Текст книги "Записки о России генерала Манштейна"

Автор книги: Христофор Манштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Во-первых, если Белградская крепость должна быть срыта на счет и даже трудами имперской армии, не есть ли это самое противное чести этой армии условие?

Во-вторых, если вместо того, чтобы удержать за собою эту крепость, а срыть Орсову, как это было условлено, первую уступают туркам, а вторую оставляют в их руках в удовлетворительном состоянии, то не открывают ли им этим, каждый раз как Порта захотела бы нарушить мир, путь для вторжения в Банат, Трансильванию и другие наследственные области императора, откуда им весьма легко будет проникнуть и до Вены. Такое условие может только крайне повредить императору и целой империи.

В-третьих, если правда, что неприятелю уступают сербское королевство в то самое время, когда верные союзники одерживают везде победы, то, по мне, нет ничего противнее этого интересам обоих императорских домов. Словом, невозможно заключать мира более невыгодного, даже и в том случае, если бы неприятель взял Белград и побил имперскую армию.

Что же стало с этим священным союзом, долженствовавшим существовать между обоими дворами? Со стороны русских берут крепости, со стороны имперцев срывают их и уступают неприятелю. Русские завоевывают княжества и провинции, а имперцы отдают неприятелю целые королевства. Русские доводят неприятеля до крайности, а имперцы уступают ему все, чего он захочет и все, что может льстить ему и умножить его спесь. Русские продолжают войну, а имперцы заключают перемирие, а потом и мир. Где же, спрашиваю я, этот неразрывный союз? Могу вас уверить, в. с., что если бы армия императора действительно доведена была бы до крайности, то венский двор, при помощи императрицы, моей государыни, мог бы заключить мир более честный, чем тот, который состоялся теперь. Если оглянуться на прошедшее, то делом императрицы окажется следующее:

1) Она без чужой помощи окончила польскую войну против короля Станислава и польских конфедератов; вопреки Швеции и Франции, которые не скупились ни на деньги, ни на интриги, лишь бы водворить на престол Станислава, которого мы, однако, свергли, посадив на его место курфюрста саксонского Августа.

2) Она отправила на Рейн, для присоединения к имперской армии, вспомогательный пехотный корпус в 10 тыс. человек; и, на случай надобности, готов был выступить туда еще другой корпус: движения, немало содействовавшие последнему заключенному с Франциею миру.

3) Сначала она одна предприняла настоящий неизбежный поход против турок, предоставляя императору на выбор: или послать выговоренную помощь, или же принять участие в войне.

4) Ее армия взяла крепости Азов и Лютиц; опустошила Кубань и покорила татар этой области.

5) Завладела Перекопом, считавшимся до сих пор неприступною крепостью, и дважды взяла в плен турецкий гарнизон; захватила у турок многочисленную артиллерию; проникла до Козлова, Карасу-базара, Бахчисарая и в самое сердце Крыма; разорила и опустошила весь край, наконец, совершенно выжила ногайских татар из обитаемой ими местности между Крымом и Днепром, захватив у них бесчисленное количество скота и лошадей.

6) Войсками императрицы взяты крепости Очаков и Кинбурн; а первая потом была защищена от турок, хотевших отнять ее обратно. Во всех этих делах погибло от 40 до 50 тыс. человек неприятеля, и многочисленная артиллерия досталась нам в руки.

7) Русский флот в продолжение четырех походов продержал в бездействии турецкий флот, командуемый капитаном-пашою, который владел морями Азовским и Черным.

8) Петербургский двор ценою огромных сумм уничтожил интриги Швеции и Польши, которые едва не разразились опасным заговором. Наконец, войска императрицы разбили неприятеля, взяли город Хотин и совершенно покорили Молдавию.

Для краткости, я не стану распространяться приведением всех других действий, совершенных в пользу венского двора; скажу только, что можно было смело довериться такой верной, великой и счастливой союзнице, какова моя всемилостивейшая государыня, не прибегая, против всякого ожидания и без какой-либо грозящей опасности, к постыдному и весьма вредному для обоих дворов миру. Впрочем, весь свет это знает и сколько тому примеров, что турки легко подвергаются паническому страху, и часто строптивость янычар заставляет их бежать в ту самую минуту, когда полагали их во всей силе; того же самого можно было надеяться и в Белграде, если б захотели энергически защищаться. У гарнизона было обеспечено отступление, а в тылу находился сильно укрепленный замок. Не подвергаясь ни потерям, ни опасности, можно было отстаивать крепость до последней крайности.

