щенок стал жить на фабрике, законно считая её своим родным домом.
На Борьку он тоже не отзывался.
– Я не бык! – огрызался он. – Это быков называют борьками.
– Свят, свят, свят! – крестились птичницы, когда он болтал по-человечески.
– Святик! – наконец согласился щенок. – Неплохое имя, я согласен.
Сторож Матвей предложил ему охранять вместе с ним родное гнездо, но Святик отказался.
– Я родился артистом, а разве место артисту в курятнике? – сказал он.
Святик целый день носился по городу, только ночевать приходил домой. И поесть, конечно.
Его способность к перевоплощению заметил директор местного клуба. Когда-то директор работал дрессировщиком и знал толк в звериных способностях.
Однако, и ему Святик отказал: он не любил дрессированных зверей, и тем более – дрессировщиков, считая и тех, и других – позором Природы.
Когда в Зуеве снимали очередной фильм, действие которого происходило в XIX веке, знаменитый режиссер предложил Святику роль. Не то Жучки, не то Трезора. Но великий зуевский артист хотел сыграть... крупноклетчатую летающую козу. Режиссер пытался его отговорить, дескать, такой роли в фильме нет, а если б и была, то никто не узнал бы в крайне сложном гриме великого зуевского артиста. Святик оказался непреклонен. Он был согласен сыграть даже городские ворота, но играть собаку ему было скучно. В конце концов, щенок снялся в фильме в роли лошади. Весьма приличная получилась роль. Особенно тот эпизод, когда он нес на себе раненого гусара, перелетал с ним через ручьи и овраги. Если кто видел, со мной согласится.
Однако, с тех пор Святик никогда больше не участвовал в киносъемках или в спектаклях. И не оттого, что не был тщеславным. Был. Но! Перевоплощение во что или в кого угодно – значило для него нечто большее, чем просто игра. Это было не только его творчеством – это было смыслом его жизни.
Он любил помогать каждому и хотел со всеми дружить. Он был кислородной подушкой для больного старика, трехколесным велосипедом для маленькой девочки.
Однажды, когда сильный ветер повалил телеграфный столб, перевоплощенный в стальную опору, Святик трое суток держал провода, пока не врыли новый столб.
Всего не перечислишь.
Но никогда Святик не изменял своему щенячьему виду. Шли годы, а он как был щенком, так и оставался.
Вот такая невероятная история говорящего щенка из города Зуева! О других же его приключениях, более необыкновенных, вы узнаете дальше. Читайте!
Итак, на чем мы остановились?.. Вспомнили? Верно-верно! На том, как Тимка со Святиком очутились в густом зимнем лесу.
4.
Светило солнце, и синие тени от елей и дубов лежали на снежно-перламутровом покрове земли. Вот прыгнула белка с ветки на ствол и невесомая снежная пыль закружилась в морозном воздухе, сверкая на солнце алмазными искрами. На чистом снегу были заметны следы какой-то птицы, четко отпечатались заячьи лапы.
Удивительный запах зимы почуял Святик. Совсем не так пахла зима в Зуеве! Зима десятого века пахла сосновой смолкой и свежим огурцом! Никакого бензина!
– Ну и в глушь мы попали! – огляделся Тимка и спрыгнул с Телеги в глубокий снег.
– Напротив, – ответил Святик из Телеги, потягивая носом. – Чую людей и дым костра...
– Тогда чего стоим?! – Тимка решительно сделал несколько шагов. Пошли!
– Идти надо в другую сторону! – Святик спрыгнул и пропал под снегом. Эй, где ты?.. – глухо раздался откуда-то издалека его голос.
Наконец, Тимка разворошил снег и вытащил щенка за хвост.
– Ох, и глубоко же здесь! Утонуть можно!
– Ну, вот, – недовольно пробурчал зуевский богатырь и посадил великого артиста себе за пазуху. – Видали! Утонуть он может!
– Я направление подсказывать буду, понял? – сказал Святик.
– Слышу скрип колес! – сообщил он вскоре из-за пазухи.
– Запах дыма приближается!
– А вот и голоса!..
Путешественники во Времени вышли наконец на проезжую дорогу. По ней двигались телеги, кто-то шел своим ходом. Все спешили к раскрытым настежь городским воротам. Сторожевые люди взимали мыт – подать за вход – по одному золотнику.
Тимка запустил руку в пустой карман и нащупал старый юбилейный рубль, который мать давно зашила туда "на счастье". Он решительно надорвал подкладку и протянул монету одному из сторожевых. Тот взял, с удивленьем оглядел её, попробовал на зуб, затем показал рубль другому, третьему, и вместе они стали разглядывать профиль Ленина.
– Это что такое?! – строго спросил первый сторожевой.
