Текст книги "Держа океан (ЛП)"
Автор книги: Хайди Каллинан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
– Это правильно. Эммет – хороший тестер на твою склонность к негативным мыслям, Джереми. У него нет такой искусственной зависимости от мнения людей, как у тебя. А для тебя, Эммет, Джереми является хорошей задачей. Чтобы понять его и то, что он чувствует, ты должен обращать особое внимание на его эмоции и его реплики. Он сказал тебе, что расстроился от твоего выбора места, но ты пропустил мимо ушей его послание, потому что понимать такие реплики тебе тяжело.
Теперь я был смущен и взволнован.
– С моей стороны было неправильно сесть на этот стул?
– Вовсе нет. Никто из вас не сделал ничего плохого, но этот момент – хорошая возможность для вас обоих. Джереми, ты узнал, что, когда ты беспокоишься о том, расстроен ли Эммет, ты можешь спросить его об этом, и, если это правда, он скажет тебе. Эммет, а ты узнал, что тебе нужно лучше следить за Джереми, внимательно читать его эмоции и язык его тела. На самом деле я хочу, чтобы ты сделал это прямо сейчас. Посмотри на Джереми и скажи, как ты думаешь, какие эмоции он испытывает? Предположения приветствуются, но говори мне о своих предположениях. Если ты размышляешь, то говори мне, как ты это делаешь. Джереми, когда Эммет закончит, ты скажешь ему, насколько он был точен.
Я внимательно посмотрел на Джереми.
Чтение чьих-то эмоций – это не для меня, но я знаю, что я приспосабливаюсь. Я изучал Джереми, следя за тем, как он сидит, за тем, какие позы принимает его тело, за выражением его лица. Он весь съежился, прижав руки и ноги так близко к телу, словно был жуком, которого перевернули вверх ногами. Его плечи были округлыми и на меня он не смотрел. Выражение его лица не совпадало ни с одной из моих фотографий, поэтому я смотрел на каждую отдельную часть его лица, как учил меня доктор Норт. Его рот был прямым, но губы не были сжаты. Глаза смотрели прямо. Иногда он смотрел вверх и поджимал губы, но длилось это не долго. Еще он сжимал пальцы, что напомнило мне себя, когда мне хотелось начать раскачиваться. Я не был уверен в том, что он чувствует. У меня были лишь догадки и только.
Я начал взмахивать руками.
– Попробуй угадать, – предложил мне доктор Норт. – Давай начнем с основных эмоций. Отвечай мне «да» или «нет». Он выглядит счастливым?
Нет, не выглядит.
– Не счастливый. – Я стал раскачиваться на своем стуле. – Но не грустный и не злой.
– Есть другие догадки?
Я попытался подумать, как Джереми обычно себя чувствует?
– Наверное, он нервничает. – Я оживился. – Да, думаю, он нервничает.
– Джереми, он прав?
– Да, в общем-то.
– Отлично. Хорошо, Эммет. Можешь сказать нам, как ты догадался?
На моем лице появилась широкая улыбка, гордая от того, что я справился.
– Из-за его рук. Выражение его лица для меня слишком непонятно, и я не могу догадаться по нему, что он чувствует, но он продолжает сжимать свои руки. Это похоже на то, как я хочу махать ими. Да, это почти то же самое, только взмахи виднее другим, и они заставляют людей пялиться на меня.
– Эммет, ты можешь рассказать нам, почему размахиваешь своими руками?
Обычно я нормально разговариваю с доктором Нортом о моих взмахах руками, но я волновался из-за Джереми и стал раскачиваться больше.
– По-честному, Эммет. Расскажи нам об этих взмахах. Джереми признался в своих задетых чувствах, сделав себя уязвимым перед тобой. Теперь твоя очередь. Ты думаешь, что Джереми не нужно присутствовать при этом разговоре?
– Я хочу, чтобы он присутствовал. – Я стал качаться еще сильнее. – Но большинству людей это не нравится. Они думают, что я слабоумный.
