Текст книги "Склонюсь."
Автор книги: И. Тёрнер
Соавторы: Светлана Ланге
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Лес был совсем другой, чем прежде. Он жил, весело звеня голосами насекомых и птиц, высоко наверху волновался целый океан листвы, хотя Скидди прекрасно помнила, что листвы еще почти не было, когда она ночью пробиралась к идолу на холме. К тому же было очень тепло, Скидди поняла это, заметив, что потеряла плащ, но не мерзнет без него. Впрочем, удивлялась произошедшим за минувшую ночь переменам она недолго – набрела на большой куст дикой малины, весь усыпанный спелыми, душистыми ягодами, и за полчаса начисто ободрала его. Напившись вдоволь из протекающего поблизости ручья, она почувствовала себя намного лучше. Пошла быстрее и легче.
К деревне Скидди вышла в полдень. По бегущей вдоль опушки меже миновала поле, уже почему-то зеленевшее ботвой брюквы и репы. Во дворах ближайших домов пели петухи, ревела скотина, лаяли собаки, с воплями носилась ребятня. Плывущий над полем дым пах навозом и хлебным духом.
Прежде чем завернуть на тропу, ведущую к кузнице, она, сама не зная почему, наведалась в гавань и оттого, что увидела там, онемела. Причал и мол пустовали. Ни единого драккара. Только у самого берега торчал на якоре баркас с грязной тряпкой паруса на мачте, с его палубы старый рыбак раздавал женщинам рыбу, накладывая ее в подаваемые плетеные корзины.
– Добрые боги!– воскликнула последняя в очереди девка, роняя свою корзину при виде Скидди. – Кто это?!
Женщины стали оборачиваться, прерывая одна за другой свое деловитое щебетание. Некоторые пораскрывали рты. Скидди повернула к ним увенчанную свалявшимися в плотный колтун волосами голову. На лице с запавшими щеками и обескровленными губами, словно антрацит, сверкнул черный глаз.
– Не видишь что ли, кто? Скидди, дочка кузнеца Ульвбрехта, – определил чей-то нерадостный голос из самой гущи коллектива, – не прошло и полгода, как объявилась.
– Здравствуй, Скидди, – дружески поприветствовала пришелицу милашка с толстыми каштановыми косами, сбегающими до талии поверх поношенного, но чистого платья. В ней Скидди узнала младшую сестру Ролло, Ингрид.
– Где драккары? – с трудом выдавила она.
Женщины переглядывались некоторое время с выражением неверия и крайнего недоумения на лицах.
– Где драккары? – выбралась из толчеи белокурая Астрид, – не знаю уж, где ты моталась последние полтора месяца, замарашка, но сейчас середина лета. А драккары ушли в вик в конце весны. Чего это они тебя так заинтересовали, что ты прихлюздала сюда? Ролло ищешь? Опоздала, чужой он жених, есть, кому его проводить и встретить. Иди-ка домой подобру-поздорову, умой свое рыло, оно у тебя не чище, чем у свиньи…
– Тише, Астрид, хватит, – одернула ее Ингрид.
Астрид пренебрежительно сдула со щеки белую прядку и повернулась к Скидди спиной.
– Правда, иди домой, девушка, тебе лучше поспешить к отцу, – вмешалась полная старушка с покрытыми платком волосами.
Скидди кинула последний невидящий взгляд на фьорд и, хромая, пошла с пляжа.
– Ну и ну, – неприязненно скривила рот одна из женщин, – откуда это она выползла? Где пропадала? Я думала, Скидди сгинула еще весной. И на тебе, явилась, выглядит, конечно, не здоровой, но вполне живой.
– Этакая сгинет, держи карман шире, – с выражением омерзения процедила Астрид, – видели ее платье? Весь подол глиной вымазан до самого пояса, а дождя уж как две недели не было. Где она только отыскала всю эту грязь? Небось скакала по болотам с чертями и утопленниками, нечисть паршивая. И ведь надо было вернуться! Будет теперь мозолить глаза добрым людям. Стыда нет. Гнать ее взашей! Пусть выматывается вместе с сумасшедшим папашей, пока он поселок дотла не спалил.
