Текст книги "На закате"

Автор книги: Хван Соген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Он перебивался случайными заработками, пока однажды не попался на глаза какому-то инженеру, который пристроил его временным сотрудником в строительную компанию. Ему поручили помогать в отделе найма рабочих, и он окунулся в новое дело с головой. Но, когда закончился год и ему пришлось продлевать контракт, условия работы оказались несравнимо хуже, чем у штатных сотрудников. О ежегодном отпуске и повышении квалификации и речи не было, платили не больше половины суммы, которая полагалась штатным работникам, и никаких бонусов и стимулирующих выплат. На корпоративных ужинах ему полагалось помалкивать, поэтому он молча ел и, единственный, уходил, не дождавшись конца вечера.

Ким Мину вообще был не болтун, но за несколько месяцев до того, как это случилось, совсем замкнулся. Обычно я болтала без умолку, а он только слушал. Хотя нет, довольно часто он просто сидел, глядя в одну точку. Но мне было с ним очень комфортно – есть, выпивать, работать. Он не пытался покрасоваться передо мной, ничего от меня не требовал – словно каждый из нас был наедине с самим собой. Однажды мы с ним зашли в пивную и наткнулись там на одного моего знакомого по театру – я представила Мину как своего кузена. Пообщавшись с нами, тот с легкостью поверил, что Мину мой брат и мы вместе росли.

Люди идут на работу, и посетителей в магазине становится все больше. Кто-то покупает банку холодного кофе, мрачный офисный работник ставит у кассы средство от похмелья, какой-то юноша, залив кипятком лапшу быстрого приготовления, устраивается за столиком у окна, девушка, купив сэндвич и напиток, бежит на работу, наши постоянные покупатели заходят за привычными ланч-боксами. Ровно в девять появился хозяин, чтобы сменить меня. Сегодня он поспал на час дольше обычного и лицо у него совсем опухшее. Он огляделся по сторонам. Я, сняв фартук, надела на плечи рюкзак и молча ждала у кассы. Убедившись, что все в порядке, он протянул мне шестьдесят тысяч вон.

– Сегодня чтоб без опозданий, – проговорил он.

– Извините за вчерашнее.

Я помню, что сегодня не только последняя репетиция, но и пятничный вечер, когда покупателей в магазине будет пруд пруди. Завтра меня сменит студент, который работает по выходным.

В автобусе из центра много свободных мест. В то же самое время автобусы, направляющиеся в Сеул, заполнены до отказа. Едва усевшись в кресло, я тут же задремала. Проснулась, когда уже подъезжала к своей остановке.

Поднимаясь по склону горы к отделанной блеклой плиткой многоэтажке, я услышала, что на телефон пришло сообщение:

Ты освободилась? Устала? Премьера завтра? Если я не смогу, приду послезавтра. Давно не виделись, скучаю.

Эсэмэска была от мамы Мину. Я остановилась, чтобы написать ответ.

Вы с работы? Я уже у дома. Устала ужасно (Напишите, когда сможете прийти. Посидим после спектакля;)

Я собираюсь спускаться вниз по лестнице на цокольный этаж, но разворачиваюсь и поднимаюсь вверх. На этажах по обеим сторонам коридора располагаются однокомнатные квартиры, на третьем этаже живет хозяйка, жена государственного служащего на пенсии, добрая и порядочная женщина. Я позвонила в дверь. Она открылась, и в проеме показалось лицо хозяйки. Ей прекрасно известно, откуда я пришла в такой час. Я достала триста тысяч вон и протянула ей.

– Я вам должна за два месяца. Тут за один, а после спектакля отдам то, что осталось.

Тетушка цокнула языком.

– Не спишь по ночам, угробишь ты свое здоровье. На тебе вон лица нет. Поесть хоть успеваешь?

– А то как же – ем, чтобы жить, – улыбнулась я.

Уже собралась уходить, как тетушка меня снова окликнула:

– Погоди-ка, смотри, что дам.

Она протянула мне пакет с кимчи, присланный из деревни. У меня потекли слюнки от запаха домашних солений. Поблагодарив на прощание хозяйку, которая не преминула заботливо уточнить, остался ли у меня рис, чтобы поесть с кимчи, я стала медленно спускаться в темноту полуподвала, где находилась моя квартирка.

