Текст книги "Милый Каин"

Автор книги: Игнасио Гарсиа-Валиньо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Та встреча действительно попала в шахматные анналы как первый международный турнир признанных мастеров. Каждый его участник прибыл из своей страны, где считался непревзойденным мастером этой игры. Шахматисты оспаривали поистине роскошный приз – титул королевского посла на Сицилии с ежегодным жалованьем в пятьсот крон.

Для Руя Лопеса это был еще и матч-реванш, о котором он мечтал долгие годы, с тех самых пор, как Джованни Леонардо выиграл у него в юности. Они встречались за доской еще раз. Дело было в Риме, и победил тогда испанец. Но беда заключалась в том, что та партия не была засчитана в качестве официальной. Кроме них в этом мероприятии собирался участвовать и Паоло Бои, старый друг и вечный соперник Леонардо. Турнир, организованный королем при своем дворе, стал сведением счетов трех великих шахматистов. Дело закончилось победой Леонардо и окончательным унижением Руя Лопеса, с тех пор игравшего только в стенах собственного дома и не участвовавшего ни в каких публичных поединках.

Другие тексты, распечатанные Николасом, касались в основном жизни Леонардо, полной событий и опасностей. Он много путешествовал и всегда возил с собой шахматную доску с набором фигур, не расставался с ними, как воин со своим оружием. Как минимум однажды Джованни воспользовался шахматами, чтобы защитить жизнь ближнего. Когда его брат попал в плен к турецким пиратам, Леонардо предложил главарю шайки, считавшемуся большим знатоком по этой части, сыграть партию, ставкой в которой была жизнь. Если Леонардо выигрывал, то пират отпускал на свободу его брата. Проиграв партию, Леонардо потерял бы и свою жизнь.

Самый длинный текст, показавшийся Кораль весьма интересным, являлся сборником исторических анекдотов. Правдивость многих выглядела весьма сомнительной. Все они были связаны с жизнью Паоло Бои, другого авантюриста-космополита, заработавшего целое состояние на сеансах одновременной игры и на партиях, сыгранных вслепую.

Немалую часть рассказов о нем составляли истории его встреч и романов с самыми известными и знатными женщинами эпохи. Самую красивую и загадочную из них он встретил на каком-то постоялом дворе и, к своему немалому удивлению, услышал от незнакомки предложение сыграть в шахматы. До этого играть с женщиной ему еще не доводилось.

С первых же ходов его поразила хитрость и проницательность соперницы, но по мере того, как партия развивалась, изумление уступило место сначала сомнениям, а затем и ужасу. Соперником Паоло Бои оказалась не красивая женщина, а сам дьявол. В конце концов Сатана объявил, что поставит ему мат в шесть ходов.

Шахматист стал в ужасе молиться, и на него снизошло озарение. Повинуясь внезапному порыву, он пожертвовал ферзя и сделал такой изящный и неожиданный ход, что иначе как провидением Божьим назвать эту находку было нельзя. Вскоре Паоло поставил дьяволу мат, загнав его в центр креста, выстроенного из шахматных фигур. Сагана понял, что партия проиграна, отчаянно взвыл и исчез.

Нико даже проиллюстрировал этот рассказ, наскоро набросав на обороте листа описанную сцену. Противника Паоло он почему-то изобразил в виде весьма грудастого черта в черном плаще, из-под полы которого выбивался длинный хвост. Кораль понравился этот рисунок, и сын разрешил ей оставить его себе.

Нико долгими часами сидел над весьма затертой и неопрятно выглядевшей книжкой, называвшейся «Основные типы дебютов». Кораль как-то раз пролистала ее, и ей чуть не стало плохо от огромного количества всякого рода алгебраических знаков и формул. Больше всего этот текст напоминал какой-нибудь научный, чисто математический трактат.

– Здесь все так интересно закручено, что читать – одно удовольствие, – сказал Нико матери.

– Там хоть сюжет-то есть?