– То, что лучше бы им обоим уйти – сущая правда, – снова вмешалась старушка в платке, – Ульвбрехт из кузницы не показывается, а у холмов рядом с его домом земля ходуном ходит, не подойти. Но гнать. Сейчас, самим? Нет уж, мужчины прибудут из вика, пусть разбираются, а вам и близко к ним подходить не советую, особенно к девке – наведет порчу.
Женщины зароптали, соглашаясь с ее словами.
Скидди шла к дому через поселок, не замечая неприязненные взгляды поселян, спешащих убраться с ее пути. Люди бросали работу, выходили к воротам дворов и овинов, чтобы поглазеть на бредущую мимо дочку кузнеца, которая походила больше на лесное страшилище, прикрытый рваным саваном скелет, нежели на человеческое существо. Над крышами домов, закрывая небо, тянулось темное, словно сажа, полотно густого смога, такого ядреного, насыщенного, будто его изрыгал из глотки сидящий где-то за деревней дракон. Скидди чуяла странный запах дыма – не сгораемой древесины, а камня, плавящейся горной породы, запах вулканического пепла.
Выйдя за пределы поселка и приблизившись к дому, она увидела, что дым клубами бьет из раскаленной трубы кузницы, вырастает над крышей черным с алыми всполохами искр султаном, раздаваясь вширь и ввысь, плывет к поселку бесформенным чудовищем.
Пройдя по дрожащей земле до крыльца, Скидди взялась за дверное кольцо и вскрикнув отдернула пальцы. Оно было раскалено. Изнутри из щелей на двери и окон бил обжигающий жар. Когда она все же сумела распахнуть дверь, в грудь ей ударил горячий, плавящийся воздух, от которого перехватило дыхание. Зажавшись рукавом, она вошла, сгибаясь и жмурясь от жары, пробралась через ряд комнат в кузню, где отыскала отца.
Кузнец Ульвбрехт, обнаженный по пояс, стоя у наковальни, энергично проковал тонкую светящуюся полосу железа, придерживая ее огромными щипцами. В горне за его спиной буйствовало пламя. Оно выплескиваясь из топки рдяными живыми пластами, жадно лизало земляной пол, опаляло каменные стены и голую спину кузнеца, бесновалось, как пойманный в путы зверь. Кузница таяла в обжигающем мареве. Нечего было и думать, чтобы вступить в помещение, и не сгореть, не задохнуться от угара, хотя сам кузнец спокойно работал, не замечая бушующего вокруг ада.
– Отец! – крикнула Скидди.
Ульвбрехт увидел ее и бросил заготовку в корыто с охлаждающей золотисто-медовой жидкостью. По кузне разошелся белый пар с запахом горячего металла, на пару мгновений скрыв от нее фигуру отца.
– Отец, прекрати немедленно! – снова закричала Скидди, приседая, чтобы хлынувший из кузни горячий поток не изжарил ее заживо, – я не могу дышать! Ты меня спалишь!
Кузнец, обращаясь к кузнечному горну, что-то выкрикнул, и пламя вмиг присмирело.
– Дочка! – он бросился к ней, – где ты пропадала?! Столько времени!
– А ты? Что ты творишь здесь? Кузница вот-вот взорвется!
– Не взорвется! А если взорвется, так и дьявол с нею! Как ты смела уйти? Я едва не лишился рассудка от страха! Я искал тебя, где только мог! Облазил лес, дошел до гор!
– Я была у идола на холме.
– Врешь. Я приходил к идолу несколько раз, обшарил всю окрестность – твоих следов там не было!
– И все-таки я была там, – с нажимом повторила Скидди, – Была и сделала то, что хотела. Все решено, отец. Все получилось.
– Чертова идиотка, – выругался кузнец, – дура!
– Это все, что ты имеешь сказать своей дочери? – усмехнулась Скидди, – значит, тебе лучше уйти, отец, от меня, чертовой идиотки и дуры.
– Я и собираюсь уходить, сию секунду, – Ульвбрехт вернулся к наковальне, вынул металлическую заготовку, которую ковал, из корытца и бросил ее в тачку, на кучу точно таких же железяк – недоделанных мечей, наконечников копий и стрел. – Но ты уйдешь со мной, Скидди. В самые недра горы Нюр, подальше от ублюдочного людского племени.
Он оделся в рубаху и жилет, подпоясался широким поясом, перетянул длинные волосы тесемкой. Дунул в топку горна, и пламя угасло окончательно.
