Текст книги "Последнее слово техники. Черта прикрытия"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Иен Бэнкс
Последнее слово техники. Черта прикрытия

Последнее слово техники

Глава 1
Упреки и извинения

2.288-93

Кому: Пархаренгьиза Листах Джа'андезих Петрайн дам Котоскло (местопребывание согласно имени)

От кого: Расд-Кодуреса Дизиэт Эмблесс Сма да'Маренхайд (сотр. ОО)

Господин Петрайн,

я надеюсь, что Вы соблаговолите принять мои извинения за то, что заставила Вас ждать столь долгое время. Настоящим письмом я – наконец-то! – направляю Вам те данные, которые Вы запрашивали у меня так давно. Дела мои, о которых Вы столь любезно изволили поинтересоваться, идут превосходно, я получила все, на что могла только рассчитывать.

Как Вас, без сомнения, уже уведомили (и как Вы наверняка заметили по моему вышеуказанному местонахождению – вернее сказать, по отсутствию всяких сведений на этот счет), я больше не ординарец Контакта, а моя нынешняя должность в Особых Обстоятельствах такова, что мне доводится мириться с необходимостью менять адрес и место жительства на весьма значительные промежутки времени; довольно часто меня уведомляют об этом всего за несколько часов до начала очередной операции с моим участием.

За исключением этих спорадических отлучек, моя жизнь протекает в ленивой роскоши стадии 3–4 (отсутствие контактов): я наслаждаюсь всеми преимуществами пребывания на любопытной, чтобы не сказать экзотической, чужой планете, обитатели которой успешно выработали относительно цивилизованную манеру поведения, избежав вместе с тем искуса насадить чрезмерное единообразие взглядов, часто выступающего ценой такого прогресса.

Жизнь эта представляется мне приятной, и когда меня отзывают по делам, я скорей чувствую себя в отпуске, нежели страдаю от бесцеремонного вмешательства.

Собственно, единственная песчинка в моем глазу сейчас – дрон наступательного класса, который, впрочем, способен сам себя занять и заботится о моей физической безопасности и душевном покое – хотя эта забота часто раздражает куда больше, чем доставляет чувство защищенности (у меня есть теория на этот счет, согласно которой ОО выискивают дронов, чья патологическая драчливость доставила им самим в прошлом немало неприятностей, и затем предлагает этим машинам несложный выбор: надежно охранять агента-человека из Особых Обстоятельств либо пройти процедуру дезинтеграции. Но это всего лишь моя гипотеза).

В любом случае, уединенность моего нынешнего жилья и тот факт, что я не была на этой планете уже дней сто (хотя при этом, конечно, и пребывала в дружелюбной компании дрона), а также непростительная задержка, с которой я вынудила себя свериться с моими записками и попыталась извлечь из памяти те фрагменты бесед и признаки общественной атмосферы, с которыми столкнулась, чтобы затем с досадой отбрасывать все пути свести их воедино, кроме лучшего… одним словом, все это частично объясняет столь длительный срок, и, совсем уж честно говоря, монотонность и спокойствие моей нынешней жизни не позволяют мне настроиться на эту работу с должным тщанием.

Мне приятно слышать, что Вы всего лишь один из ученых, избравших Землю полем своей деятельности; я всегда считала, что это место заслуживает возможно более пристального исследования, и даже мы сами, быть может, найдем чему там поучиться. Ну что же, теперь перед Вами все эти данные, и хотя Вы вольны счесть их не заслуживающими особого внимания, я все же смею надеяться на снисхождение, если по моей невнимательности какие-то сведения будут напрасно повторяться; примите во внимание, что, хотя я задала максимально строгий поиск по всей доступной мне памяти, как биологической, так и компьютерной, пытаясь выявить в мельчайших деталях подробности событий, имевших место сто пятнадцать лет назад[1], – я все же вмешивалась в их последовательность и производила редакторскую правку, желая единственно, чтобы все события и впечатления предстали Вам в возможно более полной и согласованной форме. Я полагала, что так помогу Вам, в согласии с Вашим запросом, лучше уяснить себе, как все это в действительности выглядело. Я отдаю себе отчет, что такое сочетание фактов и ощущений не вполне отвечает технике Ваших исследований, но если Вы все же найдете его пригодным для работы и зададитесь более подробными вопросами относительно истории Земли в ту эпоху, на которые у меня могут найтись ответы, – не замедлите прибегнуть к моей помощи. Я буду только счастлива пролить свет на события, которые так глубоко и, подозреваю, необратимо изменили всех, кто принимал в них участие.