5

В офис позвонил Чхве Сынгвон. Сказал, что намечается собрание по «Миру Азии» и обед с директором Лимом. Я выслушал его без энтузиазма, но не пойти не мог, ведь до открытия цифрового центра «Ханган» оставалось всего несколько месяцев. В газетах несколько раз писали о финансовых махинациях Лима и «Тэдон констракшн», хотя дела с проектами и без этого шли не очень. В процессе строительства «Мира Азии» менялось то начальство, то архитектурное бюро, так что открытие проекта откладывалось. Лим то ли не знал, то ли не интересовался тем, что мне поручили проектирование «Хангана». Возможно, Чхве Сынгвон напомнил ему обо мне. Чхве Сынгвон был младшим братом моего однокурсника.

Его старший брат, Чхве Сыниль, учился изобразительному искусству. Когда я, поступив на строительный факультет, заинтересовался живописью, кто-то рассказал мне про мастерскую, где как раз бывал Чхве Сыниль. Благодаря кому-то из старшекурсников он устроился туда помощником, чтобы поднатореть в практике перед вступительными экзаменами. Сыниль был из обеспеченной сеульской семьи. Отец – профессор университета, мать – известный дизайнер. Приходя к ним в гости, я поражался, что его братья без тени смущения выпивают и курят вместе с отцом. Но главным предметом моей зависти стал книжный шкаф во всю гостиную, доверху забитый книгами. Благодаря Сынилю я научился мастерски чертить и рисовать эскизы. К несчастью, после окончания университета Сыниль погиб в аварии. Обычно он засыпал после первой же рюмки, но тут почему-то прилично напился, поймал такси, как полагается, но на крутом повороте с шоссе машина врезалась в подъезжающий к остановке автобус. Позже Сынгвон рассказал, что в тот день Сыниль расстался с девушкой. Меня тогда взяли стажером на временную позицию в «Хёнсан констракшн», я с головой ушел в работу и даже не знал о случившемся, не говоря уж о том, чтобы прийти на похороны.

После учебы за границей я снова устроился в «Хёнсан констракшн», уже на руководящую должность, и вот тогда, не помню точно в какой год, мне позвонил Чхве Сынгвон. Он нашел меня по рекомендациям, чтобы посоветоваться кое о чем по бизнесу. Сам Чхве Сынгвон, в свою очередь, обладая обширными знаниями в разных сферах, мог проконсультировать меня в вопросах строительства и дизайна. Он трудился в крупной шанхайской рекламной компании. Потом открыл собственную фирму. «Заработал себе на кусок хлеба», как он сам сказал, и прикрыл бизнес. По-моему, недвижимость составляла большую часть его состояния.

Ему удавалось соединять такие разные культуру и бизнес, он издавал книги, посещал лекции и объединял вокруг себя множество людей. Он возглавлял культурный фонд, названный какой-то стихотворной цитатой. Фонд этот был, по сути, закрытым клубом для прожигателей жизни. За последний год я и сам несколько раз, получив приглашение от Чхве Сынгвона, посещал их мероприятия. Мы встречались на фуршетах, чтобы обменяться визитками и послушать лекцию какого-нибудь уважаемого человека, а потом, поддавшись атмосфере, ехали в шикарный загородный дом кого-нибудь из участников продолжить веселье. Меня тошнило от их прекраснодушных речей и изысканных манер, но я смирился. Потому что, как мне казалось, понимаю одиночество и тревожность этих людей. Они должны были постоянно бороться за свое место под солнцем. Нужно было беспрестанно взращивать и укреплять каждый небольшой успех. Думаю, наши с Чхве Сынгвоном жизненные пути не слишком-то различались. Просто я был циничнее в своем восприятии мира.

Кажется, в прошлом году Лим, директор «Тэдон констракшн», пригласил меня на обед, и, придя в ресторан, я застал там Чхве Сынгвона. Мы не виделись долгие годы, но он был все тот же. Культура у него правила всем в мире.

