Текст книги "На закате"

Автор книги: Хван Соген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Хван Согён
НА ЗАКАТЕ
_{Перевод с корейского Марии Кузнецовой}

1

Лекция закончилась.

Проектор погас, и изображение на экране исчезло.

Я выпил почти полбутылки воды, что стояла на кафедре, и пошел вниз между слушателями, которые загалдели и начали подниматься со своих мест. Лекция на тему «Городской дизайн и развитие исторического центра» вызывала интерес, и народу собралось достаточно. Заведующий кафедрой, возглавлявший гражданский комитет городского планирования, проводил меня к дверям. Я вышел вслед за ним из зала в вестибюль. Люди направлялись к выходу, как вдруг я увидел, что ко мне сквозь толпу пытается протиснуться какая-то девушка.

– Господин Пак!

Она выглядела просто: в джинсах и футболке, не накрашенная, распущенные волосы средней длины. Я замедлил шаг.

– Мне нужно вам кое-что передать.

Я растерянно смотрел то на молодую женщину, то на записку, которую она мне протягивала. Там были мелко записаны какие-то цифры – кажется, номер телефона, и крупными буквами – имя.

– Что это? – принимая от нее записку, спросил я.

– Это от одного человека, которого вы очень хорошо знали когда-то… Пожалуйста, позвоните по этому телефону, – нерешительно пятясь назад, проговорила она.

Прежде чем я успел спросить что-то еще, незнакомка затерялась в толпе.

Я приехал в городок Ёнсан, получив сообщение от жены Юн Пёнгу. Это мой друг детства. В Ёнсане я окончил начальную школу; Пёнгу был моим ровесником и жил по соседству. В нашем городке многие держали лавочки на центральной улице или работали в уездной администрации, некоторые – в школе; жили в традиционных домиках с черепичными крышами с просторными дворами и владели небольшими участками пахотной земли в уезде. Мой отец был секретарем в администрации, и мы жили на его скромную зарплату.

Прогремела и закончилась война, а в нашем Ёнсане, который был отгорожен от линии фронта рекой Нактонган, все осталось по-старому. Отец отслужил, вернулся живым, получил работу, и мать говорила, что не видать бы ему этой должности, если бы не медаль за подвиг в битве за какую-то высоту и если бы раньше он не зарекомендовал себя в администрации, выполняя мелкие поручения. Из всех городских парней, которые только в земле возиться умели, он единственный ходил в школу, умел читать и писать по-японски и учил иероглифику. На низеньком столе отца аккуратно лежали старые, с пожелтевшими от времени уголками книги «Шесть кодексов» и «Государственное управление». Наверное, поэтому-то он и смог потом переехать в столицу. Мы жили небогато, но каждый месяц мой отец получал зарплату от государства, и каждый год поспевал урожай на тех клочках земли, которые получила в наследство мама. Пять маленьких земельных наделов достались ей в приданое от деда.

Мы жили на окраине у подножия горы в доме с тремя комнатами, соединенными террасой. Дом Пёнгу стоял выше нашего, отделенный от него каменной оградой. Это была в прямом смысле слова лачуга с двумя комнатушками и кухней: глиняные стены венчала соломенная крыша – единственное, что со временем переделали, – крышу покрыли шифером. Хотя мы с Пёнгу дружили в детстве, я, по правде сказать, его плохо знал. Когда я окончил начальную школу, наша семья переехала в Сеул. Мы встретились снова спустя десятки лет, когда мне уже было около сорока. Это случилось в каком-то кафе в центре Сеула.

– Помнишь меня?

Я уловил в речи мужчины родной южный говор, но кто это – понять не мог. Судя по черному деловому костюму и белому воротничку – какой-то чиновник. Но стоило ему произнести свое имя, Юн Пёнгу, и напомнить о городке Ёнсан, я, будто избавившись от чар забвения, вспомнил его прозвище.

– Горелый батат? Ты?