– Я не думаю, что ты слабоумный, – сказал Джереми, а доктор Норт подмигнул мне.
– Поговорим об этом. Объясни, почему ты машешь руками, и почему это заставляет тебя чувствовать, что люди тебя не понимают?
Вот что мне нравится в докторе Норте. Он умеет задавать вопросы.
На мгновение я задумался, а потом объяснил, как смог.
– Когда я машу руками, я чувствую себя хорошо, но иногда делаю это потому, что нервничаю или взволнован. Взмахи разные для каждого из чувств. Это как открыть створки и выпустить энергию наружу. У меня внутри так много всего, и я должен это высвобождать. Но, если я нервничаю, я втягиваю эту энергию обратно. Наступает ощущение, что я воздвигаю стену в своей голове. А счастливые взмахи ее сносят, и передают эту энергию другим людям. – Идея, что таким образом я делюсь своим счастьем с другими людьми, сделала меня счастливым, и в своей голове я мог видеть яркий бело-синий свет, простирающийся от моих рук к другим людям. Но потом я вспомнил, как большинство людей реагировало на мои взмахи, и счастье улетучилось. – Люди начинают пялиться на меня и перестают со мной разговаривать. Или разговаривают со мной, как будто я ребенок, а не взрослый человек.
Доктор Норт принял его обычную позу слушателя. Он сидел прямо, но не слишком, свободно сложив руки на своих коленях.
– Как ты себя чувствуешь, когда люди плохо реагируют на твои взмахи?
– Грущу, а иногда злюсь.
– Не мог бы ты конкретизировать? Как ты ощущаешь злость и грусть внутри себя?
Я задумался над этим вопросом.
– Серо-голубым.
– Спасибо, Эммет. – Прежде чем перейти к Джереми, доктор Норт мне улыбнулся. – Джереми, у меня к тебе несколько вопросов. Первый: тебя не беспокоит то, что Эммет машет руками?
Я так нервничал в ожидании его ответа, что начал напевать.
– Нет. – Джереми не раздумывал ни минуты. – Меня не беспокоит то, что он машет или хлопает руками, или раскачивается, хотя, если честно, я никогда не видел, чтобы он делал это очень сильно. Я знаю, какой он.
– Возможно, это то, к чему стоит стремиться, Эммет, то есть стать с Джереми настолько близкими, чтобы махать в его присутствии. Теперь, Джереми, у меня к тебе второй вопрос. Что ты чувствуешь, когда слышишь, что Эммет так легко говорит о своих эмоциях?
Джереми вздохнул.
– Зависть.
Нахмурившись, я выпрямился.
– Но почему ты завидуешь? Чему?
– Мне так трудно говорить о том, что я чувствую, а ты снова сказал об этом так, будто бы в этом нет ничего страшного.
Я не знал, что мне на это ответить, и доктор Норт задал мне вопрос:
– Джереми говорит, что ему сложно выражать свои чувства. Ему сложно их отличать. Это часть его депрессии. Признавать то, что он чувствует – кажется опасным его разуму, поэтому он должен в этом практиковаться. Эммет, что сложно делать тебе? В чем тебе нужно практиковаться из-за твоего аутизма?
Это был простой вопрос.
– Лица. Мне трудно понять выражения лиц.
– Поговорим об этом подробнее. Объясни, почему это для тебя тяжело, так, чтобы Джереми мог это понять.
– Я не умею читать по лицам так, как это делают люди без аутизма. Не могу понять по лицу, счастлив кто-то или печален. Это плохо, потому что люди думают, что я это могу, и сердятся, когда я не замечаю, что они чувствуют.
– Ты переживаешь за то, что чувствуют другие люди?
– Да, но иногда я забываю заметить это. Иногда я занят беспокойством о собственных чувствах и забываю о чувствах других.
– Поговорим о том, как ты узнаешь, что чувствуют другие люди. Я думаю, Джереми сочтет это интересным.