– Насколько я понял – нет. По крайней мере, я пока не добрался ни до злодея, ни до прекрасной дамы. Кроме того, персонажи обрисованы очень схематично и часто повторяются. Зато иллюстраций в этой книге хоть отбавляй. Диаграммы прилагаются к разбору каждой партии, аж по несколько штук.

– Замечательно.

– Хочешь, дам почитать, когда сам закончу?

– Спасибо, не надо.

Нико всерьез занялся изучением дебютов, чтобы наконец обыграть Лауру. Эта цель стала для него главной. Он внимательно следил за ее игрой, анализировал тактику девчонки, но при всем этом ему никак не удавалось не то что выиграть, но хотя бы свести партию вничью. Всякий раз он натыкался на одну и ту же стену. Его постоянно поражало, как легко она в нужный момент делала тот самый ход, который переворачивал ситуацию на доске с ног на голову и полностью разрушал всю стратегию, выстроенную им.

Тем не менее Николас продолжал упорствовать. Наконец у него появился шанс одолеть свою постоянную соперницу. Произошло это в ходе одной из партий, начавшейся с шотландского дебюта и получившей весьма неожиданное продолжение.

Лаура сделала провокационный ход, чтобы заставить своего друга и в то же время соперника уйти от типичной схемы развития дебюта, и он вроде бы принял этот вызов. Девочка играла в свое удовольствие, фактически развлекалась и не особо напрягалась. Ей и в голову не приходило внимательнее проанализировать обстановку, сложившуюся на доске, зато Николас включил свой аналитический аппарат на полную мощность.

На этот раз он действовал не интуитивно, а строго логически, сумел оценить ту роль, которую при подобной комбинации ближе к эндшпилю будут иметь кони, и смог вовремя поставить их на стратегически важные клетки доски. Хулио с интересом наблюдал за игрой и в какой-то момент вдруг осознал, что Нико вполне может выиграть партию. Мальчишка тоже это понимал, что отлично читалось по его заблестевшим глазам.

Вскоре об этом догадалась и Лаура. Она немного подумала, потом предложила сопернику остановить часы и играть дальше без контроля времени. Обычно партии длились по полчаса, не больше. Нико с удовольствием согласился на это предложение.

Лаура глубоко вздохнула и стала сосредоточенно думать над сложившейся ситуацией. Она неподвижно смотрела на доску и лишь незаметно крутила колечко на пальце. Остановка контроля времени была на руку скорее ей. Девочка больше, чем ее соперник, привыкла к долгому обстоятельному обдумыванию ходов и партий. Николас же редко мог заставить себя потратить на обдумывание очередного хода больше пяти минут. Именно поэтому он порой просто не успевал перебрать все возможные варианты ходов, чтобы остановиться на лучшем из них.

К двадцать шестому ходу Лаура смогла выровнять положение на доске, практически ликвидировать преимущество Нико. До финала оставалось явно немного, но сам эндшпиль обещал быть запутанным, непредсказуемым и нестандартным. Слишком много оставалось на доске пешек, ушедших далеко вперед. Оба короля находились в весьма уязвимых позициях. Количество горячих точек росло буквально с каждым ходом.

Сложилась парадоксальная ситуация. Чем меньше фигур оставалось на доске, чем шире становился оперативный простор, тем труднее было сделать тот самый единственный, безошибочно верный ход, который ничем не повредил бы своим же позициям. Кроме того, ближе к концу партии заметно изменилась относительная значимость и мощь фигур. Теперь конь, стоявший в нужном месте, стоил никак не меньше ладьи. Пешки по мере продвижения к дальней горизонтали словно тянулись вверх, на глазах превращаюсь в слонов. Что же касается королей, то они оба явно нервничали и никак не хотели подолгу оставаться на одном и том же месте.