Даже с родными по крови не о чем говорить, если с последней встречи прошло больше двадцати лет. В таких случаях обычно перекидываются парой вопросов о семьях, о том, как вообще в целом проходит жизнь, выпивают вместе по чашечке кофе, обмениваются телефонами и визитками, без особого энтузиазма договариваются как-нибудь встретиться выпить и расстаются. После этого уже не видятся никогда, созваниваются от силы пару раз, а даже если и придется пересечься – посидят в какой-нибудь унылой забегаловке и снова расходятся надолго. Большинство людей заняты своими делами, и даже родственники, если нет у них ничего общего, общаются друг с другом разве что на поминках. Но наши отношения с Юн Пёнгу обрели новое начало благодаря тому, что я работал в «Хёнсан констракшн», а он – в строительной компании в городе Ённам. Когда я вспомнил его прозвище, Горелый батат, он порывисто схватил меня за руки и, запинаясь, пробормотал: «Ты… не забыл?»

В дальнем левом углу нашего двора рос вяз в несколько обхватов, за ним была изгородь, разделявшая наши с Пёнгу дома. Каждое утро он, высовывая голову из-за забора, кричал мне: «Пошли в школу!» Его дом стоял на пригорке, там, где заканчивалась улица с жилыми постройками и начинался молодой сосновый бор. После войны крестьяне, которые арендовали землю у государства, занимали прилегающие клочки земли и строили на них хижины, складывая стены из камней и глины. Так на окраине городка появилось поселение в дюжину лачуг. Местные крестьяне выполняли небольшие административные поручения, работали малярами и плотниками, а в период сбора урожая помогали в соседних деревнях – тем и жили. Я тоже родился в одном из таких домов, а семья Пёнгу переехала сюда, кажется, когда я пошел в третий класс, точно не помню. В первый же день по приезде он сделал вид, что уже знаком со мной, и мы весь вечер гуляли на горе за домами. Помню, как добрая мама Пёнгу, накопав батата, принесла нам несколько плодов в ковше на пробу. Иногда Пёнгу приносил батат в школу на обед. Отец Пёнгу часто где-то пропадал, а когда возвращался – пил, ругался и колотил жену. Я слышал, он работал прорабом на стройке в соседнем городе.

Пёнгу запомнился мне еще и потому, что однажды мы с ним забрались на гору, чтобы запечь батат на костре, и устроили пожар. Мы увлеченно чистили плоды от горячей шкурки и глазом моргнуть не успели, как искры подожгли сухие ветки. Мы скинули одежду и носились как полоумные, пытаясь потушить ею огонь и затоптать его ногами. Но ничего не помогало – огня становилось все больше, он уже окружал нас со всех сторон. Из последних сил я понесся вниз с горы, крича, что горит лес; заслышав мои вопли, взрослые выскакивали из домов. До темноты люди со всей окрестности сражались с огнем и насилу потушили его.

Во время всей этой суматохи мы с Пёнгу прятались в зале заседаний в администрации. Это помещение использовалось по расписанию: иногда здесь проходили лекции, иногда – занятия тхэквондо. Опершись друг о друга, мы дремали в темноте. Наши родственники и соседи всю ночь бегали по лесу, пытаясь нас отыскать. Только на следующий день, придя в школу, мы узнали, как прославились. В наказание нас заставили стоять перед учительской с табличкой «Берегите лес от пожаров» в руках. Тогда-то к Пёнгу и прицепилось прозвище Горелый батат, не помню, чтобы до этого кто-то его так называл. Эта кличка очень шла Пёнгу – невысокому, пухленькому мальчугану со смуглым круглым лицом, на котором поблескивали умные глаза.

По чистой случайности так совпало, что я выучился на строителя, а Пёнгу стал представителем строительной компании, и позже мы сблизились, потому что были нужны друг другу. О том, как жила семья Пёнгу после нашего отъезда из Ёнсана, я узнал во всех подробностях в каком-то японском ресторанчике в тот же день, что мы повстречались впервые за столько лет. Каким бы горьким и трудным ни было прошлое, когда мы говорим о нем вслух, кажется, в нем нет ничего особенного. Все равно что рассказывать сегодняшней молодежи, как голодные мальчишки пили воду из колонки на школьном стадионе.