Да? Я взглянул на Джереми, но не мог встретиться с ним взглядом, поэтому уставился на подлокотник дивана.
– У меня есть фото. Я смотрю на них, чтобы узнать, как и какая эмоция появляется на лице. Иногда Алтея помогает мне. Сейчас я знаю много эмоций, потому что запомнил их, но всегда хорошо освежить память.
Я взглянул на выражения их лиц: у доктора Норта лицо было внимательным, а вот выражение на лице Джереми было сложно прочитать. Я стал вглядываться в его лицо, и оно стало депрессивным, но мне было наплевать.
– Я не думаю, что фото помогают выяснить, какие эмоции испытывает человек, – сказал Джереми, а я, как и доктор Норт промолчал.
– Почему? Ведь на них изображено то же самое. Ты тоже мог бы использовать мои фото. Или следить за своим лицом в зеркале.
– Мое лицо не всегда выражает то, что я чувствую.
Мысль об этом была тревожной. Как я мог прочитать, что чувствует Джереми, если его лицо это не отражает?
– Это тоже часть депрессии? Она препятствует выражению эмоций?
Лицо Джереми стало раздражённым, почти злым и он повернулся к доктору Норту.
– Я не хочу, чтобы практика состояла в определении моих эмоций. Я хочу вернуться домой. Хочу быть нормальным. Поступить в колледж, иметь работу, дом и машину.
Доктор Норт успокоил его, сказав то же самое, что говорил когда-то мне: что нет такого понятия, как «нормальный» и что такие изменения помогают нам объединиться с обществом.
Я слушал его, но думал о том, как много Джереми сказал. О вещах, которых он хотел. Он говорил о независимости. У меня тоже что-то было: я поступил в колледж и могу получить работу, когда его закончу, но никто никогда не говорил мне о переезде в другую квартиру, и, очевидно, я не смогу владеть машиной. Мама говорила, что она ищет общее жилье для нас с Джереми, но уже некоторое время об этом не упоминала.
Возможно, не было такого понятия как «нормальный», но было столько всего, что, по мнению других людей, я делать не мог. Как и Джереми.
В конце каждого сеанса доктор Норт предлагал нам установить цели. Я сказал про свои планы, но они не были моей реальной целью. Я сохранил в секрете то, чего мне так сильно хотелось достичь. Мне хотелось независимости. Возможно, я не могу быть как все, но я могу походить на них. Может, не полностью, но моя цель, мое желание состояло в том, чтобы увидеть, чего я смогу добиться. Чего я не знал, так это насколько я и Джереми были близки к этой независимости.
Глава 12
Джереми
Иногда меня беспокоило то, что они могли держать меня в больнице столько, сколько им заблагорассудится. В общем, я был согласен с доктором Нортом, что должен остаться, но меня все еще пугало то, что моя свобода в руках другого человека. Даже если этим человеком был доктор Норт. Хуже того, я был заперт в психиатрической больнице до тех пор, пока не смогу научиться лучше управлять своими эмоциями, но сейчас я даже не могу рассчитывать на то, что у меня получится рассказать о своих чувствах. Хотя доктор Норт всячески пытался меня этому научить.
Каждый день на наших сеансах он спрашивает меня:
– Что ты чувствуешь сейчас? В эту секунду?
Наконец, однажды я не выдержал и сказал то, о чем думал всегда:
– Глупо. – Я дернул за ниточку и тянул, пока клубок не размотался. – И стыдно. Простите. Мне стыдно.
Я думал, что он начнет меня ругать за то, что сказал, что чувствую себя глупо, но он улыбнулся.
– Джереми, хорошо, что ты можешь так легко определить свои негативные эмоции. А ты ощущаешь какие-то другие эмоции? Любые позитивные? На предыдущих сеансах ты упомянул благодарность. Она все еще имеет место?
Я размышлял над его вопросом. Ответив быстро, я бы сказал, что чувствую только негативные эмоции, но это как смотреть на стерео-картинку и видеть одним глазом, однако, если сконцентрироваться на центре, ты увидишь всю ее целиком.
