Текст книги "Милый Каин"

Автор книги: Игнасио Гарсиа-Валиньо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Омедас понял, что теперь ему, и никому другому, придется налаживать отношения с Нико, объяснять, как и почему все так получилось, уверять сына в искренности своих чувств к его матери.

«Что ж, за все приходится платить. Что сделано, то сделано. Мне придется постараться минимизировать неприятные последствия случившегося. Убить короля».

Разумеется, это не входило в его первоначальные планы, равно как и вторая часть краткого резюме, сформулированного Нико. Омедас не собирался ни разрушать семью Карлоса, ни уводить у него жену. Тем не менее формулировка Нико в каком-то смысле попала точно в цель. Хулио действительно страстно возжелал ферзя, или, говоря иными словами, королеву – супругу Карлоса. Причем случилось это в тот самый момент, когда они впервые увидели друг друга после долгих лет разлуки. Ему оставалось только утешать себя тем, что король пал жертвой собственных, извините, заслуг. Хулио не прикладывал к этому руку.

Тем не менее острая фраза не оставляла его в покое. «Убить короля». Хулио прекрасно помнил, что сам Нико впервые произнес ее, когда во время одного из первых занятий психолог задал ему вопрос о том, в чем состоит цель шахматного поединка. Почему же теперь мальчишка приписывал ему самому это намерение?

– Я хочу с тобой серьезно поговорить, – сказал Хулио Николасу после очередного занятия в шахматном клубе.

Он отвел мальчика в пустой класс, где обычно анализировались сыгранные партии. Омедаса при этом словно колотило изнутри, а Нико, напротив, будто бы просто наслаждался тем, как развивались события. Хулио понимал, что теряет контроль над ситуацией. Более того, его профессиональный опыт и чутье разом твердили о нависшей над ним опасности.

Хулио уже неплохо знал Николаса, успел привыкнуть к его мимике и интонациям, но был просто потрясен, когда тот, сверкая ледяными глазами и холодно, бездушно улыбаясь, произнес убийственную для собеседника фразу:

– Ладно, дядя Хулио. Научи меня, как быть хорошим мальчиком. Растолкуй, как нужно любить ближнего, не обманывать его и не устраивать ему ловушек.

«Успокойся. Ничего страшного еще не произошло», – повторял про себя Хулио, напряженно ожидая очередного выпада со стороны Николаса.

– Не смей говорить со мной таким тоном. Не забывай: я тебе, между прочим, не дядя.

Нико слишком уж старательно кивнул в ответ и искусственно слащавым голосом уточнил:

– Слушай, неужели ты и вправду думаешь, что сумеешь обойти расставленные мной ловушки и мышеловки? Или ты на самом деле считаешь, что до сих пор не попался на мой крючок?

Вызов был брошен в открытую, и Хулио не оставалось ничего иного, как принять его.

– Что ты хочешь этим сказать?

Циничная улыбка на лице Нико сменилась омерзительной гримасой. Из его горла, булькая и хрипя, вырвался какой-то безумный смех.

– Нет, ты что, и вправду до сих пор не въехал?

– Нет.

– Значит, ты и в самом деле повелся, принял всю эту басню про моего отца за чистую монету? Так вот, дядя Хулио, все это я от начала до конца придумал, срежиссировал и смонтировал.

Омедас был потрясен. У него волосы встали дыбом, он непроизвольно отшатнулся от Нико.

«Монтаж!.. Эти извращения, Карлос и Диана, все было придумано маленьким мерзавцем!»

На лице Николаса по-прежнему блуждала самодовольная до нарциссизма улыбка. Он явно упивался своей победой.

– Ты здорово порадовал меня, когда клюнул на мою удочку и всерьез стал играть в частного сыщика. Молодец, все правильно понял! Рисунки тебе искать долго не пришлось. А дырка в стене? Тоже, наверное, почти сама попалась тебе на глаза. Ты оказался на редкость предсказуемым. Трусики Дианы нашла мама. Они тоже неплохо сработали, хотя я планировал, что и эту «улику» обнаружишь ты.