Нижеследующее представляет собой полную сводку того, что я смогла извлечь из своей собственной памяти и машинных баз. Все беседы мне, как правило, пришлось реконструировать; я не имела в то время привычки записывать их от и до, поскольку (откровенно надоедливой) частью бортового этикета был запрет на «чрезмерно пристальное наблюдение» (цитата) жизни пассажиров. Некоторые диалоги мне все же удалось записать – происходили они большей частью на поверхности планеты, и я отметила эти записи специальными скобками, вот такими: < и >. Они подверглись незначительной стилистической правке – в основном, для удаления междометий и прочих малоинформативных слов, – однако Вы в любой момент можете получить доступ к оригиналам записей в моей базе данных без дополнительной авторизации, если только сочтете это необходимым. Для простоты я сократила Полные Имена участников до одного-двух фрагментов и приложила все усилия, чтобы воспроизвести их приблизительные английские эквиваленты. Все даты указаны по местному времяисчислению Земли, которое называется христианским календарем.

В заключение, я хотела бы попросить у Вас поделиться со мной теми сведениями, какие у Вас есть относительно Капризного и всех его эскапад за прошедшие два десятилетия; я высказываю эту просьбу затем, чтобы просто заполнить пробелы, возникшие за время моего долгого уединения… ну и еще – испытывая своеобразную ностальгию по этой плохо приспособленной к жизни машине.

Учтите также, что за прошлое столетие мой английский несколько заржавел от недостаточной разговорной практики; так что, когда бы мне ни приходилось возвращаться в мыслях на Землю ко всем этим событиям, случившимся так давно, дрон будет моим переводчиком, и все ошибки в окончательном варианте текста могут быть отнесены на его счет.

Дизиэт Сма

Глава 2
Я и сама здесь незнакомка…[2]

2.1 Как хорошо мне было в вашем обществе[3]

Весной 1977 года общеэкспедиционный корабль Контакта Капризный вышел на стационарную орбиту вокруг Земли и оставался на ней в течение без малого шести месяцев. Корабль, принадлежавший к средней серии эскарп-класса, прибыл туда еще в прошедшем ноябре, зарегистрировав в ходе случайного поиска передний фронт расширяющейся оболочки электромагнитного излучения планеты. Насколько случайна была природа поисковой модели, я сказать не могу; корабль, вероятно, располагал предварительными сведениями, однако не счел нужным поделиться ими. Да и что это было? Едва уловимый отзвук слуха, зафиксированного в полузабытых и долгое время заброшенных архивах, – претерпевший бессчетное число переводов и трансляций; и спустя столько времени, после всех искажений и сдвигов – неверный и неясный. Всего лишь глухое упоминание о том, что где-то здесь обитают разумные гуманоиды, или же их эволюционные предшественники, или же, по крайней мере, имеется потенциальная возможность их существования. Вы легко можете спросить об этом у самого корабля, но добиться ответа будет куда сложнее (сами знаете, какого нрава эти ОКК).