Николас практически пожирал доску глазами. Он успел мысленно перебрать несколько многообещающих ходов и теперь не знал, на какой из них решиться. Его белый слон перекрывал две диагонали. Он задерживал продвижение ничем не прикрытой пешки Лауры, которой, кстати, оставалось всего три хода до того, чтобы стать вторым черным ферзем, кроме того, перекрывай шах, поставленный вражескому королю своей ладьей. Сам по себе этот шах не был опасным. У короля оставалось несколько возможных путей к отступлению, но все они так или иначе выводили его за плотный круг ближней обороны. В общем, эта линия развития партии вполне ожидаемо могла привести к ничьей.

Николас учел, что этот вариант оказался практически гарантированным, решил не рисковать и достаточно быстро свел партию к патовой ситуации. Буквально через шесть ходов они с Лаурой согласились на ничью.

Хулио не стал скрывать разочарование игрой своего ученика. Он действительно ожидал более интересного и непредсказуемого финала.

«Интересно, куда же пропал тот Николас, которого я знал раньше, неутомимый спорщик, стремившийся всегда и во всем сражаться до последнего и добиваться победы там, где это только возможно?» – подумал Омедас.

– Ты мог бы и выиграть, если бы, конечно, рискнул, – сказал он мальчишке.

– А мог бы и проиграть, – возразил тот.

– Давайте я покажу вам обоим, как можно было разыграть эту партию. Такой финал, как ни странно, является достаточно типичным даже для партий, которые разыгрывают на серьезных соревнованиях. В общем-то, ничего плохого в патовой ничьей нет, за исключением тех случаев, когда один из игроков идет на такой финал не потому, что его добивается. Он просто боится рискнуть и потерять все. Идите-ка сюда.

Хулио подвел двух юных шахматистов к стене, на которой была устроена импровизированная фотовыставка портретов великих шахматистов, и показал на один из снимков, старый, еще черно-белый, сделанный в начале восьмидесятых годов в Линаресе. На фотографии был запечатлен очень приятный и красивый мужчина в теннисном костюме, безупречно белом, даже ослепительном на фоне черного одеяния другого человека. Они пожимали друг другу руки, оба при этом любезно улыбались, судя по всему, как раз по поводу партии, сведенной вничью.

– Тот, в белом, – Борис Спасский, русский, чемпион мира с шестьдесят девятого по семьдесят второй год. Тогда его разгромил Бобби Фишер. Этот турнир уже давно стал легендой. О Фишере до сих пор говорят очень много, почему-то забывая при этом о Спасском, не менее эксцентричной личности. Как вы сами видите, он приходил на свои партии, проводимые в Линаресе, заранее одетым для игры в теннис, садился за стол, клал рядом с собой ракетку, заполнял ведомость участника, делал несколько быстрых ходов и предлагал сопернику ничью без серьезного поединка. Большая часть оппонентов предпочитали согласиться на такой вариант. Спасский пользовался высвободившимся временем, чтобы сыграть партию-другую в теннис с очередной поклонницей, недостатка в которых он никогда не испытывал. Ему очень нравились корты Линареса, постоянно залитые солнцем, а еще больше – андалузские женщины.

Лаура рассмеялась и заметила:

– Он был красивый.

– Я, естественно, лично знаком с ним не был, но знал одного француза, старого ветерана шахматных войн, который каждый год приезжал в Линарес, посещал игровые залы и всегда носил с собой фотографию, на которой был запечатлен вместе со Спасским в момент, когда они с этим гением соглашались на ничью. Да, этот человек считал свою ничью в игре против Спасского едва ли не главным достижением всей жизни. Кроме снимка он обычно носил с собой истертую вырезку из газеты со стенограммой партии. Это на тот случай, если кто-то усомнился бы в его классе и в способности свести вничью партию с самим Спасским. Если кто-нибудь приглашал этого человека посидеть в компании и поболтать, то он непременно рассказывал историю своей главной ничьей в жизни. Обычно француз говорил, что люди делятся на две категории. Это те, кто соглашается на ничью со Спасским, и те, кто играет с ним в полную силу и сражается до конца, несмотря на заранее предрешенный финал. В глубине души он считал себя проигравшим, причем вчистую, даже не попытавшись побороться за победу. Вот так бывает в жизни. Порой ты проигрываешь именно потому, что формально не проиграл.