Хулио вдруг поймал себя на том, насколько беззащитно выглядит эта тонкая, еще почти детская шея, торчащая из воротника рубашки.

«Нет!» – с ужасом подумал Хулио, поймав себя на чудовищной мысли.

Он на мгновение прикрыл глаза и крепко сжал кулаки. Сердце бешено колотилось у него в груди, кровь пульсировала в венах на висках.

– Нет, ты просто монстр! Ты больной! Тебя лечить нужно!

– Не понимаю, тебе-то на что жаловаться? Ты что хотел, то и получил, урвал свой лакомый кусок.

Торжеству Николаса не было предела. Он просто купался в ощущении превосходства над поверженным соперником. Чувство победы почти физически пьянило его.

– Так что веди себя хорошо. Как ты понимаешь, я тебе еще пригожусь.

В первый раз за все это время Хулио отчетливо осознал, с кем имеет дело. Перед ним стоял обезумевший нарцисс, любующийся своим искаженным отражением в черном бездонном колодце.

Глава семнадцатая
Пешка становится ферзем

От операции под кодовым названием «check mate», проведенной Нико, веяло могильным холодом. Оказывается, все это он затеял, чтобы загнать Хулио в ловушку, из которой нет выхода. Омедас с огромным трудом заставил себя поверить в то, что случилось. Вышло так, что он обнаруживал лишь те факты и улики, которые предоставлял Нико, видел лишь то, что ему специально подсунули и оставили на видном месте.

«Убить короля».

Что ж, по крайней мере, противник наконец полностью раскрыл свои карты и степень собственной низости. Теперь он к тому же еще и предлагал Хулио заключить пакт о ненападении и молчать о том, что случилось. В интересах Нико было оставить все как есть. Он нанес страшнейший удар по совести и профессиональной гордости Хулио, поэтому чувствовал себя победителем в этой партии. Мальчишка втягивал Омедаса в свою игру, причем на весьма невыгодных условиях. Стоило Хулио отказаться от участия в ней, как он немедленно – скорее всего, в тот же день – потерял бы Кораль, причем на этот раз действительно навсегда.

Продолжать же игру можно было лишь на условиях и по правилам, предложенным Николасом, что заведомо ставило Омедаса в невыгодное, фактически лакейское положение. Да уж, выбор между плохим и худшим. С чисто технической точки зрения ситуация напоминала такое положение на доске, которое по-немецки называется «цугцванг». При нем любой ход становится проигрышным, хотя минуту назад обстановка и казалась игроку более-менее стабильной.

Николас действительно сумел связать концы с концами и весьма творчески переосмыслить полученную информацию. Он прочитал дневник Хулио, оказавшийся у него в руках, поймал ход мыслей психолога, сумел забежать вперед, поставить капкан и снабдить его вполне убедительной приманкой. Хулио искал внутренний скрытый конфликт в этой вроде бы добропорядочной семье, и он его нашел.

Ему казалось, что странности в поведении Нико являлись проявлением его защитной реакции, стремлением оградить сестру от чего-то странного и неприятного. Что ж, получите то, что вашей душе угодно. Карлос попал под подозрение – ради бога, вот вам главный злодей, не достойный ни сожаления, ни снисхождения.

Весь этот монтаж был тщательно выстроен, безошибочно просчитан и сработал, следовало признать, просто безукоризненно. Хулио увидел и узнал именно то, что хотел. Вершиной же актерского мастерства Николаса можно было считать потрясающий спектакль, разыгранный им в «Макдоналдсе» – с едва сдержанной истерикой, со слезами на глазах и с вырванным у него признанием в верности чудовищных подозрений психолога.

Хулио был не просто унижен, а фактически растоптан, размазан по полу. Больше всего на свете ему теперь хотелось оторвать голову этому маленькому белокурому мерзавцу.