– Тесен мир. Откуда вы знаете этого парня?

Лим ответил:

– Мы ходим в одну церковь.

А потом еще добавил:

– Благодаря ему мы с супругой аж на ранние литургии стали ходить.

Он рассказал, что они посещают маленькую тихую церковь, где все друг друга знают и где служит приглашенный пастор. Рассказал и про другие церкви, в которых можно было встретить людей из политических кругов.

– Но это что? Это же клубы знакомств для высшего общества. А вот у нас, как полагается, скромная община верующих.

Как бы то ни было, дальше Лим перешел к разговору о плане по «Миру Азии», и Чхве Сынгвон пустился в деталях объяснять, что там к чему. По моему опыту работы с «Тэдон констракшн» и в строительных компаниях в молодости я мог догадаться, что это был за план. Куда направлено внимание действующего правительства – там и сосредоточены все усилия. Если речь шла о районе Сеула, то важной отправной точкой было: кто возглавляет центральную провинцию Кёнгидо, и является ли этот человек членом правящей партии. Я понимал, что, придя со своим планом, Чхве Сынгвон сделал лишь легкий набросок, который будет проявляться все ярче по ходу дела. Такие, как он, всегда стараются охватить как можно больший круг людей и забрасывать удочки во всех возможных направлениях. Сохранить место под солнцем не так сложно. Нужно просто прислушиваться к тому, что говорят власти предержащие, но не повторять все слово в слово, а говорить нечто похожее и так, косвенно, показать, что придерживаешься тех же взглядов, что и правительство. Времена меняются, и порой такая позиция кормит, а порой приводит к поражению. Но, даже в случае проигрыша, вряд ли окажешься на обочине жизни, ведь намерения твои честны и приличны, общественному благополучию ты не угрожаешь. Это так пошло и по-мещански, но именно это «приличные люди» считают здравым смыслом.

Скрывать свои настоящие мысли было одной из врожденных черт моего характера. Просто улыбаться, и все. В конце концов, я – один из них.

На корпоративной машине я выехал из Сеула. Редкие многоэтажки мелькали среди широких полей, по краям которых виднелись стройки современных зданий. Где-то стояли только каркасы, где-то уже высились наскоро возведенные стены из стекла и бетона.

За сотрудником, который меня встречал, я проследовал в кабинет. На двери висела табличка «Проект „Мир Азии“». Директор Лим обрадованно поприветствовал меня, Чхве Сынгвон же был занят подготовкой презентации. Напротив директора сидели представитель администрации округа, начальник отдела культуры, человек из кредитной организации, кто-то из банка и еще один молодой мужчина. Директор поторопил:

– Давайте поскорее начинать, некоторые из наших гостей спешат.

– Да, у меня еще встреча сейчас, – тихо сказал молодой человек Чхве Сынгвону.

Тот сразу же включил проектор и направил луч на стену. На экране замелькали изображения генерального плана и зарисовки рельефа, сделанные в нашей строительной компании. Потом он заговорил о «корейской волне». Подчеркнул, как важно создать базу для производства контента в связи со стремительным распространением корейской массовой культуры, К-pop и сериалов в Азии и во всем мире. Все терпеливо слушали, хотя подобные разговоры велись к тому моменту уже годами. Однако такие площади невозможно будет постоянно задействовать лишь для создания контента, поэтому необходимо также отвести территорию для большого торгового центра, отеля и ресторанов. Предполагается строительство павильона для съемок фильмов и сериалов, студий для работы музыкантов, художников и актеров. Возможно и создание зоны отдыха – спа и аутлеты на подземных этажах демонстрировались на слайдах, как и все остальное. Показали нам и изображения куполообразного театра и кинотеатра. За год в аэропорту Инчхон бывают миллионы пассажиров – почему бы не организовать здесь для них зону краткосрочного туризма? Чхве Сынгвон убедительно говорил о преимуществах открытия торгового комплекса на границе с западными районами Сеула, где можно будет купить все от одежды до электроники; рассуждал, сколько помещений можно будет отдать под склады. Все это демонстрировалось на слайдах в общем и в подробностях.

Презентация продлилась около часа. Первым поднялся молодой человек.