Никогда не дадут веры благовидному предлогу, которым хотели нас убедить, будто венскому двору пришлось нести наибольшую тяжесть войны. Частный секретарь молдавского господаря, Александр Дука, сообщил нам подлинный список турецким войскам, которые были обращены в бегство при Ставу-чане; из этого списка ясно видно, что действовавшая против нас армия турок и татар, командуемая столькими пашами, была гораздо многочисленнее белградской. Русской армии следует благодарность за то, что она не допустила турок проникнуть в Трансильванию. Она же испытала, что татары, особенно ногайские, не в пример лучшие воины, чем турецкая кавалерия и спаги, из которых она состоит. Если к этому числу неприятеля, состоявшего из отборного войска, прибавить гарнизоны Бендер, Белгорода и Еникале, и турецкий флот, насчитывавший в настоящем походе до 30 тыс. человек, то легко рассудить, против которой стороны неприятель был многочисленнее и опаснее во все время настоящей войны, и который из обоих союзников испытал на себе наибольшую тягость ее. Снабжать две большие армии артиллериею и провиантом во все время похода и провозить эти обозы на собственных подводах по дороге в 200 лье, это такое бремя, которого имперская армия никогда не испытывала. Для нашей армии понадобилось более 200 тыс. лошадей, быков и верблюдов, которые к концу похода уже неспособны служить в следующем.

Поэтому-то моя государыня была вынуждена во все время кампании содержать на Дону и на Днепре по флотилии, для которых работали каждый год 50 тыс. человек и лошадей. Но что всего более утомляло наши войска, это необходимость, после трудного похода, образовать еще цепь на протяжении 300 немецких миль вдоль границ наших, в ограждение их от ежегодных вторжений татар. Могу вас уверить, в. с., что нет в Европе армии, кроме русской, которая в состоянии была бы вынести такие труды. Но вместе с тем вы согласитесь и весь свет согласится с вами, что вся эта война должна была стоить ее императорскому величеству чрезвычайных расходов, для пополнения которых она не имела других источников, кроме своей собственной казны.

Впрочем, я с удовольствием предоставляю имперцам честь, что противником их был сам великий визирь. Он, конечно, не без причины оставался на берегах Дуная. Он не мог проникнуть в Киев так легко, как в Белград и Орсову. По крайней мере, мы значительно сократили бы ему дорогу, если б он вздумал переменить свой план и померяться с нами.

Нам ненавистен позорный мир. Турки вызывали нас на подобное соглашение; они предлагали нам выгодные условия, но императрица, моя государыня, и слышать о том не хотела.

Теперь между императором и турками заключен мир. Что же касается петербургского двора, то о нем умалчивается, как в письме, так и в журнале вашей светлости. Мне известно, что французскому послу при Порте, маркизу де Вильнёву, дана определенная инструкция о том, на каких основаниях может быть заключен мир с Портою. Если не захотят даровать нам мир на выгодных условиях и вознаградить нас за Хотин и Молдавию, то я с помощью Божьей буду продолжать враждебные действия. Покорнейше прошу, в. с., сообщить мой ответ с журналом г. фельдмаршалу графу Валлису. Имею честь быть…».

За несколько дней до получения известия о мире, граф Миних отрядил бригадира Фролова, командовавшего донскими казаками, с приказанием, со всем подчиненным ему войском, от 4 до 5 тыс. человек, пройти к Дунаю и разорить на пути весь неприятельский край. Фролов довольно благополучно совершил свой поход до реки; когда же он намеревался вернуться, ему дали знать, что большой корпус турок и татар идет на него, и что ему совершенно отрезали путь к армии фельдмаршала. Ему не оставалось другого выбора, как уйти в Трансильванию, пройти через эту область и через Польшу, а отсюда или к армии, или в Россию, смотря по обстоятельствам. Зная о союзе дворов венского и петербургского, он не сомневался, что будет хорошо принят князем Лобковичем. Подойдя к пределам Трансильвании, Фролов послал известить князя о своем прибытии и о том, что его к тому понудило. Вместо хорошего приема, ему сначала делали большие затруднения для впуска в страну. После бесконечного спора, решились впустить его, но вместе с тем стали обходиться с бригадиром и его отрядом, как с пленными. Три гусарские полка и два кирасирских окружили их и таким образом проводили до Польши. На пути их ничем не снабжали, они принуждены были платить за все наличными деньгами и по чрезмерной цене. Им не позволяли пасти лошадей, ни высылать за фуражом; но всего хуже было то, что лишь только казак на сто шагов удалялся из рядов, как австрийские гусары немилосердно умерщвляли его, с целью поживиться казацкою лошадью и оружием, так как казацкие лошади превосходны; ружья у них нарезные с насечкою, а сабли их отличной ковки. Таким образом, Фролов от рук милых союзников России лишился 200 человек. Едва ли он потерял такое число людей в остальное время похода в частых стычках с неприятелем. Можно себе представить, что петербургский двор сильно жаловался на эти поступки, но вместо всякого удовлетворения из Вены отвечали только извинениями.

