Текст книги "Рукопись Бога"
Автор книги: Хуан Рамон Бьедма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
14
Снимая свой черный плащ, Алеха между прочим, будто речь шла о сущих пустяках, сообщила Альваро, что это она отправляла его преследователям анонимные письма с указаниями, где искать Рукопись Бога.
Потом принялась как ни в чем не бывало расспрашивать священника о его привычках и пристрастиях.
А потом и вовсе замолчала.
Все это время Альваро не покидало мучительное желание схватить женщину за плечи, притянуть к себе и уткнуться лицом в ее волосы.
В квартире царил полумрак, слабо озаренный уличными огнями, едва проступавшими сквозь дождевую завесу.
– Эфрен у себя в комнате? – спросил Альваро, понизив голос.
– Конечно, где же ему еще быть?
– Тебе не кажется, что нам лучше поговорить в другом месте?… Чтобы он нас не слышал.
– Бесполезно. Он услышит нас везде, куда бы мы ни пошли.
Священник вздохнул.
– Почему? Я хотел спросить… Почему ты борешься против них?
На Алехе был тот же брючный костюм на голое тело, в котором она приходила в лавку к Пасиано. Приподняв рукав, она обнажила пентаграмму на запястье и погладила ее кончиком пальца, на миг скривившись от отвращения. Женщина улыбалась, но на дне ее глаз стояли слезы.
– Потому что я утратила веру.
– Веру?… Во что? – священник чувствовал, что Бог здесь ни при чем.
– В Переход. В благую силу Перехода.
– Я не понимаю.
– Переход… – проговорила Алеха, потирая запястье. – Пентаграмма, как и пять книг Рукописи Бога, символизирует пять Состояний, которые надлежит пройти Чистому Веществу, нисходя в клоаки Материи, пока оно не обретет целительной силы Воли.
– Потому что время ненадежно. Оно меняется. И меняет пространство. Сколько бы ты ни пытался оставаться незыблемым на протяжении… веков?… исполняя миссию, которую выбрал для себя сам, в один прекрасный день ты перестаешь узнавать мир вокруг себя, и твоя вера слабеет. Разве тебе не знакомо это чувство?
– Знакомо.
– Во имя любви к тому, кого ты, как тебе кажется, хорошо знаешь, тебе нужно собрать пять чемоданов с рукописью, которую ты полагаешь священной, и передать тому, кого ты считаешь достойным хранителем, чтобы он отвез манускрипт в город Аталайю и спрятал подальше от глаз тех, кого ты считаешь воплощением зла.
– Ты считаешь все эти постулаты ложными?
– …
– А какова роль Эфрена?
– Он всегда был хранителем Книги.
– Кто же наделил его такими полномочиями?
– Их имена ничего тебе не скажут. Любой образованный человек слышал об Арнальдо де Виланове, Агриппе Неттесгеймском, Элифасе Леви… Их принято считать величайшими носителями оккультного знания. Ни один историк не подозревает о существовании настоящих адептов Высшей магии, тех, кому служит Эфрен, тех, кому я сама очень долго служила. Они умели оставаться в тени и скрывать от людей свою мудрость; для них обнаружение равно осквернению. Чтобы передать свою науку ученикам, они создавали тайные общества, и эти общества действительно были тайными. Они избегали письменного слова. Зашифровывали свои теории и уничтожали шифры… Они обучали своих адептов методикам познания, но не Знанию как таковому. Так им удалось просуществовать до наших дней незамеченными. – Алеха говорила медленно, словно ей было в диковинку высказывать подобные мысли вслух. – Но их всех объединяла общая миссия: хранить манускрипт, известный как Рукопись Бога. Беречь ее не только от человечества, но и от своих собратьев Посвященных.
Женщина взяла руку Альваро и накрыла его ладонью татуировку на своем запястье.
– Они создали идеальную систему, чтобы надежно скрывать Рукопись и вовремя исполнять Обряд. Профаны вроде тебя участвовали в игре, не зная правил и не имея понятия о последствиях… Даже я, а меня никак не назовешь простой душой, долго оставалась в неведении.