– Может быть, он еще и выиграл бы у него, – предположила Лаура.

– Нереально, – возразил ей дядя. – Когда у Спасского срывалась партия в теннис, он, в свою очередь, срывал злость на сопернике. Мат был обеспечен практически любому, кто оказывался с ним за доской.

– Проиграть гению… наверное, в этом тоже должно быть свое очарование, – задумчиво сказала Лаура.

– Проиграть в борьбе, активно сопротивляясь, – это в некотором роде тоже маленькая победа.

– Проиграть – значит проиграть, и хватит попусту болтать об этом, – твердо заявил Николас. – Тоже мне, придумали какую-то чушь. Ничья всегда лучше, чем проигрыш. Другого мнения быть не может.

– Нико, бывают случаи, когда не так важно выиграть или, например, остаться в удобном и комфортном положении. Нет особой славы в победе, одержанной без усилий или при помощи нечестных ловушек. В этом и заключается зло ничьих, полученных без борьбы.

Нико предпочел не комментировать слова Хулио, и тот задумался, не смеялся ли этот мальчишка над его философией. Лаура – другое дело. Она всегда разделяла эту благородную точку зрения.

«Эта девочка ни за что не согласилась бы на ничью, как минимум не попытавшись заработать ее. Тем не менее, как капитан команды, Лаура иногда была вынуждена брать на турнире ответственность на себя и решать за кого-либо из своих подопечных, стоит ли принимать ничью, которую предлагает ему соперник, – вспомнил Хулио. – Такое решение всякий раз давалось ей нелегко. С одной стороны, согласившись на предложенную ничью, она лишала члена своей команды возможности выиграть. С другой – отказавшись, он рисковал проиграть. Кроме того, на турнирах порой складываются такие ситуации, когда ничья, на которую подписался один из игроков команды, может здорово повредить другому. В общем, племянница готова многое отдать, чтобы этот вопрос решал за нее кто-нибудь другой».

Нико и Лаура затеяли разговор о таких ситуациях на доске, когда игроки приходят к позиции технического пата без какой бы то ни было надежды объявить мат. По мнению Лауры, в этом положении ничья была лучшим выходом, удовлетворительным для обеих сторон. Ее младший друг видел ситуацию несколько иначе. Он считал, что при соглашении на ничью в партии не было ни победителя, ни побежденного. Следовательно, ее можно было считать безрезультатной, проигранной обеими сторонами. В соответствии с его представлениями о шахматах пат был жалким подобием победы для слабейшего и столь же слабым утешением для более сильного игрока.

– Получается ведь как, – рассуждал Нико. – Слабый, боясь проиграть, ставит вечный шах или же вынуждает сильного трижды поставить фигуры в одну и ту же позицию.

По мнению Лауры, более слабому игроку можно было поставить в заслугу его стремление добиться вечного шаха, создать противнику такую угрозу, когда нападающий вроде бы показывает зубы, но не может больно укусить. Так раненая гиена отражает нападение рассвирепевшего льва, демонстрирует ему злобу и ярость, все еще сохраняющиеся в ней.

– Чем тебе не нравится эта тактика? – удивлялась Лаура.

Омедас порадовался тому, что его юный подопечный на равных и явно с удовольствием вступил в эту чисто теоретическую дискуссию. Сам он не хотел вставать на чью бы то ни было сторону и предпочел оставить подростков одних, чтобы они сами пришли к какому-нибудь общему выводу или, быть может, остались каждый при своем мнении. Впрочем, ему все равно было нужно уходить, потому что его еще ждали занятия в университете.

Как только Хулио покинул клуб, Нико напомнил Лауре историю про Спасского. Он сказал, что она ему очень понравилась и оказалась полезной как минимум в качестве материала для размышления.

– Другое дело, что в ней явно есть что-то такое, чему я никогда не поверю, – заметил мальчишка. – Я имею в виду этого французского шахматиста. Мне кажется, здесь что-то нечисто. Скорее всего, этого персонажа Хулио просто выдумал.