Ошибка, совершенная им, была непростительна. Считается, что психолог сам кого хочешь запутает, умело подведет к нужному ему решению, навяжет свое мнение. На этот же раз Хулио Омедаса, дипломированного специалиста, просто оставили в дураках. Издевательский смех Николаса не переставая звучал у него в ушах. Действуя холодно, расчетливо и цинично, подросток сумел переиграть взрослого человека, вложил Хулио в руки топор и предложил ему нанести разящий удар. Потом, сразу после того, как непоправимое уже произошло, он сообщил, что жертва была невиновна.

Кто бы мог подумать, что именно Карлос окажется прав в оценке сложившейся ситуации, что именно его восприятие странностей в поведении Нико окажется самым близким к истине. Хулио старался даже не думать о том, как он, сам того не желая, поступил по отношению к Карлосу. Если бы кто-нибудь еще совсем недавно сказал ему, что он обманет и предаст человека, который считает его своим другом, то Хулио только рассмеялся бы в ответ на такое предсказание. Теперь выяснилось, что он оказался способен и на такую подлость, хотя и неосознанно.

Там, в баре, Карлос, наверное, почувствовал, что Омедас ему как минимум чего-то недоговаривал, но обо всей глубине предательства, на которое пошел Хулио, он, судя по всему, даже не подозревал. Разумеется, помимо Карлоса пострадавшей стороной во всей этой ситуации была и Диана, которую лишили общения с любящим отцом, по-видимому, без малейших на то разумных оснований.

Омедас обдумывал случившееся и мысленно расписывался в том, что натворил много совершенно непростительных вещей. С другой стороны, еще большей глупостью было бы продолжать жить как ни в чем не бывало, продолжать играть в ту же игру, но уже по чужим правилам. С каждым шагом, с каждым ходом он только попадал бы во все более полную зависимость от мальчишки, переигравшего его по всем статьям.

Нико удалось то, о чем он давно мечтал, – стать маленьким омерзительным божком, управляющим как видимой, так и невидимой стороной этого мира. Он с полным основанием мог рассчитывать, что Хулио не решится развенчать этот языческий культ. Ведь психологу было что терять в этом случае. Нико явно был уверен в том, что отрезал противнику все пути к отступлению угрозой возможного разрыва столь дорогой для него связи с Кораль Арсе.

«Трахнуть королеву».

Хулио заперся у себя в квартире с твердым намерением не выходить на улицу до тех пор, пока ему не удастся что-то придумать, принять для себя какое-то решение. Положа руку на сердце, он признался себе, что его отношения с Кораль дурно пахли с самого начала. Какие бы глубокие и искренние чувства он ни испытывал к этой женщине, уважать себя самого в сложившемся положении ему было не за что. Не за что хвалить так называемого психотерапевта, который вознамерился спасти несчастного ребенка от издевательств отца-извращенца, для чего устроил настоящую клоунаду, этакую пародию на интеллектуальный детектив.

Вся эта история с подброшенными уликами чем-то напоминала американский триллер из тех, что «основаны на реальных событиях, имена героев изменены». В какой-то момент Омедас даже предположил, что Нико, вполне возможно, использовал сюжет когда-то просмотренного фильма для разработки собственного сценария, который затем сам же и срежиссировал, надо сказать, вполне успешно.

Хулио чувствовал себя разбитым и измученным. Он не знал, что делать. Попытка проанализировать ситуацию с точки зрения Кораль тоже не дала сколько-нибудь полезных результатов. Да, конечно, ее обманули, но в основном по той простой причине, что она с превеликой готовностью позволила это сделать. Все происходящее вполне ее устраивало.

Образ извращенца Карлоса пришелся как нельзя кстати. Кораль все равно уже давно жила с ним просто по инерции. Ни о какой любви с ее стороны уже долгие годы не было и речи. Рядом с этим мужчиной ее удерживало лишь одно желание, вполне оправданное с житейской точки зрения. Женщина хотела сохранить видимость семьи ради поддержания стабильности в этой сложной и достаточно жесткой жизни.