– Я не могу больше оставаться на поверхности, дочка, мне тут холодно, – уже ровно, без раздражения пробасил Ульвбрехт, – вулкан просыпается, я чувствую это даже здесь, за много миль от него. Чувствую, как он дышит, кашляет пеплом, знаю, что скоро услышу его зов. Мне надо успеть домой вовремя. И ты пойдешь со мной. Не ухмыляйся, если откажешься, я тебя утащу в гору, силенок мне хватит, чтобы справиться с тобой, цыпленок. Ты, походу дела, сама не поняла, что натворила. Видела аса, говорила с ним, а он тебя обманул – старшие братья, всегда обманывают нас, младших, такова их натура. Но я не позволю ему злорадствовать над твоей бедой. Дома, среди своих, мы сможем повернуть время вспять, словно ничего и не было, а если не сможем, то заключим с Пастухом новый договор, который перебьет твой, первый. Я знаю, чем его прельстить, что он давно мечтает получить от цвергов…
– Нет, ничего ты не сделаешь, отец, – оборвала Скидди. – Все останется по-прежнему, ибо я этого захотела. Не думаешь же ты, что я напрасно прошла по Радужному Мосту? Ты, конечно, сможешь меня уволочь, но не силой, отец, нет. Я буду сопротивляться. Тебе придется убить меня, а уж потом погрузить на свою тачку к прочему хламу.
– Ты даже не стесняешь говорить со мной подобным образом, – Ульвбрехт ссутулил мощные плечи, – оскорбляешь меня и не задумываешься. Ну и делай, как знаешь. Только, Скидди, скажи – почему?
– Я говорила тебе, отец. Ты любишь огонь и железо, а я люблю Ролло. Этого достаточно. Иди своей дорогой. Туда где текут реки пламенной руды, а дворфы раздувают твой горн.
Не дожидаясь, когда он скажет что-нибудь еще, она повернулась и вышла. Направилась в спальню, где при виде кровати почувствовала всю безмерную глубину своей усталости. Упав на постель, Скидди мгновенно отключилась и проспала до глубокой ночи. Проснувшись от того, что шершавая отцовская ладонь гладила ее по волосам, она зевнула, глянула в окно над кроватью – там в густой небесной синеве сияли звезды.
– Я ухожу, – отец сидел на краю ее лежанки, – перед уходом хочу сказать тебе кое-что. Если передумаешь, ищи меня – ты знаешь как. И я явлюсь. Если станет тебе невмоготу, если условия договора, который ты заключила с асом, окажутся непомерно тяжелыми, зови меня, я что-нибудь придумаю.
Скидди улыбнулась отцу, поймала его ладонь и прижалась к ней щекой на секунду.
– Скажи мне еще одну вещь, – лоб отца прорезали глубокие морщины, – нежели ты думаешь, что люди оставят в покое тебя и твоего избранника? За эти полтора месяца многое случилось, Скидди… Была помолвка. Если он откажется от своей невесты и переметнется к тебе, ее родственники отомстят. Отец, брат Астрид не оставят Ролло в живых. А убив его, убьют и тебя.
– Ас пообещал отдать мне Ролло за плату, которую я готова заплатить, – Скидди села, кутаясь в одеяло, – неужели ты думаешь, что о сопутствующих обстоятельствах он не позаботится? Не мучься из-за Астрид и ее родственников, от них мне ничего не грозит. Они страшны мне не больше летящих через поле осенних листьев. Сухие листья они и есть. Ступай, отец. Иди, пока ночь достаточно глуха.
Он больше не спорил, встал и пропал в темноте. Скидди приподнялась, прислушиваясь. Какое-то время он возился в кузне, собирался, вздыхал, топал по полу тяжелыми сапожищами. Услышав стук захлопнувшейся двери, она привстала с кровати и выглянула в окно. Отец с тяжелой торбой за плечами уходит по тропинке в сторону леса, катя перед собой груженную железом тачку.
– Возьми бусы, девушка, сама Владычица Севера, ледяная Королева Зимы не постыдилась бы такого украшения, – лапландка ласково сощурилась, отчего ее без того узкие глаза превратились в черные блестящие щелочки.
– Зачем мне они? – Скидди, удерживая на веревке серую козу, попыталась скептически скривиться. Гримаса безразличия далась ей с трудом. Бусы были правда красивые. Да что там, они были великолепные, – Что я буду делать с ними? Бесполезная безделушка.