Учился Пёнгу хуже некуда, и денег, чтобы платить за обучение, у его семьи не было, так что несколько лет спустя он бросил школу и болтался какое-то время: то газеты разносил, то торговал с рук, то тяжело не по годам работал, разгружая машины. Его отец очередной раз пропал из города и не вернулся, а доброй матушке Пёнгу пришлось идти работать в закусочную. Вскоре после этого его младшая сестра уехала из дома учиться на парикмахера. Мы оба отслужили в армии. Меня забрали во время учебы в университете, поэтому я служил позже него. Пёнгу попал в инженерные войска, там научился управляться с крупной строительной техникой, и это изменило всю его жизнь. После демобилизации он сразу получил лицензию на работу и окунулся с головой в идущий полным ходом процесс модернизации сельского хозяйства.

Он арендовал экскаватор и влился в работу, связанную с земельной реформой. Большим спросом пользовалось все, что помогало Движению «за новую деревню»[1]1
  Движение «за новую деревню» – комплекс мер, направленных на модернизацию деревни, инициированный правительством Республики Корея в 1970 г. Особое внимание уделялось работам общинного значения: строительству новых дорог и коммуникаций, сооружению общественных зданий, школ, больниц, модернизации жилых помещений.


[Закрыть], например переустройство покинутых бедняками клочков земли в интересах крестьян побогаче. Сельскохозяйственные участки переделывали на новый лад и обустраивали там систему водоснабжения. Инициативные люди на местах совместно с окружной администрацией трудились не покладая рук, и Пёнгу стал незаменимым звеном в этой цепи. Вскоре он приобрел еще несколько экскаваторов и вышел на областной уровень. Потом покорил новый рубеж, заведя знакомства в правительстве и судах. У него было несколько видов визиток, на которых в ряд красовались многочисленные должности. Представитель строительной компании, лидер молодежного движения в консультативном комитете, председатель стипендиальной комиссии, член молодежной торговой палаты, Ротари-клуба, Лайонз-клуба и тому подобное. Когда мы повстречались, он как раз принял управление обанкротившейся строительной компанией и приступал к возведению многоэтажного жилого дома в крупном городе. Мы стали часто созваниваться и встречаться по рабочим делам, и даже организовали несколько совместных проектов.

Его жена написала мне: «Пёнгу очень плох. До болезни он часто вспоминал вас, пожалуйста, приезжайте».

Ехать не хотелось, но я все же отправился в Ёнсан. Почему? Может, из-за слов, что обронил несколькими днями раньше мой приятель, Ким Киён: «Пространство, время, люди… Да были ли на стройках люди? А если были, ох и натворили вы дел. Всем вам из „Хёнсан констракшн“ не мешало бы задуматься об этом».

Киён учился со мной в университете курсом старше. Он умирал от рака, и я не стал вступать в споры. Улыбнулся ему. Нравился он мне. Его безрассудная искренность, его безответная любовь к миру и людям не смешили, а привлекали меня. Говорили, что наивность свойственна бесталанным, но я считал, что в наивности и был его талант. Однако для себя я твердо решил, что невзаимные чувства к миру не для меня, и моя снисходительность к Киёну была сродни развлечению, я просто наблюдал за ним с безопасного расстояния. Я уже давно понял, что людям нельзя доверять. Со временем человеческий эгоизм отфильтровывает большую часть ценностей, переплавляя их в то, что ему выгодно, или вовсе выбрасывая. А то, что осталось, хранится где-то на задворках памяти, как старый негодный хлам на чердаке. Ведь из чего в конечном итоге строятся здания? Деньги и власть решают. Только они создают несущие воспоминания, которые живут долго.

Из-за холма показался Ёнсан. Мне вспомнилась ночь, когда мы уезжали. Отец сидел за рулем, мама рядом с ним, а мы с братишкой, скрючившись, примостились между вещами в кузове. Грузовик несся по бетонке, с грохотом подпрыгивал и кренился на поворотах, заставляя каждый раз дребезжать ящик с посудой. Перебили добрую половину, это точно. Занимался рассвет, мы, остановившись у шоссе на Сеул, ненадолго вышли из машины, чтобы перекусить. Не успев поесть перед отъездом, мы сильно проголодались и теперь жадно глотали обжигающий суп. «Убегаем ночью, как воры», – не сдержала слез мама.

