Текст книги "Склонюсь."
Автор книги: И. Тёрнер
Соавторы: Светлана Ланге
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Скидди спрыгнула с камня и, остервенело толкаясь, начала пробиваться вперед. Заработала энергично локтями, не обращая внимания на тычки, мат и пинки, посыпавшиеся справа и слева. Почти уже в первом ряду увидела, как Скьяльг снова ударяет, а Ролло уклоняется и подбивает сжимающую кинжал кисть, вышибая тем самым Скьяльга из равновесия. Блондин подобрался, скривился и махнул клинком шире. Мимо. В очередной раз ударить не успел. Остолбенел, увидев, как от стены зрителей отделяется нечто и с воем, выставив вперед когтистые лапы, устремляется на него.
Скидди понеслась вперед с душераздирающим воплем, развевая волосами и рукавами черного платья, похожая на огромную ворониху. Первым делом вцепилась в правое запястье Скьяльга, повисла на нем, и когда он выронил кинжал, перекинулась ему на грудь. Молодой викинг испуганно заорал, а Скидди, высоко подпрыгнув и обвив свою жертву ногами, вонзила длинные, острые когти прямо Скьяльгу в лицо и, вереща от ненависти, принялась драть его.
– Уберите ведьму! – взревел Скьяльг, мотая из стороны в сторону головой, завертелся, как уж на сковородке. Попытался оторвать от себя вцепившееся в волосы костистое существо, и не смог. Лишь привел цепкое создание в еще большую ярость, заорал громче, отчаяннее. В ужасе увидел впившийся в него черный и острый, как спица глаз среди бури серых волос. Скидди бесновалась и визжала, не хуже баньши.
– Изыди, бешеная! – он все-таки справился с ней, отодрал вместе с частью своей одежды и швырнул вперед спиной прямо на растерянного Ролло.
Они повалились вместе на утоптанный в ходе драки песок пляжа. Скидди ударилась затылком об подбородок оказавшегося под ней человека, услышала, как он лязгнул зубами и выругался, машинально придержал ее за бедра. Тело, которое она ощущала под собой, было большим и разгоряченным, грудь, к которой прижималась – твердой. Скидди приподнялась на руках и перевернулась. Увидев залитое кровью лицо того, на ком лежала, пронзительно охнула.
Это был Ролло. Он. Так близко. Все еще ошеломленный падением, все еще ничего не понимающий, не освоившийся с происходящим. Он смотрел на нее невидящими глазами из-под слипшихся от пота ресниц. А она уже тоже ничего не видела, кроме него, таяла на его разгоряченном теле, как масло на плите. Люди – теснящая их толпа – перестали существовать, словно какой-то волшебник повел посохом и размазал их в безликую массу, растер, смешал пространство и время.
– Ролло, ты жив, я тебя защитила, – прошептала она, нежным движением пальцев сгребая рассыпавшиеся по его лицу темные волосы. Осторожно отлепила намокшие пряди от кровоточащей раны в уголке рта, легонько подула. Его губы были близко до головокружения, она видела каждую их сводящую с ума черточку, сумасшедшим усилием воли пытаясь воздержаться от поцелуя. – Я залечу это, потрепи. Вылечу все твои раны. Все будет хорошо. Милый...
От прикосновения ее пальцев к его щекам, Ролло сморщился так, словно по нему ползали черви.
– Ну и дела, – заметил Аскель Скьяльг, безбожно кривя исполосованное глубокими багровыми бороздами лицо, – всего вашего войска стоит одна страшненькая девчонка. Фурия, черт возьми. Привяжи ее к носу своего драккара, хёвдинг и вози так – для устрашения врагов. Как кого увидишь, спускай – она за вас всю работу сделает.
Хёвдинг Торгримм смятенно взялся за бороду, в которой недоставало солидного клока и вдруг, неожиданно для всех и себя самого, расхохотался.
– Ну и рожа у тебя, Скьяльг, – еле выговорил он сквозь разбирающий его смех, – какую версию отцу расскажешь? Что тебя отделала замухрышка-девчонка, или что упал в колодец с дикими кошками.
– Что с пьяни забурился в терновник, – посмеиваясь, буркнул Аскель.
– И пошуровал там мордой туда-сюда, – добавил Снорри, отбрасывая щит.
Теперь грохотал уже весь наводненный народом пляж.
