Текст книги "Мерцание (СИ)"

Автор книги: Хлоя Дедал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Крыс ощетинил усы.

– Два рвиида? Ты уверена?

– Абсолютно, два взрослых «думающих о прекрасном» жука, бодренько чешут к вам.

Хезуту подскочил.

– Оставайся здесь, – бросил он Фран. – Нужно отдать долг красоте напоследок… – с этими словами он юркнул в фургон.

Фран только и успела, что развести руками и коротко окликнуть его в спину:

– Эй, а как ты вообще собираешься?..

Ответа не последовало. Фран, беспокойно поежившись и придвинувшись поближе к костру, передернула плечом и подумала, что спустя час знакомства с Хезуту – да ещё эта Скальпель – совсем не удивилась бы, если бы «красотой» было названо что-нибудь… уникальное. И неповторимое. Акт искусства, который невозможно воспроизвести – потому что не выживет никто, кто мог бы его запомнить… Конечно, если так рассудить – что можно сделать, имея при себе только скарб из фургона – он ведь даже банку с насекомыми оставил здесь, как и этот нож-крысу…

– Фран, ты взяла мою жизнь, мои клыки, – произнес пресловутый нож-крыса, до боли знакомо искажая нараспев данный ей женский голос. – Назвала хуевым другом… Надеюсь, в желудке у рвиида мои клыки облегчат твою боль…

Фран передернуло, рука сама потянулась к болтающимся на шее клыкам Аластера.

– Слушай… – зло процедила она, стрельнув глазами в сторону Скальпель, но тут же осеклась, не завершая фразу. Страх почему-то очень мешал ругаться, и ей стоило большого труда не впасть в оцепенение. Фран сжала кулаки, ногти больно впились в ладони.

Время замедлилось.

Вскоре из дверного проема, пригнувшись, показался Хезуту, вновь облачившийся в платье. Вышагивал он гордо.

Фран нервно хмыкнула. Всего лишь платье, да? Она бы соврала, если бы сказала, что не ожидала чего-то более внушительного… Неожиданного и, может быть, хоть сколько-нибудь меняющего положение.

Она прикусила губу. При виде платья опять вспомнилась Элиж. Через пару дней девочка должна была отправиться к друидам, а теперь в ее платье расхаживает крыса, а сама она вероятно, на дне болота… Очень некстати подумалось, что будет здорово, если людские верования не окажутся правдивы – и им не случится так скоро встретиться в загробном мире. Если судить по реакции Хезуту, вероятность, что им только туда и дорога, не так уж мала с этими рвиидами…

– Теперь и умирать не страшно… Как ты их видишь? – обратился он к Скальпель. Голос его стал спокойным и невозмутимым.

– По феромонам, я их хорошо запомнила, когда ты вскрывал матку слонового муравья. У рвиидов феромоны похожи, с тем отличием, что их запах разносится по миру духов. Тогда, в туннелях, я от него чуть не задохнулась… Будь у меня легкие…

– Повторить сможешь? – спросил Хезуту очень тихо.

– Что повторить?

– Феромоны эти, если они, как ты говоришь, существуют в мире духов, то структурно они должны походить на вибрацию…

– Я могу попробовать спеть песню той муравьиной матки, если хочешь. Раз уж перед смертью вас потянуло на авангард…

– Хорошо, скажи, а если использовать мощный магический катализатор, ты сможешь спеть эту песню так, чтобы в мире духов она походила на феромон?

– Мои вокальные данные не обсуждаются, – съехидничала Скальпель. – Все, что я могу – это спеть так громко, чтобы во всех мирах услыхали.

– Фран, слушай меня очень внимательно, – Хезуту повернулся к Фран. Она сидела поникнув, словно не слушая их разговор, однако при звуке своего имени вскинула голову и кивнула ему с видом достаточно серьезным, чтобы предположить понимание происходящего. – Мне понадобится твоя кровь и маленький кусочек души. Жабой ты сегодня была, придется побыть королевой рвиидов.