– Они тебя украсят. Твой белый, как брюхо морского ската, глаз, воспримет их синеву, – лапландка вытянула ладонь, подставляя ожерелье слабым солнечным лучам. Продолговатые камушки с острыми гранями искрились, словно кристаллики льда, но, о чудо, не таяли.
– В своем ли уме ты, старуха? – фыркнула Скидди. – украсят меня? Ты, наверное, слепая. Ничто меня украсить не может.
– Поэтому ты надела свое нарядное платье, что тоже так думаешь? – старуха улыбнулась, ее коричневое, выдубленное северными ветрами лицо, сморщилось, как печеное яблоко. На щеках лапландки нитью из тюленьих жил был вышит узор в виде оленьих рогов.
Скидди смешалась. После ухода отца у нее оставались в загоне овцы и свиньи, а теперь есть лишь эта глупая, упрямая коза. Чтобы скроить платье, дочка кузнеца выменяла материю у заезжего торговца на овцу, за цветные нитки, которыми вышила цветы на рукавах и подоле, отдала поросенка. Она носила платье весь последний месяц, не снимая. От частой носки платье перестало быть чистым, пообтрепалось, не смотрелось нарядно, как прежде.
– Ты красивая, – сказала добрая лапландка, забавляясь смущением девушки, – красивее, чем моя невестка. Она – вылитая я, косоглазая и толстая. Твои же глаза не похожи на щелки, они круглые, как рыбий пузырь, волосы светлые, мягкие, словно мох, а не жесткие и черные, будто росомашья шерсть. Рот широкий, как у жабы. Жабы нравятся мне. У тебя длинные и тонкие ноги и руки, но ты сильная, выносливая, это видно. Возьми бусы.
– Никогда не видела ничего, подобного этим самоцветам, – Скидди не находила в себе сил отойти от запряженной северным оленем повозки, с которой лапландка торговала своим барахлом, – откуда они у тебя?
– Мой сын добывает их в руднике. Я спрятала бусы от тех двух суетливых девиц, которые копались в моем товаре.
Скидди посмотрела в сторону, указанную старухой. У прилавка с лентами, пледами, подушками и одеялами, возились Астрид и Ингрид, время от времени кусая Скидди взглядами исподтишка.
– Что ты хочешь за бусы? – спросила она. Коза, отыскав вкусную травинку, натянула и дернула веревку, один конец которой был обмотан вокруг ее рогов. За другой конец Скидди держалась обеими руками.
– Отдам бесплатно, если пойдешь со мной, – показала в улыбке прокуренные зубы лапландка. – Я вижу, ты хочешь мужчину. Тебе пора замуж. Мой сын – хороший мужчина, добрый муж. Станешь ему второй женой, родишь дочерей, похожих на тебя. Я научу тебя бить рыбу острогой, стрелять зверя из лука.
– Ты очень добра, – Скидди не переставала любоваться ожерельем, – но я не пойду с тобой к твоему сыну. Дома у меня есть железные кольца и браслеты, здесь их не покупают, а идти и торговать в чужие земли я не могу. Их все я отдам тебе за одно твое ожерелье. Хочешь?
– Не хочу, – лапландка вытащила из мешка какой-то бурый травяной клубок и скормила его оленю, стоявшему понуро в упряжке, – зачем мне твои кольца? У меня навалом подобного добра.
Она обвела рукой сушеной, словно куриная лапка, прилавок, на котором лежали деревянные и костяные бусы, гребни из камня и китовой кости, гадательные руны и резные фигурки божков.
– Подари мне кинжал, что носишь на поясе. Я буду хвалиться им перед подругами, вспорю им брюхо пойманному тюленю. Или давай козу, которая все норовит убрести от тебя подальше, если я довезу ее живой, напою козьим молоком внуков.
– Козу? – Скидди прикрыла ладошкой ножны на пояске, пряча кинжал от лапландки, – Но она кормит меня. Если я отдам тебе козу, я умру с голода. В начале лета у меня были овцы и свиньи, большинство зарезал волк, часть пришлось продать, часть обменять на эту козу. Она дает мне молоко, а ты просишь ее, потому что хочешь, чтобы я пропала!