Граф Миних сделал еще несколько переходов к Буджаку, но зная, что уже происходят переговоры о мире между Портою и Россиею, а между тем и время года подходило холодное, он решился разместить войска по квартирам в Молдавии, которой он никак не желал оставить, а по тому распределению по зимним квартирам, которое он уже сделал, одна часть армии должна была стоять в Польше.

Мне кажется, пора теперь сказать о стараниях русского двора заключить мир. Во-первых, еще перед походом двор уполномочил фельдмаршала заключить мир, если представится к тому благоприятный случай; в ведомстве его находился даже кабинетный секретарь, на случай могущих начаться переговоров; а как петербургский и венский дворы согласились на посредничество Франции между ими и Портою, то императрица поручила также маркизу де Вильнёву вести переговоры о мире, а советника канцелярии, г. Каниони, послала в Константинополь для соблюдения ее интересов заодно с маркизом; конечно, все делалось от имени французского посла, но, в сущности, только Каниони пользовался всем доверием двора и получил от него полномочие на заключение мира. Каниони находился в турецком лагере в то время, когда Нейперг подписывал мир от имени императора, и протестовал против всего совершенного; но напрасно, дело зашло уже слишком далеко, прежде нежели ему дали знать о том. Наконец, ему надобно было соображаться с тогдашними обстоятельствами; прелиминарные условия между Россиею и Портою были подписаны около месяца спустя после подписания мира между императором и Портою.

К концу октября месяца фельдмаршал получил повеление прекратить враждебные действия. Яссы были оставлены, а Хотин сдан туркам в том виде, в каком русские взяли его. Условием этого мира было постановлено тоже, что Азов останется за русскими; наружные верки положено было срыть, и оставить только городские стены; но ни вводить в город гарнизона, ни укреплять его. Русским дозволено было также расширить свои границы на двадцать немецких миль в степи и оставить за собою Самару, и т. д. Туркам не дозволялось укрепляться по сю сторону реки Кубани; но Очаков и Кинбурн оставались за ними, и они имели право укреплять их. Пленные с обеих сторон были возвращены без выкупа.

Словом, выгода, извлеченная Россиею из этой войны, была ничтожна, в сравнении с теми несметными суммами, которых она стоила, и с потерею тех 100 тыс. людей, которые выбыли из ее населения.

Армия переправилась через Днестр и возвратилась в Украйну. Хотин сдан туркам не ранее ноября месяца и в эту пору прислан был баша для принятия города от генерала Левендаля. Когда русскому войску надлежало переправиться через Днестр, шло уже много льду по этой реке; не было возможности исправить поломанные мосты, так что переход становился крайне затруднительным, особенно для обозов и артиллерии. Так как русло этой реки представляет твердый грунт, то Левендаль приказал тащить пушки с лафетами подо льдом, посредством привязанных к ним толстых канатов, которые доставали от одного берега до другого, и, таким образом, посредством воротов перетащили орудия.

Этот поход, бесспорно, самый славный и самый удачный из всех прочих, совершенных русскими войсками в продолжение этой войны. Но не будь он таков, случись несчастие и побей неприятель армию графа Миниха, Россия очутилась бы в весьма плохом положении: вся армия погибла бы безвозвратно; кого не побили бы турки, того умертвили бы поляки, собравшиеся в несколько корпусов; они никогда не любили русских, они желали им более зла, нежели туркам и татарам, а если б русские претерпели какую-нибудь значительную неудачу, они непременно затеяли бы войну.