Ловушка, хитро подстроенная Николасом, парадоксальным образом позволила Кораль и Хулио пойти на поводу у собственных чувств и желаний. В результате семья была разрушена, а влюбленные воссоединились после долгих лет разлуки.

Хулио размышлял над тем, как выйти из столь неприятной ситуации, не потеряв того, что стало для него едва ли не самым важным в жизни. Отношениями с Кораль он не готов был жертвовать ни при каких обстоятельствах. По всему выходило, что в какой-то момент жизнь рассчиталась с ним за его труды фальшивым чеком.

Больше всего на свете Омедас ненавидел ситуации, когда он оказывался ведомым, пешкой или пусть даже значимой фигурой, но в чужой игре. Сейчас он мог лишь заявить маленькому мерзавцу, что тому не удастся разрушить столь светлые и искренние отношения, которые связали с его матерью психолога, жестоко подставленного им.

Вот только, судя по всему, Хулио и Кораль в дальнейшем придется мириться с присутствием в их жизни этого чудовища с ангелоподобным лицом, на котором так отвратительно выглядела циничная, жестокая ухмылка. Более того, Омедас с ужасом понял, что ему придется делать вид, будто все хорошо, мальчик явно идет на поправку. Все ради того, чтобы Кораль ничего не заподозрила и не обвинила его в том, что он предвзято относится к ее сыну, прижитому от бывшего мужа.

Хулио ходил по квартире из комнаты в комнату, не в силах найти выход из сложившейся ситуации. Адреналин уже почти сочился через поры его кожи и пропитал воздух во всем доме. В какой-то момент Омедас непроизвольно подметил, что старается тщательно обходить все имевшиеся в квартире зеркала и не заглядывать в них.

Его первым безотчетным порывом было высказать Кораль в лицо все как есть, признаться во всех своих невольных грехах и ошибках, а затем уйти, скрыться раз и навсегда. Он прекрасно понимал, что при таком раскладе ему останется только смириться с окончательной потерей любимой женщины.

Но самое смешное заключалось в том, что в глубине души Омедас прекрасно знал, что он ни в коем разе не заставит себя рассказать Кораль всю правду. Ну разве возможно признаться ей, что мальчишка переиграл его и все они уже давно пляшут под чужую дудку? Хулио просто представить себе не мог, как он придет к Кораль и скажет ей, что во всех несчастьях виноват ее собственный сын – хитрое, изворотливое чудовище. Как можно бросить это в лицо женщине, любящей матери?

Нет, такая правда была бы для Кораль неприемлема, она оказалась бы страшнее любой лжи, которой Хулио мог бы постараться прикрыть ее. Такую вот истину она ни за что не признала бы. Если бы Омедас рассказал ей все начистоту, то он только раз и навсегда подорвал бы всякое доверие Кораль к себе. Она на всю жизнь разуверилась бы в нем, не только в мужчине, но и в человеке, который мог бы стать для нее зашитой и опорой в жизни. Кроме того, расписаться в том, что его так хитро и вместе с тем примитивно обвел вокруг пальца тринадцатилетний подросток, было равносильно признанию полной собственной профессиональной и личностной несостоятельности.

«Если я расскажу ей всю правду, открою глаза на то, что происходит на самом деле, то она все равно не поверит мне и будет инстинктивно защищать своего ребенка, – рассуждал он. – Убеждать мать в том, что ее сын мерзавец, задача неблагодарная, особенно с учетом того, что Нико тоже не станет сидеть сложа руки. Он предпримет все необходимые шаги, чтобы выглядеть в глазах Кораль этаким ангелом, несправедливо обвиненным во всех смертных грехах. Нет, Кораль явно не поверит мне ни как психологу, ни как любимому мужчине. Она не согласится с тем, что ее сын вырос нечистоплотным манипулятором, у которого в сознании абсолютно стерта граница между добром и злом. В общем, рассчитывать на ее поддержку при таком раскладе не приходится».