Ролло между тем осознал, кто настырно копошится на нем, понял, кому принадлежит вползающий в уши жаркий шепот. Дочка кузнеца распласталась, прижав его к песку, наклонилась ниже и, щекоча шею своими нечесаными волосами, попыталась его поцеловать.
– Уйди… – Ролло дернул головой и увернулся от ее поцелуя. Она не сдалась, снова вытянула трубочкой губы и мазнула ими по его скуле, оставив на коже мокрый след.
– Гляньте-ка, – громогласно восхитился один из хёрдаландцев, – девка-то парня всего вылизала, сейчас полезет к нему в штаны! Вот потеха будет!
Грохочущий смех обрушился на них с новой силой.
– Да оглохла ты что ли? – взорвался Ролло, обозленный происходящим, – вон пошла, отродье!
Сграбастав ее, он сел и отшвырнул от себя девчонку. Легенькая, как котенок, она отлетела и шлепнулась под ноги гогочущих викингов. Те, покатываясь со смеху, отошли подальше, старательно обходя шевелящийся на песке ворох черного тряпья, из которого торчали тонкие, словно паучьи, ручки и ножки.
Ролло поднялся, отряхиваясь и отираясь от ее слюны.
– Где Астрид?
Астрид, всхлипывавшая в стороне, бросилась к нему, потянув за руку Ингрид. Ролло обнял обеих девушек, заслоняя их собой от Торгримма и Скьяльга.
– Чего вы ревете, дуры? – заворчал он, целуя в лоб сначала одну, потом другую, – все закончилось.
– Слушай, сынок, – хёвдинг Торгримм хватанул неудачливого жениха по плечу, – не держи зла на нас. Дочка моя насолила нам обоим – и мне, и тебе. Помолвка, дураку ясно, не состоится. Но тинг-то и гуляние никто не отменял! Ибо бабы бабами, а война войной. Не рушить же нам союз, не отказываться от планов? Зачем нам друг друга кусать, когда можно объединиться и пощипать общего врага?
– Да чего уж там, – отмахнулся молодой Скьяльг, – Живите. Мне драться с вами расхотелось. Зато хочется вусмерть надраться. Найдется у тебя выпить для меня и моего хирда, хёвдинг.
– Милости прошу! Гость в дом! Все на пир!
Люди хлынули на дорогу, ведущую к поселку, запрудив ее до отказа. Все шутили, смеялись, знакомились, братались. От прежней вражды не осталось и следа.
Хевдинг, проходя мимо Ролло и девушек, задержался.
– Шустрый ты, молокосос, и дерзкий, – хохотнул он, наклонясь к юноше, – велено тебе было держаться от моей дочурки подальше, а ты ей ребенка заделал. Значит, женишься, как порядочный человек. Не лыбься. Оба особо не радуйтесь. Я к тебе, Ролло, не из-за ее фокусов и скандалов расположился – они мне по боку. А из-за того, что ты не струсил, когда даже я, признаюсь, спасовал. Налетел на Скьяльга, как коршун. Вот и получай девку за смелость.
Астрид, не издав ни звука, повисла у Ролло на шее. Юноша подхватил ее, поднял и поцеловал у всех на глазах, уже не таясь.
Вскоре пристань почти полностью опустела.
«Странно, – думала Скидди, силясь подняться, – почему я не могу встать? Как будто у меня нет хребта. Как будто руки и ноги принадлежат не мне, а просто так шевелятся, по своей воле, извиваются отдельно от меня, нет в них ни силы, ни крепости. Нет ни единой кости. Я как раздавленное насекомое, на которого наступить наступили, но схалтурили. Не раздавили окончательно, не растерли в мокрую лужицу. И главное боль. Боли совсем нет. Я не чувствую ничего. Не ощущаю себя… Нет, все-таки ощущаю. Как больно… Как больно»!
Скидди поднялась на колени, уперлась ими в песок и застыла в нелепой, скрюченно позе, свесив до земли волосы и покачиваясь взад вперед. Рыбаки из тех, кто все еще был на пирсе, старались не смотреть на дочь кузнеца. Они боялись. Издав громкое, протяжное рыдание девушка прижала к тощей груди обе ладони и завыла, заскулила, как больная собака.