– Почему ты их предала?
Женщина молчала, и Альваро показалось, что она плачет.
В ее густые некрашеные черные волосы вплетались серебряные пряди, словно знак принадлежности к расе демонов.
Горькие податливые губы. Темная плоть. Упругие груди в вырезе пиджака. Перевернутая пентаграмма. Глаза будто карта тысячелетних путей, на которые нет хода человеку. Эта женщина плакала не от слабости, ни одно из чувств, припасенных для нас природой, не было ей знакомо.
В голове Альваро теснились десятки вопросов.
Комната погрузилась во мрак.
И священника вдруг охватило странное убеждение, будто в мире нет ни одного священного обета, который стоит того, чтобы его не нарушали.
В глазах женщины Альваро читал ответы на свои вопросы. Правду о том, что победить зло может лишь другое зло. И обещания. Он слышал слова, слетавшие с ее сомкнутых губ. Свидетельства о том, что он всю жизнь яростно отрицал. Обещания. Земля цвета охры на кладбищах в заброшенных селениях… Запах свежей крови, витающий над разбившимися автомобилями… Перламутр карамели, забившей детское горло…
В комнате было почти совсем темно.
Мужчина держал в объятиях женщину.
Он открыл ее недра. Познал вкус ее плоти, уловил биение крови в ее артериях. Проник в ее нутро. Пил ее соки. Дышал ее легкими.
А потом стало совсем темно.
15
Ривен и Эрнандес брели обратно на станцию. Исходящее дождем небо у них над головой время от времени пронизывали разряды молний.
По мостовой проехал тандем, составленный из велосипеда и инвалидного кресла. Женщина, крутившая педали, и калека в кресле осыпали друг друга проклятиями.
На набережной снова начиналась зона ресторанов и баров.
Заглянув в одно из немногих чудом уцелевших окон, они увидели ребенка-гидроцефала, неподвижно лежащего на полу. Маленькое чудовище не было брошено вовсе без присмотра. Его мать сидела тут же, произнося отчаянный беззвучный монолог, словно актриса немого кино.
Добравшись до бара «Коста-дель-Соль», Эрнандес предложила еще раз заглянуть внутрь. Ривен наотрез отказался.
Девушка зашла в бар одна.
И пропала.
Ривен, которого начинало трясти при одном воспоминании об омерзительной норе, в которой прошло их свидание с Элисеей, предпочел остаться под дождем.
Впрочем, вскоре ему надоело ждать, и он решил отправиться на поиски.
Свет зажигалки выхватил из темноты постер фильма «Only Angels Have Wings». [8]8
Лишь ангелы имеют крылья (англ.). (Примеч. ред.)
[Закрыть]Ривен его не смотрел. А в этом проклятом городе точно не было ни одного ангела.
Эрнандес сидела на корточках в темной уборной и с интересом разглядывала чемодан, который только что достала из-под грязного матраса. Элисеи нигде не было.
На город, в котором не горел ни один фонарь, опустился ночной мрак. Чемодан казался Ривену почти невесомым. Молодые люди шагали по набережной, почти сбиваясь на бег, их подгоняли стоны умирающих из санатория. Им вдруг показалось, что посреди улицы бьется в конвульсиях ребенок. Потом, что поселок вот-вот поглотят черные волны. Вокруг бушевала буря, а они даже не знали, в правильном ли направлении двигаются.
Дорогу освещали только молнии, электрокардиограмма больного неба.
Освещала, но не указывала.
Гесперио М. Тертулли
Аталайя, 11 сентября 1949
Они знали, что он не будет понимать рассуждения, а даже если что-то из них и дойдет до него через ощущение, не в его природе будет об этом заботиться; он обречен в ночи и во время дня обольщаться игрой подобий и призраков. И вот Бог, вознамерясь найти на него управу, построил вид печени и водворил в логово к зверю, постаравшись, чтобы печень вышла плотной, гладкой, лоснящейся и на вкус сладкой, однако не без горечи. Цель Бога состояла в том, чтобы исходящее из ума мыслительное воздействие оказалось отражено печенью, словно зеркалом, которое улавливает напечатления и являет взору призраки.