Фран открыла было рот, чтобы громко выругаться, покрыв на чём свет стоит этих врачей, их магию, их скальпели, их тяготение к крови и её слишком непосредственное участие. «Я думала, что, может, ты мне, не знаю, сваришь яд и мы их, не знаю, подстрелим!» – пронеслось в её мыслях. Но она вновь смолчала.

«Маленький кусочек души»… Она с ужасом и отвращением вздрогнула. Прикрыла глаза, шумно вздохнула и кивнула снова – ну, излагай…

– Времени у нас очень мало и, скажу честно, я не уверен в результате. Но через пару минут здесь будет парочка огромных насекомых, я не знаю, как их еще остановить. План такой: я отрежу небольшой кусок волокна твоей души вместо него помещу нематериальную часть светляка, так ты станешь более похожей на насекомое, в духовном плане… После чего ты возьмешь в руки Скальпель, а она использует отрезанное волокно, чтоб связать свою муравьиную песнь с миром духов через тебя. В качестве катализатора придется использовать твою кровь. И это самая непредсказуемая часть плана. Но, в любом случае, терять нам особо нечего… Если все получится так, как я надеюсь, рвииды придут в замешательство, и ты сможешь подойти к ним близко. И тогда ты сможешь воспользоваться оставшимися светлячками… Исходя из того, что я о них знаю, они смогут, – крыс сглотнул. – Решить проблему.

Фран издала тихий стон, явно намекающий, что ей очень жаль не иметь других вариантов.

Хезуту взял в лапку Скальпель и наклонился к банке.

– Я сейчас приоткрою крышку, а ты быстренько сцапаешь одного светляка.

– Лучше я вытолкну всех из банки и посмотрю, как они вас съедят, – предложила Скальпель.

– Нас с большой вероятностью и так съедят. А так у тебя еще будет возможность спеть…

– Это, конечно, аргумент… Ну, а что мне мешает спеть просто так, когда вас будут жрать…. Ладно уж, открывай – представлю, что у меня все еще есть лапы.

Хезуту чуть приоткрыл крышку, просовывая в щель костяное лезвие. Фран, прокручивая в голове план предстоящей операции, наблюдала, как светлячки будто отпрянули от Скальпель, вжимаясь в дно. В ярком желтом свете было хорошо видно, как от лезвия отделилась маленькая прозрачная лапка и, молниеносно схватив светлячка, втянула его в кость. Фран моргнула. Надо же, как быстро…

– Молодчина, – Хезуту выдернул Скальпель из банки. Осмелевшие огоньки вновь заполнили пространство, а костяное лезвие заискрилось золотым.

– И без тебя знаю, – парировала Скальпель. – Рвииды близко, давай быстрей. Спина, чуть ниже шеи.

– Фран…

– Да-да, поняла, – нервное восклицание Фран спугнуло ещё одну жабу. Эта была совсем маленькой и потому не боялась рвиидов, видимо, осознавая, что такие существа её, всего несколько сантиметров в длину, попросту не заметят. А вот крик и резкое движение рук человека, куда более сопоставимого с ней по размерам, жабку насторожил, и она скакнула подальше от костра. Фран почему-то это заметила и, покорно приспуская рубашку, чтобы подставить Хезуту спину, так и продолжала смотреть ей вслед.

– Сейчас я сделаю разрез у тебя на спине, – проговорил крыс, пододвигаясь ближе. – Скальпель довершит остальное. Возьмешь ее в руку, а банку в другую, подойдешь к рвиидам и зашвырнешь в них светляками…

– Угу… – аристократка зажмурилась и прикусила губу. В странствиях травмы и ранения становятся привычны – только сегодня она перевязывала ногу одеждой и ковыляла по болотам, игнорируя боль. Но отдавать себя под нож добровольно было страшнее. В минуту противостояния, когда на тебя нападают, ты заодно со своим телом – вам обоим рана представляется опасностью, которую лучше было бы избежать… и за которую стоит отомстить, если уклониться не вышло. А когда ты в сознании режешь себя или позволяешь резать союзнику – с Фран такое случалось, и теперь она нервно терла шрам на предплечье в пяти сантиметрах от локтя – «будто предаешь свое тело….»

Ну, у большинства. У Фран на стороне тела, если верить рассказам Йин про три души, всегда была ещё и вся её магия. Её воля осталась совсем одна. Сложно было сидеть спокойно. Кровь кипела.