За что он так со мной? Что я сделала? Чем виновата? Я же люблю… Люблю его больше вселенной. Нет. Нельзя жалеть и колебаться. Люди не заслуживают сочувствия. С ними все средства хороши. Никаких больше сомнений. Ни шагу назад.
Она сумела встать на ноги, постояла немного, глядя туда, где на горных уступах откосом темнел реликтовый лес, и старушечьей походкой, подворачивая и волоча ступни, захромала в сторону дома.
III
Над дымоходами и коньками крыш, над ломаемыми бурей макушками елей с воем и свистом неслись черные тучи. Они принимали сказочные, порой совершенно безумные очертания. Превращались то в стаю огненнокрылых демонов, то в табун галопирующих гривастых коней, то в ужасающий шабаш, сборище ведьм, которые мчались на метлах, коровьих скелетах, с визгом и улюлюканьем протягивая к окоему кривые костлявые пальцы. Мрачная с проседью мгла затянула небо, погрузив поселок в непроглядную темень. Пошел дождь. Скидди, сгибаясь под порывами ветра, через грязное поле бежала к каменной гряде, за которой начинался лес.
Лес она знала хорошо. Знала все балки, мочаги, разлоги, прогалины, перелески и мшары, подернутые гнилостным сероватым туманам. Знала, как ориентироваться в чащобе даже глубокой, как сейчас, ночью. Какую выбрать тропку, чтобы обойти топь, над которой блуждают голубоватые призрачные огоньки, и раздается оханье похожего на раздувшуюся жабу водяного. Помнила, где, в каком месте перекинут через овраг подгнивший от сырости ствол, по которому можно перебежать на другую сторону. Не забыла, по каким именно надо прыгать валунам, чтобы целой и невредимой перебраться через трясину. Чтобы не свалиться в воняющую трупами жижу и не попасть в лапы обитающих в ней существ.
Поэтому вступив в лес, Скидди пошла не наугад, а тщательно выбирая свой путь. Она вышла из дома, как только заснул отец; петляя между деревьями, почти не чувствовала усталости. Крохотная козочка, которую Скидди несла под плащом, была совсем не тяжела. На пути дочке кузнеца попадались сосны, мешающиеся с осинами и кустами орешника, меж стволов плескалась отражающая неизвестный свет дымка. Благодаря ей в лесу было заметно светлее, чем вне его.
Холм Скидди отыскала там, где он и должен был быть – в гуще раскидистых яворов. Распознала в темноте яму от вывороченного с корнем дерева, что черным провалом зияла в южном склоне. Нашла вырубленные в дерне, присыпанные листвой ступеньки, стала по ним взбираться.
Вершина холма была округлой, лысой, как старческое темечко, с редкими пучками торчащих там и сям травинок. Выдолбленный из ствола ясеня идол высился как раз посередине этой «лысины», светлый и прямой, словно свеча. Продолжая ассоциацию со свечей, над макушкой идола покачивалось зеленоватое сияние. Мерцающее облако меняло форму, жило, клубилось в темном воздухе. По круглому боку идола скакали радужные блики. Скидди подняла голову и взглянула на вырезанный в коре дерева лик. Она чувствовала, как Альв под плащом мелко дрожит и что-то жует.
Разглядев в траве жертвенник, Скидди опустилась на колени, ощупала его свободной рукой. Плоский приземистый камень был залит зловонным жиром, обляпан зернами, листьями, перьями, какими-то мелкими, видимо птичьими, косточками, чем-то еще. Она сгребла весь мусор в кучку, смахнула его на траву. Бережно отложила в сторону человеческий череп, судя по размерам, младенческий.
Значит, затерянный в лесу идол не забыт, не заброшен. К нему ходят. Еще бы. Как оставить его? Забыть и забросить того, для кого живешь и кем пришел, кем явился и кому должен. Кто должен тебе, но не отдает долг. Кто живет тобой, но не для тебя. И без кого ты не мыслим. Кто близок, но далек. Между вами пропасть в девять миров. И люди когда-то ходили, пока не построили храмы. А скоро и храмы оставят, ибо грядет высшая сила, свет ослепляющий и огонь поядающий, карающий меч, Белая Звезда, перед которой никто из нас не выстоит – так говорит отец. А мы всегда ходить сюда будем, ибо мы, младшие братья, брошенные, покинутые, нуждаемся в помощи старших, отгородившихся от нас пропастью в девять миров.
Скидди развязала пояс под накидкой.