Платон. Тимей
Со стороны моря выгнутая полумесяцем бухта Аталайи с ощетинившейся у кромки воды крепостной стеной и растянувшейся на много километров шеренгой портовых кранов выглядела неприветливой к мореплавателям, и даже знаменитый маяк, вот уже который век гордо возвышавшийся у подножия скалы, казался чванливым и надменным.
Когда мы причаливали к берегу, один из матросов рассказал мне, что в городе стоит бабье лето, сезон невыносимой духоты и влажности, и что жара спадет лишь с приходом настоящей осени.
Сойдя на берег и оказавшись на молу в полном одиночестве, под безжалостным полуденным солнцем, с тяжеленным чемоданом и в осеннем костюме, на который мне пришлось сменить облачение священника, я понял, что он нисколько не преувеличивал.
Я в который раз перечитал письмо, полученное мною в Падуе за два дня до этого. Адресат: Гесперио Тертулли. Просьба, больше похожая на приказ: явиться в маленький приморский городок на юге Испании, в котором я прежде никогда не бывал. Дата: 1ТХ-1949. Обратный адрес: улица Черной Мадонны, 9. Вместо подписи перевернутая пентаграмма.
Южный край так и не смог оправиться после кровопролитной гражданской войны, сотрясавшей страну десять лет назад. Об этом говорили вопиющая бедность, удивление, которое у жандарма вызвал мой вопрос, где взять такси, руины, печальные глаза детишек, недоверчиво наблюдающих за мной из тени подъездов. Местные жители были умнее меня и предпочитали сидеть по домам, не высовываясь на раскаленную улицу.
Жандарм объяснил, что улица Черной Мадонны расположена на самой окраине в квартале Лас-Катедралес, сильно пострадавшем от страшных вражеских бомбардировок во время войны.
Я не стал уточнять, какую сторону он считает вражеской, только прояснил, как добраться до окраины. Жандарм принялся энергично отговаривать меня от этого путешествия и отвязался лишь тогда, когда узнал, что я священник. Готов поклясться, что в голосе блюстителя порядка слышался страх.
Теперь, когда я пишу эти строки в комфортабельной каюте по пути домой, а злоключения последних дней остались позади, моя собственная фигура видится мне до невозможности комичной: долговязый сутулый субъект не первой молодости, истекающий потом в слишком теплом коричневом костюме и нелепой панаме, тащит через весь город неподъемный чемодан, разыскивая разрушенный бомбами квартал… Тогда я понял, что солнечный свет бывает страшнее ночной тьмы. Солнце отбирает силы, туманит разум, ослепляет, делает тебя легкой добычей.
Самую тяжелую часть багажа я постоянно носил в собственной голове: галерея неясных, тревожных, знакомых, изломанных образов следует за мной, куда бы я ни отправился. Мне удается на время от них избавиться, лишь столкнувшись с еще более страшной реальностью.
Здесь нет ни капли преувеличения, я знаю, о чем говорю. Реальность, с которой я столкнулся теперь, более чем страшна.
Я нескоро добрел до конца северной стены, за которой начиналась совершенно пустынная кривая улочка, без всякого предупреждения переходящая в заросший репейником пустырь. Видневшиеся вдалеке руины и были кварталом Лас-Катедралес.
Пустырь, превращенный в стихийную свалку, был завален мусором, какой обычно остается у бедняков… Обломки мебели, ржавые железки… голодные крысы.
Квартал лежал в руинах, но не был уничтожен до основания. Мне пришлось пробираться между грудами щебня, внимательно рассматривая сохранившиеся стены в надежде разыскать нужный дом.
Я помню, как изнывал от жары, помню, как вздрагивал от любого шороха, помню, что ни разу не призвал Господа, не попросил его избавить меня от одиночества и страха.
