Текст книги "Разочарованный странник"
Автор книги: Иеромонах Кирилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Нательный крест.
Однажды в кругу друзей зашёл разговор о старообрядцах, и кто-то из собеседников открывает для нас такую новость:
– А между прочим у старообрядцев в храме за свечной лавкой продаются канонические, как они считают, нательные кресты без Распятия и с молитвой «Да воскреснет Бог» на оборотной стороне.
Нас с Димкой это очень заинтересовало и в ближайший выходной мы отправились в Рогожскую слободу к старообрядцам.
Доехав на метро до станции «Таганская», мы пересели на троллейбус, а там от остановки уже была видна колокольня Рогожского посёлка, которая стала ориентиром нашей пешей прогулки. Когда мы добрались до места, то первое, что нас поразило, так это величественность знаменитой колокольни. В этой же колокольне находится храм Успения Пресвятой Богородицы, который изначально был освящён в честь Воскресения Христова. Колокольню эту построили в 1905 году в ознаменование снятия печатей с Рогожских храмов, алтари которых были запечатаны почти пятьдесят лет назад в 1856 году указом митрополита Филарета (Дроздова). Говорят, что эта колокольня даже немного выше колокольни Ивана Великого. Ну, а красоту архитектуры этого шедевра просто невозможно описать словами – это нужно только видеть.
Дальше за колокольней мы направились к главному собору Покрова Богородицы, где, собственно, мы и надеялись приобрести те самые бронзовые крестики, изготовленные по старинным образцам с соблюдением всех канонов. По территории мимо нас проходили женщины в длинных юбках и необычных застёгнутых у подбородка платках и бородатые мужчины в косоворотках, подпоясанных кушаками. Все они как будто сошли с полотен М. Нестерова. Чувствовали мы себя не совсем уютно в этом окружении фольклорного разнообразия старины и порой казалось, что мы стали персонажами произведений Мельникова-Печерского, вернувшись в прошлое лет на двести.
Конечно же, по храмам Рогожской слободы с их старинными иконами, по Рогожскому некрополю с усыпальницами Морозовых, Рябушинских, Солдатенкова, Кузнецова, можно ходить часами, но у нас была конкретная цель – приобретение старообрядческих нательных крестиков.
Войдя в Покровский собор, я перекрестился и замер: таких дивных древних икон я ещё никогда не видел, как и зна́менное пение я тоже слышал впервые. Шла Божественная литургия. Она только что началась, а это означало, что мы могли присутствовать на Литургие оглашенных до начала Литургии верных. Молящиеся в храме стояли ровными рядами, перед каждым из них на деревянном полу лежала небольшая расшитая плоская подушечка "подручник", на которую клались руки при земном поклоне. Электрического освещения в храме нет, на паникадиле тоже горят свечи, а не лампочки. И свечи исключительно восковые. Позади у стен, при входе в храм, стоят мужчины в косоворотках, со сложенными на груди руками в «позе Наполеона». Видимо следят, чтобы всё было чинно. Мы приткнулись в углу и словно по команде «замри» стояли не шелохнувшись. Неожиданно перед началом Литургии верных храмовую входную дверь закрыли и в металлические скобы вложили длинный деревянный засов, чтобы никто из посторонних не смог войти, так как присутствовать в храме в это время должны только верные. Мы стояли, едва дыша…
По окончании литургии двери храма открыли, стал заходить народ, любопытно заглядывая и озираясь в полумраке, и мы вышли из своего потаённого угла, направившись к свечной лавке. Там мы увидели то, за чем пришли – крестики. Причём нательные кресты разделялись на "мужские" и "женские". С совершенно невозмутимым лицом, то есть как бы ничему не удивляясь, я купил один "мужской" и один "женский" кресты и несколько восковых свечей от которых шёл невообразимый аромат воска и мёда. Поставив свечи у икон, пару штук я незаметно сунул в боковой карман пиджака.