Мне случилось заезжать в Ёнсан пятнадцать лет назад. Пёнгу тогда хлопотал, чтобы купить дом в родных местах. Он часто говорил, что люди не должны забывать свои корни. Я усмехался в ответ, однако чувствовал угрызения совести. Пёнгу выкупил по высокой цене у семьи Чо, крупных землевладельцев в прошлом, сосновый бор на склоне горы с видом на водохранилище. К тому времени от нашего старого городка уже мало чего осталось. Считается, что в деревне время течет медленнее, чем в городе, но для тех, кто давно уехал, словно включается ускоренное видео. Кажется, что десять лет пролетели как один миг, и, когда решаешь навестить-таки родные места, видишь, что знакомые лица за этот миг исчезли, а центральная улица обросла новостройками и теперь ничем не отличается от любой улицы Сеула. Пролетели годы, как пейзажи за окном мчащегося поезда.

Увидев меня, жена Юн Пёнгу вытерла слезы салфеткой. Бывшая учительница средней школы, она вышла замуж за Пёнгу в начале восьмидесятых, когда он вступал в пору своего расцвета. Думаю, он старался быть хорошим мужем. У палаты, поймав мой взгляд, жена Пёнгу прошептала, будто самой себе:

– Говорила ему, политика до добра не доведет.

Пёнгу был без сознания после недавней операции. Может, это и к лучшему. Суд отложили на неделю. Наверняка тем, кто был причастен к делу, сейчас полегчало. Я немного посидел у изголовья кровати Пёнгу, который лежал, как мертвый, в окружении медицинских приборов. Его лицо наполовину закрывала дыхательная маска. Жена Пёнгу рассказала, что сын хотел перевезти Пёнгу в областную больницу, но побоялись, что по дороге ему может стать хуже, и оставили его здесь. За ужином я спросил у старшего сына Пёнгу, зачем они меня сюда вызвали. Оказалось, Пёнгу с некоторого времени задумал построить мемориал на месте, где раньше стояли наши дома.

– Он как хотел: взять землю, где были дома, построить здание по вашему проекту и открыть культурный фонд.

Я усмехнулся про себя, но ответил серьезно:

– Придет в себя, вот тогда и подумаем.

Сын Пёнгу, который управлял компанией отца в Сеуле, тут же смекнул, что разговор неуместен. Пока мы ужинали, он несколько раз выходил, чтобы ответить на телефонные звонки, и было слышно, как он на повышенных тонах отдает распоряжения. Он говорил, что якобы его волнует состояние маленьких городков, типа Ёнсана, где никто не хотел больше жить. Мол, повсюду в округе стоят дома, где в лучшем случае живут одинокие старики, а то и вовсе никто. Желая показаться хорошо осведомленным, он важно произнес: «Молодое зерно здесь давным-давно засохло». И в общем-то это было недалеко от истины: вот взять хотя бы меня или сына Пёнгу – такие, как мы, в подобных местах бывают хорошо если пару раз в год.

Уже смеркалось, когда я зашел в мотель, который отыскал для меня сын Пёнгу. Тут все было оборудовано по последнему слову техники – камеры наблюдения по обеим сторонам коридора, в номере все необходимое: от освещения на пульте управления до телевизора и кондиционера. В незнакомом месте заснуть не получалось. Ворча, зачем было в деревне устанавливать фонари на каждом углу, я тщательно задернул шторы, чтобы из окон в комнату не проникал свет.

Проснулся я непривычно рано. Электронные часы, стоявшие на поблескивавшем в темноте столике, показывали семь десять утра. Я с юности любил поспать подольше. В отличие от обычных офисов, в строительных компаниях, где я работал, каждый делал свои дела по заранее подготовленному плану, и никаких съедающих время творческих инициатив не требовалось. А когда я стал управляющим, то вообще бывал на работе в дневное время два-три раза в неделю: приходил после десяти утра и, если не было важных дел, быстро уходил. Всю жизнь я работал по ночам и привык приниматься за дела только вечером, когда все коллеги уходили домой.