Вскоре мне улыбнулась удача, о которой не приходилось и мечтать: единственная более-менее сохранившаяся улица называлась улицей Черной Мадонны. Подъезд девятого дома встретил меня спасительной прохладой и таким смрадом, что меня едва не вывернуло наизнанку. Еще никогда в жизни мне не случалось сталкиваться со столь сильным запахом разложения. На то, чтобы измученные ярким светом глаза привыкли к темноте, а ноздри чуть-чуть свыклись с едкой вонью, ушло несколько минут. Собравшись с духом, я пошел по узкому коридору; смрад усиливался с каждым шагом, из глубины дома доносились странные звуки. Коридор привел меня к полуоткрытой двери, облезлой, но целой. За ней находилась огромная, утопающая во тьме квартира.
В глубине мерцал неверный огонек свечи, и я пошел на него.
Человек в арабском одеянии, стоявший ко мне спиной, раскладывал что-то на каменном столе, составлявшем всю обстановку комнаты.
На мое приветствие он не отозвался.
Покончив со своим делом, незнакомец медленно обошел импровизированный алтарь и наконец повернулся ко мне лицом.
Мои глаза окончательно приспособились к полумраку, и я сумел разглядеть скелеты небольших животных, валявшиеся на полу в лужах засохшей крови.
На каменном алтаре лежала живая овца со связанными ногами и замотанной тряпкой мордой.
Незнакомец пытливо смотрел на меня, не выпуская из рук огромного кривого ножа. Мне захотелось поскорее сбежать из этого ада, но я не мог допустить, чтобы путь в две тысячи километров и сорок лет был пройден зря.
Я узнал человека с ножом.
Это был Омар-ад-Дин Валад.
Араб из Трансиордании, передавший мне сверток с Рукописью Бога.
Кажется, я задал какой-то вопрос, но Валад не удостоил меня ответом. Твердой рукой он вонзил нож в живот бьющейся на алтаре овцы, ловко вспорол его и одним виртуозным движением вытащил печень.
В голове у меня теснились воспоминания. В Платоновском «Тимее» есть слова о том, что Бог создал печень таким образом, чтобы мы могли определять по ней будущее. Изначально гепатоскопия была этрусской традицией, предположительно вавилонского происхождения, а от этрусков перешла к римлянам, которые практиковали ее до самых последних дней империи, а по некоторым версиям, и много позже, только тайно. В Ассирийском королевском архиве мне приходилось видеть засушенную печень, покрытую странными письменами.
Гаруспик – в том, что передо мной был именно гаруспик, жрец, владеющий древним искусством гадания по внутренностям животных, я не сомневался, – окровавленной рукой поднес печень к пылающему факелу. На лице его, до сих пор предельно мрачном, мелькнуло подобие улыбки, губы дрогнули, произнося то ли молитву, то ли заклинание.
Мои окончательно притерпевшиеся к слабому освещению глаза различали бесчисленные символы и странные рисунки, покрывавшие стены и потолок, разбросанные по полу кости и внутренности жертвенных животных, перевернутую пентаграмму, начертанную над алтарем.
В довершение всего Омар-ад-Дин Валад заговорил на безупречной классической латыни, совсем как во время нашей первой встречи.
Гадание обещало, что я проживу долгую жизнь и посвящу ее заботе о реликвии, волей судьбы оказавшейся в моих руках. Валада такое пророчество успокоило. Он позвал меня для того, чтобы предсказать будущее. А еще для того, чтобы извлечь из глубин моей памяти скрытый в ней План, чтобы он стал ясен мне самому.
Жрец говорил очень долго. Он пересказал мне историю моей собственной жизни, о которой я даже не подозревал. Все, о чем он говорил, каким бы невероятным это ни казалось, было мучительно знакомо и отзывалось в душе такой же болью, как и много лет назад, когда я был печальным и совершенно одиноким ребенком.