– Здравствуй, Фрей, Золотой Пастух! – проговорила она, устало прикрывая белесыми ресницами разноцветные глаза. Отблески скользили по мертвому лицу идола, придавая ему обманчивую живость. – Я явилась к тебе, старший брат. Пришла и не уйду, пока ты не поговоришь со мной. Пока не ответишь. Жди, я иду к тебе. Перейду вселенскую пропасть и постучу в твою дверь. Приклонись и слушай – дочь кузнеца Ульвбрехта, четырнадцатого цверга, обитателя горы Нюр зовет тебя. Она знает дорогу, найдет путь, перейдет Радужный Мост и потревожит твой покой.
К поясу Скидди были пристегнуты лаковые ножны. Она вынула из них кинжальчик размером с ладонь. Хрупкое, как льдистая корка на воде, лезвие зеркально блеснуло. Синевой высветился узор из перевивающихся тонких жил. Отец сделал его из кости инеистого великана. Он рассказывал ей, маленькой, что когда-то давным-давно, то ли он, то ли какой-то его родственник в дни старинной юности блуждал по Межземному Лабиринту и забрел в землю Ётунхейм. На самой окраине ледяной пустыни странник увидел великана, который спал, вытянув на полдолины свое исполинское тело и пристроив на скале громадную голову. Малыш карлик отрезал спящему ётуну фалангу мизинца и скрылся с добычей в тоннелях Лабиринта, пока гигант поднимался и бесился от боли.
– Послушай, льдинка, что я скажу тебе, – обратилась к оружию Скидди, – Ас Фрей живет далеко, к дому его ведут много, много ворот. Чтобы открыть их все, нужна кровь. Моей крови будет мало. И поэтому я прошу тебя, будь добр к Альв. Ты не слуга мне, льдинка, ты мой дружок, братец, пожалей крошку Альв, которую я очень люблю и отдаю, скорбя всем сердцем. Пусть ей не будет больно, не будет страшно. Пусть она скорее уснет, быстрее забудет меня, этот холм и эту холодную ночь.
Скидди, отложив клинок, вынула Альв из-под плаща. Коза перестала дрожать, лишь руки хозяйки коснулись ее шерстки.
Сначала она хотела спутать золотые копытца поясом, но Альв не вырывалась, доверчиво косила глазом цвета древесной смолы с застывшим в ней зрачком-мушкой, не мемекала и страха не проявляла. Уложив ее боком на камень, Скидди взяла кинжал, полоснула козочку по горлу. Лезвие легко разрезало шкурку и мягкие мышечные ткани. Альв слабо, как-то нехотя, задергалась, сонно замела хвостиком. Кровь толчками полилась из раны, окрасила жертвенник. Шерстка козы мгновенно вымокла в парящей черной жидкости, потеряв белизну.
– Пей ее кровь, камень, – сказала девушка и перерезала себе вены на обоих запястьях. Ее кровь потекла, заструилась, смешиваясь с кровью Альв. Скидди положила ладони на цоколь статуи, – пей мою кровь. Чтобы вступить на мост, нужна жизнь. Я отдаю две жизни – это даже больше, чем требуется. Внимай мне, Фрей, я спою тебе песню. Пусть она раздвинет все приделы, все горизонты, лежащие между мной и тобой, старший. А если нет, что ж, я готова умереть. Вполне приемлемая для меня плата.
Альв, лежавшая на плоском камне, переставала биться в агонии. Глядя на нее, Скидди запела. Она сидела на корточках, уронив на подол вывернутые в запястьях руки, и голос ее был слаб, как шепот ночного камыша у реки. Но она пела, поднимая голову выше и выше, к самому небу, закрытому колышущимися ветвями яворов, затянутому тучами, пела, забывая об Альв, об отце, думая о солнце, о снеге, о дожде. О Ролло. Пела, видя над собой мертвое лицо истукана, а над ним колеблющееся облачко звездной пыли.
Жизнь вытекала из перерезанных вен, песня плыла к небесам. Скидди теряла силы. И вдруг, почти лишившись сознания, увидела.