Как бы там ни было, мы столкнулись почти с классическим вариантом стадии 3 – достаточно усложненным, чтобы удостоиться сноски в учебнике, а если повезет, то и отдельной главки. Пожалуй, что все, не исключая и самого корабля, были просто в восторге. Мы понимали, что шансы наткнуться на что-то заслуживающее такого внимания, как Земля, изначально были очень невелики, даже если искать в самых вероятных местах (а место, куда мы попали, по официальной версии к таким не относилось), так что все, что нам оставалось делать – это просто переключить на ближний обзор экраны и наслаждаться зрелищем планеты, выраставшей перед нами в реальном пространстве, на расстоянии менее микросекунды полета; она то сияла бело-голубым, то походила на усеянный светлячками черный бархат, лик ее был широк, невинен и вечно переменчив. Я помню, как любовалась на него часами, наблюдая за медленными перемещениями атмосферных фронтов относительно избранной нами стационарной позиции, как зачарованно, когда корабль приходил в движение, смотрела на пролетающие под нами участки суши, облака и океанские течения. Планета выглядела одновременно спокойной и теплой, неумолимо-безжалостной и уязвимой. Противоречивые эти впечатления беспокоили меня по причинам, которые я и сама не смогла бы уверенно выразить словами, и сочетались со смутным чувством тревоги, уже посещавшим меня, когда я видела нечто столь близкое к известной степени совершенства, слишком уж сходное, как для своего же блага, с каноническими образцами.

Корабль, разумеется, тоже размышлял об этом.

Даже когда Капризный ускорялся или тормозил, проносясь через пакеты старых радиоволн на пути к их источнику, он обдумывал все это и докладывал о результатах на всесистемник Неудачливый бизнес-партнер, неспешно плетущийся за нами на расстоянии тысячей лет ближе к центру Галактики, – его-то мы и покинули после положенного отдыха и рекондиционирования лишь за год до того. Записи о контактах, в которые, быть может, вступал Неудачливый, помогая разрешить возникающие проблемы, должны где-то храниться, однако я не считаю их достаточно важными, чтобы специально разыскивать. Пока Капризный грациозно описывал оборот за оборотом вокруг Земли, а Разумы размышляли над дилеммой контакта, большинство из нас на борту Капризного просто на стенку лезли от нетерпения. Первые несколько месяцев корабль провел, функционируя в режиме гигантской губки, впитывающей каждый бит информации на планете, – подбирая каждый клочок мусора, охотясь за пленками, перфокартами, файлами, дисками, фильмами, блокнотами, страницами, письмами, записывая, кинографируя и фотографируя, измеряя, выстраивая графики и карты, сортируя, сличая и анализируя. Малая толика этой лавины (выглядевшая очень внушительной, но, как корабль заверил нас, все равно ничтожная) была втиснута в мозг тем из нас, кто оказался достаточно близок им физически, чтобы неузнанным (ну, после незначительной коррекции облика – я, например, получила несколько новых пальцев на ногах, лишилась одного из суставов каждого пальца на руках и обрела близкие к среднестатистическим уши, нос и щеки, а кроме того, корабль обучил меня походке, слегка отличавшейся от привычной мне) ходить среди людей Земли. К началу 1977 года я в совершенстве овладела немецким и английским языками, а также узнала больше об истории и современности планеты, чем подавляющее большинство ее обитателей.

Я была сравнительно близко знакома с Дервлеем Линтером, – на корабле с экипажем всего в три сотни человек все друг с другом накоротке. Он прибыл на борт Неудачливого бизнес-партнера почти одновременно со мной, но встретились мы только на Капризном. Мы оба прослужили в Контакте примерно половину стандартного срока, так что новичками нас никак нельзя было назвать. Это делает его дальнейшее поведение вдвойне загадочным для меня.