Потом он заговорил о книге,благодаря которой все это стало возможным. О Рукописи Бога. Ради нее я должен был пожертвовать не только своей жизнью и бессмертной душой, но и жизнями и бессмертными душами ближних. Мне предстояло найти пятерых невинных, рожденных в одном городе и передать им Манускрипт, чтобы запутать его следы. Мой цикл должен был завершиться через пять лет после моей смерти, и в конце его мне надлежало послать человека моей крови, чтобы тот забрал Рукопись и в последние шесть дней года нашел ей новое хранилище. Тогда моя миссия будет исполнена. Новым пристанищем Рукописи станет Аталайя, но и она будет не более чем вехой на пути великого Перехода.
Гаруспик говорил очень долго.
Так долго, что я совсем перестал страдать от смрада и опасаться темноты. И ясно увидел сквозь пелену времени то, что случилось, когда мне было девять лет, то, о чем я предпочел забыть.
Искать причины безразличия, с которыми я принял перемены своей участи и страшные воспоминания, я ни за что не стану даже на страницах этого дневника.
ИЗ УТЕРЯННОГО ДНЕВНИКА ГЕСПЕРИО М. ТЕРТУЛЛИ
V
Севилья, начало Нового Века, день 364
Свитки, найденные на Азорах, поведают о древних цивилизациях и откроют человечеству их секреты.
Ответ хранится в тайных бумагах в железном подземелье Вернера. Время – не то, что мы думаем. У нас есть братья живые и братья мертвые. Мы это мы сами. Время вводит нас в заблуждение.
Добро пожаловать, Артур, отрок из прошлого. Ты станешь доказательством. И повстречаешься с Отцом Матери.
Пьер Карпи. Откровения Иоанна Двадцать Третьего
1
Очнувшись, Альваро обнаружил, что ничком лежит на кровати в спальне на улице Вулкана.
Небо и не думало проясняться, в приоткрытое окно лезла ледяная морось.
Краем глаза священник заметил на стене огромную перевернутую пентаграмму. Двигаться он не решался. Не хотел видеть себя со стороны: голый старик на потных простынях, пропитанных его собственным семенем.
От воспоминаний о прошлой ночи сводило живот, стучало в висках, мучительно болела голова.
Чем яснее делались зрение и мысли, тем отвратительнее становилось все вокруг. Комната казалась еще грязнее, город еще мертвее, собственное тело еще дряхлее.
Стоило Альваро повернуться к стене, и комната закружилась у него перед глазами с новой силой.
Женщина, распятая на стене вниз головой, с бесстыдно раскинутыми ногами, напоминала перевернутую пентаграмму.
Но это была Алеха.
Священника скрутил приступ тошноты.
Придя в себя и бессильно откинувшись на простыни, он услышал невнятный шелест.
Альваро вскочил на ноги слишком быстро, и у него опять потемнело в глазах. Рухнув на колени перед распятой Алехой, он увидел длинные толстые гвозди, пронзившие ее запястья, ступни и живот. Лицо женщины было наполовину скрыто под коркой запекшейся крови. Священник кончиком пальца очистил губы Алехи от красноватой пены и услышал, как она шепчет:
– Много, много… – Женщина запнулась, закашлялась и с трудом выговорила: – Ты… Даниил, два-двенадцать.
Ее глаза закрылись, из горла вырвался слабый стон.
Нагой Альваро сидел на полу подле нагого тела Алехи.
Даниил, 12-2.
Он без труда вспомнил это место из Библии.
«И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление. А ты, Даниил, сокрой слова сии и запечатай книгу до Последнего Времени».
Альваро встал и начал одеваться, почти равнодушно дожидаясь, когда Алеха умрет.
2
Пока поезд подъезжал к севильскому вокзалу Санта-Хуста, Ривен глядел на свое отражение в синеватых оконных стеклах, залитых дождем. Эрнандес заснула подле него, но не касаясь своего спутника; ни опасность, ни секс, ни ад, из которого они только что выбрались, не смогли заставить эту женщину опереться О мужское плечо.
Поезд остановился у платформы. Других пассажиров в вагоне не было.
– Просыпайся.
– Дождь еще идет? – спросила она сонным голосом.
– А то.
– В последнее время творится что-то странное.