Пленка туч наверху вздулась пузырями и полопалась с шипением, тлея и скручиваясь, как сгорающая бумага, разошлась к краям горизонта. Ветер разметал пепел. Взору Скидди открылось другое небо – вид его произвел на девушку незабываемое впечатление. Она закричала от ужаса, глядя, как черная, словно сажа, материя этого нового неба, пучится и подергивается сетью огненных артерий. Как они ширятся, пухнут, превращаясь в бурлящие пламенем русла, и кипящая лава ливнем хлещет на землю, на стоящую на коленях, орущую Скидди. Огненные капли задолбили вокруг, прожигая в земле дыры, запылали травы, возгорелся идол, охваченный желтым пламенем. На Скидди затлело, а потом ярко занялось платье, ткань начала привариваться к коже, которая покрывалась пузырями, кипела, сгорала. Завоняло палеными волосами, горелой плотью. Скидди кричала, распластав по сторонам руки. Вместе с огненным дождем на землю падали пылающие головни, камни, железные метеоры. Целые планеты с грохотом и гудом пролетали мимо и уносились куда-то назад, развевая шлейфами дыма и жара. Скидди кричала, сгорая живьем среди грома взрывов, ужаса и пламенных смерчей.
Вдруг огненный дождь прекратился. В спину ударил ураган, подхватил ее, закружил, сдавил кольцами ветра, не холодного, не горячего, чужого, иссушающего. Скидди закричала еще страшней, потому что ураган, вращая ее на спиральных витках, вырывал из тела куски обгорелых мышц, высасывал и с чавканьем проглатывал внутренние органы.
С хлюпаньем была выпита последняя кровь. Треснула черепная коробка, из которой был вытянут мозг. Кружение завершилось, Скидди оказалась в ледяном аду, который видеть уже не могла, поскольку лишилась глаз. Зато чувствовала. Ощутила, как кости ее мгновенно твердеют и замерзают, превращаясь в звенящий лед. Ее швыряло и несло куда-то, через мерзлую пустошь в иные миры, которых было много, десятки или даже сотни. Миры сменяли друг друга, наполняясь ястребиным клекотом, конским ржанием, хохотом ведьм, что несутся на шабаш верхом на клетях и дохлых коровах, тянут, тянут к горизонту цепкие пальцы. Плач, гогот, вороний грай, скулеж, рвущиеся звуки свирели, барабанный грохот, набат, удары молнии, лязг железа о камень или стали о сталь. Дикость. Безумие. Скелет не выдерживает. Трясется, крошится и вдруг взрывается, разлетается на осколки. Скидди перестает существовать.
Нет ничего. Даже имени. Страх и боль ушли. Осталась только тьма. Тьма, ночь кругом. А в ночи запах и звук. Звук и запах. Запах мокрой травы, весеннего дождя. Звук шепчущего ручья, шепот листвы, шорох тысячи лепестков, аромат тысячи цветов. Сладкий, тяжелый, густой, медвяный дурман. Стрекот ночных цикад, сладость меда, вкус цветочной пыльцы… Свет…Нет, мерцание. Вибрирующий звон сотен тысяч прозрачных крылышек. Она видит мерцающее облачко над истуканом. Облачко спускается ниже, ниже. Рубиновые, изумрудные, янтарные, аметистовые мушки шелестят алмазными крылышками, колышутся, плывут. Порхают вокруг нее, касаясь лапками, золотыми брюшками щек, шеи, груди.
Она видит холм, на холме идол. Над идолом небо. Теплое, бархатное словно одеяло. В небе плывут, движутся в величавом танце созвездия – Корона, Охотник с его собаками, Дракон и грациозные Сестры Плеяды. Трава на холме густая, пушистая, как ворс, переливается зеленью яшмовой, бирюзовой, смарагдовой, рассыпается турмалиновыми трескучими искрами. Она поднимается с травяного ковра. Вокруг сияют, как маленькие звезды, дивные цветы, для которых нет названия ни на одном человеческом языке; они источают аромат, от которого рот наполняется слюной, а сознание затуманивается. Яворы такие же, как в том, оставленном ею мире, только стволы у них из полированной меди, а белые листья легонько позванивают, словно серебряные колокольчики.