Скальпель направляла руку Хезуту. За многие годы совместных операций врач и его орудие достигли вершины практического взаимопонимания. На заре странствий, когда крыс лишь постигал врачебное ремесло, Скальпель резала не слишком уверенно, но времена изменились.

Теперь Хезуту мог полностью довериться своей спутнице и работать хоть с закрытыми глазами. Однажды ему даже случилось задремать во время операции….

Совершая небольшой разрез на спине аристократки, Хезуту не следил за своей рукой, он смотрел за ночным болотом. Сейчас они появятся, вынырнут из тумана – и тогда все… Слишком часто смерть приближалась к врачу. Слишком часто смотрела в глаза и трепала по загривку. С годами чувство страха претерпело деформацию. И в то самое мгновение, когда первый жук оказался в поле крысиного зрения, Хезуту испытал азарт.

Рвииды были настолько огромны, что их передвижение по топкой заболоченной земле казалось абсурдным. Однако многотонные членистоногие существа, выражая полное равнодушие к физическим законам, неслись прямо по трясине. Закованные в хитин шестиметровые туши приближались к костру. Было в них что-то первобытное. Не в облике, в ощущении. Какой-то шальной задор, смешанный с интересом. Будто жуки обнаружили не просто добычу, а совершили удивительное открытие в бесконечном разнообразии мира. Исполинские жвала щелкали от возбуждения. Познание будет происходить посредством вкусовых рецепторов. «Не в этот раз», – подумал крыс.

Скальпель завершила операцию, поместив желтый свет в разрез. Теперь она сверкала белым огнем аристократской души.

Фран издала трескучий хрип и бешено шарахнулась в случайном направлении; схватилась за лицо, закрывая руками глаза, прячась от собственного зрения. Она хотела кричать, что так быть не должно, но у неё не было крыльев, чтобы рассекать ими воздух на вибрации и не было феромонов, чтобы позвать других. Целостность мира повергала в шок: она не помнила, как жить без фасеточных глаз; тяжесть тела тоже казалась чуждой и достойной смерти, потому что такие не выживают – её тянуло самой себе забраться под кожу, и Фран скребла себе ладони ногтями, пытаясь воспроизвести привычные жесты. Оглядываясь по сторонам, она вертела всем туловищем, а не одной шеей.

Все происходило слишком быстро. Инвокация инородной души привела к непредсказуемым результатам. Фран начала метаться, и Хезуту пришлось хорошо изловчиться, помещая недовольную Скальпель в белоснежную ладонь. К счастью, это помогло. Сжав костяную рукоять, девушка замерла. Пользуясь моментом Хезуту, всучил ей злосчастную банку. Фран покорно вцепилась пальцами в стекло, чуть подергиваясь. Рвииды уже выбрались на сушу и метрах в тридцати от костра замерли, с интересом взирая на скитальцев. Сейчас рванут.

Забыть, кто ты, забыть, откуда у тебя это тело; песни расходились с чувствами, диссонанс отдавался в разуме волнами боли. Королева поёт для своего улья, слышащего сплетения её мыслей, но у неё не было улья и не было силы придавать песне цвет; её нынешняя песня стала бы грязно-серой и вязкой от её паники и одиночества, отчасти пурпурной от скорби. Но у неё не было голоса. Этот хрип, этот вскрик, они были бесполезны – нет, нет, у неё не было голоса…

…до тех пор, пока ей в руку не легла, впиваясь ребрами в ладонь, а невидимыми когтями – в фибры её существа, холодная кость.

– Пой! – крикнул Хезуту. И Скальпель запела.

Чужие руки вытолкнули королеву навстречу миру прежде, чем она успела понять, что её ждет. Бессмысленное движение, порожденное импульсом и заученными рефлексами чуждого тела, не мешало ей слушать. Тишина смолкла.

Она не умела петь, но из неё текла песня; песня расходилась волнами, сливая старый цвет, иссушенный тишиной, с желтым и белым.

Фран сделала неуверенный шаг вперед по вязкой сырости мха. Королева крепла и расправляла несуществующие крылья.