С правой стороны храма под стеклянной витриной находилась богатейшая ставротека с мощами святых угодников Божиих. Ничего не подозревая, я подошёл, перекрестился и с благоговением приложился к мощам. Невесть откуда появилась старушка, которая тут же одёрнула меня:
–Ты зачем это стекло целуешь? – наставительно спросила она меня.
– Так, это, я к мощам приложился. А что, нельзя? – немного опешил я от неожиданного вопроса.
– К каким мощам? Ты к стеклу приложился! Вот приходи к нам на Пасху, когда мы стеклянное окошко открываем и вот тогда можно прикладываться к мощам.
Кстати, и старинные иконы на стенах храма были без киотов и не закрывались стёклами. С Рогожской слободы домой мы вернулись под большим впечатлением и с старообрядческими нательными крестами.
На следующий день Дима занялся формовкой в силикон приобретённых нательных крестиков для отливки восковых моделей, а мне нужно было писать реферат по истории искусства. Анна Борисовна Матвеева, наш профессор по истории искусства, говорила:
– Вам нужен кнут, чтобы вы изучили материал. И таким кнутом для вас будет реферат. Кто реферат не сдаст, тот не будет допущен к курсовому зачёту.
И я, подстёгиваемый этим самым кнутом, отправился в Исторический музей. По студенческому билету художника у меня был свободный проход во все историко-художественные музеи страны. Поднявшись по широкой парадной лестнице Исторического музея ко входу в залы, сидевшая тут же на стуле бабушка-контролёр посмотрела в мой студенческий билет, в котором были напечатаны ключевые слова «художественно-промышленное» и «художник-конструктор», и спрашивает:
– А это кто такой «художник-конструктор», он чего делает?
– Это значит он дизайнер, – ляпнул я ещё более непонятное буржуйское слово.
– А, это те, которые много денег зарабатывают, – со знанием дела сказала она.
– Вот-вот, они самые, – чуть было не рассмеялся я.
Тут мне вспомнились слова моего шефа и наставника Виктора Емельяновича, сказанные несколько лет назад: «Поступай учиться в Строгановку на художественное конструирование. С этой специальностью в жизни не пропадёшь, всегда найдёшь работу».
В музее мне нужны были залы Древней Руси. Проходя по этим залам и рассматривая предметы домашней утвари, ремесла и торговли меня заинтересовала витрина с женскими украшениями, бусами, колтами, кольцами и нательными крестиками. И вдруг один крестик XIV века остановил на себе моё внимание. Крест небольшой, сантиметра четыре, но было в нём нечто огромное, глубинно-притягательное, запечатлевшее в себе молитвенное воздыхание далёких предков Святой Руси, простоту и суровость их жизни. Мне очень захотелось сделать копию с этого «тельника», непременно освятить его во Владимирском соборе в Киеве, положить его на мощи преподобных в пещерах Киево-Печерской Лавры и носить именно такой крестик. Тут же я достал блокнот и зарисовал этот крест в точности, как он есть.
Этим же вечером Димка уже делал восковую модель крестика по моему рисунку. Отлить его решили из бронзы для чего подходили обыкновенные пятаки, которые я наменял в метро. Вскоре крестик был готов, и я засобирался в Киев.
Была зима и в Киев я приехал чуть ли ни под самый Новый год. Обратный билет купил с большим трудом, так как очень много народа почему-то ехало из Киева встречать Новый 1986 год именно в Москву.
Поезд пришёл в Киев ранним утром и первым делом я отправился в Киево-Печерскую Лавру, чтобы поклониться преподобным отцам в пещерах. Но пещеры для посещения были ещё закрыты. Дождавшись открытия пещер, я, как обычно, предъявил свой студенческий билет и меня пропустили бесплатно. Кроме меня никаких посетителей в такое время не было, и я бродил по пещерам совершенно один. Это, конечно, особое ощущение, когда ты находишься один в темноте подземелья среди мощей святых угодников. Подойдя к гробу какого-нибудь святого, я читал на иконе, помещённой над ракой, имя этого святого, крестился и прикладывался, положив на мощи изготовленный нательный крестик, прося благословение. И так я не торопясь продвигался по пещерам, прикладываясь к каждому из преподобных – никого ведь вокруг нет. Вдруг из темноты пещеры навстречу мне появились два силуэта. Один из них был милиционер, который спросил меня:
– Здравствуйте, что вы здесь делаете, ваши документы?