Свиное хрюканье заставило Скидди обернуться. Самоцветные мушки всколыхнулись и взлетели от ее порывистого движения, снова повисли облачком над головой статуи. На тропке у нее за спиной застыл вепрь, не большой, локтя три в холке, но крепко сбитый, на сильных, твердо стоящих ножках-столбиках. Он мало чем отличался от обычного лесного кабана – тяжелая голова с большими ушами, вытянутое рыло, заканчивающееся круглым пятачком, два кривых, торчащих кверху клыка. Надо лбом и на хребетном горбе косматилась жесткая гривка. Выпуклые бока и спина зверя поросли щетиной. Именно эта щетина и грива делали кабана необычным – толстый, частый, как щетка, волос светился чистым золотом. Кабан глянул на Скидди маленькими гранатовыми глазками, повернулся и рысью припустил вниз с холма. Она сделала шаг, второй, опустив взгляд, увидела узкие ступни собственных ног и залилась радостным смехом, подняла к лицу обнаженные руки – ее кожа, собственная кожа была изумительно светла, словно расплавленный жемчуг.
Скидди побежала вслед за кабаном. У подножия холма был лес, тот же, но вместе с тем не тот, иной. Настолько прекрасный, наполненный чудесами и дивными видениями, что разглядеть, воспринять все, что ее теперь окружало, Скидди не сумела. Она остановилась рядом с вырастающим из холма исполинским ясенем с серебряной, уходящей ввысь кроной. Хрустальные листья, розовые лепестки, ночные бабочки и мотыльки кружились в ароматном воздухе.
Под ясенем стоял высокий мужчина. Золотой кабан протрусил к нему и ткнулся рыльцем в подставленную руку. Мужчина улыбнулся, погладил зверя по косматой холке. Скидди сглотнула, чувствуя, как под ней подгибаются колени. Мужчина был совершенен. Само совершенство от макушки золотоволосой головы до пальцев босых ног.
«Он – чудо, – подумала Скидди, – он так изумителен, так великолепен, что ослепляет своей красотой. Жаль, я забыла, кем была его мать, откуда она пришла в Асгард, от кого родила своего прекрасного сына. Земной женщине никогда не породить подобной, совершенной красоты».
– Взгляни, Гуллинбурсти, на нашу гостью, – обратился мужчина к вепрю голосом, который был песней спелых, колышимых ветром колосьев, – она великолепна. Она сама не знает, насколько восхитительна. Какой красивой ее сделал наш мир.
Вепрь согласно хрюкнул.
Скидди медленно опустилась на колени перед прекрасным асом. Он глянул на нее, глаза его были, словно два солнца, на чей свет смотришь со дна океана сквозь толщу сапфировых вод.
– Ты услышал меня, Фрей. Благодарю.
– Я услышал тебя, это верно, – повернулся к ней ас. Плащом Фрейю, кутавшим его излучающее свет тело, служила алая заря. – Но по Радужному Мосту ты прошла сама. Смелая девочка. Я не подал тебе руки, хотя мог. Ты все преодолела, все вытерпела. Видать, крепко то желание, что толкнуло тебя ко мне. Крепче смерти. И сила твоя, коей ты воспользовалась, чтобы явиться сюда, велика. Но я заберу ее у тебя. Больше ты не сможешь колдовать и петь. И гулять между мирами.
– Знаю, – Скидди покорно опустила взгляд, – я должна заплатить за то, что попрошу у тебя. Понимаю, что моей Альв недостаточно, хотя я очень ей дорожила. Что ж, забирай и мою силу.
Ас рассмеялся подобно каменной лавине, сходящей в пропасть с горных круч.
– Глупая гордячка! Силу твою я забираю, потому что желаю этого, она сделает меня могущественнее. Если бы знал, какая ты, Скидди, дочь кузнеца Ульвбрехта, опустошил бы тебя раньше, но ты хорошо пряталась от моего взора! А Альв твоя ничто, хотя козочка мила и приятна мне! Я люблю живых созданий.
У его голых ступней возникла и затопталась белая золоторогая козочка. Вепрь наклонил уродливую голову, дружелюбно тронул Альв длинным рылом. Скидди смотрела на нее, боясь шелохнуться, и ожидала, что дальше скажет прекрасный ас. Чутье подсказывало ей – сейчас лучше покорно молчать и не двигаться.
– Мне известна просьба, с которой ты намерена обратиться ко мне, Скидди, -проговорил Фрей, направляя на девушку тонкий, как спица, луч, который вдруг появился и воссиял в его длани. – Известна твоя вожделенная мечта, твоя похоть, неуемная страсть, которая не дает тебе покоя ни днем, ни ночью. Хочешь, чтобы я исполнил ее? Отвечай!