Девушка покачнулась, подняла вверх руку с поющим костяным ножом и побрела на рвиидов.

Разрез на ее спине начал светиться. Сперва чуть заметно, затем сильнее и сильнее. Вскоре вся спина горела нестерпимым золотом. Скальпель продолжала петь, Фран брела медленно.

Хезуту наблюдал, как она замедляется. Как золотое сияние образовывало нечто вроде крыльев.

«Перестарались», – подумал крыс. – «Как обычно».

В этот момент аристократка швырнула банку на землю. Банка разбилась. Освобожденные светлячки, зачарованные золотым светом королевы, начали кружить.

Королева шла на рвиидов.

Звон стекла не слышен, когда его заглушает свобода; рой завился вокруг. Королева была им чужая, но собственной у них не было, и они признали её песни. Рой отзывался желтым на её желтый и соглашался принять то, чем когда-то был её белый. Королева пела себя и уходила всё глубже; она пела свою старую смерть – черный и жгуче-мерцающий тогда залили золотом, похоронив её в памяти; она пела свою старую жизнь – их род знал себя как зеленый – она пела пурпур старой скорби, которая неизменно настигает ту, кто становится…

– Мы рой, – вернув себе песни, она снова знала белое тело, и знала его язык. Фран обернулась, дико взглянув на незнакомое существо, прошептала ещё раз, будто для верности: «Мы рой», потом замолкла, возвращаясь мыслями к песне, шатнулась навстерчу миру и тем двоим, что, кажется, ждали её…

Скальпель перебирала струны иной реальности. Фран чувствовала их как свои.

Королева обратилась к ним, и что они могли, кроме как признать её, и что она могла, кроме как принять их? У неё снова был рой; старая память оживала и перерождалась. Муравьиный мир перевоплощался, привычка к поиску замещалась готовностью убивать. Она успела даже принять это золото, забыв, что когда-то её им убили – золото сливается с белым и желтым слишком легко, и Скальпель словно бы вросла ей в руку…

Вероятно, в самый ясный день на Болотах не бывает столько света, сколько было в эту ночь. Прищурившись, Хезуту следил, как окруженная роем плотоядных светлячков девушка подходит к жукам, останавливается, вновь расправляя крылья. А затем она вдруг повернулась лицом к крысе. И от её взгляда Хезуту стало по-настоящему страшно. Будто он вновь оказался перед пантерой из прошлого. Глаза Фран казались абсолютно черными, как нефтяные скважины. Скальпель продолжала петь.

Обернувшись, королева увидела…

Он молчал, лишённый песен, не способный расцвечивать мир так, как может королева, но она видела его в цвете угрозы. Цвет чуждости совпадал с цветом костра, за которым крыс пытался скрыться, искрил голубым, синими отсветами отзывался на топкой сырости болота, вызывал в ней неконтролируемую ярость.

Королева хотела увидеть его мертвым. Рой не возражал.

«Ну что, доигрался», – пронеслось в голове Хезуту. Насмешливый тон Скальпель угадывался даже за бесформенной структурой мысленного голоса.

Теперь Фран наступала. Рвииды, приняв новое подданство, преданно трусили за аристократкой. Хезуту был целью, угрозой для нового роя. Крыс медленно пятился к фургону. Убегать бесполезно.

«Сделай что-нибудь», – обратился он к Скальпель. – «Умру я, умрешь и ты».

«Мы этого не знаем», – прозвучало в голове. – «Ты убил меня много лет назад, а за это время я собрала столько духовного материала, что без твоей душонки как-нибудь обойдусь».

Крыс продолжал отступать. Хезуту часто терял контроль над ситуацией. Но эта переделка выходила за любые рамки прежнего опыта.

«Верно, мы этого не знаем», – ответил он. «Может, обойдешься, а может, и нет. Лугодэн и его крыса неразрывно связаны».

«Знаешь, Хезуту, за эти годы я очень устала, ты почти не даешь мне голоса, режешь, как мясник, одних подонков. Если я умру, то пусть так, во время песни. Как ценитель красоты ты уж меня должен понять».