– Не хочу, – добыв из складок своего мехового одеяния большую курительную трубку, лапландка принялась выколачивать из нее пепел, – я жалею тебя, потому зову с собой в Лапландию. А вот ты сама не знаешь, что хочешь, девушка. Наряжаешься, желаешь заиметь бусы, чтобы понравиться мужчине, но пойти в жены к моему сыну отказываешься. У тебя серая кожа, ты не спишь и не ешь, думаешь о чужом женихе, а рукавом закрываешь от меня кинжал, ибо знаешь, что он верный друг, в любой момент сумеет оборвать постылую жизнь.
Лапландка набила сухими листьями трубку, закурила. Скидди, вдохнув пахучий дым, почувствовала легкую тошноту.
– Давай, козу, девушка, – изрекла старуха, скрываясь за дымовой завесой и маяча сквозь нее словно призрак, – она нужна тебе меньше, чем кинжал. Тем более, я уже чувствую, по тому, как дует ветер, по тому, как он пахнет, что летят драконы. Я слышу полоскание их крыльев над волнами, и слышу приветственные крики чаек.
Над торжищем внезапно разнесся низкий, долгий гул. Пролетел над хижинами, потянулся к скалам фьорда. Повторился снова. Следом третий раз. Четвертый.
– Дозорные бьют в медный щит под большим дубом! – закричал какой-то мальчишка на дальнем краю торжища. – Ему отвечают со сторожевых струг! Слышите?! Плывут!
– Плывут! Плывут! – подхватили, заметались, как спугнутая стая птиц, другие голоса, – Драккары входят в гавань!
Женщины бросились бежать. Старик, которого толкнули, налетел на повозку с навозом, опрокинул ее, вывалялся в ее содержимом сам, увлекая за собой и тех, кто оказался рядом. Заорал истошно осёл. Северный олешек лапландки издал протяжный, плачущий рёв. Началась сутолока, переросшая в дикое столпотворение. Скидди увидела, как Астрид отшвырнула от себя горсть лент, понеслась к берегу. Ингрид рванула за ней следом. Взвыли, залаяли деревенские псы.
– Мама! Мама, где ты?! Я рожаю! – рыдала беременная девушка, по-утиному ковыляя вдоль торжища. – Мой Торстейн... Жив ли он?…
– Ах, дура, нашла время причитать! – голосила мать. – Иди ко мне, Эльза! Не задави ее, ишак старый, куда прешь со своим костылем!
Торговцы и покупатели побросали товар. Все бежали, сломя голову, к пристани, поскальзывались в грязи. На земле чешуей поблескивала вывалившаяся из опрокинутой бочки треска. Огромное торжище пустело на глазах. Рухнула башня из клетей с гусями и курами. Пух кружился в воздухе. Жалобно мяукал придавленный кем-то кот.
– Возьми! – крикнула Скидди, пытаясь всучить лапландке конец веревки, обмотанной вокруг козьих рогов, – пои внучат молоком! Дай бусы.
– Держи! – лапландка кинула ей ожерелье, сверкнувшее ослепительно-льдистой синевой. Скидди ловко поймала его, – счастья тебе, дочка кузнеца!
Она не бежала. Шла, дрожащими пальцами пытаясь завязать на шее концы кожаного шнурка, на который были нанизаны синие камни. У нее получилось раза с пятого. Шла, забывая подбирать подол платья, который путался в ногах, волочился по земле, трепался, покрываясь бурой слякотью от быстрой ходьбы. Отводила назад волосы, что с недавних пор стала мыть каждый день золой, разведенной в холодной воде, и убирать скромными цветами, чем вызывала взрывы истерического хохота у местных девушек, которые ради забавы словно сговорились следить за всеми ее мероприятиями.
Страх, расползшийся по внутренностям, мешал идти, сковывал движения. Она запиналась. Вспотела и задыхалась, будто шедшая под тяжелым ярмом лошадь.
«Сейчас все решится, Скидди. Еще чуть-чуть, и ты узнаешь, не приснился ли тебе лесной холм, ас Фрей с солнечным лучом в деснице и зарезанная Альв. И была ли Альв? Может, ты выдумала ее, Скидди? Не было никакой Альв, козочки с позолоченными рогами. Ты сумасшедшая, живущая грезами. Ты оголодала, ослабла от бессонницы. Напрасны твои надежды. Сейчас ты увидишь, как Ролло обнимает, целует свою законную невесту. Ты насладишься этим зрелищем сполна, потом пойдешь, затворишь окна и двери дома, отправишься в лес. Там решит судьбу твою единственный верный друг, кинжал, что ты носишь на поясе. Конец близок».