– Здравствуйте, я осматриваю пещеры, я художник, только что приехал из Москвы и вот решил посетить пещеры Лавры, – ответил я.
Милиционер взял мой паспорт, затем посветил фонариком в студенческий билет, вернул мне документы, козырнул и вместе со своим провожатым скрылся в глубине пещер.
Из Лавры я направился во Владимирский собор, определив маршрут по карте города, приобретённой в киоске вокзала. В храме читались часы перед началом литургии и шла исповедь. Войдя в храм, я стоял у входа в полном восторге глядя на Васнецовский шедевр в алтарной апсиде – Богородицу с Младенцем. Божественный младенец в Её руках как бы обнимал каждого входящего в храм, а входящий уже с порога ощущал себя в Его объятиях. Мне даже не верилось, что всё это я вижу наяву, а не во сне. Я ходил по храму и рассматривал с детства знакомые настенные росписи работы Нестерова, Врубеля, Котарбинского, Сведомского и конечно же Виктора Васнецова.
Тут из боковой двери алтаря вышла старая монахиня и направилась было к свечной лавке. Но я подошёл к ней и остановил своим вопросом: как бы мне освятить крестик? Она молча взяла у меня крестик и пошла обратно в алтарь той же дверью, а я остался ожидать у ограды солеи. Литургия уже давно началась, я стоял и молился вместе со всеми, слушая пение хора и восхищаясь храмовой живописью. Минут через пятнадцать монахиня вышла из алтаря с блюдцем в руке, на котором лежал мокрый крестик – освятили. И я тут же надел его на себя с тем, чтобы, надев его в Киеве во Владимирском соборе, уже никогда больше его не снимать. Так было задумано…
Земное и небесное.
И вот настало время, когда я решился написать свою первую икону – это была копия с Одигитрии Смоленской XV века.
В детстве я прочитал в письмах И.Е. Репина фразу: «Копию напишешь, академию пройдёшь». И эта фраза стала моим девизом. Ещё будучи пятнадцатилетним школьником, я много копировал с репродукций, которые публиковались в журнале «Огонёк». У меня была большая подборка этих репродукций и я копировал старых мастеров. При этом я сам изготавливал деревянные подрамники, натягивал на них кусок простыни, грунтовал и писал картины. Мама иногда бранила меня за то, что я все простыни изорвал на полотна для картин.
Так как всё моё детство было связано с рисованием, то после 8-го класса родители хотели определить меня в художественную школу-интернат. Но почему-то меня не приняли. Возможно потому, что вместо учебных постановочных натюрмортов я предоставил приёмной комиссии полноценные копии картин Рафаэля, Франса Хальса, Рубенса, Репина, Крамского, написанные масляными красками на холстах. Кто-то из родителей поступающих детей даже предложил моей маме, сопровождавшей меня, продать ему эти картины. Но она отказалась. Так же и в этом случае – я решил написать копию иконы, чтобы «пройти академию».
Основой для иконы послужила обычная разделочная доска, купленная мной в хозяйственном магазине, в которой Дмитрий ловко вырезал ковчег (одно слово – маэстро!) В качестве паволоки я наклеил какую-то марлю и по раздобытому рецепту приготовил из мела левкас. Это был мой первый опыт подготовки доски под иконопись, как и сам процесс иконописания.
По совету моего друга Сергея Васильевича я решил поехать в Троице-Сергиеву лавру с тем, чтобы показать свою работу лаврскому иконописцу архимандриту Николаю (Самсонову) и испросить его благословения писать иконы.