«Бесполезно», – понял Хезуту. Уболтать не получится. Ощутив спиной тепло костра, Хезуту обогнул его по дуге, споткнулся о какой-то предмет, чуть не упал.

Предметом оказался арбалет, заботливо оставленный аристократкой до лучших времен. Хезуту рассудил по направленному на него хтоническому взгляду королевы роя, что лучшие времена уже настали, и арбалет не пригодился. Ловко перехватив оружие, врач продолжил пятиться. Взведенная тетива оказалась готова к немедленному исполнению своего предназначения. Хезуту прицелился. Всего один выстрел… С большой вероятностью после устранения Фран светлячки набросятся на рвиидов. В Ночном Лесу они стремились именно к огромным существам с похожей энергией. Сейчас он нажмет на курок, свистящий болт прошьёт Фран, и все закончится…

Однако крыс медлил. Вихрь огоньков подданных королевы походил на танец галактик вокруг черной дыры, слишком красивое зрелище. Смертельное и прекрасное. Много лет назад оказавшись перед пантерой, крыс скорее предпочёл бы умереть, чем ранить это существо. Пойти против хаоса означает пойти против своего истинного я. Стрела, ранившая зверя, вдребезги разнесет ощущение подлинности своего существования. Нет, Хезуту никогда бы не стал стрелять в красоту. Однако его спина уже коснулась поверхности фургона. Королева миновала костер, следом ковыляли рвииды.

Выругавшись, крыс сиганул наверх, на стенку фургона, чудом не провалившись к остаткам вампира. Глядя сверху вниз на приближающуюся смерть, он поморщился. А затем вдруг размахнулся и зашвырнул арбалетом прямо в сияющую аристократку.

– Приди уже в себя, дура! – крикнул он вслед летящему оружию.

Арбалет летел медленно, будто во сне. Маленький крыс не обладал навыком метания предметов, помогла гравитация и удача. Стрелковое оружие совершило кульбит в воздухе и, ударив Фран по рукам, упало в траву. Этого оказалось достаточно. Скальпель выпала из ладони, разъединяясь с голосовой слезинкой. Песня смолкла. Фран, окруженная тающим ореолом остаточного свечения, покачнулась и, рефлекторно ухватившись за ближайшее дерево, ошеломленно осела на сырую болотную землю. Мгновение тишины… И все окончательно вышло из-под контроля.

Как и предполагал Хезуту, после ослабления направляющей воли огоньки устремились к рвиидам.

Крепкая хитиновая броня не могла не иметь небольшие изъяны между пластинами. Жучиные глаза бросили последний взгляд на сверкающий мир, несущий боль и темноту. В набитых огоньками глазницах захрустели. Рвииды понеслись в разные стороны. Один из жуков ворвался в костер, подминая его брюхом. Светлячки нестерпимо жалили, вгрызаясь в душу и плоть. Болото мерцало.

Хезуту спрыгнул с фургона к осевшей наземь Фран. Подобрал Скальпель, слезинку и арбалет.

Первый рвииды, добравшись до трясины с грохотом провалился. Сложно было поверить, что еще мгновение назад жук с такой легкостью держался на поверхности. Вероятно, силы оставили его – или болото просто не терпело слабости…

Второй рвиид упал прямо на дороге. Его массивная туша продолжала мерцать, будто наполненный свечами исполинский фонарь причудливый формы.

«Я жало королевы… А ты просто грызун. Испортил мое вознесение. Не прощу», – прозвучало в голове у врача.

«Да сколько угодно», – ответил он Скальпель.

– Фран, ты как? – Хезуту наклонился к аристократке. – Вот, возьми, это твой арбалет. Вспоминаешь?

«Она наконец нашла свое предназначение, как и я. Ты должен был покориться красоте, в которую веришь. Ты должен был умереть».

Аристократка покорно приняла арбалет, но ее взгляд оставался далеким и отрешенным.

«Слушай, крыса», – обратился Хезуту к костяной спутнице. – «Ты все ноешь и ноешь. А представь на секунду, что я был бы обычным лугодэном, а ты – обычной крысой. Мы бы жили в общине, совершали подлости. Вся эта родовая мерзость, традиции и беспросветная серость. Было бы лучше?».