Хулио в очередной раз пришел к выводу, что если он не хочет разрушить то, что было выстроено в его жизни собственными руками, то до поры до времени сообщать Кораль о том, что происходит, было бы неразумно. В этих невеселых раздумьях он провел практически всю ночь.

На следующее утро Омедас съездил в университет. В кабинете его ждали две увесистые стопки экзаменационных работ, написанных его студентами, в большинстве своем совершенно безграмотными, не умеющими излагать свои мысли. Хулио с огромным трудом удалось сосредоточиться на проверке этой писанины. Он то и дело ловил себя на том, что опять думает не о студентах и экзаменах, а вновь и вновь возвращается к своим личным проблемам – «убить короля, трахнуть королеву», check mate.

Он наскоро пообедал, вернулся домой с пачкой все тех же экзаменационных работ и потрудился еще пару часов. Затем Омедас принял душ, открыл бутылку виски и вышел на террасу. Здесь он немного посидел в шезлонге, созерцая дом напротив и поток машин, разбегавшихся в обе стороны по улице.

Позвонила Патрисия и поинтересовалась, как у него дела. О своих личных проблемах Хулио говорить не стал, сославшись на то, что должен срочно закончить проверку студенческих работ.

Отвязавшись от неприятного семейного разговора, он вернулся в комнату, устроился поудобнее на диванчике и зачем-то включил телевизор без звука. Алкоголь, усталость и отчаяние делали свое дело. Мысли Хулио становились все более запутанными и беспорядочными. Голова у него просто раскалывалась, и в какой-то момент он решил прибегнуть к проверенному и вместе с тем весьма жесткому средству.

Омедас дотянулся до музыкального центра, надел наушники и включил на полную громкость Шестую симфонию Малера. Прекрасная музыка, знакомая с детства, на время заглушила чувство отчаяния, притупила душевную боль. Через некоторое время Хулио, истерзанный за последние два дня мрачными мыслями и переживаниями, сумел наконец уснуть.

При этом ему снилось что-то странное. Он перевоплотился в Густава Малера, переживающего самый разгар семейного кризиса, и вошел в какой-то необычный подвальный магазинчик, где продавалось абсолютно все, что только можно себе представить. Хулио Малер немного подумал и прикупил себе маленький чемоданчик, в котором уютно расположилась парочка дуэльных пистолетов.

В качестве продавца за прилавком стоял Карлос. Он, естественно, поинтересовался, с кем собрался стреляться покупатель и по какой причине.

«Моя Альма изменяет мне», – ответил ему Хулио.

Вот уж действительно превосходный материал для психоаналитика.

Он впервые заметил, что внутри его происходят какие-то изменения, когда начал писать на доске вопросы к зачетной работе по детской психологии. В какой-то момент Омедас, не поворачиваясь, а лишь оглянувшись через плечо, сообщил студентам, что те, кто сидит на четных местах, будут отвечать на четные вопросы из списка. Это была привычная практика, позволявшая в какой-то мере избегать повального списывания студентами ответов друг у друга.

Начиная с этой секунды и вплоть до того мгновения, когда был дописан последний вопрос, за спиной Хулио слышались голоса, шум шагов и стук убираемых откидных столиков. Студенты читали вопросы и пытались занять более выгодные, с их точки зрения, места в аудитории. Сначала сменой диспозиции озаботились наиболее дерзкие учащиеся, но, почувствовав, что преподавателю нет дела до того, что происходит у него за спиной, на выгодные для себя места пересели и самые робкие и нерешительные.

Все это броуновское движение сопровождалось смешками и приглушенными ироническими комментариями. Когда список вопросов подошел к концу, все уже сидели на своих новых местах. К тому моменту, как Хулио обернулся к аудитории, студенты уже затихли и теперь лишь преданно смотрели преподавателю в глаза. В аудитории стояла полная тишина.

Хулио обвел взглядом студентов, почесал в затылке и со столь же невинным видом произнес:

– Я, кажется, ошибся, сказав, что сидящие на четных местах будут отвечать на четные вопросы. Прошу прощения, все наоборот. Четные вопросы достаются тем, кто сидит на нечетных местах.