Ривен встал, надел плащ, подхватил драгоценный чемодан и двинулся к выходу. Эрнандес шла за ним, ничем не показывая, что они вместе.
Поезд прибыл на запасной путь, и на платформе не было никого, кроме одинокого носильщика.
Даже в футуристических конструкциях нового вокзала теперь поселились сырость и тоска.
Город был парализован, и железная дорога не стала исключением.
Ривен и Эрнандес с трудом отыскали эскалатор, ведущий в центральное помещение.
И не успели даже взойти на ступеньки.
Из-за перил вышла инспектор Романа Бенарке с маленьким немецким пистолетом в руках, в сопровождении двух крепких, зловещего вида парней, которые так старались замаскироваться, что их настоящая профессия ни у кого не вызывала сомнений. У одного из полицейских были длинные волосы, другой, помоложе, обладал внушительной лысиной.
Серые тона вокзала превосходно оттеняли белое кожаное пальто инспектора.
Ривен сунул руку в карман и стал ждать момента, чтобы незаметно выбросить лезвие.
– Спокойно. Вы оба на хрен мне сдались. – Копировать повадки Арресьядо Романе было не к лицу. – Руки за голову. – И бросила подчиненным: – Взять их. С парнем осторожнее, у него нож.
Ривен вытянул вперед руки, неуловимым жестом спрятав нож в рукаве.
У полицейских были двухдюймовые «Глоки». Никакого ножа парни не нашли и с явным удовольствием принялись ощупывать Эрнандес, скривившуюся в ядовитой ухмылке, но Романа велела им прекратить и саркастически поинтересовалась у Ривена:
– Выходит, нож у тебя все-таки отобрали?
– Нет. Я воткнул его в спину своей мамаше.
Романа подняла чемодан и пошла прочь.
Вопреки ожиданиям задержанных, в полицейский участок при вокзале их не повели. Маленькая процессия перешла железнодорожные пути по подземному переходу и направилась к депо.
Уж лучше иметь дело с грабителем, чем с легавым; у легавого есть документы, и он может набить тебе морду при свидетелях или провести через улицу в наручниках, под дулом пистолета. Или отвести в какое-нибудь глухое место.
Поход от вокзала к депо занял не меньше четверти часа. Бенарке отперла просторный ангар с высоким потолком, заваленный металлоломом. Заперев за собой дверь, она велела арестованным пройти к стене, В полицейским встать по обе стороны от них. Все трое держали наготове стволы.
– Мой шеф задерживается, так что начнем без него. В ваших интересах покончить с делами до того, как он приедет, – проговорила Романа, выразительно глядя на забинтованную руку Эрнандес.
– Можно нам опустить руки? – спросила Эрнандес.
– Мне и так неплохо, – заявил Ривен, чувствуя запястьем холодок от ножа.
– Наглый ублюдок, – окрысился лысый полицейский. – Я тебя сразу приметил. Ну, ничего, осталось недолго.
– Вы сможете опустить руки, как только скажете, где второй чемодан, тот, что вы забрали из хосписа, – заявила Бенарке.
– А что ты дашь взамен? – поинтересовался Ривен.
Романа прожгла его взглядом.
– С момента нашей последней встречи многое переменилось. Мне пришлось, скажем так… нарушить нейтралитет. На данном этапе надо принимать решения, причем быстро. Так что будьте спокойны. Чемодан я все равно заполучу.
– На данном этапе ты можешь прихлопнуть нас, как тараканов. Независимо от того, что мы скажем.
– Лично я не собираюсь умирать из-за дурацкого чемодана, – заявила Эрнандес, обернувшись к парковщику.
– Молчи. Они все равно нас прикончат.
– Сам молчи.
Полицейский с длинными волосами прижал дуло Ривену ко лбу.
Парковщик не отклонился ни на сантиметр.
Полицейский заставил его замолчать, но тишина становилась все более напряженной. С трудом поборов искушение врезать пленнику рукоятью по лицу, легавый отошел к своему товарищу.