Скидди ощутила, как от устремленного на нее луча начинает течь жар.
– Хочу. Для этого я и пришла к тебе, старший.
– Я все исполню. Раз ты ступила на мою землю, зашла под крону этого ясеня, я все сделаю. Но своей силой и козочкой Альв ты не отделаешься, дочь кузнеца! Не будь наивна!
И голос его переменился. От перемены этой потемнел, поблек мир. Холм дышал и дрожал, как живое существо. Из леса повеяло холодом и тем ужасом, все еще слишком явным, слишком живым в памяти, чтобы забыть и не помнить, тем самым опустошающим, убийственным страхом, который Скидди пережила, двигаясь по Радужному Мосту.
– Ты думала, что заплатила цену, идя ко мне сквозь миры?! – рокотал, словно буря, золотоволосый ас, – думала мучений и кружащихся кошмаров будет достаточно? Так вот я скажу тебе – это лишь начало, Скидди. Это крупица платы, которую ты мне отдашь. Нет, даже не так. Это чистый лист, положенный перед нами. Сам по себе ничего не значащий. И на нем я начертаю свое с тобой соглашение. Заключу договор, по исполнении которого потребую с тебя истинную плату. Готова платить мне, дочь кузнеца?
– Готова.
– Око за око. Зуб за зуб. Человек за человека. Я даю тебе мужчину, возлюбленного. И ты отдашь мне женщину, свою дочь, рожденную от него. Когда пройдет время, она вырастит и созреет, обретет красоту, прелесть, вызовет любовь в сердце не одного воина, накануне восемнадцатой весны, накануне первой брачной ночи ты приведешь ее мне и оставишь там, где оставила милую Альв. Она станет моей избранницей. Если ты этого не сделаешь, Скидди, пеняй на себя. Я навечно запущу тебя на Путь и заставлю болтаться между огненными чистилищами без права умереть и потерять чувствительность к боли.
– Я исполню твой наказ, не колеблясь, Фрей, – Скидди позволила себе невеселый смешок, – тебе незачем пугать меня чистилищами. Я их не боюсь. И не потому что готова отдать тебе всех детей мира, своих, чужих, отдать всё, чего бы ты ни попросил за исполнение моей мечты. Просто мне известно то, что жжет гораздо больнее пламенного смерча… Девочка, дочка, поверь, не самая большая плата за вечную любовь того, кого я прошу.
– Вечную? – вопросительно склонил голову Фрей, его платиновые кудри засверкали, струясь по груди и алому шелку плаща, – нет, не вечную, Скидди. Ты получишь его на время, которое я отмерю. А именно до обретения мною твоей дочери, обещанной мне в невесты. Ведь Ролло, сын Асбьёрна, которого ты просишь у меня, уже обещан и отдан. Моя сестра Фрейя благословила его брак с белокурой красавицей и уже принимает жертвы за их новорожденных детей. Для него все состоялось, его судьба построена, и тебя в ней нет. Сейчас сестрица занята поиском своего утерянного пояса, который получила от цвергов. Эту величайшую драгоценность коварный Локи спрятал в Мидгарде, куда наши взоры не проникают. Только из-за того, что она отвлеклась, я имею возможность вмешаться в ее дела, чтобы помочь тебе. Разрушить судьбы двух созданных друг для друга людей. Не навсегда, на время. Ибо время, Скидди, в моем мире течет иначе, чем в твоем.
– И что же ты хочешь этим сказать, старший? – прошептала Скидди, ощущая слезы на щеках. Не навсегда. На время. Ролло ускользнул от нее, не успев очутиться в ее объятиях, у сердца. Не испробовав любви, она уже вкусила тлен разлуки. И ревность, терзающую нутро. – Астрид будет жить рядом, и ждать своего часа? Когда он наступит, она заберет у меня Ролло? Уведет к себе? Это ты предлагаешь? Нет. Она должна сгинуть. Умереть!
– Она умрет?! – нахмурился ас, – Ты разрушительница, Скидди, приходишь, чтобы погубить, растоптать, уничтожить. Ну, если Астрид умрет по твоей воле, то и твоему счастью будет положен предел.
– Как? Объясни!