Бело-красные паруса маячили между скалами в теснине фьорда. Прибой взорвался о причал, окатив встречающих мириадами брызг, в каменных прибрежных расселинах закипела, поднимаясь до террасок и ступеней, пена. Скидди встала на зеленом гребне пригорка, подальше ото всех, оглядела с него весь пляж. Среди женщин, рядом с Ингрид и Астрид, она увидела и узнала опирающуюся на клюку мать Ролло, женщину не старую, но уже седую, согбенную, с отпечатком горя на миловидном лице и во всей, когда-то стройной фигуре.
Паруса над подплывающим кораблем опали, взмыли над бортами весла, ветер донес песню гребцов.
– Это идет «Молот Тора»! – крикнула беременная девушка, которую Скидди заметила еще на торжище, – только один корабль! Больше драккаров нет! О, боги, вон Торстейн, я вижу его на палубе! Жив! Жив!
Она кинулась к воде, но мать поймала ее за шаль и задержала.
– Почему только «Молот Тора»? Где остальные? – мальчишка в закатанных до колен штанах забежал в воду. – Они, что, отстали?
– Нет! Никого больше! Никто не возвращается…
– Погибли, – тихо, но внятно произнесла одна из старух, – смерть их постигла. Горе на наши головы.
Прибой снова разбился с оглушительным хлопком, водой и ветром обдало всех стоящих, когда волны откатились назад, раздался первый тихий плач. Плакала Ингрид, спрятав лицо в ладонях. Мать трясущимися руками обняла ее за плечи. Через секунду к Ингрид присоединились еще несколько тоненьких голосов – плакали дети. Женщины, глаза которых увлажнились, стояли молча, окатываемые фонтанами брызг.
«Молот Тора» ткнулся в пристань высоким носом. Просоленные, бородатые моряки начали устало сходить на пирс. Те счастливицы, что узнавали среди прибывших своих сыновей, мужей и братьев, бегом бросались навстречу. Остальные женщины угрюмо ожидали на каменной террасе. Капитан Хауг Дьярви, немолодой уже, но и не старый викинг, сухопарый настолько, словно его выварили в соленой воде, прошагал по настилу и встал на нижней ступени.
– Не ждите напрасно, – ответил он на вопрос, который никто из женщин не решался задать, – мужчины не вернутся. Флот хёвдинга Торгримма, те корабли, что от него остались, на пути домой накрыл Черный Шторм. Выжил лишь я, да Свен Эриксон на «Окуне», командование которым принял после гибели Лесного Финна у Южных Островов.
Старая женщина, мать названного Хаугом Дьярви капитана, отрывисто охнула и стала оседать на террасу. Ее поддержали дочь и невестка.
– Но где же Свен? – сглотнула слезы Ингрид, – почему он не приплыл?
– Свен Эриксон, дочка, – помрачнел викинг, – был жив, когда мы на веслах отплывали, когда бежали, сами не свои от ужаса... Но он не присоединился ко мне. Хотел разыскать тех, кто чудом мог выжить. Я видел облако Шторма, черное, до самого неба… Выжить в нем? Маловероятно. Думаю, и «Окунь» засосало в воронку.
Ингрид захлебнулась рыданием. К ней протяжными всхлипываниями присоединилась ее мать. Рыдали уже все женщины, без исключения. Черный Шторм был легендой, страшной сказкой, которой матери пугают детей, рассказывая ее в зимние вечера, когда море бесится от бури. Истории о нем, одна ужаснее другой, передавались из уст в уста. Будто бы возникает он на пустом морском просторе, поднимаясь из воды, проносится, крутясь и воя, бесследно уходит в небеса. Предугадать, где он появится, в каком двинется направлении, невозможно. Морякам оставалось лишь молиться, чтобы не наскочить на Черный Шторм в походе. И слушать теперь, что именно он уничтожил флот Торгримма, было невыносимо.
Астрид чуть не поскользнулась на обляпанном водорослями камне, перепрыгнув на ступеньку, где стоял капитан.