Покуда армия проходила через Польшу, в лагерь к ней только и приходили что депутаты – горько жаловаться на производимые в польской земле насилия. Как скоро же армия побила неприятеля и взяла Хотин, поляки заговорили иначе. Они посылали к фельдмаршалу торжественные депутации с поздравлениями, объявляя себя искреннейшими друзьями и союзниками России.

Глава XIII

Старания Швеции. – Убийство майора Цинклера. – Свадьба принца Антона Ульриха с принцессою Анною. – Великолепие русского двора. – Обыденная жизнь императрицы. – Потешная свадьба.

1739–1740 гг.

Швеция тоже была недовольна петербургским двором и уже несколько лет поджидала благоприятного случая для нападения. Уже во время последних польских смут, как было рассказано выше, несколько шведских офицеров получили дозволение ехать в Данциг на службу к королю Станиславу против русских. Когда они по взятии города попали в плен, императрица приказала отправить их в Швецию, не скрыв при этом своего неудовольствия. В 1735 г. между обоими дворами заключен новый союзный трактат, после чего, казалось, все было улажено. Как скоро же русские объявили войну туркам, шведы встрепенулись, и во время собравшегося в 1737, и еще более в 1738 г., шведского сейма, сделали некоторые распоряжения, которые потревожили петербургский двор. Они отправили в Константинополь оружие и пушки; у нас говорили о заключенном между Портою и Швециею договоре; опасались нападения на Финляндию во время пребывания армий на Днестре и в Крыму, потому что шведы уже отправили 10 тыс. человек в Финляндию и начали там устраивать магазины, и пр. Это обстоятельство было отчасти поводом, что в этом году армия фельдмаршала Ласи не приступала ни к каким военным действиям и стояла смирно на границе Украйны.

Когда фельдмаршал Миних перешел через Днепр, чтобы начать поход, ему тоже велено отправить, не мешкая, в Петербург, два кирасирских и три пехотных полка. Все эти предосторожности оказались лишними. Швеция была так добра, что обождала еще два года до нападения на Россию. Она дала ей время заключить мир с Портою и привести армию в порядок. Зато эта война, как увидим ниже, причинила ей только позор и невыгоду, а начни она ее в 1738 г., Россия была бы в большом затруднении. Стокгольмский двор проводил время в переговорах и бесполезных жалобах, тогда как петербургский деятельно трудился для уничтожения всех их мер.

Предосторожности русского министерства, принимаемые против шведских интриг, доходили до самых насильственных мер, и даже до смертоубийства на большой дороге. Я говорил уже, что ходили слухи о заключенном между Швециею и Портою договоре. Русский министр в Стокгольме, Бестужев, уведомил, что в Константинополь послан майор Цинклер с тем, чтобы доставить оттуда ратификации договора. Тотчас по получении о том известия, граф Миних, по приказанию кабинета, послал офицеров с несколькими унтер-офицерами в Польшу, где они должны были разоряться по разным местам, захватить Цинклера на возвратном пути его из Константинополя, отнять у него все бумаги и депеши, и даже убить его, в случае сопротивления. Офицеры не могли быть сами везде, поручили жидам и нескольким бедным шляхтичам известить, когда проедет Цинклер. Таким образом, прежде нежели он ступил ногою в Польшу, тайна обнаружилась. Хотинский губернатор предупредил его, чтоб он остерегался, что за ним следили многие русские офицеры, особенно же в Лемберге, или Львове, через который он должен проехать. Цинклер поехал по другой дороге; хотинский баша дал ему конвой, который проводил его до Броды к великому гетману польскому. Гетман дал ему другой конвой, проводивший его до Силезии; здесь Цинклер считал себя в безопасности. Когда же он принужден был на несколько дней остановиться в Бреславле, русские офицеры, узнав через шпионов какою дорогою он поехал, погнались за ним и догнали в одной миле от Нейштеделя. Они остановили его, отняли оружие, и, проводив его несколько миль далее, убили его в лесу. После этого подвига, они обобрали его вещи и бумаги. Однако в бумагах не оказалось ничего важного. Русский двор осмотрел их и, спустя несколько месяцев, отправил по почте в Гамбург, откуда их переслали в Швецию. Императрица отреклась от этого ужасного дела, торжественно уверяя, что она ничего об этом не знала. Ее министры представили всем дворам записки, которыми старались отклонить в этом отношении всякое подозрение от русского двора. А чтобы сами убийцы не проговорились, то их всех арестовали и послали в Сибирь, где они несколько лет провели в остроге. Императрица Елисавета, вступив на престол, приказала их выпустить и приписать к гарнизонным полкам, далеко во внутренность России. Офицеры эти были: капитан Кутлер, уроженец Силезии, поручики: Лесавецкий и Веселовский, оба русские подданные. Каждому из них даны в помощники по два унтер-офицера. Первые два совершили убийство, а третий оставался в Польше; тем не менее с ним поступили как с прочими.