Было время середины Великого поста, суббота. В Лавру я приехал рано, часов в шесть утра. Сразу пошёл в Троицкий собор, чтобы поклониться преподобному Сергию. Одет я был в длинное почти до пят темно-коричневое пальто, на голове черная вязаная шапка в виде скуфьи (внутри, там, где лоб, белыми нитками мною был вышит крестик), брезентовая сумка через плечо в которой лежала икона, худосочный, в очках и с жиденькой юношеской бородкой. В общем, этакий очкарик Алёша Карамазов. Подошёл я к будке дежурного у монастырских ворот возле Трапезного храма. Спрашиваю:
– Доброе утро! Скажите, пожалуйста, а как бы мне увидеться с архимандритом Николаем, иконописцем?
– С архимандритом Николаем?.., – протянул дежурный.
На его лице выразилось одновременно недоумение и страх. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, пожелавшего чего-то совершенно невозможного, о чём давно всем известно кроме меня (я действительно не знал, что отец Николай жил в полу затворе и, как мне сказали, ни с кем не общался и никого не принимал).
– Ну, подождите где-нибудь здесь. Может он будет идти в храм на панихиду и тогда подойдёте к нему.
Светало. Я немного потоптался на снегу у сторожки. Прохладновато, что говорится, не май месяц. Затем прошёлся к Духовской церкви, к Успенскому собору и пошёл в Трапезный храм. Там литургия уже началась, народу было много – выходной. Было тепло, пахло ладаном и свечами, и отогреваясь я остановился в конце храма. Через весь храм сквозь народ, как ледокол шёл невысокого роста толстый пожилой монах с всклокоченной бородой, держа перед собой на животе что-то вроде таза, который до верху был наполнен поминальными записками. Он подошёл ко мне и, пихнув тазом, спросил:
– Записки почитаешь?
– Да, – кивнул я.
– Пошли.
И он повернул обратно вглубь храма к солее. Я прошёл за ним, через солею приделов, за решётчатые металлические ворота к клиросу основного придела. Там уже стояли и читали записки несколько семинаристов, к которым присоединился и я. Вот пропели «Отче наш», записки прочитаны, и я вознамерился было пойти на улицу дожидаться отца Николая. Но тут вышел из алтаря распорядитель в штатском и подойдя ко мне спросил:
– С платом постоишь? Пойдём в алтарь.
И я поплёлся, в полузабвении, за ним. Войдя в алтарь, сквозь туман ладана я увидел у Горнего места сидящих на скамейках седовласых отцов в митрах. Мне показалось, что я уже не на земле, а на небе среди ангелов и преподобных.
– Вот, бери стихарь, подойди к кому-нибудь из священников, – он кивнул на сидящих у Горнего места, – и скажи: благослови, владыка, стихарь.
Так я впервые был облачен в стихарь и стоял с платом возле Чаши во время причастия.
Литургия закончилась. Выйдя из храма мне показалось, что небо, воздух и всё вокруг уже какое-то другое, не такое как было раньше. Но где же мне искать отца Николая?
Я снова пошёл к сторожке дежурного у ворот, которые закрывали вход на монастырскую территорию (это не вход на территорию Лавры вообще, а ворота именно туда, где живёт братия монастыря, то есть от центрального входа налево). Почти уже подойдя к будке сторожа, которая была устроена на подобие КПП, смотрю выходит из её двери высокий старец с длинной седой бородой, и идёт мне навстречу. У меня в голове тут же промелькнуло «это отец Николай». Подхожу, спрашиваю:
– Простите, вы архимандрит Николай?
Старец взглянул на меня внимательно.
– Да.
– Благословите, батюшка.
Он благословил, не останавливаясь и мерно вышагивая. Я засеменил за отцом Николаем, как назойливая набожная бабка.
– Батюшка, я вот тут икону написал и хотел бы узнать ваше мнение: следует ли мне этим заниматься в дальнейшем или нет.
– Ну, я сейчас иду в храм на панихиду, – сказал он всё так же, не останавливаясь и уже поднимаясь по ступеням Трапезного храма. Но профессиональный интерес всё же переборол монаха.
– А ты чем пишешь, темперой или маслом?
– Темперой.
– А-а. А я маслом. Ладно, показывай, – сказал отец Николай, остановившись на средней площадке лестницы.