Январь и февраль я провела в Лондоне, в основном гуляя по музеям (там я осматривала экспонаты, которые уже успела изучить на борту корабля по превосходным четырехмерным голограммам, но, увы, не могла познакомиться поближе с предметами искусства, для которых места в постоянной экспозиции не нашлось и которые хранились в подвальных помещениях или где-нибудь еще – правда, их превосходные голограммы у корабля тоже были), заглядывая в кинотеатры (там я смотрела фильмы, копии которых корабль уже заблаговременно смонтировал по пленкам наивысшего качества) и – с наибольшим, пожалуй, удовольствием – посещая концерты, пьесы, спортивные состязания и вообще любые массовые собрания и зрелища, о которых корабль только меня извещал. Я убила кучу времени, просто прогуливаясь и глядя по сторонам, а иногда – затевая разговоры. Все это я делала с сознанием исполняемого долга, но не всегда занятия эти были столь легки и необременительны для меня, как можно подумать; ужасные земные нормы взаимоотношений между полами делали на удивление трудной задачей для женщины попросту подойти и заговорить с незнакомым мужчиной. Я подозреваю, что, не будь я на добрых десять сантиметров выше обычного мужчины, у меня возникло бы куда больше проблем, чем в действительности.

Другая моя трудность заключалась в самом корабле. Он постоянно требовал от меня посетить как можно больше мест, сделать все, на что я была способна, увидеть всех людей, каких только могла; взглянуть на то, послушать это, встретиться с тем, поговорить с той, просмотреть это, прослушать вот то… Не то чтобы у нас были совсем разные цели – корабль редко пытался заставить меня сделать что-то, что было мне не по душе. Однако эта штука совершенно точно хотела, чтобы у меня совсем не осталось свободного времени. Я была его эмиссаром в городе, его человекоподобным усиком и корнем, через который он впитывал все подряд со всей своей мощью, пытаясь заполнить бездонную яму, звавшуюся у него памятью.

Я проводила выходные в отдаленных и безлюдных местах, подальше от суеты – на атлантическом побережье Ирландии, в долинах и на островках Шотландии, в графстве Керри[4], в Голуэе[5] и Мейо[6], в Уэстер-Россе[7] и Сазерленде[8], на Малле[9] и Льюисе[10]; я болталась там без дела и нужды, пока корабль уговорами, угрозами и обещаниями домогался от меня возвращения к изматывающей работе.

Однако в начале марта все мои лондонские дела были завершены. Тогда он послал меня в Германию, наказав объехать ее всю по суше и воде, непременно посетив несколько особо интересных мест в точно назначенное время, и подробно расписал, о чем мне думать, на что смотреть и как поступать.

Я, разумеется, забросила разговорный английский, но мне по-прежнему не составляло труда читать на этом языке, и мне это даже нравилось. Так я проводила свободное время – ту малость, какую он мне оставил.

Прошел год. Снег начал таять, в воздухе разлилось тепло, и наконец в конце апреля, сменив дюжины гостиничных комнат и проехав много тысяч километров по автомобильным и железным дорогам, я получила приказ вернуться на корабль, чтобы вверить ему все свои мысли и чувства. Корабль прилагал все усилия, чтобы понять образ мыслей обитателей планеты, составить правдоподобное представление о том, что можно понять только в непосредственном общении с людьми. Он подвергал свои данные сортировке, переупорядочивал их и сортировал заново, по новым моделям, доискиваясь сокрытых паттернов и тем, вводил дополнительные калибровочные поправки и переопределял их, основываясь на ощущениях своих агентов в человеческой среде, а затем подвергал кропотливому сопоставлению с теми гипотезами, которые выстроил сам, в одиночных плаваниях по океану фактов и образов, пойманных его сетью, накинутой на этот мир.

Разумеется, конец эксперимента был еще очень далек, но я и все, кого он послал на планету, уже провели там много месяцев, так что настало время поделиться с ним первыми впечатлениями.

2.2 Корабль с видом[11]

– Так что, ты думаешь, мы должны вступить в контакт?