Под пристальным взглядом преподавателя никто не осмелился пересесть. Выражение ангельской невинности на студенческих лицах сменилось тоской и унынием.

Через полтора часа Хулио заперся в своем кабинете с собранными зачетными работами. Он смотрел на пачку исписанной бумаги и никак не мог заставить себя приступить к проверке.

В этот момент ему позвонила Кораль, которая сегодня была на дежурстве и освобождалась лишь ближе к вечеру. Чуть приглушенным голосом – судя по всему, чтобы не слышали коллеги – она призналась Хулио, что больше всего желает вновь оказаться рядом с ним. Он мечтал лишь о том же и на какое-то мгновение забыл обо всем на свете, кроме своего желания опять встретиться с Кораль. Они договорились увидеться после работы в знакомом им ресторане, расположенном в центре города.

Хулио повесил трубку, почувствовал, как блаженная улыбка сходит с его губ, и в ужасе подумал: «Что же я делаю?»

Он начал проверять студенческие работы, надеясь, что это рутинное занятие отвлечет его от мрачных мыслей. Красная ручка скользила в потных пальцах, взгляд никак не хотел фиксироваться на сбивчивых мыслях, изложенных в неграмотных словах, написанных к тому же с кучей орфографических ошибок и по большей части очень неразборчивым почерком.

Вскоре Хулио понял, что думал не о том, как разобрать студенческие каракули. Он не знал, зачем согласился на ужин в ресторане именно сегодня. Более неподходящий день для светского вечера с Кораль и придумать было трудно. Омедас чувствовал, что переставал не только быть хозяином положения, но и вообще сколько-нибудь здраво отвечать за свои поступки.

На каждые несколько строчек, написанных очередным малограмотным, не умеющим излагать свои мысли студентом, у него уходило не меньше четверти часа. В конце концов Хулио собрал работы, начертанные особенно неразборчиво, поставил рядом с подписями красные нули и снабдил их краткой припиской: «Неразборчиво». Так часто поступали многие его коллеги-преподаватели, когда приходили к выводу, что тратили непропорционально много времени на расшифровку студенческих каракулей и мыслей, но сам Хулио Омедас воспользовался этим правом впервые в жизни.

Его одолевали мрачные, весьма неприятные мысли. Судя по всему, токсины аморальности Нико оказались заразными. Хулио Омедас еще никогда не прибегал ко всякого рода трюкам, не использовал своих формальных преимуществ для манипулирования людьми и достижения нужного результата.

Психолог размышлял над этим, обдумывал все свои поступки начиная со дня знакомства с Нико и встречи с Кораль, как шахматист анализирует проигранную партию, вспоминает каждый ход и пытается понять, на какой именно клетке он поскользнулся, в какой момент его рука коснулась не той фигуры, которой следовало. Судя по всему, одной из серьезнейших ошибок, допущенных им в работе, была слепая вера в свидетельства и улики, подсунутые ему Николасом.

Он не удосужился проверить их хотя бы самым элементарным образом, не сопоставил с тем, что могла бы сказать Диана. Омедас даже не нашел времени на то, чтобы пообщаться с малышкой и осторожно расспросить ее на эту щекотливую тему. Более того, он, как неопытный игрок, попался в ловушку противника, когда во время разговора в «Макдоналдсе» фактически вынудил Нико сказать то, что сам хотел услышать.

Если бы все оказалось не так, как он предполагал, то Хулио почувствовал бы себя даже разочарованным и обманутым. Мол, как же так? Все замечательно складывается, вписывается в картину, нарисованную им, прямо как в кино. Вот тебе злодей, вот тебе жертва. Свой план он начал выстраивать и реализовывать, даже не заметив, что помимо него в процессе написания сценария и постановки спектакля участвует другой не менее талантливый режиссер, к тому же озаботившийся тем, чтобы скрыть свое присутствие в кадре.