– Пришлите мне все материалы, пожалуйста, – проговорил он и ушел.

Чхве Сынгвон потом шепнул мне, что молодой человек какая-то большая шишка и заполучить его на брифинг было крайне сложно. Он пытался затащить меня на ужин, но я, сославшись на другую встречу, ушел. Я и правда собирался на открытие ретроспективной выставки Ким Киёна. Когда я ехал обратно по той же дороге, у меня родилось ощущение, что я попал в тоннель, ведущий в другой мир. Все вокруг лишь фантазия. Разве не так? Фантазии о несбывшихся еще желаниях обретают форму и вроде бы становятся реальностью, чтобы снова превратиться в фантазии и исчезнуть. Редкие дома в поле, бетонные, на стальных сваях, вдруг показались частью виртуального мира.

У входа в выставочный зал я увидел профессора Ли Ёнбина и родственников Ким Киёна. На выставку в основном пришли студенты и люди из архитектурных и культурных кругов. Некоторые из них знали Ким Киёна, другие понятия не имели, кто это. Экспонатами были различные наброски, рисунки, эскизы зданий, отдельное помещение было отдано под миниатюры, в другом можно было посмотреть фотографии и видеоматериалы. С экрана звучал голос Кима:

– При японцах в Корее создавали клоны сооружений псевдосовременного стиля, которые, в свою очередь, были скопированы с европейских. Так появились здания генерал-губернаторства и сеульского вокзала. После войны поверх чудовищных руин, в условиях дефицита материалов и средств возводили временные дома, которые вскоре, меньше чем через десяток лет, приходилось перестраивать. Торговцы недвижимостью строили дома для простого люда. Так по холмам расползались трущобы с их разветвленной сетью улиц и переулков. Чуть только более или менее сносными стали условия жизни, появилась традиция вырезать в бетоне узоры, представляющие собой переосмысленные мотивы традиционного орнамента. Тут закончилась работа старшего поколения, и пришли новые строители, потратившие свои жизни на то, чтобы насадить бетонные леса домов, похожих на коробки. Так многих людей затащили или, лучше сказать, вытеснили в пространство искаженных желаний. Строительство не стирает память, а, используя ее как фон, подспудно реорганизует жизнь людей. Исполнив одну мечту, мы уничтожаем множество других.

На следующих кадрах была отдаленная горная деревушка, где Ким Киён когда-то работал. Он сидит на веранде с какой-то старушкой, держит ее за руки. «Что вы хотели бы, чтобы здесь построили? Я из волостного управления». – «Ой, вот этого не надо. Проку нет никакого от этих ваших управлений». – «А что нужно?» – «Баню хорошо бы. Хозяйки целыми днями бегают туда-сюда, все в поту, хоть бы где водичкой окатиться. Старики вот тоже – кости ноют, а прогреться негде». – «Хорошо, построим обязательно». – «Ой, не врешь?» – «Ну что вы! Обещаю». Крупным планом показывают их, такие разные, руки. Одна – не державшая ничего тяжелее карандаша, тонкая и слабая рука архитектора, другая – рука старухи с узловатыми, похожими на сухие ветки пальцами, сомкнулись в рукопожатии.

Ким Киён отдыхал во внутреннем помещении галереи. Его знакомые, собравшись группками по два-три человека, сидели или стояли поодаль. Я опустился на стул рядом с ним.

– Спасибо тебе за помощь.

– Я и не знал, что ты так много сделал, – сказал я совершенно искренне.

Само собой, если посмотреть на то, насколько впечатляюще изменился город за последние десятилетия, его вклад кажется незначительным. Нет, среди нас он, конечно, выглядел, как не без иронии говорили за глаза его коллеги, блаженным. Однако созданные им тут и там в захолустных городках, в глуши, небольшие общественные здания были особенными, ведь они служили людям. На фотографиях они выглядели симпатично, словно игрушечные. Профессор Ли Ёнбин обратился ко мне:

– Ты в жизни-то его работы не видел?

Я не ответил.

– Да у него вечно столько работы, когда ему ездить смотреть, – послышался слабый, дрожащий голос Ким Киёна.