– Почему ты так решил? – запротестовала Лаура.

– Очень уж искусственным он получился, просто как в кино. Я имею в виду все эти газетные вырезки и многое другое.

– Но он же сказал, что знаком с ним. Значит, так оно и есть. Мой дядя никогда не врет.

При этих словах Нико рассмеялся так, словно ему рассказали какой-то на редкость остроумный анекдот.

Чтобы проверить Кораль, загнать ее в угол, Хулио решил отвести ее на священное для них обоих место. По крайней мере, таким оно было когда-то. Речь шла о чердаке, который Хулио, в те годы еще бедный, практически неплатежеспособный студент, превратил для любимой женщины в художественную мастерскую. Это помещение сохранилось почти в том же первозданном состоянии, стало тем местом, где время искривляется, замедляет свой бег и даже останавливается. Теперь Кораль предстояло шагнуть в этот временной провал и очутиться там, откуда она стремительно ушла много лет назад.

Стоило ей перейти через порог, как волна воспоминаний даже не нахлынула, а обрушилась на нее. Время здесь действительно остановилось. На чердаке по-прежнему было так же пыльно, сыро и промозгло, как и прежде.

«Господи, как же счастливы мы были тогда!» – подумала Кораль, мгновенно вспомнив бесконечные разговоры, сигаретный дым, бессонные ночи, кофе, краски, любовь, какие-то дурацкие головоломки, которые они раз за разом собирали и разбирали вместе.

Воспоминания уже не заливали, не заполняли ее, а били тяжелыми кулаками в лицо и в сердце. Кораль Арсе закусила губы и прошла по этому святилищу, посвященному божеству их совместной юности.

«Ровным счетом ничего не изменилось», – мысленно повторяла она как заклинание.

Те же пятна окаменевшей краски, та же сырость, какие-то ведра, старые стулья, покосившиеся мольберты, подрамники, керамическая плитка, расколотая через одну, и кровать. Да, та самая, широкая, но страшно жесткая, с торчащими тут и там пружинами. Она по-прежнему стояла в углу под окном, рядом с покосившейся, насквозь проржавевшей старой печкой.

Когда-то все это было их тайным миром. Устав беречь свою влюбленность от окружающих, они всегда могли удалиться сюда. Здесь никто не мог побеспокоить их, как-то ранить прекрасное светлое чувство. Этот скромный уголок, предоставленный ему и ей в безраздельное владение, казался им тогда роскошным дворцом, потому что в те годы они не просили у жизни многого, умели радоваться тем мелочам, которые дарила им судьба.

За считаные мгновения эта атмосфера прошлого перенесла их во времена юности, в те прекрасные дни, когда жизнь еще не требовала косметики и все вокруг было новым – даже то, что приходилось покупать подержанным или одалживать у знакомых. Этот маленький мир, крохотное пространство, предоставленное в их полное распоряжение, они постепенно наполняли книгами, картинами, пустыми винными бутылками, сигаретными пачками, коробками из-под пиццы, постельным бельем, пледами, чулками со стрелками. Ведь не зацепиться здесь за что-нибудь было просто невозможно.

На чердаке появилась старая пишущая машинка «Олимпиетте», оплавившиеся свечи, стоявшие на полу, щипцы для завивки волос, кассетная магнитола со сломанной антенной, щербатые чашки и диванные подушки. Все это обрамлялось ритуалами, наработанными ими обоими, такими, например, как чтение Марио Бенедетти, [21]21
  Марио Бенедетти (1920–2009) – уругвайский поэт и писатель, один из крупнейших латиноамериканских литераторов второй половины XX века.


[Закрыть]строки которого запоминались, впивались в память, как танго. Здесь рождались стихи о любви и о будущей жизни, в которой им предстояло сделать сладкий выбор между погружением друг в друга и активной борьбой за творческие успехи. В итоге и он, и она отказались от обоих предложенных вариантов.