В общем, дела обстояли настолько плохо, что Хулио понимал бессмысленность каких бы то ни было попыток выстроить свои планы на долгую перспективу. Нужно было сосредоточиться и понять, как сейчас или в самое ближайшее время выйти из этой ситуации, откровенно говоря весьма неприятной. Омедас вновь и вновь спрашивал себя, готов ли отказаться от Кораль, от своей близости с нею именно сейчас, когда он, как ему казалось, вплотную приблизился к тому состоянию, которое описывается простым и в то же время непостижимым словом «счастье».

«Нет, – сказал он себе. – Остаться сейчас без нее я не смогу».

Неожиданно раздавшийся звонок мобильника не сразу вернул Хулио к реальности из мира мрачных размышлений. Еще некоторое время он потратил на то, чтобы разыскать телефон в карманах пиджака, висевшего на стуле. В аппарате послышался незнакомый мужской голос. Спрашивали Кораль Арсе. Первым делом Хулио подумал, что этот звонок может быть так или иначе связан с Карлосом.

«Вполне возможно, что звонит его адвокат», – прикинул он и приготовился к неприятному разговору.

– Кораль Арсе? А кто ее спрашивает?

– Видите ли, меня зовут Рамон Вальс. Я председатель жюри, присуждающего премию Хуана Гриса. [22]22
  Хуан Грис (1887–1927) – испанский живописец, скульптор, график и декоратор, представитель кубизма. Работал главным образом в Париже.


[Закрыть]

– Простите?

– Премия Хуана Гриса, присуждаемая Центром современного искусства. Мы только что вскрыли конверт с данными об авторе картины, названной «Огни». В нем указано упомянутое имя и этот номер телефона.

Несколько секунд Хулио переваривал услышанное. Да, все сходилось. Он действительно послал спасенную из помойки картину Кораль на этот конкурс. Омедас сделал это, повинуясь минутному порыву, и, даже не особо задумываясь, написал в графе «название» первое слово, пришедшее ему на ум.

Естественно, ни по поводу названия, ни по самому факту отправки картины на конкурс он не советовался с Кораль. Она ни за что не согласилась бы на это и, более того, вполне возможно, восприняла бы такое предложение как закамуфлированную издевку, если не явное оскорбление. Вот почему Хулио на всякий случай указал в качестве контактного свой мобильный телефон, не желая, чтобы устроители по какой бы то ни было причине беспокоили Кораль. По правде говоря, Омедас отправил картину почтовой посылкой и едва ли не на следующий же день начисто забыл об этом.

– Да-да, все правильно. К сожалению, Кораль сейчас не может подойти. А что, ее картина вышла в финал?

– Не совсем так. Она получила первую премию.

Эта новость ошеломила Хулио.

«Не может такого быть! Неужели правда? Это ведь очень престижный конкурс».

– Она очень-очень обрадуется, – сказал он в трубку сдавленным от восторга голосом.

– Должен признаться, что мы открыли конверт и немало удивились. Дело в том, что имя художницы, указанное в анкете, оказалось нам совершенно незнакомым.

«Еще бы, – подумал Хулио. – Откуда вам ее знать. Она же никогда нигде не выставлялась и не участвовала ни в каких художественных тусовках».

– Да, она и в самом деле мало выставляет свои работы, – сказал он, просто чтобы заполнить паузу в разговоре. – Но уверяю вас, Кораль работает много и упорно.

– Мне остается только надеяться, что полученная премия станет для нее трамплином, позволит сделать качественный скачок как в творчестве, так и в признании у публики и критики.

После этого собеседник оставил Хулио номер телефона, по которому Кораль должна была позвонить и подтвердить свое участие в церемонии вручения призов на торжественном приеме, который устраивался в гала-зале мадридского казино. Хулио заверил председателя жюри, что передаст всю информацию по назначению в самое ближайшее время.