– Ты оставил отца, изменщик! – прошипела она, замахиваясь на викинга кулачками, – ты должен был быть с ним, в одиночку Свен ничего не сделает! А теперь?! Мы сгинем тут без мужчин! Ты ведь не возьмешь на себе заботу о всех женщинах Кнаупангр? Трус!
– Никто не смеет называть Хауга Дьярви трусом, – огрызнулся капитан, – Я не трус! Я бился с островными пиратами так, что потерял половину команды, когда твой отец, девчонка, на всех парусах уматывал с награбленным добром. Но броситься в Шторм?! Я не трус, но и не безумец! Лучше молитесь, чем рыдать, чтобы хотя бы вернулся «Окунь».
– Свен Эриксон вернется, – раздался глубокий, звучный голос позади всех. Скидди неторопливо сошла вниз по осыпающемуся склону, вступила на отполированную волнами каменную плиту, – а кроме него вернется еще кое-кто…
Она прошла мимо Хауга Дьярви, переставших причитать и всхлипывать женщин, старух, детей, остановилась рядом с Ингрид и ее матерью.
– Ролло приплывет домой, – сказала, переводя разноцветные глаза с одной на другую. Произнесла так твердо и уверенно, что обе ей тут же поверили, – Я чувствую, он на пути домой. Спешит, думает о вас... Гребцы не жалеют сил. Надо просто ждать. Просто ждать и всё.
– Значит, будем ждать, дочка, – прошептала бесцветными губами мать Ролло, силясь улыбнуться, – я чувствую, что ты не врешь, и сделаю, как ты велишь.
Ингрид же не сказала ничего, просто бросилась к Скидди на шею и крепко ее обняла.
IV
Море, отливавшее на солнце жирным блеском, было вязким, как масло, по нему равномерно двигались ленивые ряды волн, которые больше затрудняли продвижение кораблей вперед, нежели помогали им. Ветер, как назло, дул в корму и был до обидного слаб, словно дыхание младенца. Поэтому «Щука», на борту которой размеренно грохотал барабан, шла на веслах, гребцы, сидевшие по трое на одном весле, привычно помогали себе песней.
Впереди «Щуки», опережая ее на пять корпусов, шел «Окунь», где также пели. Не занятые на гребле матросы развлекались тем, что бегали по вздымающимся и опускающимся веслам, прыгали в воду и плыли за кораблем, пока их не вылавливали из моря. Для подобных забав погода была в самый раз – теплая, солнечная, редкость для Северного Моря, даже летом терзаемого штормами. Впереди «Окуня», немного правее его траектории движения шла «Ночная Кобылица», за «Щукой» тащился отстающий «Молот Тора» – драккар недурно потрепало в походе, и он утратил свою быстроходность. Слева почти у самого сверкающего ясностью горизонта плясал, как дельфин на волне, хёрдаландский кнорр «Противник», недалеко от него плыл «Флауро» – две единственные уцелевшие галеры из всего флота Аскеля Скьяльга, отправившегося с драккарами Торгримма к берегам Англии. Впереди, да и позади тоже, повсюду, куда доставал глаз, царила насыщенная синь, кое-где слегка разведенная серостью.
– Не припомню такого погожего, безветренного рейда, – Снорри глянул на солнце, раздул ноздри и раскатисто чихнул, – уж сколько плаваю, посчитать если, годов с пятнадцати, всякое было, и штиль, но чтобы такой. Море как студень. Гребцы вымахаются, пока доплывем.
Стоя у борта «Щуки» он жевал древесную смолу, откусывая от зажатого в кулаке большого куска, сплевывал за борт коричневую слюну. Голова у Торгриммова сына была туго замотана, на затылке сквозь тряпицу проступил кровавый след.
– Если вымахаются, сам сядешь на весла, бездельник, – Торгримм, бывший рядом, размахнулся, словно хотел отвесить Снорри подзатыльник, но ограничился несильным тычком в ребра, – не рассуждай, глаз не спускай с солнца. То, что штиль, это почитай благодать. Не приведите боги, грянет шторм, собьет нас с курса, не выплывем, запас воды истощен основательно. А пропасть не хотелось бы, ох не хотелось бы, с такой-то царской добычей. Богатый вышел рейд, посчастливилось нам, сынки.