Я дремала, чувствуя себя сытой и довольной после обильного ужина, растянувшись на кушетке в комнате отдыха – свет приглушен, ноги на подлокотнике, руки сложены на груди, глаза закрыты. Осторожное дуновение теплого воздуха, пропитанного ароматом альпийских трав, уносило запах блюд, которыми мы с друзьями недавно полакомились. Они затеяли какую-то игру в другой части корабля, и звуки их голосов временами почти перекрывали музыку Баха, к прослушиванию которой я приохотила корабль и которую он теперь исполнял для меня.

– Именно. И как можно скорее.

– Они будут ошеломлены и встревожены.

– Плохо. Это же для их собственного блага. – Я открыла глаза и удостоила нарочито надуманной беглой улыбки корабельного дрона, который устроился на подлокотнике в позе человека, порядком принявшего на грудь. Потом снова смежила веки.

– Во всяком случае, вероятность такого исхода очень велика, хотя дело не в этом.

– В чем же тогда дело, а? – Я уже знала ответ, и слишком хорошо, но надеялась, что корабль руководствуется более убедительными аргументами, чем тот, что, как я подозревала, он намерен был привести. Быть может, однажды…

– Как, – вопросил корабль устами дрона, – можем мы вообще быть уверены в правильности этого поступка? Откуда мы можем знать, что послужит к их собственному благу, а что не послужит, если даже сейчас, по прошествии столь долгого срока[12], мы продолжаем наблюдать за интересующими нас местами – и планетами, как в данном случае, – сопоставляя эффекты контакта и невмешательства?

– Нам пора бы уже чему-то научиться. К чему приносить это место в бессмысленную жертву эксперименту с загодя известными результатами?

– А зачем отдавать его на растерзание твоему собственному слабовольному сознанию?

Я открыла один глаз и оглядела одинокого дрона на подлокотнике.

– Мгновения не прошло с тех пор, как мы вроде бы пришли к согласию в том, что для их же блага нам стоит рассекретить свое присутствие. Не увиливай и не затемняй выводов. Мы можем это сделать. Мы должны это сделать. Вот что я об этом думаю.

– Да, – ответил корабль, – но у нас явно возникнут какие-то технические трудности, учитывая крайнюю нестабильность обстановки. Они сейчас в точке перехода. Это весьма разнородная, хотя и тесно спаянная – утомительно тесно, я бы сказал, – цивилизация. Я даже не уверен, что в отношениях с различными системами будет применим общий подход. На той стадии развития коммуникаций, которой они достигли, скорость обмена сочетается с селективностью, однако что-то неизменно примешивается к сигналам, а что-то теряется при передаче, и это означает, что стремления к истине часто должно распространяться со скоростью накопления естественных ошибок в памяти, изменяющих мировоззренческие установки новых поколений. Даже если источник помехи удается вовремя распознать, то все, что они пытаются сделать – это, как правило, кодифицируют их, манипулируют ими, а потом убирают с глаз долой. Их попытки отфильтровать что-то становятся частью шума. Как мне кажется, они неспособны даже помыслить об ином отношении к сути вещей, чем постоянное упрощение того, что может быть понято только во всей полноте его сложности.

– Э-э… в общем, да, – сказала я, пытаясь сообразить, о чем же это корабль только что рассуждал.

– Гм, – сказал корабль.

Если корабль говорит «Гм» – он предоставляет тебе фору. Этому существу почти не требуется времени, чтобы сформулировать какую-то мысль, и когда оно выкидывает такой трюк, это значит, что оно ждет от тебя какой-то ответной реакции. Я раскусила его намерения и смолчала.

Но теперь, оглядываясь на все, о чем мы говорили, и на то, о чем, как заявлял каждый из нас, размышляли, пытаясь представить себе, что все это в действительности означало, я верю, что именно в тот миг он решил использовать меня так, как использовал. Это «гм» отмечало принятие решения, определившего мое участие в деле Линтера, а именно о нем корабль на самом деле-то и беспокоился; именно об этом корабль в действительности расспрашивал меня весь тот вечер, за ужином и после него, в казавшейся случайной беседе и ни к чему не обязывающих замечаниях. Но я тогда ничего не поняла. Я просто лежала там в теплой полудреме, сытая и довольная, время от времени бросая реплики в пространство, пока автономный дрон восседал на подлокотнике и говорил со мной.