Несмотря на раннее утро, мне не удалось вдоволь поваляться в постели. Мотель стоял на дороге, рядом с остановкой междугородних автобусов. Деревенские жители были всё такими же работящими, как и раньше. На остановке уже стояли многочисленные такси и толпились люди. Ворча, на кой местным столько машин, я побрел на главную улицу. По обеим ее сторонам выросли дома в два-три этажа, сменив низенькие лавчонки. Сама дорога осталась, но заметно расширилась.

Повернув на перекрестке направо, я стал подниматься по дороге вверх, прошел мимо здания администрации и Дома культуры и огляделся в поисках соснового бора, который должен был начинаться где-то здесь. Там, где раньше был переулок, теперь тянулась мощеная дорога. Не было больше длинных каменных изгородей по обеим сторонам улицы. Вдоль дороги выстроились все те же двух-трехэтажные дома правильной квадратной формы. Разглядев очертания горы позади городка, я взял левее. Поднимаясь дальше, я наткнулся на бетонную крышку водостока и понял, что иду правильно. Раньше тут бежал небольшой ручей. Отец частенько падал в него, возвращаясь домой навеселе. А я ловил тут лягушек.

В поле виднелась пара домиков. Нашего дома не было. Пятнадцать лет назад кто-то еще жил в нем, но, похоже, что по мере того, как он ветшал, его забросили, а потом и вовсе сломали. Я вспомнил про толстенный вяз, что рос во дворе у Пёнгу. Вяза тоже не было. Его срубили, и от него остался только трухлявый пень, заросший грибами. К тому месту, где раньше стоял дом Пёнгу, аккуратными широкими полосами тянулись прикрытые черным полиэтиленом грядки с перцем. Лес на пригорке стал гуще и потемнел.

Процветающий вид городка резко контрастировал с пустотой на улицах. Похожие на коробки дома, мотель, торговый центр выросли там, где почти не было людей. Зовущий к ужину дымок не поднимался больше над низкими крышами. Вид, который открывался с пригорка, был настолько типичным, что город можно было спутать с любым другим в стране. Иногда казалось даже, что находишься где-то в пригороде Сеула. Будто бы ни меня, ни Горелого батата, ни умерших уже отца и матери, ни нашего городка – ничего этого никогда и не существовало на земле.

На выходных из Америки позвонила дочка. Неторопливо рассказала, как они провели прошедший месяц. Она была моим единственным ребенком. Окончила медицинский институт, устроилась работать в больницу и вышла замуж за американца, преподавателя университета. Уехав на стажировку и создав в США семью, она с легкостью стала там своей. Стоило ей обосноваться в Штатах, жена стала ездить туда-сюда, а в последние несколько лет жила там все время, как будто и не собиралась возвращаться обратно. Почти все родственники жены тоже переехали в Америку, наша семейная жизнь лет десять как трещала по швам, а в последнее время совсем разладилась, кажется, уже с концами. Дочка рассказала, что жена переехала в новую квартиру. Рассказала про новоселье, которое она отпраздновала с семьей дочери и своими сестрами. «Как себя чувствуешь? Мама просила передать, чтобы ты не забывал пить таблетки от давления». Ну, раз переехала поближе к дочери, стало быть, возвращаться и не думает.