«Убеждаешь мертвую крысу в правильности своих решений. Как же ты жалок. Тебе ли не знать, что мысли о том, что «было бы» – пустая уловка. Важно лишь то, что есть. Ее кровь в сочетании с духом насекомого – лучшее наше творение. Мы должны были в нем раствориться».

«Не тебе это решать», – возразил Хезуту. – «За одно мгновение восторга платить нашими жизнями. Сколько бы ты ни пела, Фран бы просто ослабла и все… Если, как ты говоришь, это наше лучшее творение, то давай сделаем его более жизнеспособным».

Скальпель промолчала. Но Хезуту хорошо знал, что слов вроде «ты прав» просто не существует в ее лексиконе. Да и правота казалась весьма условной.

«Что ты предлагаешь?», – спросила Скальпель.

«Душа Фран претерпела изменение. Нужно реструктурировать ее прежнюю личность и сделать главной. Чтобы дух насекомого проявлялся постепенно, дополняя ее. Чтобы девушка смогла это контролировать. Ты знаешь ее кровь. Так что спой ее. Спой Фран».

«Ну что ж, это я могу», – ответила Скальпель.

Белоснежная ладонь приняла костяную рукоять. Пальцы крепко сжались. Жало вернулось к королеве. Скальпель запела. Хезуту устроился рядом. В небе мерцал Шестиглавый волк.

11

Королеве за все жизни не бывало больнее. Ее будто расплавили в тройственности несовместимых временных линий. Два прошлых и одно настоящее уравнивались через боль.

Чудовищный резонанс оборванной песни и её слуха, не успевшего вспомнить своё несовершенство; ей хотелось затрещать в агонии, но ни одного знакомого звука не могло вырваться из этого тела. Её песни расцвечивали мир, меняли воздух, делая её способной дышать им в унисон с роем, сливали воедино несколько реальностей – ту, где она должна была смириться со слабостью этого облика, и ту, где она была собой и лилась чистым золотом, разгоняя чужих духом. Такие песни меняют жизнь – а когда песня меняет жизнь, её ни в коем случае нельзя прерывать.

Ещё королева успела заметить, как рвется по швам её новый рой. Она поняла, что произойдет, быстрее, чем они успели броситься друг на друга. Она испуганно закрывала глаза. Кто она, если не может это остановить? Что они сделают с ней, поняв, что ей не под силу удержать свои песни и свою власть?

Королева осела на землю и панически вжалась в колючие заросли.

А потом пришла тишина.

Набирающий силу белый свет оглушил королеву.

Фран снова и снова пыталась вспомнить, что произошло несколько секунд назад. Она помнила, что была песня, но, как ни старалась, не могла мысленно воспроизвести её. Как звучал этот мир, когда она потеряла контроль над…? Кем она стала? Муравьем? Светляком? Чем-то между?

Вечный страх перестать быть собой снова захватил всё её существо. Такое уже было раньше – много что пыталось изменить её за прошедшие годы, но лишь немногие события вызывали в ней это чувство расхождения с собственной душой. Что ж, если теперь на ней был надрез – она четко вспоминает Хезуту, говорящего о кусочках души и, кажется, единственном шансе, но почему-то, вспоминая его, не может перестать видеть вместо крысиных усов жвалы и на хребте – ряд хитиновых пластин – если на ней и правда теперь был разрез то, если верить её чувствам, он даже не думал зарастать… и, кажется, гноился. От чистой раны не может быть такой лихорадки – её тело было неподвижно, но её саму где-то внутри трясло в бреду.

Звуки доходили как из-за захлопнутых дверей. Фран усиленно жалась к щели под дверью, сквозь которую просачивался по капле реальный мир, но всё равно не могла разобрать, что происходит там.

Со зрением было то же самое.

Фран не видела ничего, кроме золота.

Королева насторожилась, поняв, что не одна в белизне. Вычленив из ненавистного цвета ещё один образ, ещё одну личность, ещё одну пойманную в свой разум, бьющуюся в боли и страхе, одинокую в пустоте, белую королеву (она чувствовала в ней равную, но не верила, что та достойна своего звания) – королева яростно бросилась в случайном направлении, надеясь убить.