– Да, – со вздохом подытожил корабль, – невзирая на все наши данные и мудреные техники их анализа, на все статистически корректные обобщения, положение вещей остается исключительным в своем роде и неясным.

– Ах-ах-ах, – пробормотала я, – судьба ОКК нелегка. Бедный мой корабль, бедняжка Папагено[13].

– Можешь насмехаться, курочка моя, – отвечал корабль с напускным презрением, – но окончательное решение приму я.

– Старый ты мошенник, – улыбнулась я дрону, – на мое сочувствие можешь не рассчитывать. Ты знаешь, о чем я думаю. Я тебе уже сказала.

– Тебе не кажется, что мы тут можем все испортить? Ты в самом деле полагаешь, что они готовы нас встретить? Неужели ты не понимаешь, что мы способны с ними сотворить даже из самых лучших побуждений?

– Готовы ли они? А разве это имеет какое-то значение? О чем ты вообще говоришь? Конечно же, не готовы. Разумеется, мы тут можем все испортить. Можно подумать, к Третьей мировой они готовы лучше… Ты правда уверен, что мы заварим тут кашу погуще, чем они уже успели сами? Когда они не истребляют друг друга, то строят планы, как всего эффективней проделать это в будущем, а когда и этим не заняты, то изводят под корень множество других видов от Амазонии до Борнео… Они заполняют моря отбросами, загаживают воздух и почвы. Едва ли мы сможем их чему-то научить в деле уничтожения их собственной планеты.

– Ты по-прежнему рассуждаешь, словно одна из них. Как человек Земли.

– Нет. Это ты рассуждаешь, будто один из них, – сказала я кораблю, ткнув пальцем в автономного дрона. – Они взывают к твоему высокоразвитому чувству беспорядка. Не думаешь же ты, что я не слышала всех этих лекций о том, как мы «инфицируем всю Галактику своей стерильностью»… так, кажется, ты выразился?

– Возможно, я и должен был тщательнее подбирать слова, – неохотно признал корабль, – но не думаешь ли ты…

– Я устала думать, – сообщила я, слезая с кушетки. Я поднялась на ноги, зевнула и потянулась. – Куда запропастилась моя банда?

– Твои друзья смотрят отличное кино, которое я раздобыл для них на планете.

– Класс, – сказала я. – Тогда я тоже посмотрю. Куда мне идти?

– Сюда, – автономный дрон воспарил в воздух с подлокотника. – Следуй за мной. – Я вышла из алькова, где мы ужинали. Дрон поворачивался вокруг своей оси, пробираясь между штор, над столами, стульями и тарелками. Он взглянул на меня. – Ты не хочешь со мной разговаривать? Я всего лишь пытался объяснить тебе…

– Объяснить мне что, о корабль? Подожди немного, я покопаюсь в земной грязи, найду тебе исповедника, и ты сможешь поделиться с ним своими тревогами. Да! Капризный, тебе определенно нужен духовник. Время для этой идеи воистину настало. – Я приветственно махнула нескольким людям, которых я едва знала, и отодвинула со своего пути несколько кресел. – Мог бы хоть здесь прибраться, если уж тебе приспичило.

– Твое желание для меня – закон, – автономный дрон тяжело вздохнул и остановился присмотреть за креслами, аккуратно переставлявшими себя в нужную конфигурацию. Я вошла в затемненное гулкое помещение, где зрители сидели или лежали перед большим двумерным экраном. Фильм только что начался. Это была научно-фантастическая лента под названием Темная звезда. За миг до того, как переступить черту ее звукового поля, я услышала еще один вздох автономного дрона позади меня.