Я судорожно стал доставать из сумки икону, завернутую в ситцевый цветастый платок.
– Вот.
Старец взял в руки икону Божией Матери, пристально на неё посмотрел, и спросил:
– А ты молился перед тем, как браться за работу, постился, акафист Божией Матери читал?
– Нет, я не знал, я просто… вот так, взял и написал… дома.
– Так вот прежде, чем писать икону, нужно молитвенно приготовиться к этому делу. А то на твоей иконе все твои страсти видны. И эти твои страсти будут теперь передаваться тому, кто перед этой иконой станет молиться.
Он посмотрел на икону поближе, подальше.
– Ну что, у тебя пойдёт, – и вернул мне её обратно.
– Так благословите, батюшка?
– Да, Бог благословит, – заторопился вдруг старец и скрылся за дверью храма, которая вела прям к центральному приделу.
Не помня себя от радости и переполненный каким-то внутренним восторгом, я впопыхах заворачивал в платок небольшую икону, спускаясь по лестнице и запихивая её в сумку, уронил шапку… Смотрю, люди какие-то внизу у лестницы собрались, наверное, тоже радуются за меня и завидуют – я же с самим архимандритом Николаем разговаривал! Но спустившись по ступеням вниз я вдруг обратил внимание на то, что перед собравшимися людьми впереди стоит милиционер, а народ замер в ожидании того, что же произойдёт дальше. Милиционер козырнул мне и сухо спросил:
– Что там у вас?
– Да вот, я икону написал и показывал её отцу Николаю…
– Откуда вы знаете отца Николая? – перебил он меня.
– Да я, собственно, первый раз его вижу. Приехал показать иконописцу свою икону, узнать, что он скажет.
Наполняющую меня радость постепенно стала вытеснять подступающая тревога.
– Пройдёмте со мной, – сказал милиционер.
Мы пошли в отделение милиции, которое в то время располагалось тут же, на территории монастыря прям возле Троицкого собора рядом с входом в ризницу. Поэтому уже от Духовской церкви бросалась в глаза огромная вывеска возле Троицкого собора над входом в отделение – «МИЛИЦИЯ».
В отделении было пусто. За деревянным ограждением сидел и дремал дежурный милиционер.
– Вот, хотел икону продать отцу Николаю, – заявил сопровождающий меня блюститель порядка. Елейная улыбка тут же исчезла с моего лица, потому что я понял – это конец. Сейчас из меня сделают злостного фарцовщика и начнут вешать всё то, о чём я даже и не догадываюсь. Милиционеры, тем временем, разглядывали написанную мной икону.
– Говорит, сам написал, – усмехнулся поймавший «преступника».
Сидевший за «прилавком» вертел в руках икону.
– Ну и за сколько хотел продать икону отцу Николаю? – спросил он меня.
– Да это я сам написал, для себя. Ничего я не собирался продавать.
– У вас есть какие-нибудь документы?
И тут меня осенило: в сумке лежал студенческий билет Московского высшего художественно-промышленного училища им. Строганова, который может стать главным аргументом моего оправдания.
– Вот, студенческий билет. Я – художник. И икону эту я сам написал. Хотел только показать, посоветоваться с иконописцем.
– Ладно, сейчас придёт майор и разберётся. Знаешь столько здесь всяких таких было и с иконами, и с книгами… Так что лучше сознайся, за сколько хотел продать?
И тут вошел серьёзный и несколько озабоченный майор.
– Это кто? – сходу спросил он, проходя мимо меня.
– Это задержанный, товарищ майор. Хотел икону отцу Николаю продать.
Тот повернулся ко мне.
– Откуда вы знаете отца Николая?
– Да не знаю я его. Впервые с ним встретился, чтобы показать написанную мной икону. Специально для этого приехал. Я – студент, художник. Вот попробовал себя в иконописи и решил посоветоваться с лаврским иконописцем. Для этого сюда и приехал к отцу Николаю. Что в этом преступного?
Майор рассматривал мой студенческий билет. А я смотрел на лежавшую на столе Одигитрию и просто молился, молился чтобы икону не отобрали.