Раньше Хулио Омедасу было тяжело заходить в вагон этого поезда времени, сохранивший в себе огонь былой страсти, но сейчас ему здесь было хорошо, потому что она оказалась рядом. Тут было, как раньше, тепло и уютно, несмотря на запустение и беспорядок. Он сейчас жалел лишь о том, что выбросил картину, все эти годы висевшую на стене напротив входа. На ней был изображен молодой человек, дремлющий на скамейке в парке с романом Бальзака в руках, дочитать который ему так и не удалось.

В тот день Кораль оставила детей у матери, дав ей строгие указания ни в коем случае не впускать в дом Карлоса и не отвечать на его звонки. Они по-прежнему жили у Хулио, хотя Кораль действительно подыскивала подходящую съемную квартиру.

Оказавшись наконец наедине, без детей, они наскоро навели на чердаке порядок, хорошенько проветрили помещение, избавив его от запаха слежавшейся пыли и плесени, а затем заперлись там на весь день и стали рассказывать друг другу о своей жизни, начиная с того дня, когда их пути разошлись. С собой у них было несколько бутылок вина, намного более дорогого, чем им доводилось пить тогда, в юности.

Кораль говорила, а Хулио слушал. Ему нравилось наблюдать за нею. Он с удовольствием отметил, что она подсознательно выбрала себе любимое место, то самое, где когда-то стоял мольберт и молоденькая художница работала над очередной картиной. Омедас дождался, пока Кораль обоснуется на привычном месте, и занял свой обычный пост наблюдения – в дальнем углу комнаты, у самой стены, откуда так удобно было наблюдать за рисующей женщиной, поворачивавшейся к нему то в профиль, то спиной. Сейчас все получилось как тогда, с той только разницей, что Кораль оказалась к нему лицом. Ей не приходилось отрываться от мольберта и поворачиваться к Хулио, чтобы улыбнуться ему.

Негромкий голос Кораль, как всегда тщательно подбиравшей каждое слово, разносился под покатой плоскостью крыши, гулко отражавшей его. Им обоим было легко. Они охотно смеялись. Вино помогало сбросить последнее напряжение и забыть о каких-то давних обидах, показавшихся теперь глупыми.

Мужчина и женщина отключили телефоны, их никто не беспокоил. Один на один друг с другом, пленники этого вновь обитаемого острова понимали, что делать им сейчас практически нечего. Нужно только рассказывать и слушать. Если бы тот большой мир в эти часы вдруг начал вращаться в другую сторону или разрушаться на глазах, то их это ничуть не заинтересовало и не обеспокоило бы.

В какой-то момент Кораль Арсе встала с плетеного камышового стула, обнаружив при этом, что на ее насквозь пропотевших бермудах эффектно отпечаталось плетение спинки и сиденья, и объявила, что настало время ужина. Она на манер холодильника открыла старый шкаф с красками и растворителями и разыграла целый спектакль.

Кораль перебирала этот хлам, как банки с консервами, которыми они когда-то в основном и питались, и предложила на выбор несколько гастрономических решений на этот вечер:

– Что у нас тут есть?.. Так, вот банка с тушеными помидорами, а еще мы имеем анчоусы. Солоноватые они, конечно, но вот с этой спаржей будут очень даже ничего. Конечно, можно открыть баночку с паштетом. Судя по цвету, делали его из кошачьей печени.

Оба поняли, что страшно проголодались и, пожалуй, в первый раз за вечер обрадовались, что нет необходимости, как тогда, в юности, действительно перебирать в шкафу пыльные банки с консервами. Можно просто-напросто спуститься вниз и заглянуть в итальянский ресторанчик, открытый на первом этаже.

Они заказали себе отличное карпаччо с пармезаном и, разумеется, не обошли вниманием вино. На этот раз настала очередь кьянти.