– Я благодарен, да. Вам. Эммету. Я чувствую себя глупо из-за того, что я здесь и не могу сам за себя отвечать, но рад, что Эммет остановил меня и помог мне. Еще я рад, что его мама помогает моей матери.
Я замолчал. Все, о чем я мог думать – это то, как была расстроена моя мать каждый раз, когда я видел ее.
Доктор Норт не упустил мое молчание из вида.
– О чем ты думаешь, Джереми? Что еще ты чувствуешь?
Я заерзал на стуле.
– Беспокоюсь за маму. – Я глубоко вздохнул, прежде чем продолжить. Мы с ней говорили об этом уже много раз, но меня это все равно пугает. – Я волнуюсь о возвращении домой.
– Ты проделал отличную работу, корпя над своими чувствами. Нервничать совершенно нормально, но можешь сказать мне, почему ты это делаешь? Не будем судить тебя или твою мать. Попробуем определиться с тем, что ты испытываешь.
Я уперся взглядом в плитку передо мной.
– Она хочет, чтобы я был тем, кем я не являюсь. Я начинаю признавать то, что отличаюсь от других людей и переживаю, что она утянет меня обратно в плохие эмоции.
– Ты еще не готов к групповому сеансу с ней? – он спрашивал об этом каждый день, и всякий раз я отвечал отрицательно.
Сегодня ничего не изменилось. Я отрицательно покачал головой.
– Вчера она снова начала жаловаться на Эммета. Сказала, что поможет мне найти нормального парня, если я так уж сильно этого хочу.
– Что ты почувствовал, когда она это сказала?
– Злость. Огорчение. Боль. – Эмоции так переполняли меня, что это почти тревожило. Как будто я приподнял крышку, а под ней был не компот из чувств, а бушующее море. – Мне нравится быть с Эмметом. Он – лучшее, что происходит со мной за день, но мама заставляет меня чувствовать себя виноватым, как будто я не должен называть его своим парнем. Как будто мы не можем быть вместе.
– Есть причина, по которой вы с Эмметом не должны иметь романтических отношений?
Я фыркнул.
– У моей матери найдется множество причин. Она называет Эммета отсталым. Это меня очень злит и обижает, но это глупо, ведь, по сути, она оскорбляет его, а не меня.
– Ты производишь впечатление крайне чувствительного молодого человека. Я не удивлен, что нападки на твоего парня ранят и тебя.
Доктор Норт подался вперед.
– Я заметил, что ты несколько раз говорил о себе очень уничижительно. И я в корне не согласен с твоим суждением. Для тебя видеть себя таким ущербным в порядке вещей?
Видел ли я себя таким? Я этим жил и дышал.
Я искоса на него взглянул, заподозрив неладное.
– Да, – ответил я нервно.
– Ты думаешь о самоубийстве, когда это испытываешь?
Это точно должно было быть ловушкой. Я вцепился в края стула, пытаясь выиграть время, но было ясно, что терпение у этого человека поистине ангельское. Иногда он спрашивал об этом, но не на этой неделе.
– Что… что произойдет, если я отвечу «да»? Я завалю тест?
– А я даю тебе тесты?
Он всегда отвечал вопросом на вопрос.
– Да. Вы решаете, насколько я безумен.
Вместо того, чтобы сказать мне, что это не так, он вынул из кармана пиджака небольшой планшет и пару раз провел по экрану, прежде чем показать его мне. На экране планшета был трехмерный эскиз человеческого мозга.
– Это рисунок здорового человеческого мозга в спокойном состоянии. – Он перелистнул на другой рисунок, который был в двухмерном формате и видом сверху. – Это обычная мозговая активность. Все желтые пятна, которые ты видишь, указывают на нее.
Он снова перелистнул. Мозг на этом рисунке был похож на остальные, но желтых пятен было меньше и одна половина мозга была меньше другой.