Впервые за долгое время захотелось курить, и я стал шарить по комнате в поисках сигарет. Работая над чертежами, я иногда делал паузу, чтобы покурить, и где-то у меня хранилась для таких случаев красная пачка «Мальборо» – куда подевалась? Зажигалка нашлась рядом с настольной лампой, а в ящиках стола, где я стал искать сигареты, ничего не оказалось, и я открыл шкаф, чтобы проверить, нет ли их в карманах костюма. Сквозь ткань я почувствовал пачку и, засунув в карман руку, на ощупь достал ее, как вдруг что-то еще упало на пол. У моих ног лежали две визитки и листок бумаги. Первая визитка от одного знакомого из мэрии, вторая от какого-то журналиста, а что за записка… Я положил ее на стол, взял из пачки сигарету и зажал ее между зубами. Уставившись на крупные буквы над номером телефона, я снова и снова повторял про себя: Чха, Суна. Это имя десятки лет хранилось где-то на задворках памяти. Вспомнилось, как на прошлой неделе ко мне подошла молодая девушка и передала эту записку. Сразу после лекции у меня было интервью с одним журналом, посвященным строительству, завязались новые знакомства, и закончилось все в пивной. Следующие дни были настолько загруженными, что я совсем забыл об этом происшествии. Помедлив, я снял трубку и набрал номер, написанный на бумажке. Раздались гудки. Я собирался что-нибудь сказать, но быстро бросил трубку. Взял мобильник и набрал смс: «Это Пак Мину. Перезвоните мне, когда сможете».

В офисе ко мне подошел архитектор Сон:

– Едешь на встречу с Ким Киёном?

– Что за встреча?

– Да доктора говорят, недолго ему осталось. Некоторые из наших поехали с ним проветриться немного.

– Понятно. И куда же?

– К морю, на остров Канхвадо.

Я решил не брать корпоративную машину с водителем, а поехать вместе с Соном на его автомобиле. Когда мы выехали на Олимпийский проспект, он сказал:

– Слышал, Лима-то, директора «Тэдон констракшн», похоже, прищучили?

Я сразу понял, какие слухи дошли до Сона, но виду не подал:

– В смысле «прищучили»?

– Не угодил кому-то из правительства.

Мы выполняли заказ «Тэдон констракшн» на строительство цифрового центра «Ханган». Высотное здание построили уже больше чем наполовину. Я подчеркнуто безучастно ответил:

– Да нам-то главное заказ выполнить.

Надо было аккуратно свернуть этот разговор.

Конечно, Сон читает газеты. Журналисты узнали о финансовых махинациях руководства «Тэдон констракшн». Теперь проект под названием «Мир Азии», который компания активно продвигала на территории всей страны, был на грани закрытия.

– В кои-то веки на природу собрались отдохнуть, завязывай-ка с этими темами, – сказал я.

Сон заметил:

– Да, поездка эта Кима, конечно, не вылечит, но взбодрить должна.

– Он держится молодцом, как всегда.

Был будний день, и мы, ни разу не попав в пробку, проехали от Олимпийского проспекта до города Кимпхо и дальше по мосту на Канхвадо. Недалеко от перекрестка оставили машину на стоянке и зашли в кофейню. Профессор Ли Ёнбин, приехавший раньше, поприветствовал нас, подняв руку. Мы с ним ровесники, познакомились, участвуя в одном конкурсе, и, хоть и учились в разных местах, по работе сталкиваться приходилось: иногда в конкурирующих проектах, иногда вместе работали над заказами. Он, как и Ким, учился в Европе. Когда дело доходило до реальной работы, Ли Ёнбин нам и в подметки не годился, но он был сеульцем из богатой семьи. Он рано сделался профессором и теперь что-то там рецензировал. На нем была бейсболка и удобная, не офисная одежда. Сделав вид, что удивился, он спросил:

– А вы, такие занятые, что тут забыли?

– Да вот, Кима давненько не видели.

К кофейне подъехала машина, из нее вышел молодой человек и бодрым шагом направился к нам. Это был редактор одного журнала, посвященного строительству. Зайдя в кофейню и оглядевшись по сторонам, он позвал:

– Ну что, поехали. Едем до пляжа Тонмак, как договорились.

Ким помахал нам с пассажирского сиденья. Три машины, одна за другой, тронулись к пляжу. В несезон у моря было пустынно, только какая-то семья и несколько молодых людей прогуливались вдоль берега. Мы сели в ресторанчике с видом на море. Ким Киён еще сильнее осунулся за последние несколько месяцев, облысел от химиотерапии и на голову натянул старую шляпу. Кроме нас еще приехала пара человек из редакции журнала, куратор художественной галереи, жена Кима и несколько его учеников из архитектурного бюро – всего около десяти человек. Ким, его жена, Ли Ёнбин и я сидели за отдельным столиком. Заказали несколько рыбных блюд.