– Верно говорят люди: нет месяца горше апреля…

2.3 Невольный сообщник

Корабль снова заговорил со мной примерно неделю спустя, когда я уже собиралась вернуться на планету, в Берлин. Все шло как обычно; Капризный занимался составлением детальных карт всего подряд в поле зрения и за его пределами, ускользал от американских и советских спутников, строил и засылал на планету сотни и тысячи жучков, предназначенных для наблюдения за работой типографий, магазинных киосков и библиотек, дотошного сканирования музеев и фабрик, студий и лавок; заглядывал в окна, сады и леса, автобусы, поезда и автомобили, проникал на самолеты и морские суда. Его эффекторы[14] проникли повсюду, в каждый компьютер, переносной или стационарный, опутали каждую линию микроволновой связи, подслушивали каждую радиопередачу на Земле.

Все суда Контакта – рейдеры от природы. Они обожают чувствовать себя занятыми, постоянно суют свои длинные носы в чужие дела, и Капризный ничем не отличался от них в этом отношении, невзирая на всю свою эксцентричность. Я сомневаюсь, был – стал – ли он хоть чуточку счастливее, «пропылесосив» таким образом всю планету. К тому моменту, когда мы собрались покинуть корабль, он уже собрал в своей памяти – и, естественно, поделился этим с собратьями – каждый бит данных, когда-либо записанный за всю историю планеты, если только тот не был сразу стерт. Каждая единица, каждый ноль, каждый пиксель, каждый звук, каждая тончайшая линия, каждый мельчайший узор. Он знал теперь точное расположение всех запасов природных ископаемых, как разведанных, так и неразведанных, всех затонувших кораблей, всех тайных могил, всех секретов, которые их владельцы в Кремле, Пентагоне или Ватикане хотели бы похоронить навеки…

На Земле, разумеется, и не подозревали о присутствии на орбите миллионнотонного инопланетного корабля, обладающего колоссальной мощью и гипертрофированной любознательностью. Все обитатели планеты занимались своими обычными делами: убивали, пытали, умирали, наносили увечья, подвергались пыткам, лгали и так далее. Собственно, вышеперечисленные занятия были для них в полном смысле слова обычны, и это меня чрезвычайно беспокоило. Но я все еще надеялась, что нам будет позволено вмешаться и разгрести большую часть этой кучи дерьма. Примерно в эти дни два «Боинга-747» столкнулись на острове, принадлежавшем к испанской колониальной сфере[15].

Я перечитывала Короля Лира, сидя под пальмой. Корабль отыскал это дерево в Доминиканской Республике, где его должны были выкорчевать, расчищая место под строительство новой гостиницы. Решив, что было бы уместным позаимствовать несколько образцов эндемичной флоры, Капризный как-то ночью изъял пальму и перенес на борт, прихватив с собой несколько десятков кубометров песчаной почвы, содержавших ее корневую систему, после чего высадил в центре нашей жилой секции. Это потребовало немалых усилий по перестановке, и те, кто в это время спал, испытали смешанные чувства, пробудившись, распахнув двери кают и увидев двадцатиметровое дерево, растущее из огромного колодца в центре отсека. Сотрудники Контакта, впрочем, помнили и не такие проделки своих кораблей, так что все приняли это как должное. Тем не менее по любой мыслимой шкале эксцентричности ОКК, допускавшей калибровку, такая шалость, чтобы не сказать – вздорная выходка, относилась к разряду крайне редких.

Я сидела как раз напротив двери каюты Ли'ндана. Он вышел, все еще беседуя с Тель Гемадой. Это не мешало Ли развлекаться, подбрасывая бразильские орехи в воздух и пытаясь поймать их ртом на ходу. Тель была в восторге. Ли подбросил один орех особенно высоко и попробовал поднырнуть, подстраиваясь под его неожиданную траекторию, но неудачно, и, споткнувшись, врезался в стул, на который я закинула ноги (и да, я всегда изображаю бездельницу на борту корабля; понятия не имею, почему). Ли перекатился с боку на бок, выискивая исчезнувший из виду бразильский орех. У него был озадаченный вид. Тель с усмешкой покачала головой, потом распрощалась с ним. Она принадлежала к числу неудачников, пытавшихся составить хоть какое-то представление о принципах земной экономики, и даже такое временное облегчение ей было в радость. Помнится, весь тот год экономистов на корабле легко было узнать по их безумному виду и глазам навыкате. А Ли… что ж, Ли просто был парень себе на уме, вечно ввязывавшийся в какие-то состязания с кораблем.