– Это мозг человека в депрессии, да?
Он кивнул и перелистнул картинку, сменив ее на другую, на которой были изображены тела полностью.
– Это изображения людей, испытывающих различные эмоции, сделанные через тепловизор. Обрати внимание, как тревога нагревает грудь, но другие части тела остаются холодными, а теперь обрати внимание на то, как любовь нагревает все тело.
Я не мог оторвать взгляд от человека в депрессии, чье тело было полностью голубым, холодным как лед. Это заставило меня ощутить грусть.
Недолго думая, я прикоснулся к экрану, а доктор Норт не стал убирать планшет.
– Депрессия – это серьезное психическое заболевание. Мы не понимаем так много, как хотелось бы, но знаем, что человек, страдающий депрессией, не может принимать решения и контролировать свои эмоции так, как это может делать человек свободный от нее. Наши мозги нас не характеризуют, но ими надо заниматься, нравится нам это или нет.
– Но как мне с этим справляться? – Я пытался быть нормальным в течение многих лет, но абсолютно ничего не помогало.
– Лекарства, которые ты принимаешь, должны помочь, но также нужно продолжать активно заниматься терапией. Главный помощник тебе в этом деле – ты сам. Как и Эммет, ты должен упорно работать, чтобы приспособиться, но приспособиться возможно. Я не пытаюсь тебя запугать. Я хочу понять подоплеку твоего решения покончить с жизнью, и прошу тебя попытаться определить – это был единичный случай, основанный на эмоциональном всплеске и внезапно появившемся чувстве отчаяния или ты часто испытываешь такие опасные приступы депрессии.
Я часто задышал.
– Но нам сложно найти правильные препараты.
Один препарат стал подавать в мой мозг странные электрические разряды, а из-за другого я постоянно плакал. Тот, который я стал принимать сейчас, был лучше, но я волновался, что он окажется таким же неподходящим, и придется начинать все заново.
– Антидепрессанты SSRLs20 и SNRLs21 сильные препараты и, поскольку мы работаем с таким хрупким органом, их нужно подбирать с осторожностью. Чем мы сейчас и занимаемся. Частью проверки, чтобы увидеть, работают ли препараты, являются твои ответы на мои вопросы.
Я медленно и глубоко вдохнул.
– Я думаю о самоубийстве все время. С тех пор, как я здесь, уже меньше, но это превратилось в практически дурную привычку. Иногда я думаю об этом, потому что расстроен. Иногда от нечего делать. Я стараюсь не думать, но это не так просто. Эти мысли заставляют меня чувствовать себя в безопасности, ведь я знаю, что есть выход. Наверное, я сумасшедший.
Доктор Норт поднял руку.
– Я бы предпочел воздержаться от использования и этого слова, и слова глупость.
– Но я такой. Разве нет? Сумасшедший. Я психически больной.
– Психические заболевания не отличаются от порока сердца. Как неисправный сердечный клапан может нанести организму вред, и человеку требуются лекарства и уход, так и при дисфункции мозга. Безумие – это сырой, культурно нагруженный термин, который вешают на больного, но он ничем ему не помогает. Такими мы считаем тех, чей мозг работает неправильно или травмирован, но это предрассудки, а не диагноз.
Где был этот парень, когда мне было четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать лет?
Все, что я помнил о тех годах – это крики моих родителей. Возможно, мне следовало попробовать покончить с жизнью давно. Только что было бы, если бы у меня получилось?
– Так что будет, когда мы подберем правильные препараты? Я не буду больше находиться в подавленном состоянии?
– К сожалению, не существует лекарства, которое может надолго или полностью остановить депрессию, или убрать чувство беспокойства. Мы еще недостаточно понимаем, что делать, если депрессия трудно поддается лечению. Лучшей аналогией, которую я могу провести, будет сказать тебе, что антидепрессанты и ангибиторы похожи на костыль или подпорку для сломанной ноги. Все равно нужно ходить и бороться с ограничениями, которые тебе поставляет твой мозг. Но тщательно подобранные лекарства могут стать для тебя тем, на что ты можешь опереться, они будут удерживать тебя от частого падения вниз.