Это верно, что императрица не знала о распоряжении, сделанном относительно Цинклера, и что большую часть происшедшего от нее скрыли, даже по учинении убийства. Всем делом распорядились герцог Курляндский, граф Остерман и фельдмаршал Миних.

В заключение того, что касается этой войны с турками и военных операций, я выпишу здесь письмо, с которым граф Миних обратился к герцогу Курляндскому спустя некоторое время после взятия Хотина; оно переведено с немецкого подлинника.

Письмо графа Миниха к герцогу Курляндскому от 29-го августа (10 сентября) 1739 г.

«Ваша светлость! Надобно признаться, что Бог истинно благословляет все предприятия Е. И. В-ва нашей всемилостивейшей государыни. Река Прут, принесшая некогда несчастие России, теперь нам благоприятствует и послужит основанием к твердому и счастливому миру.

Каково, например: собрать в Киеве армию с Дона и Донца с Украинской линии и из других провинций, отдаленных от Днестра, переправить ее через Днепр весною в то время, когда воды этой реки более против обыкновенного поднялись, вышли из берегов и залили окрестность почти на немецкую милю; идти из пределов России, через Польшу в Молдавию, не взяв с собою ни провианта, ни обоза; переправиться через Буг и Днестр, пройти чернанские, или прекопские, дефилеи в виду неприятеля, не испытав ни малейшей неудачи; захватить за Прутом, за Молдавией, чуть ли не за самым тылом неприятеля, несколько тысяч лошадей, рогатого скота и баранов, снабдив таким образом армию на счет неприятеля как средствами к перевозке, так и жизненными припасами, без потери людей; отбить с чувствительною потерею все нападения турок и татар; гнать из одного выгодно расположенного лагеря в другой знаменитого Калчак-башу со всеми татарскими ордами, липканами и всеми этими храбрецами, которые не принимают и не дают пощады; наконец, атаковать сераскира Вели-пашу в прочно окопанном лагере с 90-тысячным войском, которого часть была выслана им с тем, чтоб отовсюду нас окружить; разбить его, захватить весь лагерь его, с палатками, обозом, с 6 мортирами и 42 чугунными пушками, со всеми боевыми припасами, потеряв при этом только 70 человек убитыми и ранеными; взять важную крепость Хотин, снабженную 157 пушками, 22 мортирами и всеми необходимыми боевыми и жизненными припасами; пленить там башу и весь гарнизон, не сделав ни одного выстрела; преследовать бегущего неприятеля до Прута, перейти с армиею реку, настроить по берегам укрепления, и таким образом завладеть неприятельскою землею; заставить молдавского господаря бежать из своей столицы и из княжества за Дунай; собирать контрибуцию и провиант в неприятельской земле, и при этом видеть армии почти без больных, в избытке и в наилучшем состоянии: все это может совершиться только там, где виден перст Божий, ведущий все к благой цели.

Большая часть всех этих событий такого рода, что тот, кто не был очевидцем, не поверит некоторым обстоятельствам. В особенности тот случай, когда яростное нападение янычар мы встретили таким сильным огнем, что они не могли действовать ни ружьями, ни саблями; что им еще менее удалось прорваться в наши ряды; что паника неприятеля до того была сильна, что многие побросались в Прут, уже спустя три дня после дела, а большая часть бежала до Дуная, не оглядываясь. С другой стороны, никакая армия не выказывает столько охоты драться, как наша.

Каждый день я принимаю торжественные депутации и получаю письма из Польши с поздравлениями, и нет сомнения, что с помощью Божью поход окончится к славе нашей», и пр.

Сказав все, что случилось замечательного в этом году относительно армии, я отмечу, что случилось наиболее важного при дворе.