– Спасибо, Ли, – сказала я, отдергивая ногу от перевернутого стула. Ли лежал на полу, тяжело дыша и глядя на меня ополоумевшим взглядом. Через некоторое время он с явственным усилием разлепил губы, и я увидела орех, крепко зажатый между его зубов. Он сглотнул, поднялся на ноги, приспустил брюки на половину длины и неторопливо обошел вокруг ствола дерева.

– Как для моего роста, оно просто превосходно, – объяснил он, видя, что я удивленно воззрилась на него.

– Для твоего роста не будет так уж превосходно, если корабль поймает тебя за этим занятием и пошлет сторожевой нож по твоим следам.

– Я могу отсюда контролировать действия господина 'Ндана, но не собираюсь сопровождать их ничем более, кроме этого краткого комментария, – сказал маленький дрон, вылетевший из пальмовой кроны. Это был один из дронов, построенных кораблем для наблюдения за стайкой птиц, оказавшихся на пальме в момент ее переноса на борт; птиц следовало кормить и убирать за ними (корабль весьма гордился тем, что каждая порция их помета почти немедленно растворялась в воздухе). – Однако я нахожу его поведение несколько тревожащим. По всей вероятности, он хотел бы сообщить нам, что он чувствует, размышляя о Земле, или, по крайней мере, поговорить об этом со мной, а может статься, – и это еще хуже, – что он и сам в точности не знает, чего ему надо.

– Все куда проще, – ответствовал Ли, обнажая член. – Мне надо отлить.

Он бесстыдно присел на корточки и затем игриво взъерошил мои волосы, прежде чем взвиться в воздух и шумно опуститься на моей стороне колодца.

– Писсуар в твоей каюте вышел из строя, не так ли? – пробормотал дрон. – Не пойми это как осуждение…

– Я слыхал, ты опять собираешься в дебри уже завтра, – сказал Ли, скрестив руки на груди и серьезно глядя на меня. – Я свободен нынче вечером, да впрочем, и прямо сейчас. Я мог бы оказать тебе небольшие знаки внимания, если тебе так угодно; последняя ночь в компании хороших парней перед возвращением в стан варваров.

– Небольшие? – уточнила я.

Ли улыбнулся и энергично зажестикулировал обеими руками.

– Ну, скажем так, приличия возбраняют…

– Нет.

– Ты совершаешь ужасную ошибку, – сказал он, подпрыгивая на одном месте и похлопывая себя по животу. С отсутствующим видом он посмотрел в направлении ближайшей столовой. – Я и правда в отличной форме. А этим вечером совсем не занят.

– Вероятнее всего, что в последнем ты не солгал.

Он просиял, пожал мне руку и чмокнул в щеку, после чего убрался прочь. Ли был из тех, кто не прошел даже базовый тест на соответствие земной гуманоидной норме – чтобы замаскировать свои телеса и шевелюру, ему понадобилось бы нечто большее, чем простая физическая коррекция. Если быть точным, он больше всего смахивал на помесь Квазимодо с лесной обезьяной. Но я думаю, что вы бы вряд ли удивились, повстречав его в рядах менеджеров по продажам IBM[16]. Проблема коренилась в том, что он не мог и часа прожить, не ввязавшись в какую-нибудь ссору или драку. Такие места, как Земля, вырабатывают собственный кодекс приличия и накладывают на поведение соответствующие ограничения. Ли не был способен с ними примириться.