Выдуманная картина была ясна.
– Но я никогда не пробегу марафон, если я еле ковыляю?
– Если ты регулярно будешь ходить, то в удачные дни сможешь пробежать какое-то расстояние, но вряд ли. С тем уровнем депрессии, который ты описываешь, вероятно, тебе придется бороться с наплывом эмоций каждый день всю оставшуюся жизнь. При надлежащем уходе и помощи эта жизнь может быть долгой и счастливой.
Я задал вопрос, который, в своем роде, был самым-самым страшным, но я чувствовал, что его необходимо задать.
– А что, если мои родители не разрешат мне принимать лекарства? Или я вернусь домой, и моя мать скажет перестать их принимать?
На губах доктора Норта сверкнула улыбка.
– Это решать не твоим родителям. Твое лечение – это личный вопрос между нами двумя.
Надежда затрепетала в моей груди. Как такое стало возможно?
– Я хочу принимать лекарства. Хочу попытаться стать нормальным.
Он погрозил мне пальцем.
– Вот еще одно слово, которое я хочу искоренить из твоего лексикона. Не существует понятия «нормальный». Жизнь не закрытый бар, в который ты можешь попасть, только если будешь приемлемым для общества.
Но так и есть.
– Я не хочу быть капризным парнем, который все время плачет, и у которого начинаются приступы паники, если в продуктовом магазине слишком громко.
– Нет ничего плохого в том, чтобы быть таким парнем. Нет ничего плохого в том, чтобы учиться управлять собой так, что ты по-разному можешь реагировать на раздражители и на окружающую тебя обстановку, но ты должен оставаться самим собой. Ты тот молодой человек, которого родители стремятся защитить, тот человек, который нравится Эммету. Уверен, что не должен говорить тебе, как трудно произвести на него впечатление.
Я оценил то, что он сказал, но чувствовал, что он намеренно неправильно меня понял.
– Доктор Норт, я хочу ходить на свидания, ходить в колледж, по магазинам и… все остальное. Я не хочу жить с моими родителями. Хочу быть как все те, кто заканчивает школу. Я не хочу чувствовать себя, как сейчас.
– Ты можешь ходить на свидания, в колледж, по магазинам и все остальное. Но ты должен делать это, как Джереми Сэмсон. Ты не можешь полностью убрать свою тревогу и сильные эмоциональные реакции так же, как я не могу стать профессиональным баскетболистом в свои шестьдесят. Что ты можешь сделать, так это научиться управлять своими эмоциями. Чтобы знать, что твои чувства – это не закон. Они кажутся реальными, совсем реальными, но это не делает их законом или правдой.
Если сначала я чувствовал надежду, то теперь она превратилась в отчаяние.
– Так вы говорите, что я должен быть неудачником всю оставшуюся жизнь? Парнем, над которым все смеются? Парнем, с которым никто не хочет дружить? Ребенком, рождение которого не желали его родители?
– Я не произносил ничего из этого. Я говорю о том, что ты можешь быть самим собой. Стараться стать еще лучше. И первый шаг навстречу этому – принять и полюбить себя.
– Значит, мне нужно, чтобы рядом со мной был Эммет все время. Он единственный, кто заставляет меня чувствовать себя хорошо.
– Ты должен научиться справляться с депрессией и тревожностью самостоятельно. Это прекрасно – чувствовать себя сильнее с Эмметом или любым другим человеком, который тебе нравится. Но тебе нельзя допускать, чтобы ты становился стабильным только с ними. Люди – хорошие лекарства, но они не могут быть фундаментом твоих возможностей. Ты должен построить его сам.
Слезы навернулись на глаза так быстро, что я едва смог их удержать.
– Но я не могу. Вы не понимаете, почему это для меня невозможно.