Несмотря на заботы по кровопролитной войне, императрица решилась наконец заключить давно задуманный брак ее племянницы, принцессы Анны Мекленбургской, с принцем Антоном Ульрихом Брауншвейгским, который жил при дворе с 1733 года.

Преемник министра венского двора графа Остейна, маркиз де Ботта, принял звание посла, и в публичной аудиенции, от имени императора, просил руки принцессы Анны для принца Антона Ульриха, племянника римской императрицы. Спустя несколько дней после этой аудиенции, 14-го июля, происходила свадьба со всевозможным великолепием. Более года работали над экипажами и платьями, которые должны были появиться на этой церемонии. Венчал архиепископ новогородский в Казанском соборе, и сказал по этому случаю прекрасное слово, которое было напечатано. Когда императрица Елисавета вступила на престол, эта речь была запрещена, потому что в ней были черты, которые Елисавете не полюбились.

В день этой церемонии никто не воображал, что союз обоих высочеств будет некогда причиною несчастий, как их самих, так и многих других честных людей. Все смотрели на принцессу Анну, как на вероятную наследницу престола. Я даже полагаю, что это и не миновало бы ее, если б не воспротивился тому герцог Курляндский. Я скажу об этом подробнее, когда коснусь болезни и смерти императрицы Анны.

По поводу этой свадьбы, я скажу несколько слов о роскоши двора и об обыденном образе жизни императрицы.

Говоря о герцоге Курляндском, я сказал, что он был большой охотник до роскоши и великолепия; этого было довольно, чтобы внушить императрице желание сделать свой двор самым блестящим в Европе. Употреблены были на это большие суммы денег, но все-таки желание императрицы не скоро исполнилось. Часто, при богатейшем кафтане, парик бывал прегадко вычесан; прекрасную штофную материю неискусный портной портил дурным покроем; или, если туалет был безукоризнен, то экипаж был из рук вон плох: господин в богатом костюме ехал в дрянной карете, которую тащили одры.

Тот же вкус господствовал в убранстве и чистоте русских домов: с одной стороны обилие золота и серебра, с другой страшная нечистоплотность. Женские наряды соответствовали мужским; на один изящный женский туалет встречаешь десять безобразно одетых женщин. Впрочем, вообще женский пол России хорошо сложен; есть прекрасные лица, но мало тонких талий.

Это несоответствие одного с другим было почти общее, мало было домов, особенно в первые годы, которые составляли бы исключение; мало-помалу стали подражать тем, у которых было более вкуса. Даже двор и Бирон не сразу успели привести все в тот порядок, ту правильность, которую видишь в других странах; на это понадобились годы; но должно признаться, что наконец все было очень хорошо устроено.

Роскошь была уже преувеличенная и стоила двору огромных денег. Невероятно, сколько через это ушло денег за границу. Придворный, который определял в год только по две или по три тысячи рублей на свой гардероб, т. е. 10 или 15 тыс. франков, не мог похвастать щегольством. Здесь кстати было повторить замечание, сделанное одним саксонцем покойному Августу II, королю польскому: что следовало бы расширить городские ворота для впуска дворян, напяливших на себя целые деревни, потому что все особы, имевшие честь служить при дворе, расстраивали свое состояние на наряды; жалованьем нельзя было покрывать эти расходы, оно было недостаточно. Довольно было торговцу мод прожить в Петербурге два года, чтобы составить себе состояние, хотя бы сначала весь его товар был бы взят на кредит.

Обыденная жизнь императрицы была очень правильная. Она всегда была на ногах еще до 8 часов. В 9 она начинала заниматься с своим секретарем и с министрами; обедала в полдень, у себя в комнатах, только с семейством Бирон.

Только в большие торжественные дни она кушала в публике; когда это случалось, она садилась на трон под балдахином, имея около себя обеих царевен, Елисавету, ныне императрицу, и Анну Мекленбургскую. В таких случаях ей прислуживал обер-камергер. Обыкновенно в той же зале накрывался большой стол для первых чинов империи, для придворных дам, духовенства и иностранного посольства.

В последние годы императрица не кушала в публике, и иностранные послы не были угощаемы при дворе. В большие праздники им давал обед граф Остерман.

Летом императрица любила гулять пешком; зимою же упражнялась на биллиарде. Слегка поужинав, она постоянно ложилась спать в 12 часу.