Хулио разговорился и даже в подробностях рассказал о своей первой встрече с Карлосом, произошедшей при действительно необычных обстоятельствах. Кораль выслушала его с совершенно серьезным видом и вдруг без каких бы то ни было наводящих вопросов со стороны Хулио рассказала о том, как Карлос ударил Нико. Женщина добавила, что по сравнению со всей мерзостью, которую она узнала о своем муже, этот случай уже не имел сколько-нибудь серьезного значения. В общем, все оказалось так, как Хулио и предполагал.

– Ах, это было наше любимое дизайнерское кресло – цвет бордо, тончайшая кожа, досталось в наследство от отца. Видите ли, только его священная задница могла себе позволить прикоснуться к этому сокровищу, – со смехом и в то же время зло сказала Кораль и дополнила: – Да, Нико всегда умел нанести удар в самое больное место. В этом ему не откажешь.

– Похоже, Карлос думает, что все произошло из-за той несчастной пощечины.

– Нечего руки распускать! Хотя, конечно, на самом деле причина в чем-то другом.

Оба прекрасно понимали, что это дело еще нельзя было считать закрытым. Карлос рано или поздно опомнится, не станет сидеть сложа руки и потребует соблюдения своих законных отцовских прав.

По обоюдному согласию они не стали продолжать разговор о Карлосе. Эта тема была не самой комфортной для них обоих.

В зале ресторана было на редкость тихо и спокойно. Официанты передвигались бесшумно, так, будто к подошвам их туфель был приклеен толстый слой войлока. Откуда-то едва слышно доносились арии из опер Верди. В общем, вся атмосфера настраивала посетителей на то, чтобы поужинать и впасть прямо здесь, за столом, в приятную дремоту, постепенно переходящую в глубокий летаргический сон. Это заведение оказалось слишком уж культурным и цивилизованным. Такое ощущение никак не совпадало с тем приподнятым настроением, в котором пребывали они оба в тот вечер.

– Пойдем снова наверх, – предложила Кораль.

Эта короткая фраза словно стала сигналом к возврату туда, в духоту, жару, в мир ярости и страсти. Ночная прохлада и вино еще больше разогрели огонь, пылавший в них обоих.

Они сами не заметили, как оказались на той жесткой и негостеприимной кровати, на которой им было так хорошо когда-то. Так же восхитительно ему и ей было сейчас. Они плотно прижались друг к другу, и каждый ощутил дыхание другого на своей коже.

Слова остались где-то далеко, на другом берегу этой жаркой реки. Здесь они были не нужны. На чердаке царствовали даже не взгляды, а прикосновения. Кровь вскипала в жилах, ногти впивались в кожу, руки бесновались, гладили, сжимали и обхватывали, ноги переплетались, мышцы напрягались и вибрировали, губы сливались и ласкали, глаза целовали вслед за ними, пылающие угли плыли по жаркой реке, руки кричали, стонали, замолкали, бедра вздымались и опускались.

Они даже не заметили, как в комнате что-то загорелось. Когда мужчина и женщина очнулись, кровать со всех сторон обступили языки пламени. Они сбросили простыни, стали сбивать и гасить огонь всем, что попадало под руку. Так, перемазанные сажей и задыхающиеся от дыма, он и она встретили рассвет, ворвавшийся в их жизнь внезапно и безжалостно.

От него никуда нельзя было деться, но люди все равно нашли способ продолжить свою безумную жаркую ночь. Они захлопнули ставни, перекрыли доступ дневному свету и, как два уголька с недотушенного пожарища, вновь соединились в едином языке пламени. Огонь снова воспылал в их телах и душах, слившихся воедино. Лишь к пяти часам следующего дня Хулио и Кораль смогли если не потушить, то хотя бы локализовать этот безумный пожар.

Они наконец открыли ставни, и солнечный свет залил комнату.

Пару дней спустя Хулио, как это частенько бывало, заглянул к Патрисии. После ужина они с Лаурой удобно устроились на диване в гостиной, чтобы сыграть в шахматы. Им обоим нравился этот ритуал, безмолвный поединок, борьба двух умов на таком маленьком, но безграничном поле, состоящем из шестидесяти четырех белых и черных клеток. Патрисия при этом обычно читала что-нибудь в кресле до тех пор, пока не начинала зевать.