Ривен не видел ни себя, ни остальных. Для него реальность превратилась в геометрию. Для того чтобы осуществить задуманное, парковщику были нужны два угла, и один из них наконец образовался.
– В прошлый раз я вас отпустила, но теперь добьюсь показаний любой ценой, – Романа говорила медленно, четко, словно отличница на уроке, произнося каждое слово.
Ривен рассмеялся ей в лицо.
– Ты думаешь, что у меня кишка тонка вас пытать. Думаешь, что знаешь людей. Что ж, ты прав. Но я и не собираюсь делать ничего такого. Просто пущу тебе пулю в лоб, чтобы сделать твою подружку поразговорчивее.
Бенарке подошла к Ривену почти вплотную, готовая выполнить свою угрозу…
…так парковщик получил второй угол.
Левой рукой он почти одновременно проделал два стремительных движения: отвел ствол пистолета, упершийся ему в ухо, и толкнул Эрнандес прямо на полицейских, заставив всех троих потерять равновесие.
Упавшим в правую ладонь ножом он чиркнул Бенарке по горлу, оставив на ее коже едва заметную царапину, из которой на белый воротник моментально посыпались алые капли.
После он не бросился, а шагнул к двум легавым, которые наконец сумели отпихнуть Эрнандес и теперь пытались стрелять из положения лежа.
Держа лезвие ножа вертикально, чтобы удобнее было наносить удары сверху вниз, парковщик вонзил его в запястье одного из полицейских, а другого пнул в грудь армейским ботинком.
Дернув за рукоять ножа, торчащего в руке одного из полицейских (уже безоружного), Ривен поднял своего противника, намотал его волосы на кулак, разбил ногой мениск, врезал коленом по яйцам и по подбородку, отшвырнул в сторону и напоследок ткнул в печень мыском ботинка.
Беда любой драки в том, что, ввязавшись, ты уже не можешь и не хочешь остановиться.
Лысый полицейский, еще не пришедший в себя мосле удара, слепо шарил по земле в поисках выпавшего оружия.
Ривен оказался быстрее.
Подскочив к легавому, он пнул его по ребрам, словно футбольный мяч, отбросив в сторону от пистолета.
Не хочешь остановиться.
Парковщик наносил удары не глядя, куда придется. Бил, бил и снова бил, пока не обессилел, не остановился, чтобы глотнуть воздуха, не вспомнил, где находится, не услышал голос Эрнандес, не нажал на тормоза, отделяющие жизнь от смерти.
Ривен замер, глядя на бездыханное тело у своих ног.
Постепенно приходя в себя, он отошел в сторону, к потрясенной Эрнандес, украдкой вытер лезвие носовым платком и бросил его на землю, дважды проверил механизм, прежде чем сунуть нож в карман, и опустился на колейи перед Романой Бенарке. Не нужно было быть врачом, чтобы понять: душа покинула это тело окончательно и бесповоротно.
Белое лицо Бенарке ничего не выражало.
Ривен достал у нее из кармана ключ от ангара.
Время поджимало.
С таким же бледным и ничего не выражающим лицом, как у мертвой женщины, Ривен поднялся, подхватил чемодан и направился к дверям. Эрнандес поплелась следом.
Снаружи дождь не преминул напомнить, что кошмар продолжается.
Вместо того чтобы вернуться на вокзал, Эрнандес и Ривен протопали вдоль ряда ангаров до самого конца и отыскали дыру в кирпичной ограде. С каждой минутой ускоряя шаг, они двинулись по улице Канзас-Сити и, казалось, шли целую вечность, пока не добрались до неохраняемой автостоянки.
Ривен почти бегом поспешил к старому «Рено-5» и ударом ноги сбил навесной замок с задней двери. Потом он без труда открыл машину, проскользнул на пассажирское сиденье, завел мотор и распахнул дверь, чтобы Эрнандес могла сесть на место пассажира.
Парковщик гнал автомобиль с такой скоростью, на которую был способен усталый мотор.
Девушка что-то говорила, но он еще не остыл до конца и не понимал, о чем речь.