Стали вспоминать, как ходили гулять на гору Манисан, когда работали в «Хёнсан констракшн». Тогда мы только вернулись в Корею со стажировок, были молодыми и отчаянными. Конечно, для каждого успех значит что-то свое: Ким Киён как тогда, так и сейчас работает в маленькой мастерской, Ли Ёнбин вообще не создал ничего запоминающегося, а только языком трепал с кафедры, а я в свое время управлял сотней подчиненных в крупной строительной компании. Потом поумнел и поостыл. А там как раз и кризис грянул, пришлось умерить аппетиты и преобразовать компанию в небольшое эффективное бюро из двадцати человек.

Ким в кои-то веки выбрался на природу и, кажется, был в приподнятом настроении. Каждый раз, когда он улыбался, на его высохшем лице выступали морщины. И хотя врач велел ему налегать на белок, чтобы справиться с последствиями химиотерапии, он съел от силы несколько мидий, которые положила ему на тарелку жена.

– Честно сказать, не думаю, что долго еще протяну, – начал говорить Ким. – Вы, ребята, катались на Лондонском глазе?

Профессор Ли сказал, что катался. Ким закивал.

– Там на оборот колеса уходит почти час. А помните, что говорил Будда? Колесо человеческой истории делает один оборот за сотню лет. Получается, не успеет колесо провернуться даже раз, а нам уже нужно слезать с аттракциона.

Через сто лет никого из сидящих здесь уже не будет в живых. Мир наполнят другие люди. Мы, строители, думаем, что нам повезло чуть больше, ведь построенные нами здания будут по-прежнему стоять на земле. Но что, если наша жадность оставит неприглядный, но более заметный след?

После ужина молодежь бродила по берегу, бросая чайкам чипсы. Мы же, как стало вечереть, отправились на машине вверх по склону холма прогуляться и полюбоваться видом на гору Манисан. Уже смеркалось. Солнце неспешно уходило за горизонт.

Ли Ёнбин вспомнил вдруг про Юн Пёнгу.

– Это же твой друг детства вроде? Когда мы работали в «Хёнсан констракшн», ты его туда часто приводил.

Ким Киён тоже помнил Юна.

– Мы все в то время жили на полную катушку. Но его вообще вроде даже пару раз выбирали в парламент?

– Ой, да все это взятки: и то, что случилось с Юн Пёнгу, и вся эта история с «Тэдон констракшн».

Поглядев на меня, Ли Ёнбин заметил:

– Ты бы с ними лучше не связывался.

– Да мы что? Просто чертежи для них делали. А сам Юн так в себя и не пришел после операции.

Я рассказал немного о своей поездке в Ёнсан. О том, что там больше нет ни домов, ни изгородей, а на том месте, где я родился, торчат лишь старые пни.

– У кого из нас остались родные места?

Услышав эти слова, Ким, который смотрел на море вдали, повернулся к нам:

– Так это вы все и разрушили… Ох, закат тут – загляденье!

В Сеул мы все возвращались по отдельности, а меня проводил до офиса профессор Ли. У нас не было никакого уговора, просто решили поужинать и выпить в винном баре недалеко от моей работы. Ли предложил мне помочь Ким Киёну устроить его последнее мероприятие. Предложил провести выставку его работ: эскизов, строительных моделей, фотографий, чертежей. «Соберем денег, ты что-нибудь пожертвуешь», – говорил он. Я в ответ только кивал: «Ну что ж, можно, можно». Вернувшись очередной раз из туалета, уже изрядно опьяневший Ли вдруг сказал:

– Я что-то сегодня… может, из-за того, что пообщался с больным… акациевый лес вспомнил.

– Акациевый? – переспросил я рассеянно.

– Да помнишь, когда мы осваивали северные районы.

Стоило ему произнести эту фразу, я вспомнил лесистые невысокие холмы, на которых ютились бесчисленные домишки.

– Чего это ты вдруг? – не успел пробормотать я, как он выпалил:

– Мы же все повырубали тогда!

Я помолчал немного и равнодушно произнес:

– Да я ведь сам родом из такого лесного поселка, ты не знал?