– Ну, я как-то попал на остров Чечжудо, а там твои глиняные дома, где можно было пожить, чтобы узнать, как жили наши предки.

– А, тот проект закрыли. Обычное дело – он денег-то особо не приносил.

Больше мы не разговаривали. Просто сидели и рассеянно наблюдали за гостями. Все понимали, как недолго осталось ему жить, и старались меньше болтать. Стоило Ким Киёну сесть в инвалидное кресло, чтобы возвращаться в больницу, гости, как по сигналу, разошлись.

Ли Ёнбин звал с ним выпить, но я, сославшись на срочное дело, ушел. Придя домой, в одиночестве осушил несколько бокалов виски и вдруг набрал номер Чха Суны. Я и сам не понимал, с чего бы это. Почувствовал какую-то пустоту внутри. Бывают такие моменты, когда, например, просыпаешься от изжоги после попойки, или сядешь за стол один, или, скажем, загружаешь белье в стиральную машину, а потом перекладываешь его в сушилку, или когда грипп тебя косит на пару дней, – вдруг ни с того ни с сего, как внезапный голод, накатит тоска. Неожиданно из трубки раздалось: «Набранный вами номер не существует».

После выставки Ким Киён окончательно слег и ушел в самый разгар летнего зноя, где-то в середине августа. Теперь он стал горсткой пепла на полке колумбария. По этому поводу все снова собрались, напились, пошумели и, поделившись накопившимися сплетнями, разошлись.

С того самого дня, как мы созвонились с Чха Суной после пикника на Канхвадо, я пытался связаться с ней только раз, внезапно вспомнив про нее вечером того дня, когда проводилась выставка Ким Киёна. Мне отчего-то не верилось, что мы вообще смогли пообщаться, – казалось, это был просто сон. Тем временем деревья гинкго, которые росли вдоль забора моего таунхауса, начали желтеть.

На телефоне появилось уведомление о том, что на электронную почту пришло письмо. С возрастом я стал плохо видеть вблизи, поэтому не любил читать с экрана мобильного. Я открыл ноутбук. Письмо было отправлено с неизвестного адреса, но в начале текста стояло мое имя и в том, что оно предназначалось именно мне, сомневаться не приходилось.

У меня изменились обстоятельства. По некоторым причинам я не могу теперь говорить по телефону.

После нашего разговора я потеряла покой. Давно забытые дни ожили в памяти, словно это было только вчера. Хотя забытые ли? Нет, ни на миг я не забывала то, что было. Схоронив мужа, я каждую свободную минуту, когда не была занята с сыном, писала о минувших днях. Как правильно сказать? Писала дневник? Автобиографию? Этими глупыми записками мне случалось и утешать себя, и обвинять, и хвалить за терпение, за то, что прожила хорошую жизнь.

Несколько месяцев назад я потеряла единственного сына и была близка к отчаянию, как вдруг в моей жизни снова появились вы. И так странно было. Я случайно узнала, что вы читаете лекцию совсем недалеко от меня, но почему-то не смогла сорваться и приехать, о чем одновременно и жалею, и нет. Я сильно постарела. Так что правильно я, наверно, сделала, что не приехала. Не встретившись со мной сейчас, вы навсегда запомните меня красивой и изящной двадцатилетней девушкой.

Я и сама не знаю, почему вдруг пишу вам. Почему-то захотелось поведать старому другу историю своей жизни. Надеюсь, вы поймете меня: когда думаешь о том, как промелькнула жизнь, кому пожалуешься? Остается только излить душу тому, кого давно знаешь. Мне не хотелось бы причинять вам неудобства, не хотелось бы, чтобы мои записи стали для вас обузой. Все живо в моей памяти: как ходили с вами в библиотеку, как обсуждали книги. Может, это эгоизм, думать, что ценные для меня воспоминания о днях, проведенных вместе, стоят того, чтобы рассказывать о них кому-то еще? Если вы не захотите открывать прикрепленный файл, это необязательно, просто удалите его.

Я открыл файл. Невольно улыбнулся, подумав, как она, усевшись за компьютер, записывала одну за другой свои истории. Ведь и правда: каждый раз я рисовал себе не ту Чха Суну, которой она была сейчас, а девушку двадцати лет. Никак не мог представить себе ее шестидесятилетней. Она пишет, что располнела и застеснялась приходить на лекцию, – ну что ж, наверняка, как и большинство замужних женщин с возрастом. Говорят, часто, встретив первую любовь спустя годы, люди разочаровываются. Но ведь стареют и дурнеют оба, да и не мне говорить об обманутых надеждах. Место, где мы жили в юности, уже не существовало на земле, лишь чучело прежних событий хранилось в памяти; тому, что прошло, нет возврата.

Отец был старше матери на пятнадцать лет. Он приехал в Пусан в тридцать пять, а ей тогда только исполнилось двадцать. Отец всегда говорил, что он беженец, хотя на самом деле попал в плен к ополченцам и содержался в лагере для военнопленных на острове Коджедо. Как уж он умудрился, не знаю, но ему удалось присоединиться к группе антикоммунистически настроенных заключенных, и его освободили. Однажды он, одетый в поношенную военную форму, заявился в лапшичную деда и бабушки в округе Ёндо и попросил дать ему какую-нибудь работу. Производство куксу в Ёндо в свое время принадлежало японцам, но хозяин уехал, и все права перешли деду.

Мама была дочерью лапшичника, так же, как и я. У нее был брат на три года старше, но его забрали на войну, и он не вернулся с фронта. Я видела дядю только на фотографиях. Дед порадовался про себя, что вместо пропавшего без вести сына получил работника, ведь лишние руки были на вес золота. Маленькую табличку, на которой иероглифами было написано «Лапшичная „Морияма“», он не стал менять, оставил как есть. Поэтому на наших старых фотографиях видно именно это название. В ту пору хибарки беженцев вырастали по всему району как грибы после дождя, и лапшичная, не останавливая работу ни на минуту, едва справлялась с тем, чтобы произвести необходимое количество куксу. Окончив девятый класс, мама стала работать в лапшичной, куда, кроме моего отца, взяли на работу еще двоих молодых людей. Отец, которому тогда уже минуло тридцать пять лет, был простым работягой, охмурять молоденьких девушек не умел. Однако он был бесхитростным человеком, любое вверенное ему дело выполнял на совесть и тем самым завоевал безграничное доверие деда. Который, кстати, по складу своему был совсем другим. Он вечно слонялся где-то, свалив все дела на отца, – и вот тут-то у них с матерью все само собой и сладилось. Бабушка, правда, говорила, что это она вытолкала дочь замуж. Дед купил соседний дом, а потом и еще один, позади нашего, производство расширялось, дела шли хорошо, дед, который всегда был охоч до выпивки, стал пить все чаще, шататься по заведениям, где работали всякие женщины, и в конце концов ушел жить отдельно. Потом у него родился сын, и больше мы его не видели. Перед тем как уйти окончательно, дед продал производство и дом. Тогда отец, недолго думая, увез осиротевших бабушку и маму в Сеул. Я тогда в третий класс ходила. Отец на юге только тому и научился, что делать куксу, но в Сеуле это ему пригодилось. Взяв деньги, скопленные бабушкой, и набрав еще долгов, он купил аппарат для изготовления куксу. Открывать лавку на городской улице или на большом рынке было ему не по карману, поэтому он нашел небольшой район на склоне горы на самой окраине. Там мы и поселились.

До старших классов я одна из местных детей ходила в школу. Я любила читать и хорошо училась. Потом, кроме меня, в школу стал ходить еще один мальчик – не помню точно, когда он переехал в наш район.

Я облюбовала чердак, где сушили куксу, и каждый день, приходя из школы, брала книжку и забиралась туда. На чердаке я будто освобождалась от реальности и уходила в свой собственный мир. Несколько лет спустя после нашего переезда в Сеул умерла бабушка, но расходы остались прежними, если не увеличились, и отец едва мог заработать на пропитание для нас троих.

Неловко такое рассказывать, но я прекрасно знала, что нравлюсь многим мальчикам в округе. Разные мальчишки, собравшись в компании человек по пять, постоянно слонялись вдоль нашего забора, делая вид, что они пришли к колонке за водой. Чаще всего там были Чемён с братом и ребята, которые чистили обувь. Еще помню, все время докучал парень по прозвищу Пень. Но Пак Мину не было с ними. Пак Мину был не таким, как они все. Они были похожи на бродяг, и я со стыда сгорала, что живу с ними по соседству.

Наш район был настолько бедным, что там домов со стеклянными окнами было раз-два и обчелся. Большинство лачуг стояли как слепые – оконные проемы просто закрывали досками. До сих пор помню тот день, когда в моей комнате сделали стеклянные окна, вот радости-то было! Ведь раньше как: пока доску не отодвинешь, внутри темно, что снаружи делается – не видно. А теперь благодать: можно было лежать перед сном и любоваться усыпанным звездами небом, а днем комнату согревало ласковое яркое солнышко. В дождливые или снежные дни можно было просто встать, прильнув к оконному стеклу, и смотреть на улицу.

Вот и в тот день я стояла, глядя в окно, как вдруг увидела, что к нам идет Пак Мину, мальчик из лавки, где делали омук. У нашего дома он замешкался, будто не решаясь войти. Я скорее побежала из комнаты, чтобы пригласить его внутрь. Отчего-то у меня колотилось сердце и лицо горело. Вскоре я услышала, как он зовет: «Кто-нибудь есть?» Он принес сверток с кусочками омука – такого вкусного мне не доводилось есть с тех самых пор. Потом он стал частенько заходить то купить лапши, то занести омук, а еще мы все время встречались на остановке или в автобусе. Помню, как мы впервые встретились за пределами нашего района. Шел дождь. Он забыл зонт, и мы под моим зонтом прошагали три автобусные остановки. Он положил руку поверх моей, и я сразу ее отдернула, уронив зонтик. Он поднял его и понес сам. Дождь хлестал и хлестал, и он закрывал меня зонтом, сам только наклонив под его защиту голову. Его одежда вымокла до нитки.

В библиотеке я взяла «Кнульпа» Германа Гессе, а он – «Братьев Карамазовых». Потом я ждала того дня, когда нужно возвращать книги, чтобы снова с ним встретиться. На дороге, ведущей от библиотеки к нашим улицам, была закусочная. Мы покупали булочки на пару или сладкую фасолевую кашу и разговаривали о прочитанных книгах. А потом он вдруг стал говорить про беспросветное будущее. Стал угрюмым: дело ли выпускнику, у которого впереди вступительные экзамены, рассиживаться по закусочным с девчонками? Я хорошо училась, да и до выпуска мне оставался еще целый год, поэтому я на этот счет не переживала. А он все время повторял, что хочет уехать из нашего района. И нет другого пути, кроме учебы.

С наступлением зимы в нашем горном районе появлялись телеги, на которых привозили уголь в брикетах. Доставлять уголь к нам было небезопасно, и продавцы наотрез отказались это делать. Поэтому люди сами загружали брикеты, два-три раза обвязанные веревкой, на двухколесные тачки и по скользкой от снега дороге тащили их всей семьей. Мой отец потом погиб от угольного газа. Каждую зиму по соседству кто-то умирал, отравившись газом. Помню, я тоже как-то отравилась немного, и мама советовала мне поесть суп из кимчи, а я делала вид, что точно умру, если только она не купит мне газировки. Уж не знаю почему, но в то время любая сладкая газировка типа «Колы» или «Фанты» казалась мне потрясающе вкусной, и я часто притворялась, что у меня болит живот и помочь мне смогут только едкие пузырьки. Однажды, проснувшись на рассвете, я спросонья схватила с подоконника бутылку, как мне показалось, газированной воды, и несколько раз жадно глотнула из нее. Что-то склизкое проскочило мне в горло и я, подавив рвотный рефлекс, заснула снова. Проснулась утром под причитания бабушки. В бутылочке, где хранилось ее масло камелии для волос, не осталось ни капли. «Это что ж за чудеса!» Тут-то меня вырвало, хорошо, успела ночной горшок взять.

Становясь старше, я отчего-то все чаще вспоминаю наш район уютным и спокойным. День и ночь в переулках слышались смех и болтовня детей – их было помногу в каждой семье. Бывало, конечно, слышались вопли кого-нибудь из соседок: «Ай, убьешь! Да и убей, это, что ли, жизнь?» А на следующее утро та же женщина с распухшим лицом выходила на порог провожать главу семьи на работу, протягивала узелок с едой, заботливо приготовленной заранее. Иногда так скучаю, когда вспоминаю, как ходили к колонке постирать и набрать воды. А в дождливые дни порой соберемся в тесной комнатушке все вместе – тихо, только слышно, как стучат по кровле, как стекают с карниза капли дождя, убаюкивая, погружая в сладкий сон.

Помню, как он впервые взял меня за руку. Однажды мы решили прогуляться подальше от нашего района. Дошли до Канхвамуна, там смотрели «Историю любви». Сцена, в которой Оливер и Дженни играют в снежки, до сих пор перед глазами. Ох и рыдала я из-за того, что Дженни умерла от лейкемии! Кажется, тогда это и произошло. Не отнимая руки, другой свободной я вытирала бегущие по щекам слезы.

Когда его зачисляли в престижный университет, как же все волновались, а потом разговоров-то было и на рынке, да и по всей округе, еще бы: такое событие. Той зимой будто весь мир вращался вокруг Пак Мину. Но начались каникулы, и не прошло и трех дней, как мы снова гуляли по округе.

Вскоре пришел и мой черед оканчивать школу. Пак Мину, став студентом лучшего вуза Республики Корея, появлялся дома все реже. Потом он совсем пропал, я как-то не выдержала, пошла на рынок за омуком и, преодолевая стыд, спросила, когда он приедет. Оказалось, что теперь он появляется раз в несколько месяцев, да и то забежит в лавку, поест наскоро и опять уедет. Он устроился домашним учителем в богатую семью и теперь сам зарабатывал себе на образование. Стиснув зубы, я корпела над учебниками, чтобы быть не хуже него. Осталось всего годик потерпеть, а там и я уеду.

На этом рассказ обрывался. Что хотела мне сказать Чха Суна? Зачем она ворошит прошлое, зачем написала все это? И что было дальше? Я задавался все новыми вопросами, как вдруг неясные до этого момента воспоминания начали одно за другим обретать очертания. Чха Суна все написала правильно: поступив в университет, я заезжал домой все реже и реже, а потом пошел в армию и совсем отдалился от семьи. Отслужив, я сначала восстанавливался в университете, потом был занят поисками работы, устроился в компанию «Хёнсан констракшн» и окунулся с головой в работу. Домой приезжал хорошо если раз-два в год. Когда я учился за границей, мои родители переехали из съемного дома в свой собственный, а вскоре после этого умер отец. В течение последующих десяти лет наш район на склоне горы стали обновлять, перестраивать и все соседи разъехались кто куда.

Как бы то ни было, я поймал удачу за хвост – поступив в престижный университет, я смог выйти на совершенно новую дорогу. Когда я уехал из дома, для меня стали очевидными некоторые вещи, о которых раньше я даже не задумывался. Большинство жителей нашего района были уроженцами провинции Чолладо, и семьи из провинции Кёнсандо, вроде моей или семьи Чха Суны, были там чужаками, как фасоль, которая случайно попала в миску с соевыми бобами и стала там прорастать. Когда я попал в большой мир, мое южное происхождение вдруг зазвучало совершенно по-новому. Выходцы из провинции Кёнсандо, начиная с генерала Пак Чонхи, годами крепко держали в своих руках политическую власть и бизнес. Заведут двое разговор в каком-нибудь учреждении или офисе и, к обоюдному удовольствию, слышат родной кёнсанский говор. Я даже жалел, что приехал с родителями в Сеул. Лучше бы остался на юге и оканчивал школу в городе Тэгу, он недалеко от Ёнсана. Там обзавелся бы нужными знакомствами и вполовину облегчил бы себе дальнейшую жизнь. Говорят же: «Дерись, бранись, а за своего держись». Вот и получается: куда ни глянь, всюду чей-то земляк или родственник.