– Княжий серебрянник! – соврал Тимка и ткнул пальцем в монету. – Из Киева мы.
Сторожевые пошептались, впустили Рубакина в город, а один незаметно пошел следом.
Невдалеке от княжеских хором на возвышении раскинулась большая деревянная крепость с резными башенками.
– Детинец! – сразил Святика своей эрудицией Тимка. – Древний Кремль...
На ровной квадратной площадке прямо под открытым небом были врыты в землю десять деревянных статуй в человеческий рост, увенчанных парчовыми шапками.
– Да ведь это же – капище! Ну, языческий храм! – воскликнул Рубакин, продолжая преподносить щенку чудеса знаний из пятого класса.
Тимофей обошел площадку с видом знатока, вытащил фотоаппарат.
– Ох, и кадры будут!.. Любой музей выхватит!.. – и направил объектив на деревянные божества.
Но тут случилось что-то непонятное: на противоположной стороне появилась мужская фигура с охапкой соломы. Беспокойно оглядываясь по сторонам, злоумышленник торопливо обложил ею одну из деревянных скульптур и стал высекать кремнем огонь. Спустя всего минуту-другую ввысь взметнулся огнененный столб.
Огонь охватил бородатого истукана. Тимка нажал кнопку фотоаппарата.
Сверкнула фотовспышка, а возле Храма уже появились ратники с железными топорами и луками, схватили поджигателя и Тимку. Святик держался в сторонке.
– За что, ребята?.. – Тимофей почти отбился. Но древние кряжистые мужики снова дали Рубакину по ребрам, которые все ещё ныли после драки у киоска. Вобщем, скрутили его, как барашка.
На пожар сбежались жители городища и стали забрасывать огненный столб снегом. Огонь удалось погасить. Все древние идолы остались целы, кроме бородатого.
– За сие подлое дело, – разнесся над Храмом громовой голос Князя, завтра поутру принести обоих в жертву сгоревшему Перуну! Через сожжение!
– Оборжаться! – охнул, не на шутку испугавшийся Тимка. – Да что я вам сделал, уроды?! Это вон, из-за него!
Неизвестный молчал, стоял на одной ноге – подвернул в драке – и кусал губы от боли.
– Эй, Гнездило и Безобраз! Тащите злодеев в застенок!
Их поволокли в темницу.
– Да не трогал я вашего Перуна! И вообще, никаких богов на свете нет! – бесполезно орал зуевский богатырь.
От этих слов Гнездило и Безобраз замерли на месте и в ужасе закрыли глаза.
– Как так нет?! – изумился Князь. – А это кто? – Он указал на идолов. – Разве он – не бог солнца Ярило? Или, она – не богиня любви Ладо?.. А, может быть, тот кумир – не хозяин огня Сварог? Кому же тогда мы молимся о мире, как не Коляде? Кого просим о щедрых плодах, как не Купалу?.. А Стрибог? И сожженый вами, злодеями, Перун – наш мироправитель?! Это ли не боги?! – Казалось, он был рад сказать лекцию перед народом.
– Никого я не сжигал! – упрямо твердил Тимофей Рубакин. – Может, Сварогу захотелось стать главным – вот он и спалил вашего мироправителя.
– Замолчи!.. – крикнул в гневе князь Зуеслав. – Ты – богохульник и злодей! Что это у тебя? Никак, волшебное кресало!
Он вырвал у Тимки фотоаппарат и случайно задел спусковую кнопку. Вспышка моментально сработала. Князь от неожиданности выронил аппарат в сугроб и тут же заметил на земле две фотографии. Зуеслав поднял их и с удивленьем увидел на одном цветном снимке – идолов, а на другом хитровато-напуганное лицо Тимки. Князь ужаснулся и отбросил фото в снег, прибив для верности каблуком сафьянового сапога.
– Никак, колдовская береста?.. Э-э, да вы, как я погляжу, – чародеи! Эй, Гнездило и Безобраз! Вы что, уснули?! Волочите их в темницу!..
Сопротивляться было бесполезно, и Тимофея вместе с Незнакомцем повели в тюрьму.
Святик бежал следом.
Наконец Тимку и Незнакомца втолкнули в темное подземелье. Загрохотали засовы.
– Гляди-ка! – удивленно воскликнул один из сторожей. – А это откуда?!..
– Значит ключник принес.
– У нас такие не куют!
– Работа не наша! – согласился другой.
Раздался недолгий железный скрежет: сторожа навешивали новый секретный замок на кованую дверь. Потом ушли греться.
В темнице Тимка прижался к мерзлой стене и впервые в жизни растерялся от своей беспомощности.
"Вот и все, – сцепил он зубы. – Завтра меня уже не будет в живых! Эх, оборрржаться!.."