– Да, ты говорил, – безучастно протянул Ли Ёнбин, – кремень ты, конечно.

Из бара мы ушли около полуночи. Придя домой, я, стягивая одежду, стал проверять мобильник: среди других сообщений было одно от Чха Суны.

«Это Чха Суна. Вы звонили? Спасибо, что не забыли. Мне неудобно говорить днем, но вечером могу в любое время».

Поколебавшись немного, я набрал ее номер. Было уже поздно, но сообщение от нее пришло не больше часа назад. «Если она спит, то просто не подойдет к телефону или сбросит звонок», – размышлял я, нажимая кнопки. Послышались отдаленные гудки. «Алло», – ответила она.

– Это Пак Мину.

– Пак Мину? Помните меня? Помните лапшичную по соседству?

Спустя столько лет ее голос остался прежним. Перебивая друг друга, мы засыпали один другого вопросами: где живете, чем занимаетесь, живы ли родители. Чха Суна рассказала, что живет в Пучхоне, работает, случайно узнала о моей лекции. Я спросил, почему она сама не пришла, ведь я был бы рад ее видеть. Она ответила, что постарела, растолстела и застеснялась приходить. Но теперь-то у нас есть номера телефонов, будем созваниваться, а вообще надо выделить часик да и встретиться, – на этом и распрощались.

На следующий день я проснулся от страшной жажды, голова трещала и была пустой, как лист бумаги. Потом, как появляется узор на белом листе, стали вспоминаться берег моря, закат на склоне холма, жизнерадостная улыбка смертельно больного товарища, женский голос в телефонной трубке. Казалось, все это лишь продолжение сумбурного сна, и я сильно потряс головой, чтобы скорее прийти в себя. Достал из холодильника бутылку воды и выпил два стакана залпом. Уселся за стол, глядя в одну точку, как вдруг кто-то позвонил в дверь. А, сегодня же уборщица приходит. Не хочется, но нужно уходить.

2

«Подобно локомотиву, который ржавеет среди руин, поросший сорной травой и полевыми цветами, он все еще не похоронен».

На этом репетиция закончилась. Завтра репетируем последний раз, а через два дня начинаются спектакли. Актеры разбрелись кто куда, а я поднялась в администрацию, которая располагалась рядом с входом в театр. Заведующий труппой разговаривал по телефону и, увидев меня, поманил рукой. Закончив разговор и проверив сообщения в мобильнике, он обратился ко мне:

– Завтра два интервью наклевываются. Старик, поможешь? Ты же ставишь спектакль, как-никак.

Он не сомневался, что я соглашусь, но я только устало промолчала. Имя у меня не такое сложное, Чон Ухи, к чему эта фамильярная манера обращения, да еще как будто он с мужчиной говорит: «старик»? Раздражает. Сначала выжмет все соки, а потом делает вид, что мы вроде как приятели.

Хоть я ничего не ела с самого утра, а сейчас было уже девять вечера, я забыла про голод. Для этого спектакля я делала инсценировку романа с разрешения автора, и за это мне должны были заплатить. Я занималась постановкой и несколько месяцев корпела над сценарием. Но денег за него, равно как и за режиссуру, я так и не увидела, актерам тоже не дали гонорар. Впервые все было настолько плохо.

Завтруппой учился на курс старше меня на режиссерском, потом мы вместе организовали труппу, и он, с трудом выпросив деньги у родителей, которые уже давно разуверились в нем, открыл небольшой театр в подвальном помещении. На спектаклях посредственной труппы в маленьком зале зрителей бывало немного, а вот арендная плата каждый день росла. Когда мы выпустили первый спектакль, пару дней аудитория была, но потом людей приходило все меньше, и спустя несколько дней едва набиралось с десяток человек. Мы изменили концепцию с интеллектуальной на более зрелищную, и так зритель начал кое-как идти. Само собой, мы получали помощь от комитета по культуре, но ее хватало лишь на уплату аренды, так что владелец здания – единственный, кто получал эти деньги. Мы постоянно рассылали письма в разные организации с просьбой профинансировать нашу деятельность.