Снорри и Ролло отреагировали на слова хёвдинга тем, что угрюмо переглянулись. Добычу в этот раз им действительно довелось урвать знатную – забитые жемчугом, золотыми дукатами, драгоценностями, каменьями и ритуальной посудой сундуки громоздились один на другом в широком квадратном углублении у мачты драккара. Но чтобы назвать рейд счастливым…
Вопреки планам, они не поплыли в Западную Англию, обогнули, двигаясь с севера, весь Изумрудный Остров, на восточном побережье разграбили несколько мелких островов. Но особенно им повезло на Внутренних Гебридах. Под покровом ночи скандинавы подплыли к лысому пляжу большого острова, высадились, пройдя немного внутрь, взяли богатый монастырь. Ограничились небольшой резней, в ходе которой от приора выяснили, что остров называется Айона и что он, как и аббатство Святого Коламбы на нем, находится под протекцией правителей Мэна.
Викинги с Мэна славились крутым нравом, поэтому с Айоны Торгримм буквально драпал, предварительно распихав монастырские богатства по сундукам, сваленным теперь на палубе «Щуки». «Щука», самый мощный во всей флотилии драккар, была выбрана, как судно для перевозки добычи, еще дома на тинге.
При попутном ветре норвежцы прошли сквозь Гебридский Архипелаг, миновали Гневный Мыс и Оркнейские острова. Дело оставалось за малым – держась большой воды, оставить позади чужие земли и выйти на простор Северного Моря. Удача изменила им у Фэр-Айл. Большая часть драккаров была уже далеко, когда из-за острова показались барки, повернутые носами на запад. Заметив двигающийся в открытое море арьергард норвежской флотилии, барки резко изменили курс и полетели к отстающим кораблям.
Их нападение смотрелось сперва нагло и комично, поскольку лодок было всего семь, по дюжине бойцов на каждой, но потом стало страшным, когда лодки, подлетев к двум крайним хёрдаландским кноррам, облепили их, а пираты принялись шустро карабкаться на палубы. На кораблях завязался бой. Один из кнорров загорелся. С палубы «Щуки» Ролло видел, как табанят и плывут на помощь хёрдаландцам «Окунь» и «Молот Тора», как с захваченной «Карии» враги скидывают в воду заколотых и зарубленных норвежцев.
– Паршивые пираты! Сукины дети, разрази их гром! – Торгримм, налегая грудью на парапет, впился глазами в картину морской бойни, – я знаю, кто это такие! Оркнейские черти, чтобы им потонуть всем без остатка, чтобы их рыбы сожрали! Оркнейский ярл Хлодвир – подданный нашего конунга, какого хрена он треплет норвежцев? Руку даю на отсечение, на нас напали люди Гилли, его названного братца! Этому пирату закон не писан. Вечно бесится, дай только вцепиться в человечину, людоед, головорез проклятый!
– Странно слышать такие речи от тебя, отец! – Снорри подбросил и ловко поймал за рукоять боевой топорик, – ты же сам пират и головорез! Плывем на помощь! Скорее!
– Да, хёвдинг! – Ролло, старясь не пропустить ничего из битвы, повис на снастях, – Двигаем! «Кария» гибнет, «Рагнел» почти готова! «Молот Тора» уже там, наши бьются с оркнейцами! Ох, и злые же эти островитяне, горсткой напасть на целый флот! Сущие дьяволы!
– Нет! – рявкнул Торгримм, – не куда мы не двинем! Плывем, как и плыли. Я воюю с людьми, а не с бесами, нечистой силой! И рисковать нам нельзя! Уж лучше потерять пару драккаров, чем всю добычу!
Услышав такой ответ, Ролло едва не вывалился за борт. Снорри повернулся к отцу с перекошенным лицом.
– Своих бросаешь? На «Окуне» Свен Эриксон! А ну командуй табанить!
– Я тебе сейчас скомандую, вошь, – вызверился хёвдинг. – Сказано, плывем, как плыли.
– Ах ты жадная ослиная задница, – Снорри крепче стиснул пальцы на топорище, – продался за кучу золота. И правда чего бы не пожертвовать парой посудин, тем более они не наши, а хёрдаландские...
– Чего ты передо мной топором машешь, сынок? – прищурился хёвдинг, – ссоры ищешь? Не знал, что ты неравнодушен к хёрдаландцам, готов из-за них с отцом сцепиться?