Он вспомнил город Зуев, стариков, которым хамил, торговцев, у которых отнимал заработанное, школу, которую так и не окончил. Даже милиция из дали веков казалась ему теперь родной и близкой.
Ах, мама, мама!..
– Не боись! – тихо сказал Незнакомец.
– Кто вы?
– Выруба, – представился незнакомец.
– Зачем вы его сожгли?!..
– Хотел и других спалить – да не успел.
– Я видел. Но за что? Ведь это – ваши боги!
– Боги?!.. – хмыкнул Выруба. – Идолы! Истуканы! Я этих богов сам вырубил, когда был молодым и глупым. Красивые деревяшки – вот кто они! Истинный Бог – один на всех. Я про него в херсонских степях узнал. Там и крестился...
Они помолчали. Потом Тимка снова спросил:
– Кто же вы?
– Я – истуканов мастер!.. Сколько я их на дорогах понавыставил!.. Еще и неизвестно, кто из нас богом-то был: не они меня – я их сотворил! усмехнулся Выруба. – А однажды наскучило! Ушел из городища.
– Вернулись?
– Новое время, брат, на Руси настает. Вернулся, чтобы и людям глаза открыть, – ответил Выруба. – Однакож, придет то время, не я – так другие сожгут истуканов. Или на дрова порубят!.. Одного только себе не прощу: из-за меня тебя завтра погубят.
Тимка не ответил.
– У Зуеслава – суд скорый: княжий, – продолжал Выруба. – И слово княжье. Дал его – а назад взять нельзя. Иначе, к чему тогда оно?..
За кованой дверью что-то звякнуло. Узники оборвали разговор и прислушались: ни голосов, ни скрипа шагов... Только – свист метели...
За кованой дверью что-то громко плюхнулось на крыльцо, и тут же послышалось знакомое сопенье.
– Святик! – насторожился Тимка.
– Тимофей! – раздалось из-за тюремной двери. – Толкани дверь-то! Не справлюсь я: тяжелая она очень.
Зуевский богатырь удивился, но на дверь приналег.
И вдруг темница... распахнулась. В лунном свете на пороге стоял дрожащий щенок. Его шерсть обледенела и торчала дыбом.
– В-вы-хходите! – сказал он узникам. – Пока сторож-жей нет.
– Ты как отпер-то?! – удивился Выруба.
– А я в з-замок перев-воплотился, – ответил Святик. – Совсем неслож-жная роль!.. Только х-холодно!
– Оборжаться! – восхитился Тимка.
– Скоморох! – крякнул Выруба.
И они тихо рассмеялись.
На крыльце лежал целехонький "Поллароид" с нераспечатанной фотокассетой, которые щенок притащил с городища.
Спустя полчаса три беглеца были уже далеко за его пределами: Выруба знал потайной ход в городской стене, затем они попрощались навсегда. Выруба, прихрамывая и опираясь на подобранную где-то палку, отправился в херсонские степи, а наши Путешественники во Времени вернулись к своей Телеге.
– И как это тебе пришло в голову стать замком? – спросил Святика Тимка. Он до сих пор восхищался своевременной выдумкой Щенка.
– А ты вспомни старую загадку, – ответил великий артист: – "Черненькая собачка свернувшись лежит, не лает, не кусает, а в дом не пускает"...
Как Тимофей ни старался взять курс в наше время, рычаг упорно возвращался в положение, соответствовавшее ХIV веку...
5.
Землю покрыла беспросветная мгла. Покрыла – и тут же рассеялась.
Телега Времени, как стояла, так и осталась стоять на месте. Лишь вокруг все изменилось до неузнаваемости.
Маленькие сосенки стали стройными красавицами, а раскидистые дубы превратились в настоящих лесных богатырей. Только зима будто никогда не уходила из леса. Такие же сугробы, такие же синие тени от деревьев, тот же морозный воздух...
Тимка и Святик посидели, подождали. Однако, когда торчать на одном месте стало скучно и холодно, уж было решили снова взяться за рычаг управления и мчаться по Времени дальше, как донеслись голоса. Святик прислушался: говорили не по-русски. Они спрыгнули в снег.
Схоронясь за кустами, путешественники увидели, что по лесной дороге весело ехал конный воинский отряд, ровно сорок один человек – Тимка подсчитал.
На воинах были цветные плащи из алтабаса, шитые золотом и отделанные драгоценными камнями меховые шапки, из-под шапок выглядывали черные косички. Сапоги – короткие и остроносые, на поясе – богато украшенный колчан, сабля в чеканных ножнах и плетка. На плече – тяжелый лук. Почти каждый вел на поводу ещё одного оседланного коня.