Тут вдруг майор подошёл ко мне, взял со стола икону, посмотрел ещё раз на неё.
– Иди сюда. На, забирай, – и подал мне икону.
Он подвёл меня к выходу из отделения милиции, вернул студенческий билет и тихо сказал:
– Давай, иди отсюда и никогда больше нам не попадайся. Понял? – и посмотрел на меня так, как смотрят только на конченного филантропа.
– Понял, товарищ майор. Спасибо.
Проходя мимо Троицкого собора, я приложился к его холодной стене и перекрестившись прошептал: «Преподобне отче Сергие, спасибо тебе за всё…»
Вот так я в одночасье побывал на небе, облачённый в стихарь, и на краю преисподней.
Песчанская икона.
После Пасхи, когда совсем потеплело и на деревьях распустилась листва, я снова поехал в Троице-Сергиеву Лавру. На этот раз мне очень нужно было решить некоторые накопившиеся проблемы личного характера, а для этого необходим был совет с рассуждением какого-нибудь духоносного старца.
О старцах и о их молитвенном подвиге я узнал из «самиздатовских» книг, которые неведомо откуда появлялись в кругу верующих друзей и передавались из рук в руки на несколько дней для прочтения, и тут же по очереди переходили к следующему. В основном это были вручную перепечатанные на пишущей машинке тексты, сшитые в книжный блок.
Так мне принесли почитать машинописный текст «Бесед преподобного Серафима Саровского с Н.А. Мотовиловым о цели христианской жизни», который я тут же за один день переписал шариковой ручкой в тетрадь. Потом принесли так же отпечатанную книгу «Отец Арсений». Переписывать эту книгу было уже слишком долго, так как она довольно ёмкая и я решил во что бы то ни стало сделать для себя ксерокопию. Почему не сделал так с беседами Мотовилова? Да потому что это совсем не простое дело и даже не безопасное. Множительная техника была редкостью и в той организации, где она была установлена, ею заведовал особый Первый отдел этой организации (думаю нет надобности объяснять, что такое Первый отдел). Для того, чтобы сделать ксерокопию, нужно было заполнить специальную заявку с указанием наименования документа, из какого он отдела поступил и какое количество копий. С подписанной в Первом отделе заявкой уже можно было идти в кабинет, где делают ксерокопии. Сразу за дверью этого кабинета есть только стена с окошком как в кассе, куда подавалась эта заявка вместе с оригиналом документа для копирования. Из окошка скажут, когда нужно зайти за готовыми копиями и посетитель удалялся с миром в ожидании готовности заказа. Но, к счастью, у меня оказался приятель, у которого в организации всё это было не так строго, без всяких там "первых отделов" и он мог запросто отксерокопировать книгу по 10 копеек за лист. Так у меня появилась собственная книга «Отец Арсений», для которой я старательно сделал кожаный переплёт и хранил её, как зеницу ока.
Поговаривали, что отец Арсений ни кто иной как иеромонах Павел (Троицкий), который тайно живёт где-то в Москве и общается только письменно, через одного доверенного человека. Причём духовными чадами отца Павла называли священников Николо-Кузнецкого храма: протоиерея Владимира Воробьёва, иерея Александра Салтыкова, дьякона Валентина Асмуса. И мы подозревали, что именно они-то и написали эту книгу.
На одной из прогулок с Сергеем Васильевичем по Гоголевскому бульвару я с юношеским восторгом рассказывал ему об отце Арсении, который оказывается на самом деле вроде как иеромонах Павел, который скрытно живёт в Москве на квартире у кого-то из своих духовных чад. Сергей Васильевич спокойно шёл по аллее, сложив за спиной руки, и молча улыбался в бороду. Потом, дослушав меня, он сказал:
– Москва – это самая настоящая пустыня. Здесь можно пропа́сть, исчезнуть так, что никто никогда тебя не сыщет; жить и молиться в своей комнате, как настоящий пустынник в келье.