Он предпочел взять на себя эту приятную миссию, не стал давать организаторам телефонный номер Кораль, потому что не был уверен в том, что она адекватно отреагирует на известие о своей победе в конкурсе, в котором вовсе не собиралась принимать участие. Нет, к этой новости ее следовало осторожно подготовить. Ужин в ресторане, назначенный на этот вечер, подходил для этой цели как нельзя лучше.

На свидание он пришел взволнованный, как студент на экзамен, к которому не успел толком подготовиться. Больше всего Хулио боялся, что Кораль сразу же заметит, как он что-то скрывает от нее. Она уже ждала его за столиком в глубине зала. Стоило Омедасу увидеть ее, поймать взгляд и улыбку, как ему сразу же стало легче. Большую часть напряжения как рукой сняло.

– Нико и Диана у моей мамы. Так что весь вечер в нашем распоряжении!

– Как Нико?

– Его просто не узнать. Кстати, все это только благодаря тебе. Он мне все уши прожужжал со своим турниром. Для него это сейчас главное дело жизни! Еще две недели впереди, а сын уже ни о чем другом и думать не может. Готовится дни и ночи! Я даже волноваться стала, глядя на него!

Хулио было видно, что Кораль пребывала в отличном настроении. При этом главная хорошая новость еще только ждала ее.

– Давай поговорим о живописи, – совершенно неожиданно предложил он. – Я тут вспомнил картину, которую ты мне подарила. Впрочем, если выражаться точнее, я просто присвоил ее себе, потому что ты собралась выбросить холст на помойку.

Он собирался тотчас же обрадовать Кораль новостями о победе на конкурсе, но она даже не дала ему договорить:

– Да забудь ты про эту мазню! Нашел о чем вспоминать! Я тебе таких сколько угодно намалюю, даже лучше. Нет, я серьезно! Мне действительно хочется снова заняться живописью.

– Позволю себе не согласиться с этим мнением, – сказал Хулио, выждал, когда недовольство на лице Кораль сменится выражением удивления, и пояснил свои слова: – Я имею в виду твою оценку этой картины. Не понимаю, почему ты себя недооцениваешь, отзываешься о своей работе столь строго.

– Это еще что такое? – со смехом воскликнула Кораль. – Вечерний сеанс психоанализа?

Официант принес заказ. За салатом из авокадо и холодным гаспачо Хулио поведал Кораль, что взял на себя смелость послать ее картину на конкурс Хуана Гриса, разумеется – от ее имени. Новость о победе он решил приберечь если не до десерта в прямом смысле слова, то по крайней мере на сладкое в переносном.

Кораль явно не оценила благородного порыва Хулио. Было похоже, что она восприняла его рассказ как дурную шутку. На всякий случай женщина попросила его повторить то, что он только что сказал. Хулио выполнил ее просьбу и понял, что со второго раза эта история понравилась Кораль еще меньше.

– Да по какому праву ты решаешь за меня, какие картины показывать людям, а какие выбрасывать на помойку? Я, может быть, не хочу, чтобы всякая мазня ассоциировалась у посторонних людей с моим именем!

Она явно не на шутку рассердилась, смотрела на Хулио уже не как на близкого человека. Такими взглядами одаривают лишь пришельцев из иного, враждебного мира.

– Я просто подумал, что ты в этом случае ничего не потеряешь, но сможешь что-то приобрести, – попытался оправдаться Омедас.

Ледяной взгляд Кораль стер с лица Хулио даже подобие улыбки.

Едва не царапая ногтями стол, она сказала:

– Какого черта ты вообще полез в эту помойку? Если я что-то выбросила, значит, так тому и быть. Это моя вещь, и я сама решу, где ей находиться – у меня дома или на свалке. Твою мать, неужели так трудно вбить себе это в голову?

Омедас беспокойно заерзал на стуле, словно вдруг почувствовал острую кнопку, неожиданно вынырнувшую из глубины сиденья. В первый раз за все время знакомства Кораль ругалась при нем нецензурно, и вообще прежде любые ее злые слова никогда не были адресованы именно ему.