– Это будет непросто, да. Но ты справишься, а я помогу тебе, я обещаю.
Я не понимаю, как он мог это обещать, но не стал спорить, потому что не хотел терять надежду. Самое трудное время в больнице было связано не с приемом лекарств или потерей свободы, или страхом от того, что произойдет, когда я выйду. Оно было связано с моей матерью. Она приезжала каждый день, хотя, честно говоря, я бы не хотел видеть её так часто. Я не хочу говорить о ней плохо или говорить что-то, отчего создавалось бы впечатление, будто она плохой человек. Она любит меня, и я знаю это. Но иногда мне кажется, что она любит мальчика, о котором мечтает, и хочет, чтобы я был чем-то большим, чем есть. Мама всегда была суетливой, но в больнице это стало совсем невыносимо. Ей не нравился свет в моей палате, она говорила, что его недостаточно. Ей не нравились голые стены. То, что я не должен выходить на улицу, свело ее с ума, и она стала читать лекции доктору Норту и медсестрам про свежий воздух. Критиковала больничную еду, и я был с ней согласен, но не стал рассказывать, что Алтея приносит мне удивительные вегетарианские блюда.
Алтея заставляла меня есть много капусты, что уже было хорошо, но также она приносила фруктовые салаты с кремом из кешью, а иногда, если я хорошо себя вел, она приносила вегетарианские кексы без сахара из магазина, те самые, которыми нас угощала Кэрол в тот день, когда меня накрыл приступ паники в «Уитсфилде». Они были политы кленовым сиропом и были такими вкусными, что за них можно было умереть. Хотя я никогда не произносил эту шутку вслух. Я подумал, что за некоторое время привык к этому.
Мама бы не поняла, почему я ем еду Алтеи, ведь еда, которую я должен есть, должна быть приготовлена ею самой дома. Я должен быть дома.
– Когда же они тебя выпишут? – Это всегда было ее первым вопросом, когда она приходила меня навестить.
Не «как твои дела». Она ничего не говорила о том, что я стал выглядеть здоровее и счастливее. Мама всегда казалась грустной, будто вот-вот собиралась заплакать. Она прикрывала рот рукой или сжимала губы и трясла головой, спрашивая, когда я смогу вернуться домой. Вернуться к нормальной жизни.
Я не знал, как сказать ей, что она причина того, почему я не собирался возвращаться домой, но признался доктору Норту, что наибольшая угроза моему психическому здоровью – это ее попытки ворчать на меня из-за моих страхов. Он согласился со мной, но камнем преткновения был вопрос – как сказать об этом ей. И что делать, если я не собираюсь возвращаться домой.
Когда мое напряжение из-за неспособности ей противостоять выросло, это заметил Эммет. И, конечно, у него не возникло проблемы спросить, что у меня случилось.
– Это из-за лекарства? – Он посмотрел поверх моей головы, сидя рядом со мной на диване. – У тебя кружится голова?
– Нет. Лекарства хорошие. Я чувствую себя немного как в тумане, но более спокойным. У мира теперь не такие острые края. – Я нервно потер ладонью по моим джинсам. – Проблема в моей матери. Мне нужно сказать ей, что она слишком настойчива, что она часть проблемы, но я нервничаю. Не думаю, что все пройдет хорошо. И пока мы с ней ссоримся, я не могу вернуться домой.
Эммет улыбнулся, но это была какая-то злая улыбка, которая заставила мои внутренности содрогнуться.
– А я и не думаю, что тебе стоит возвращаться домой. Ты должен жить в квартире, со мной.
Я заморгал.
– Жить… в квартире? Ты с ума сошел? Я думал, ты сказал, что не сможешь с этим справиться.
– Нет, я не сумасшедший. Ты не должен использовать это слово. – Он стал качаться вперед-назад, но могу сказать, что это было счастливое раскачивание, Эммет не нервничал. – Я не смогу жить в обычной квартире, но мама нашла для нас особое место. Ты знаешь старую начальную школу, к северу от наших домов?