И вот однажды я поинтересовался у Сергея Васильевича, к кому же он сам обращается за духовными советами и наставлениями, к какому старцу, кто его духовни́к? На что он ответил с улыбкой:
– Да я хожу к одному «дедушке», который сидит у себя дома и никуда не выходит.
И в мою голову закралось подозрение: а не отец ли Павел тот самый «дедушка», к которому он ходит…
В этих разговорах о старцах мне и поведали друзья-прихожане храма святителя Николая в Кузнецах о том, что в Троице-Сергиевой Лавре живут настоящие старцы архимандрит Кирилл (Павлов) и архимандрит Наум (Байбородин). А потом кто-то из недавно побывавших в Псково-Печерском монастыре рассказал нам об удивительных старцах этой обители архимандрите Иоанне (Крестьянкине) и игумене Адриане (Кирсанове). Об отце Адриане вообще говорили какие-то нереальные и умом непостижимые вещи – об «отчитке» бесноватых. Нам даже слушать это было жутко, а уж тем более быть там и видеть это своими глазами. И мы с восторгом смотрели на рассказчика, как на героя.
И вот я решил поехать в Лавру к старцам за советом, а заодно прихватил и написанную мной икону Божией Матери, которую Великим Постом я привозил показывать лаврскому иконописцу архимандриту Николаю.
Добраться до Ярославского вокзала к первой электричке, которая отправлялась в четыре часа утра, можно было только на такси. Так я и сделал, потому что хотел приехать в Загорск пораньше, чтобы успеть в Лавру на братский молебен у раки с мощами преподобного Сергия в Троицком соборе. И потом: по рассказам тех, кто был в Лавре на приёме у старцев, народу к ним приезжает тьма тьмущая со всех концов нашей необъятной Родины и нужно пораньше занимать очередь иначе уедешь домой ни с чем.
После молебна я отправился через проходную на монастырскую территорию туда, где жила братия монастыря, чтобы пройти к галерее подклети Трапезного храма. Там с одной стороны народ принимал отец Кирилл, а с другой – отец Наум. Под галереей собралось много народу и там приятно пахло свежими просфорами. Сначала я пошёл туда, где принимал отец Кирилл. Но увидев огромное количество людей, всё же решил пойти к отцу Науму. Там народа было не меньше, но если к отцу Кириллу нужно было по очереди входить к нему в специально отведённую келью для приёма, то отец Наум выходил из такой своей кельи на улицу, садился на стул перед собравшимся народом, и тут же начинал беседы и исповедь – кто с чем пришёл.
Войдя под галерею, я спросил у стоящих там людей:
– Скажите, а кто последний к отцу Науму?
– А тут нет очереди, батюшка сам подзывает того, кого он считает нужным, – ответили мне.
После прочитанных о старцах книгах, я с замиранием сердца смотрел на живого старца, который вот тут, совсем рядом передо мной сидит на стуле. И я подошёл ещё ближе, чтобы слышать то, что отец Наум говорит, потому что иногда он, выслушав кого-нибудь, вдруг громко рассказывал что-то для всех.
– Так, ну, что там у тебя? Иди сюда, – приглашал он кого-нибудь из стоящих здесь. И тот, не веря своим ушам, быстро подходил, подавал отцу Науму записку и становился перед ним на колени. Старец читал записку – видать с грехами – затем накрывал епитрахилью, прочитывал разрешительную молитву и благословлял. Потом подзывал следующего.
Читая записку одной женщины, стоявшей перед ним, отец Наум вдруг спрашивает, обращаясь ко всем:
– Так, кто ещё делал аборты? Подходите ко мне.
И почти все присутствовавшие здесь женщины столпились возле него.
– Сейчас я прочитаю над вами особые разрешительные молитвы, а вы все внимательно слушайте и со слезами кайтесь в содеянном вами страшном грехе, – сказал он и взял требник, вставая со стула. Все подошедшие наклонили свои головы. Было такое ощущение, что здесь собралась семья, у которой ни от кого нет секретов. И никто нисколько не стеснялся открывать свои недуги перед всеми. А старец по-отечески врачевал эти душевные недуги.