Традиционно игра продолжалась час-полтора. За это время Хулио с Лаурой успевали не только сыграть две-три партии, но и обсудить их, проанализировать самые интересные и неожиданные ходы. На этот раз, против обыкновения, они больше чем на час затянули первую же партию. Часы отсчитывали время, игроки молчали, впившись взглядами в доску.

Лаура выбрала индийскую королевскую защиту и затащила противника в эти бесконечные мрачные катакомбы. Хулио был погружен в игру и не замечал ничего вокруг. Он даже не слышал звуков, доносившихся с улицы. По-настоящему интересная партия всегда поглощала его с головой. Омедас словно погружался в какой-то кокон, изолировавший его как от звуков, так и от других раздражителей внешнего мира.

Лаура делала ход за ходом, при этом с геометрической точностью просчитывала траекторию движения руки так, чтобы ненароком не задеть своей фигурой какую-нибудь другую. Хулио приходилось всерьез напрягаться, чтобы понять, что она затеяла, как противостоять ее очередному маневру. Оба так увлеклись, что даже не заметили, как Патрисия пожелала им спокойной ночи и ушла спать.

Дядюшка уже давно стал замечать, что ему приходится все больше думать и напрягаться во время игры с племянницей. На этот раз Лаура превзошла себя. Ее игра заставила Хулио привлечь буквально все резервы, включить свой логический аппарат на полную мощность.

Девчонка преградила ему путь ферзем и слоном, дерзко перемещающимся по диагонали. Очень скоро Хулио уже не наступал, а думал, куда бы деться от разящих как молния ударов этих подвижных и грозных фигур. Он не играл, а сломя голову убегал от своей же ученицы, лишь ненадолго задерживая ее контрнаступление жертвой очередной из своих фигур.

Омедас исподтишка посмотрел на Лауру и остался ею доволен. Его племянница сосредоточилась, внимательно наблюдала за ходом игры и никак не походила на ребенка. Нет, перед ним была молодая, но уже вполне взрослая и целеустремленная девушка. Еще несколько ходов – и король Хулио с негромким стуком лег на доску.

– Сдаюсь, – выдохнул он.

Его король лежал у ног ее ферзя, как статуя поверженного правителя, поваленная на землю с пьедестала.

Лаура откинулась на спинку дивана и рассмеялась на всю комнату, просто по уши довольная собой. Хулио глядел на нее и тоже улыбался.

Наконец-то ей удалось добиться того, о чем она так давно мечтала. В течение последнего года ему стоило все больших трудов сводить их партии вничью. Тем не менее вплоть до этого дня дядя оставался для Лауры непобедимым учителем и непобежденным противником. Вот уже много лет он не давал ей форы ни в единую пешку, и Лаура прекрасно это знала. Наконец она победила его в долгой трудной партии этим прекрасным воскресным июньским вечером, который собиралась отметить в своем дневнике, сделать запись большими красными буквами. Да, для Лауры этот день оказался едва ли не самым важным в ее жизни.

– Как ты думаешь, смогу я когда-нибудь стать настоящей шахматисткой?

– Ты уже ею стала. Честное слово.

В тот вечер Хулио осознал, насколько далеко вперед ушла его племянница. Он сполна оценил ее видение ситуации, умение просчитать партию на много ходов вперед.

Ей еще предстояло серьезно поработать над стратегическим осмыслением финальной стадии партии, но в миттельшпиле девчонка уже показывала подлинные чудеса мастерства. Ее фигуры работали с методичностью жерновов мельницы, перемалывавшей боевые порядки противника. Она не терялась в сложных ситуациях, не робела, когда сопернику удавалось сделать действительно опасный для нее ход. Из множества возможных, внешне в равной мере соблазнительных решений ей удавалось выбрать то единственное, которое действительно могло привести ее к успеху. У нее было все – мастерство, чутье и воображение.