Большую часть лета двор проводил в загородном дворце, выстроенном Петром I, в 7 лье от Петербурга, и названном Петергофом. Местность этого дворца самая прелестная, на берегу моря: слева виден Кронштадт и весь флот, напротив берега Финляндии, а направо вид на Петербург. При дворце большой сад с великолепными фонтанами; собственно, строение неважное, комнаты малы и низки.

Остальное лето императрица проводила в летнем дворце, в Петербурге; дом довольно плохой постройки на берегу Невы, при нем большой сад, изрядно содержанный. Принцесса Анна начала было строить новый дом (старый пришел уже в ветхость), но она не успела его кончить. Ныне царствующая императрица уже достроила его.

При дворе играли в большую игру, которая многих обогатила в России, но в то же время многих и разорила. Я видел, как проигрывали до 20 тыс. рублей в один присест за квинтичем или за банком. Императрица не была охотница до игры: если она играла, то не иначе, как с целью проиграть. Она тогда держала банк, но только тому позволялось понтировать, кого она называла; выигравший тотчас же получал деньги, но так как игра происходила на марки, то императрица никогда не брала денег от тех, кто ей проигрывал.

Она любила театр и музыку, и выписала то и другое из Италии. Итальянская и немецкая комедия чрезвычайно нравились. В 1736 г. поставлена первая опера в Петербурге; она была очень хорошо исполнена, но не так понравилась, как комедия и итальянское интермеццо.

При Петре I, так как и в следующие царствования, при дворе сильно пили; не то было при Анне. Она видеть не могла пьяного человека. Одному князю Куракину дозволено было пить вволю; но чтобы вообще не совсем потеряли привычку пить, то 29-го января (ст. стиля), день восшествия на престол императрицы, было положено праздновать Бахусу; на этой церемонии каждый гость обязан был выпить по большому кубку венгерского вина, став на одно колено перед ее величеством.

Я припоминаю тут другую оригинальную церемонию. Накануне больших праздников придворные особы и гвардейские офицеры имели честь поздравлять императрицу и целовать ей руку, а ее величество подносила каждому из них на большой тарелке по рюмке вина.

К концу 1739 г. императрица дала потешный праздник. Поводом послужил князь Голицын. Несмотря на его сорок лет, ни на то, что у него сын служил в армии поручиком, его в одно время произвели в пажи и в придворные шуты в наказание за перемену религии. Так как он был вдов, то императрица объявила ему, что он должен вторично жениться: она уже возьмет на себя свадебные расходы. Шут согласился на предложение, выбрал девушку простого звания и требовал от императрицы исполнения обещания. Желая, по случаю этой потешной свадьбы, показать, сколько различных народов обитают в ее обширных владениях, императрица предписала всем губернаторам выслать в Петербург по несколько инородцев обоего пола. Когда они приехали, их одели заново на счет двора, каждого в его народный костюм. Кабинет-министру Волынскому поручено распорядиться свадьбою. Для празднования ее выбрали зимнее время, а для пущей оригинальности, императрица приказала выстроить дом из одного льду. В этом доме были две комнаты; вся утварь в них, даже брачная кровать, была сделана изо льду. Перед домом поставлены четыре маленькие пушки и две мортиры изо льду же. Из пушек сделано несколько выстрелов при заряде в полуунцию пороху, и они не треснули; метали из мортир маленькие деревянные гранаты: они тоже оставались целы.

В день свадьбы, все участвовавшие в церемонии собрались на дворе дома Волынского, распорядителя праздника; отсюда процессия прошла мимо императорского дворца и по главным улицам города. Поезд был очень велик, состоя из 300 человек с лишним. Новобрачные сидели в большой клетке, прикрепленной к спине слона; гости парами ехали в санях, в которые были запряжены разные животные: олени, собаки, волы, козлы, свиньи и т. д. Некоторые ехали верхом на верблюдах. Когда поезд объехал все назначенное пространство, людей повели в манеж герцога Курляндского. Там, по этому случаю, пол был выложен досками и расставлено несколько обеденных столов. Каждому инородцу подавали его национальное кушанье. После обеда открыли бал, на котором также всякий танцевал под свою музыку и свой народный танец. После обеда новобрачных повезли в ледяной дом и положили в самую холодную постель. К дверям дома приставлен караул, который должен был не выпускать молодых ранее утра.