– Смотри, – подняв руку, держащую луч, Фрей принялся чертить в воздухе огненные узоры и завитки. – Вот так, как паутинную пряжу, прядут человеческие судьбы божественные Норны. Эти две нити – судьбы Астрид и Ролло, они свиваются в одну, рождая десятки новых нитей, новых жизней. Я обрезаю их и расплетаю, развязываю, и нить Ролло свивается с твоей. А нить Астрид останется у меня. Ты родишь от Ролло сыновей и дочь, которую приведешь мне, а сама навсегда исчезнешь из его жизни. Он забудет Скидди, словно и не было ее вовсе. Вернется в сегодняшний день, когда Астрид еще жива, когда она любит его, а он ее – и возьму их нити, и переплету в единое целое. Вместе они проживут предназначенную им судьбу, в которой будут горести и радости. А ты докончишь своей век в одиночестве, наполненная воспоминаниями о вашей любви, которая, поверь мне, будет действительно прекрасной, от первого дня до последнего. Ты испытаешь миллион мгновений полного, глубокого счастья. И в своей последний час, это я могу тебе пообещать, Ролло вспомнит тебя. Переступив грань между жизнью и смертью, он вспомнит ваше счастье, которому не было равных. И ты, Возродившаяся Валькирия, отнесешь его на своих крыльях в Вальгаллу. Это много, согласись, Скидди. Я даю тебе больше, чем ты заслуживаешь.
– А если я не уйду? – осмелилась спросить Скидди.
– Если не уйдешь, – гневно взмахнул лучом ас, – я жестоко покараю тебя! Тебя и всех, кого ты любишь! Ты пройдешь через лимбы и круги ада, в сотни раз более ужасающие, чем те, что ты миновала, спеша ко мне. И не останется в тебе ни одной животворной мысли, разобьются надежда и вера. Не на кого будет тебе опереться, свет погаснет, тьма поглотит его, ночь воцарится вокруг и в тебе самой. На сердце вырастет шерсть, зубы искрошатся. Те, кто дорог тебе, упадут и обратятся в зловонную гниль. И ты тоже станешь гнить, но не сможешь умереть, будешь звать смерть, но она убежит от тебя, улетит прочь на нетопыриныных крыльях. Останутся лишь железные клыки, рвущие тело, гнойные язвы, разъедающие кожу, но страшнее всего будет мысль, что он потерян, что он убит, растерзан и брошен на камни…
– Хватит!
– Не придет к тебе, не коснется твоей руки, не вспомнит лица твоего. И ты не узнаешь, где он лежит, на глубине какого моря погребен…
– Замолчи! – закричала Скидди, зажимая уши руками, – Умолкни, Фрей! Я приведу тебе дочь и уйду! Не говори о его смерти!
– Иди же, Скидди, кузнецова дочка, и помни мой завет, – вздохнул, как вдыхает набегающая волна, огненноокий Фрей, – я помогу тебе быстрее оказаться у себя дома.
Луч в деснице аса удлинился и вонзился в Скидди, прямо в солнечное сплетение, она обеими ладонями ухватилась за жгучее, раскаленное жало, болезненно скребущее по грудине, захлебнулась криком и погрузилась в ледяное ничто.
Скидди очнулась и открыла глаза от того, что по-новому, неприятным образом о себе напоминало тело. Безумно чесалась высушенная кожа на лопатках и бедрах, стонали суставы, гудели кости, ныл, словно выжженный и продуваемый ветром позвоночник, изнури распирало таз, а челюсти свело так, что Скидди попросту не сумела застонать поначалу. Ощущая, что рот забит хвоей, кореньями и землей, попыталась сплюнуть всю эту кашу – отвратная мерзость заскрипела на зубах. Скидди разогнула свое скрюченное каким-то ужасным припадком туловище, вытянула левую руку из-под спины, распрямила вывернутое правое колено. Перевернулась, уселась и огляделась. Под ней был холм, только уже не лысый, а поросший высокой, сочно-зеленой травой. Идол тонул в этом роскошном покрове едва ли не полностью. Она посмотрела на жертвенный камень, затянутый усиками вьюна. Он был пуст, ни следа от Альв, ни косточек, ни кровавых потеков, ни клочка белой шерсти.
Скидди попыталась подняться, и ее начало рвать, упав на колени, она разевала рот, конвульсивно силясь исторгнуть из пустого желудка хоть что-то. Текла лишь горькая, грязно-желтая желчь. Пустившись в обратный путь на непослушных ногах, Скидди думала только о том, что дико хочет пить. И есть.