Прочитав молитвы, отец Наум снова стал подзывать к себе людей, которые подходили к нему, подавали свои записки с грехами и становились на колени перед сидящим на стуле батюшкой.
Рядом с ним стояла молодая женщина с уныло-смиренным видом и постоянно всхлипывала. Но почему-то батюшка не обращал на неё никакого внимания. Мне это показалось странным: почему он подзывает тех, кто стоит чуть ли в самом конце галереи, а эту несчастную игнорирует? Но вот, словно настал конец его терпению, и он обратился к ней:
– Ну, давай уже, рассказывай, что там ещё у тебя случилось?
– Ох, батюшка, – запричитала заунывно женщина, – я такая несчастная. Дома на меня внимания не обращают, никто мне не помогает – я всё одна. И дети не принимают, везде меня гонят. Но я смиряюсь. А я больная и немощная. Как же мне дальше жить-то? Всё у меня отобрали и квартиру отписали…
Во всё это время отец Наум, не отрываясь читал какое-то письмо или записку. Потом всё так же не отрываясь от чтения он и говорит ей:
– Так ты же дура. Ты же сама всё это и устроила.
Женщина осеклась на полу слове, как будто кто-то внезапно рукой закрыл ей рот, изменилась в лице, да как набросилась на старца, чуть ли ни с кулаками:
– Что?! Это я-то дура? Ах ты старый пень бородатый! Я – дура! Да ты на себя посмотри. Сидит тут голову морочит людям своими байками. Рассказывает им тут ла-ла, ла-ла! Они и развесили уши, а я получаюсь дура!..
Батюшка невозмутимо продолжал читать записку, никак не реагируя на происходящее. Видимо не вперво́й она давала ему этот концерт. Но я был потрясён этой сценой и стоял ошарашенный, не зная как на всё это реагировать. Двое мужчин, из стоявших тут же, подошли, взяли женщину под руки и увели к выходу.
Откуда ни возьмись появилась старушка с сумками и мешками, и подала старцу свёрток.
– А, это что? – спросил он.
– Да это, батюшка, чай очень хороший – травяной сбор.
– Вон ему больше нужен, – указал старец на священника сельского вида, во всё время стоявшего рядом с открытым ртом от изумления, держа в руках старый потёртый саквояж.
Батюшка взял свёрток и подал тому священнику:
– На, забери, чай будешь пить, от кашля помогает.
Тот как стоял неподвижно, так и оставался стоять. Не отводя взгляда от старца и не шевелясь, он только раскрыл свой саквояж, и отец Наум бросил в него свёрток. Саквояж закрылся.
– А ты всё ещё куришь?! – обратился он к худощавому мужичку.
– Да, батюшка, никак не брошу.
– А ну ко давай сюда свои папиросы.
Бедолага достал из кармана пачку «Примы» и подаёт её старцу.
– Вон, отдай ему, – показал он опять на того священника с саквояжем.
И обратившись к священнику добавил:
– Табаком дома посыплешь и моли не будет.
Священник всё так же молча открыл саквояж и когда пачка сигарет оказалась внутри, захлопнул саквояж и замер в ожидании, когда ещё что-нибудь прилетит.
– А ты, – продолжал он говорить курильщику, – поезжай в Малинники и выпей три литра воды из источника. Да-да, набери в трёхлитровую банку воды и пей потихоньку.
– Вот многие из вас скептики потому и не получается у вас ничего, – продолжал он и вдруг обратился ко мне:
– Скажи им, кто такие скептики.
От неожиданного вопроса я как-то замешкался и спутанно ответил:
– Ну, это те, которые не верят в промысел Божий.
– Да? Ну, можно и так, – заключил отец Наум.
– А ты сам-то с чем пришел, давай рассказывай, – обратился он ко мне.
Сначала я рассказал старцу о своей личной житейской проблеме, которую он на удивление решил просто, объяснив мне всё по порядку. Ну, а потом я, конечно, показал ему написанную мной икону Божией Матери. Батюшка взял икону, посмотрел внимательно, да и говорит:
