Текст книги "На закате"

Автор книги: Хван Соген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Я не сразу понял его, но потом догадался, что самое близкое английское слово к тому, что произносил Чемён, это «aggressive», то есть агрессивный, энергичный.

Я очень удивился, когда Малой впервые привел меня в их дом. Нет, это был такой же, как все в этом районе, дом со стенами в замазанных цементом дырах, однако, по сравнению, например, с нашим, их дом был раза в два больше. Пусть у них не было двора, и дом стоял прямо на улице, да и туалета там не было, но выглядел он солидно, ведь раньше тут были два дома, которые потом соединили в один, разломав между ними стену. Тут были одна большая и две маленькие спальни, да к тому же еще и просторная гостиная. В большой комнате напротив гостиной жили человек десять мальчишек – чистильщиков обуви. Спальню рядом с кухней занимали мама с Мёсун, а трое братьев спали в самой маленькой комнатушке. Из-под нависших стрех в окна гостиной видно было только фундамент соседнего дома, поэтому там всегда было темно. В гостиной стояла огромная бочка, куда мальчишки по очереди приносили воду из общественных колонок, – тут ребята мылись.

Когда наступило время обеда, в гостиной накрыли длинный стол, сделанный из связанных друг с другом досок, – первым за стол сел Чемён, вокруг него расселись мальчики. Я занял место напротив Чемёна, а Малой – рядом с ним. Мама принесла здоровую кастрюлю суджеби[3]3
  Суджеби – корейский суп с клецками.


[Закрыть] и стала разливать его по тарелкам, а Мёсун – расставлять тарелки на столе. Наконец мама с Мёсун уселись в конце стола и принялись за еду. Для суджеби замешали лопаткой жидкое тесто из пшеничной муки и ложкой порционно налили его в воду, где оно разбухло, сделав блюдо похожим на клейкую мучную похлебку. Мука, видать, тоже была не самой лучшей, потому что суп получился мутно-желтым. Никакого ароматного бульона на анчоусах тут не было и в помине. В воду просто добавили соевого соуса и порезали немного тыквы – то, что получилось, с трудом можно было назвать «суджеби». Но перед Чемёном поставили миску белого риса. Все – и мама, и Мёсун, и Малой – ели суджеби, но Чемён, единственный, получил рис. Из закусок были только пересоленные листья свежей капусты, щедро заправленные молотым острым перцем. Чемён взял было ложку, но, поколебавшись немного, обратился ко мне:

– Ты сегодня наш гость, махнемся?

Стоило ему это сказать, как я почувствовал на себе десяток ледяных взглядов. У меня волосы на голове зашевелились от напряжения.

– Да нет, я лучше суджеби.

Чемён сразу принялся жадно есть, а мальчишки теперь вперились глазами мне в тарелку. Рис достался тому, кто обеспечивал существование всей семьи, это было его священное право. До сих пор не могу забыть ту сцену.

Когда у нас в лавке жарили закуски омук, бывало, что некоторые не получались – разваливались или выходили неровными, тогда отец брал такие щипцами и складывал в углу стола. Он замешивал тесто, а две сестры, которые у нас работали, наливали нужное количество теста в квадратные формы и легким, доведенным до автоматизма движением бросали изделия в чан с кипящим маслом, который стоял около рабочего стола. Отец вылавливал всплывающий на поверхность потемневший омук, налево откладывал тот, что шел на продажу, в дальний правый угол отбрасывал развалившиеся куски, а мать, в свою очередь, аккуратно складывала и пересчитывала товар, раскладывала омук по коробкам в соответствии с заказами и принимала покупателей. Целыми днями в лавке с шумом работал огромный вентилятор, который был нужен, чтобы охлаждать омук.

После школы мы с братом утоляли голод развалившимся горячим омуком, который отец отложил в сторонку. Наевшись, мы, тыкая пальцами один в другого, хихикали над нашими лоснящимися от масла физиономиями. Нашей обязанностью было расфасовать отложенный матерью омук по несколько штучек и угощать им тех, кого нужно было отблагодарить или с кем нужно было подружиться. Мы непременно заходили к старичку, который собирал оплату за воду с нашей семьи и с тех, кто работал на рынке, к сборщикам мусора, к охранникам. Иногда мы приносили омук и семье Чемёна, в такие дни у мальчишек – чистильщиков обуви был настоящий пир. Вскоре мы с братом стали уважаемыми людьми. Взрослые первыми заговаривали с нами, спрашивали, как дела в школе и куда мы направляемся. Когда один из нас появлялся у чьих-нибудь дверей перед ужином, хозяйка дома, широко улыбаясь, говорила, что благодаря нам у нее теперь голова меньше болит о том, чем накормить семью.

В выходные дни отец частенько по просьбе других торговцев писал письма в государственные учреждения, потом про это прознали жители всей округи и приходили к нему, чтобы он заполнял за них документы. Как выяснилось позже, нашу лавку называли не «закусочной», а «школьной». И, кроме прочего, так было потому, что я был одним из двоих на всю округу школьников. Кроме меня в школу ходила только Чха Суна, дочь хозяина местной лапшичной.

В те бедные времена на государственном уровне поощрялся отказ от риса, доходило до того, что в школе проверяли, что принесли с собой на завтрак учащиеся, и если кто-то приносил белый рис, получал нагоняй. Пшеничную муку, которую присылала Америка корейцам, поначалу раздавали как гуманитарную помощь, но вскоре она появилась и в продаже на рынке. В каждом доме на обед подавали суджеби или куксу – тонко нарезанную лапшу, которую даже жевать особо не надо было, такой она была скользкой, что сама проглатывалась. В прежние времена куксу подавали только по праздникам, а теперь лапшу в остром бульоне с удовольствием ели всей семьей каждый день. Если еще сварить ее на бульоне с анчоусами да добавить тот же омук – не было лучше лакомства для детей. Хотя у нас с братом омук уже из ушей лез, приготовленный из рыбного фарша, он был хорошим заменителем мяса. Омук да куксу были излюбленными блюдами всей округи. Если идти по центральной улице до третьего перекрестка, можно было, свернув в переулок, пройти к нашему дому. В конце нашего переулка начинался следующий, который вел к дому Чемёна и водопроводным колонкам. За ними был еще один перекресток, в левом углу которого и стояла лапшичная, принадлежавшая семье Суны.

Это случилось, когда мы только начали торговать омуком, кажется, была осень предпоследнего перед выпуском учебного года. Мама завернула кусочки омука в газету и велела мне отнести закуску в лапшичную. У меня ни с того ни с сего заколотилось сердце. Я был знаком с Суной, мы иногда сталкивались на дороге по пути в школу. Вообще, если кто из местных подростков сказал бы, что не знает Суну, значит, только что переехал, ну или просто дурак. Во-первых, она же была дочерью лапшичника, чья лавка располагалась как раз напротив колонки, где все окрестные жители брали воду. Девочка с двумя косами в школьной форме с отглаженным белым воротничком, идущая каждое утро от рынка к автобусной остановке, была почему-то похожа на журавля, которого каким-то ветром занесло в толпу людей. Ну, и самое главное: она была настоящей красавицей, ее внешность даже на расстоянии приковывала к себе взгляды. Вздернутый носик, огромные глаза, всегда сдержанное выражение на белокожем личике. Красивы улыбающиеся девушки, но те, что холодны и чопорны, кажутся неприступными и волнуют сердца парней куда больше. Так думал Малой, так считал Чемён, так чувствовал я. Мы не откровенничали друг с другом, но Суна нравилась нам всем.

Взяв омук, я взволнованно спешил в сторону водопроводной колонки, но постепенно замедлил шаг. Мне отчего-то стало стыдно, что омук завернут в газету. Казалось, все люди у колонки поняли, что это за масляные пятна пропитывают газетные листы. «Кроме ошметков больше принести нечего?» – бормотал я, чувствуя себя полным неудачником. Кое-как я доплелся до стеклянной двери, над которой висела квадратная табличка с надписью «Куксу». Бумажное объявление, скромно болтающееся на двери, гласило: «Продаем куксу». «Наверняка она писала», – подумал я.

За дверью скрывались две комнаты. В прихожей работал аппарат для приготовления лапши: крутились соединенные лентой колеса. Со стороны главной дороги у забора была установлена сушилка, на которой, как белье на веревке, всегда болталась лапша. Проходя мимо колонки, я видел, как работники развешивали нити куксу. На прилавке сразу справа от входной двери лежали бумажные свертки с приготовленной на продажу лапшой. Я уже несколько раз приходил покупать такие.

Зайдя внутрь, я никого не увидел.

– Есть кто?

Стоило мне позвать, она высунулась из дальней комнаты. Увидев меня, слегка кивнула в знак приветствия, как будто бы и не узнала. Подошла ко мне, встала рядом, взяла один из свертков с лапшой. Я почувствовал какой-то приятный аромат. Пробормотал:

– Да нет, я не за куксу… Я тут… принес… Она сразу поняла, что завернуто в газету. – Вкуснотища! – улыбнулась она, показав ровные зубки.

От ее улыбки, как от сокрушительного удара, у меня перехватило дыхание и защемило в груди.

– Спасибо!

Ничего не сказав в ответ на ее благодарность, я сразу отвернулся к двери, но она остановила меня.

– Подожди! Держи.

Она протянула мне сверток лапши. Я растерянно взял его и, выйдя из дома, сразу же пожалел об этом. Ведь это же не ее отец или мать дали мне, нужно было отказаться. Но разве я мог сказать ей «нет»? Прижав сверток к груди, чтобы никто его не заметил, я бежал до самого дома так быстро, что пылало лицо.

Для меня старшеклассницы были просто девочками, с которыми я встречался по дороге в школу и ехал вместе в школьном автобусе, но для других мальчишек, которые не учились, они были недосягаемы, как, скажем, слишком высокие деревья, на которые не взобраться. Я как-то забежал в дом Чемёна одетый в школьную форму, и Мёсун, которая как раз вышла из кухни, воскликнула:

– Батюшки! Ну ты и красавчик! Первый раз тебя вижу в форме. Прямо школьник из фильма про Японскую империю.

Я до сих пор отчетливо помню, как почувствовал в тот момент, что не буду жить с бедняками в трущобах. Разумеется, я молчал об этом, считая, что, как бы то ни было, должен обходиться со всеми хорошо. Однако мое отношение к Малому, его братьям и мальчишкам – чистильщикам обуви с самого начала было именно таким.

Многие зарились на точки, где ребята под началом Чемёна чистили обувь. Но умный и оборотистый Чемён отлично управлял своим делом. Его дяди по отцу работали в кинотеатре – старший рисовал афиши, а младший крутил фильмы на проекторе, через них Чемён договорился с директором об аренде места у кинотеатра. Платил авансом. В каждом районе, само собой, были хулиганы, которые пытались вымогать деньги, но после ряда потасовок в самом начале они, естественно, признали права Чемёна. Самыми серьезными считались ребята, которые держали район перекрестка, но Чемён был с ними на короткой ноге, и они уважали его.

Вторую точку Чемён устроил в мясном ресторане в переулке за кинотеатром. Чемён назначал дежурных, которые по очереди убирали внутри и снаружи ресторана, а еще следили, чтобы торговцев разной мелочью и всяких попрошаек там и духу не было, – так рабочее место в ресторанном зале ребятам было обеспечено.

Чайная располагалась на первом этаже трехэтажного здания у въезда на рынок. Людей там проходило много, и от клиентов не было отбоя. Только вот обосновываться прямо на обочине проезжей части было сомнительным решением. Поэтому сделали точку в шатре наподобие тех, с которых продают уличную еду, и поставили в переулке чуть поодаль. Чемён обычно патрулировал территорию от кинотеатра до мясного ресторана, а Малой с тремя помощниками следил за точкой у чайной. Благодаря Чемёну, когда выходил какой-нибудь стоящий фильм, я мог посмотреть его в кинотеатре бесплатно. Стоило ему кивнуть билетеру на входе – мне зеленый свет.

Однажды у чайной случился скандал. Малой вместе с другими парнями чистили обувь, когда один из мальчиков, которые собирали ботинки у клиентов в чайной, вернулся оттуда с разбитой губой. Он рассказал, что какие-то незнакомые ребята поставили стулья у входа и чистят там обувь. Ему надавали тумаков, прежде чем он смог войти в чайную. Помощники Малого зашумели и собрались идти разбираться, но Малой остановил их и пошел один. Как и рассказывал товарищ, у чайной сидели на корточках за работой три чужака, они поставили там два стула для клиентов, в стороне ждали чистки несколько пар обуви гостей, сидевших внутри. Малой подошел к незнакомцам. Он не стал рассусоливать, выясняя, откуда они, да кто их сюда прислал, да чье это место, без лишних слов он спросил только:

– Кто побил нашего?

Один из парней, невысокий, еще покрепче Малого, недовольно сморщившись – так, что между бровей легла глубокая морщина, – встал.

– Уходите в другое место. Это теперь наше.

Это было так нелепо, что Малой только и смог переспросить:

– С чего это?

Коротышка уверенно отрезал:

– С того, что нам разрешил хозяин чайной.

Усмехнувшись, Малой пошел восвояси. Он знал, какой разговор бывает у Чемёна с конкурентами, поэтому не стал отвечать сразу.

Не прошло и дня, как Чемён и Малой узнали о наглеце все. Его называли Пень, он был на год младше Малого, то есть мой ровесник. Пару месяцев назад он переехал в район у подножия горы и жил теперь через шоссе, водил дружбу с некоторыми ребятами, которые держали район перекрестка. Говорили, у Пня был черный пояс по тхэквондо. Кстати говоря, на втором этаже чайной уже несколько месяцев как открылся зал тхэквондо. У тренера, парня года на три-четыре старше Чемёна, был третий дан. Он доверил Пню вести младшую группу. А теперь Пень, похоже, решил взять себе еще подработку, отжав место для чистки обуви. Чемён принял решение сразу:

– Все, из чайной уходим.

– Чего? А я где теперь буду? – вспылил Малой.

Я тоже вмешался:

– Да, нехорошо. Пойдут слухи, что ты прогнулся.

– Спешка тут ни к чему. Малой, а ты с завтрашнего дня будешь собирать обувь у лавочек в районе перекрестка.

Подавив недовольство, все замолчали. Никакой реакции не последовало, и дошло до того, что Пень, совсем осмелев, несколько раз приходил вымогать деньги у ребят Малого. В конце концов Малой не выдержал:

– Братан, ты что, сдрейфил? Нам будут в душу плевать, а мы не пикнем – да нам тут не жить после этого.

Не было еще в округе никого, кто недооценивал бы Чемёна. Благодаря его влиянию ему и доставались лакомые места у трассы. Но теперь появился Пень и начал сколачивать свою группировку, к которой сразу же присоединилась всякая мелюзга, человек семь-восемь. Я много повидал таких ребят, пока жил у рынка Тондэмун и тут, в районе горы. Почти все они росли на улице. Бросив школу, собирались стайками по несколько человек и начинали чем-нибудь приторговывать или воровать, кто поумнее – шли на завод. Так или иначе большинство из них к армии уже не жили в своих семьях.

Очень кстати дома впервые за несколько месяцев появился Чесоп. Малой выложил все о недавних событиях. Дождавшись Чемёна с работы, Чесоп потребовал отчета о том, как идут дела. Чемён рассказал и добавил:

– Ты ж мне говорил ни с кем не бодаться. Этот тренер по тхэквондо – крепкий орешек, я решил подождать.

– Э-э-э, да ты мой братан Чемён или кто? Ты учился хапкидо, дзюдо, боксу! Да ты везде хозяин. Завтра разберемся с ними.

На следующий день, взяв с собой нескольких ребят из тех, кто постарше, братья пошли к рынку. Остановились у чайной, но Пня нигде не было видно. От парней, которые чистили ботинки на улице, узнали, что он наверху, тренирует младшую группу. Братья с шумом поднялись на второй этаж. Не обращая внимания на Пня, который стоял, выкрикивая команды, парни вывели из зала всех учеников. Тренер, поручив Пню группу, ушел куда-то по своим делам.

– Вот ты где, сукин сын! – угрожающе закричал Чемён.

Пень тут же принял атакующую позу:

– Давай по-пацански разберемся.

– Глянь на этого ублюдка, вот выделывается.

Чемён уклонился от удара ногой, боком продвинулся вперед и ударил Пня снизу вверх в челюсть. Тот тяжело осел на пол.

– Хорош черный пояс! Вставай, падла!

Чемён схватил Пня за грудки, поднял вверх и пробил хук в живот – Пень упал, скрючившись, как креветка. Тем временем Чесоп, взяв за раму висевшее на стене зеркало, грохнул его об пол. Чемён обратился к Пню:

– Это ты подсылал своих ублюдков за деньгами? Я до сих пор молчал, но больше это тебе с рук не сойдет. Знаю, где ты живешь, знаю стройплощадку, где твой отец работает. Ты по-свински поступил, больше чтоб ноги твоей не было у чайной. Появишься там – получишь. Давай, будь паинькой.

Оставив Пня лежать в осколках, братья вышли на улицу. «Придет тренер – найдет Пня», – рассудили они.

Если подниматься вверх по главной дороге, идущей по нашему району, миновать перекресток у переулка, ведущего к нашему дому, будет тупик, от которого расходятся ответвления вправо и влево. В какую сторону ни пойди, все одно: поднимешься на гору. От тупика вверх вела сложенная из камней лестница, по ней тоже можно было подняться на вершину, только уже напрямик. У вершины был пустырь, который раньше кто-то использовал как огород. Оттуда было хорошо видно центральную часть района до самого рынка, переулки и внутренние дворы некоторых домов. Все в основном собирались на площадке на вершине, а пустырь был только нашим местом. Похоже, Пень об этом знал. На закате дозорный мальчишка доложил, что «они» поднимаются к нам. Чесоп и Чемён сидели за шашками, остальные слонялись вокруг. Из-за спины Пня, поднявшегося по тропинке первым, показался мускулистый тренер.

– Кто это сделал? Кто разбил зеркало в зале?

– А, тренер? Давай-ка посидим потолкуем, – сказал Чесоп, приглашая к себе жестом тренера.

Чемён беззвучно встал со своего места и отошел в сторону. Тренер без колебаний подошел к нам. Сидя за шашками, Чесоп предложил:

– Может, сыграем разок? Послушай-ка, что скажу.

Раскрасневшийся от бега тренер сжал кулаки.

– Чего ты несешь, сукин сын?

Стоило тренеру подойти ближе, Чесоп замахал руками и заюлил:

– Подожди, подожди. Слушай, что говорю, смотри. Вот тут будет у нас точка, а вот тут – чайная.

Приговаривая так, Чесоп начал со стуком расставлять на доске шашки. Тренер, глядя на доску, автоматически наклонился вперед – в этот самый момент Чесоп стремительно подскочил, схватил тренера за голову и ударил в лицо коленом. Раздался хруст – Чесоп что-то повредил ему, и тренер уже не мог выпрямиться. Чесоп, держа его голову, продолжал бить коленом ему в лицо. Все произошло так внезапно, что Пень и еще два паренька, которых он с собой привел, только стояли и ошарашенно смотрели на Чесопа. Тот, подхватив окровавленного тренера под мышки, поволок его к склону горы. Бросив тело на краю, Чесоп произнес:

– Что сейчас скажу, считайте за предупреждение или типа того, короче, советую послушать. Приехали в чужой район – проявите уважение. Обижать парней, это что вам, шутки? Мы пока по-хорошему, потом подожжем ваш зал, так что вы это, тренируйтесь там и не высовывайтесь.

С этими словами Чесоп, словно вытирая ноги о тряпку, столкнул распластавшегося тренера со склона. Он скатился к дороге и, упав лицом вниз, даже не шелохнулся.

Слух о случившемся мгновенно разлетелся по всему нашему и соседним районам. Что тренер весь избит, что сломаны носовые кости, что в больнице придется лежать восемь недель и прочие подробности. Из районного отделения полиции приезжал следователь. Тренер, потерпев поражение в бою, да еще и обратившись в полицию, окончательно потерял авторитет.

Наблюдая за этими событиями, я задумывался о жестокости жизни. Я догадывался, что наши детские драки – просто игрушки по сравнению с тем, что творится во взрослом мире. В выпускном классе я стал просто одержим мыслью о том, что нужно определиться с профессией и любой ценой сделать карьеру. Хотя в ту пору в моей душе зарождалась любовь, я, твердо решив уехать из нашего района, бросил все силы на подготовку к поступлению в университет.

Я понял, что практически все местные парни сохнут по Чха Суне, дочке лапшичника, когда сам уже был по уши влюблен в нее. Началось с того, что Малой повадился вдруг ходить за водой к колонке, даже если была не его очередь. Я как-то похвалил его за трудолюбие и заметил, как переглянулись и прыснули со смеху другие мальчишки. А Чемён сказал:

– Нашел за что хвалить. На Суну он ходит посмотреть, вот что.

Ну конечно, колонка же была неподалеку от лапшичной. Сам Чемён стал вдруг клеить афиши на их дверь и приносить им приглашения на фильмы, которые крутили в кинотеатре. Дома у братьев все чаще вместо суджеби стали есть куксу – деньги, что ли, появились? А Мёсун, почувствовав, откуда дует ветер, стала канючить, что тоже хочет ходить в школу, как Суна.

Иногда мы встречались по дороге в школу или ездили в одном автобусе. А однажды я зашел в автобус, смотрю: Суна сидит прямо передо мной. Она украдкой взяла у меня сумку и положила на колени, поверх своей. Я смог только выдавить слабую улыбку и кивнуть. Наверно, ей придала решимости мысль, что только мы из всего района ходили в школу, и она заговорила со мной:

– Ух ты, у тебя книга из библиотеки.

Она взяла за корешок книгу, торчавшую из моего портфеля. Я приободрился:

– Да, а ты бывала там?

– Да, брала как-то книги…

Потом почти всю дорогу мы молчали. Автобус останавливался у рынка, и, выйдя на улицу, нам нужно было сделать вид, что мы друг друга не знаем. Остановка неумолимо приближалась, и я решился:

– Я в пятницу пойду за книгами, хочешь со мной?

– Только после уроков, во сколько?

– Где-то в полпятого.

– До встречи.

Библиотека находилась на полпути от школы к дому Суны. Закрывалась в шесть вечера, так что у нас было полно времени. В тот день очень кстати пошел дождь. Я специально не взял зонтик. И нам пришлось идти вместе под ее зонтом. После этого мы встретились еще несколько раз, и потом, отмучившись со вступительными экзаменами, я приглашал ее гулять в центр города. Странно, что у меня остались лишь смутные воспоминания о ней. Хотя, учитывая, что последующие десятилетия я прожил будто бы в другом мире, может, это и не удивительно.

4

С наступлением утра пробуждаются, будто стремясь опередить друг друга, всевозможные звуки и делают сон особенно чутким. Задремав без посетителей, я вздрагиваю от скрипа открывающейся двери, просыпаюсь и вижу проносящиеся мимо как ни в чем не бывало машины, гул которых наполняет мое сознание. В последние дни я занята подготовкой к спектаклю, ношусь целыми сутками, лишь с утра удается ненадолго сомкнуть глаза, и мне нелегко просидеть лишний час в магазине. Я трясу головой, пытаясь прогнать сон, и у меня темнеет в глазах, будто передо мной вьется рой пчел, вылетевший из потревоженного улья. Отчего-то в такие дни, как сегодня, когда я валюсь с ног от усталости и даже подняться трудно, мне вспоминается Черная футболка, Ким Мину. У меня сердце обрывается, стоит увидеть какого-нибудь мужчину в черной футболке и бейсболке, широкими шагами идущего через переход. Или вот еще бывает: услышу рев подъезжающего мотоцикла, на котором развозят пиццу, и мне делается не по себе до тошноты. Когда мы впервые встретились, он, представляясь, почему-то сказал:

– Я безработный.

– Что, прямо фамилия такая?

Я расхохоталась, но у него ни один мускул в лице не дрогнул.

– Да нет, говорю же: безработный, – спокойно повторил он.

Я познакомилась с Мину, когда устроилась в пиццерию. И нет, я не строила глазки покупателям. Он тоже, как и я, там подрабатывал. В такие места обычно идут молодые люди, лет по двадцать, так что Мину выделялся на фоне остальных, как выделяются юноши, вернувшиеся после армии в университет. В свои тридцать лет он развозил пиццу. Он всегда ходил только в черных футболках. На них были разные надписи или рисунки, и в зависимости от сезона менялась ткань и длина рукавов, но они неизменно были черного цвета. Я была единственной из всей пиццерии, кого интересовало, почему он всегда носит черное. Он невозмутимо отвечал:

– Стирать не люблю, а что?

Из-за этого в пиццерии его не называли по имени, а прозвали Черной футболкой. Пока мы там работали, близко не общались. Было нам, как говорится, друг на друга совершенно начхать.

Как только я устроилась в пиццерию, менеджер, которому я, вероятно, показалась энергичной и выносливой, поручил мне помогать на кухне. Тесто я, конечно, не замешивала, а выкладывала начинку и мыла овощи. Несколько раз я перепутала ингредиенты, и мне сразу же назначили испытательный срок. Три месяца из моей почасовой оплаты вычитали деньги. Конечно, мне надо было подписывать рабочий контракт, пусть это и подработка, но все же – вот так, будто само собой разумеется, ничего не сказав, урезать плату, это уж слишком. В первый месяц я внимательно изучила рецепт каждой пиццы и молча терпела до конца срока. Но на четвертый месяц мне опять заплатили меньше, чем должны были, как и до этого. Я пошла жаловаться к менеджеру, и он сказал, что я самовольно прогуляла пару дней в середине месяца, поэтому он удержал часть суммы. Триста тысяч вон – не слишком ли много? В ответ он сказал, что вообще собирается продлить период возмещения ущерба. Ну что мне тут было делать? Одному взрослому человеку, чтобы прожить в Сеуле, необходимо получать миллион шестьсот вон в месяц. Я рассчитывала получить миллион, и из этого он отбирал у меня чуть ли не половину. Получалось, что я работаю за три тысячи вон в час.

Мы наорали друг на друга, и я, отрезав, что с завтрашнего дня увольняюсь, собралась уже было уходить, как вдруг вмешался Черная футболка. Он потребовал ответа у менеджера, почему тот не заключает рабочие контракты, – может, ему закон не указ? Перечислил все по пунктам: что про испытательный срок нужно предупредить работника сразу при трудоустройстве, что, если испытательный срок длится три месяца, значит, потом необходимо правильно рассчитывать почасовую оплату. Но менеджер не только не признавал свою вину, но считал, что я все, что заработала, получила и говорить больше тут не о чем. Черная футболка не спеша снял куртку с логотипом пиццерии и сказал, что тоже увольняется и завтра же отправит жалобу в Министерство труда и занятости, а заодно и в районную биржу труда. Менеджер только усмехнулся в ответ, сказав, что он может делать что хочет, и мы порознь ушли.

Сейчас я уже не та – почасовая оплата и моя работа меня вполне устраивают, и я больше не лезу на рожон. За час смены в магазине я должна получать четыре тысячи пятьсот вон, а если работать по ночам или сверхурочно, то мне должны еще пятьдесят процентов сверху, плюс за пять рабочих дней на неделе мне полагаются, пусть там и копейки, но все же – оплачиваемые выходные. Однако мы договорились, что мне будут выплачивать не больше шестидесяти тысяч вон за десять часов в ночную смену. Я поставила только одно условие: чтобы деньги мне отдавали каждый день. Со случая в пиццерии не так уж много лет прошло, и тот урок точно не прошел для меня бесследно, да и по характеру я дотошная. Но со временем ввязываться в конфликты становится все тяжелее, так что я стала сговорчивей.

Спустя несколько дней во время репетиции мне передали, что ко мне кто-то пришел. Это был Черная футболка. Он посадил меня в свой старенький внедорожник с ревущим двигателем, и мы поехали в пиццерию, где нас уже ждал сам директор, чтобы вручить конверт с тремястами тысячами вон. Я взяла деньги, на глазок пересчитала и, сложив пополам, собиралась сунуть в карман джинсов, но Черная футболка проворно выхватил их у меня.

– Так украдут, надо убрать в сумку.

– Может, пойдем поедим, раз нежданно-негаданно появились деньги?

Я чувствовала себя, будто внезапно получила наследство, да и не хотелось мне просто развернуться и уйти с этими деньгами.

– Легкомысленные девушки нынче пошли, – пробормотал он и, оглянувшись, направился к первой попавшейся на глаза закусочной, где готовили суп из кровяной колбасы.

Я спросила, что за чудо только что произошло. Менеджер явно уступил не из-за жалоб в Министерство труда. Он прекрасно знал, что такие жалобы были простой формальностью, их оставляли без внимания, и недобросовестные хозяева, которым даже уведомления из ведомств не присылали, ничего не выплачивали пострадавшим. Черная футболка попросил какого-то друга позвонить менеджеру. Тот позвонил и начал угрожать: вот, мол, жалобы на тебя, проблем захотел? Потом написал на плакате о грешках менеджера, да так, чтоб видно было, и с обеда до вечера, когда посетителей больше всего, простоял с ним напротив пиццерии. Позвонили владельцу заведения, который в это время был в другой закусочной, – он прибежал и, выяснив, в чем дело, согласился пойти навстречу. Обещал, что впредь даже с временными работниками будут заключать контракт. И что все там будет прописано: и срок действия контракта, и рабочие часы, и обязанности, и зарплаты.

Благодаря знакомствам Черной футболки не прошло и недели, как я уже работала в кофейне около университета. После увольнения он подрабатывал одновременно в двух-трех местах. Мы иногда встречались. Он, бывало, забегал к нам в кофейню после рабочего дня, а я как-то пригласила его на премьеру в наш театр. У нас сложились такие непринужденные дружеские отношения, что со стороны мы, наверное, выглядели как пара со стажем. Но, будто сговорившись, мы держали дистанцию, считая, что флирт или романтические отношения не для нас. Если, оставшись вдвоем, мы чувствовали что-то странное, просто делали вид, будто ничего не происходит, и непринужденно продолжали общение. Иногда мы пропускали вместе по стаканчику и одолевало желание пожаловаться на жизнь, поплакать, но в таких ситуациях я просто сидела, уставившись на надпись или картинку у него на футболке, а потом отпускала очередную шуточку, чтобы разрядить обстановку.

После окончания техникума его освободили от службы в армии, ведь он был единственным опекуном своей матери – вдовы. Пройдя альтернативную гражданскую службу, он устроился на работу, где продержался восемь лет. Однако все эти годы он работал по временному контракту, а на постоянную должность его так и не взяли. Он был моим старшим товарищем, знал о мире куда больше моего. Мои знакомые гонялись за миражами, а он выделялся среди них, казавшись серьезнее и старше. Поначалу я ничего не спрашивала о его семье, друзьях. Почему-то было понятно, что он не из тех, у кого много приятелей. В этом мы с ним были похожи. Актеры и режиссеры, с которыми я общалась в театре, после работы расходились по своим делам, и мы снова встречались только на сцене. Это был мир фантазий, далекий от реальной жизни. Хотя у Черной футболки было профессиональное образование, это не давало ему преимуществ перед выпускниками старших классов. Вообще, то, что он не мог найти постоянную работу, было естественно в обществе, где бакалавры и магистры массово не могут никуда устроиться.