Что бы ни связывало их, королева этого не хотела. Её убили много лет назад, и, впервые вспомнив себя, очнувшись от вечного сна, обретя заново силу, она потеряла всё в этом белом. Её потери всегда были алыми – цвет, обратный её зеленой жизни – но теперь ей кажется, что утраты навсегда останутся белоснежными. Королева ненавидела источник этой чужой песни каждой частичкой тела и каждой струной души.

Фран вскрикнула, когда её мир залило красным, и крик эхом отдался в пустоте.

– За что? – тихо, не ожидая ответа, взвыла она, и не услышала своего голоса.

В этом мире не получалось закрыться руками от нападения; её терзали снаружи и изнутри, выворачивая наизнанку каждую эмоцию, вскрывая её кожу, органы, даже кости, и очаг этой боли находился на спине, чуть ниже шеи.

Боль не слушала её вопросов, когда она пыталась спросить: «Кто ты?», и Фран обезумленно бросалась из стороны в сторону, надеясь избавиться от неподъемной тяжести чужой злости. Фран была расчетливей её, кем бы она не была, и уже знала, что они в одном теле и одной пустоте. Неужели проклятая муравьиха не видит?

Чего она хочет?

»…заберет твою племенную душу, твою память, твоё сердце, способное любить»… – пробился сквозь мрак её терзаемой памяти знакомый неровный голос. Она всегда говорила, как будто шептала, как будто на любом слове мог иссякнуть её запас воздуха в лёгких, с осторожностью и тревогой, хаотически меняющей интонации.

– Я не верю, – отрицала Фран. – Зачем тебе моя память?

«ВЕРНО. НЕЗАЧЕМ».

Голос королевы звучал тысячей голосов её роя. Не рвиидов – старого. Тех, кем она стала когда-то давно. Тех, кого та крыса со своим золотым лезвием лишила единственного истинного голоса. Да, и то верно, у неё было предостаточно собственных воспоминаний.

Королева не хотела чужой души, но хотела живое тело. Хотела, чтобы можно было дышать и чувствовать вкус; хотела найти рой. В этой пустоте она не могла такого себе позволить.

«НЕ НУЖНА ПЛЕМЕННАЯ», – она не осознавала, что успела узнать ненавистный язык и заговорить на нём с той, кого можно только убить и сожрать. Нехорошее ощущение возможности разрешить конфликт иначе мешало ей концентрироваться. – «ХОЧУ ТЕЛЕСНУЮ».

»…твоя телесная душа», – снова голос белого воспоминания. Королева щелкнула мандибуламии, отгоняя проявляющийся образ. – «Не как у других. К ней приобщена, как гриб приобщается к стволу, твоя блуждающая душа. Ты не можешь обращаться к другому миру сама, но существуешь одновременно в обоих».

Королева хотела чужую телесную душу, и она вырвет её из соперницы, даже если придется продраться через каждое слово, которое ей сказано, каждое лицо, которое она знает, каждую мысль – и через её духа, который, как паразит, будет защищать своего хозяина. Что ж. У неё полная пустота времени.

Она уничтожит белую и останется одна – плоть подчинится.

Не может быть двух королев.

– И что тебе это даст? – хрипло спросила Фран, хватаясь пальцами за лицо, стараясь не пускать королеву глубже. – Я не умею петь, не умею рыть туннели, не умею быть как ты… – вскрикнула от вспышки боли. В спине… В спине ли? Она чувствует себя внутри себя, и ей кажется, что эта боль ощущается в одной из стен, окружающих её пустоту. – Ты убьёшь меня, но не захватишь – а лугодэн не доверит безумной муравьихе Скальпель, ты не сможешь петь, ты не сможешь жить и умрешь…

«НАМ ВСЁ РАВНО».

Множественность голоса безапелляционно прорвала ткани её сознания. Фран в отчаянии потянулась рукой к своей спине и засунула пальцы в пульсирующий разрез, пытаясь выловить королеву. Королеве не понравилось её прикосновение – Фран заметила, как встревожилась она, когда пальцы нащупали комок ало-зеленой ярости, и с уверенностью сжала сильнее.

– Может, лучше мне убить тебя?

Пальцы покрывались… не кровью, а гемолимфой. Напряжение воли, чтобы не отдернуть руку в ужасе неузнавания. Фран не прошла проверку и снова сжалась в ожидании новой атаки королевы.

Королева медлила.

«ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ?», – голос звучал неуверенно. Белая подобралась ближе, чем она надеялась, и страх тонкими лазоревым туманом застилал её неистовство.

– Ты этого не знаешь.

Фран снова вонзила в себя пальцы – на этот раз не выгибаясь, напрямую через грудину.

Королева поняла, что слабеет.

И если ни одна не отступит, то они останутся в пустоте навсегда.

12

Метка горела на плече, указывая, что нужно изменить направление движения. Йин нарочито медлила, с каждым шагом немного замедляя ход. Она снова и снова жмурилась, чтобы, открыв глаза, успеть заметить в гранях своего зрения золотые отблески. Потом она считала сокращения своего сердца – и каждый раз отрезок времени, которое она могла наблюдать, прежде чем искры произошедшей метаморфозы сливались в резонансе с колебаниями болотной жизни, занимал одну систолу.

«Фран зовёт тебя?», – шептались голоса. – «Или Королева зовёт?».

Йин понимала их вопросы и не знала на них ответов. Она долго боялась, что, отыскав Фран, не увидит ничего, кроме застывшего образа, изношенной иллюзии. Можно ли остаться собой, впустив внутрь кого-то другого? Йин помнила, как скребла ногтями кожу, изучая реакции тела, которые казались ей чужими после тонких колебаний иных слоёв. И Йин чувствовала, как им с Элиж приходилось отчаянно сопротивляться болоту, смыкавшегося вокруг них с хищной нежностью.

Растягивая время, она рассказывала девочке о своих видениях. Но в какой-то момент у неё иссякли слова, и им пришлось идти. Йин надеялась, что найти Фран будет проще, и теперь она искусно скрывала от себя собственное отчаяние.

Шаманка присела на корточки и вздохнула. Голоса повторяли какие-то неясные слова, не желая оставлять их наедине с ночной тишиной болот. Воздух казался вязким.

Она давно привыкла, что голосам можно верить намного раньше, чем собственным чувствам – так случилось и здесь. Только теперь Йин ощутила, что уже не может называть караван своим. Прикосновение чуждого искажает места и вещи, делая непостижимым то, что раньше было вшито в твою жизнь. Она отсюда чувствовала, как воздух вокруг руин некто расцвечивает своими голосами, своими мыслями, своими прикосновениями. В этот момент руины перестали принадлежать ей или Элиж. Они стали частью иного мира. Болото говорило с ними на ином языке. Если они пойдут к фургону, то Йин наверняка услышит отголоски этой маленькой смерти, всегда нависавшей над шаманкой и уже несколько лет не сомкавшей свою истощённою пасть на тролльей памяти.

О большой смерти знают все, а маленькую могут представить только те, кто сам такое видел. Или чувствовал. Поэтому в племени говорили о Медведе-смерти, поглощавшем души охотников, но никогда не сравнивали этот момент утраты части своей души ни с одном животным. Она много раз задумывалась – кто бы это мог быть? – и ни разу ей не удавалось придумать.

Да, она ощутит кожей холодок дыхания маленькой смерти, сулящей беспамятство и одиночество. А потом она закроет глаза, снова откроет, посмотрит на караван, и потеряет то, за что могла бы держаться, если бы захотела. И кто из духов захочет остаться с ней?

– У меня это было трижды, – сказала Йингати, чтобы удивиться тому, как спокойно мог звучать её голос теперь. – Но первый не считается. Тогда мне не пришлось выстраивать связи заново.

«Тебе пришлось изобретать новые», – отозвался голос, всегда говоривший только на родном языке. – «Это тоже тяжело».

– Тяжело, но не так.

Каждый раз, когда Йин переживала маленькую смерть, она в конце концов теряла прежнюю себя. Менялся мир, который она видела, менялись голоса, сопровождающие её… Если она теперь позволит себе умереть в четвёртый раз, чей голос она услышит? Голос болотного ветра?