Я знал. Школа имени Рузвельта была старинным кирпичным зданием, она закрылась еще до того, как я пошел в детский сад. Люди были недовольны ее закрытием и пытались открыть школу снова раза четыре, но ничего не вышло. В последнее время вокруг нее производилось много строительных работ.
– А что с ней?
– Они превратили ее в квартирный дом. Сейчас он называется «Рузвельт», и его откроют в ближайшее время. Я попросил показать мне чертежи. Я не очень в них понимаю, но я прочитал книгу и провел некоторое исследование, и думаю, что они проделали хорошую работу. – Он улыбнулся своей озорной улыбкой. – «Рузвельт» был забит, но мама уговорила хозяина позволить нам снять квартиру, которую они использовали для одного из соцработников. Они поделят квартиру так, чтобы для нас нашлось место в новом здании. Мы могли бы переехать туда. Вместе. Мы могли бы стать независимыми.
Идея была замечательной и ужасной одновременно. Я не знал, что ответить.
– Но у меня нет денег и работы. Ни у меня, ни у тебя.
– У моих мамы и папы много денег. Они заплатят за нас, если нужно. Это хорошая идея. Квартира двухкомнатная. У каждого из нас будет собственное пространство, но мы будем недалеко от наших родителей, если нам потребуется помощь. «Уистфилд» и автобусная остановка по-прежнему будут в шаговой доступности.
– Но, Эммет, у меня нет денег. И мои родители никогда не согласятся за меня платить.
– Доктор Норт может помочь тебе найти подходящую работу. Сидеть дома плохо, ты должен стимулировать свой мозг. Просто нужно следить, чтобы ты не перенагружался.
По его словам, все было так легко, но он в своей речи не акцентировал на том, что мы будем парой, хотя это волновало меня больше всего.
Но разве я могу жить с кем-то еще? Никто другой не поймет меня так, как понимал Эммет. И еще, если мы будем жить в одной квартире, мы могли бы заняться сексом. Лекарства слегка притупляли это желание, но только когда Эммета не было в палате. Когда он был со мной, как сейчас, говорил и планировал, и был таким умным, все, что я хотел сделать – это поцеловать его, прикоснуться к нему.
Сейчас он прикасался ко мне: он взял меня за руку и сжал ее.
– Скажи «да», Джереми. Скажи, что хочешь переехать со мной.
Да. Я хочу переехать с тобой.
– Мы… мы должны поговорить с доктором Нортом.
– Мы поговорим. На групповой терапии. – Он устремил свой взгляд к моим волосам и прикоснулся к моей щеке. – Но сейчас время для другой терапии.
О, это мой любимый вид лечения. Когда мы сидели на диване, Эммет держал меня за руку и так сладко целовал.
Наши поцелуи не были похожи на поцелуи в фильмах: изысканными, когда все тело изгибается. Иногда они были неуклюжими, но всегда страстными, и от них мне становилось хорошо. Они заставляли меня чувствовать. Если с доктором Нортом для меня было, черт побери, проблемой понять, чего я хочу, то, когда мы целовались с Эмметом, я знал, чего мне хочется. Я хотел его и хотел так сильно, что это чувство грохотало в моей голове. Мне хотелось поцеловать его, прикоснуться к нему. Снять с него одежду. Познать в сексе все, о чем я читал или смотрел. Я хотел прикоснуться к его члену. Возможно, взять его в рот. Действовать.
Целовать его теперь, когда он заполнил мою голову идеями о совместном проживании, и (о, этого не может быть) возможность мечтать о том, что мне не нужно возвращаться домой были лучше, чем целый мешок антидепрессантов.
К моему удивлению, когда мы пришли на групповую терапию, и Эммет рассказал доктору Норту о его идее с квартирой, наш врач ее одобрил.
– Джереми, на словах я уже помещал вас в ситуации с совместным проживанием, но это может сработать гораздо лучше.
Я не мог в это поверить.
– Но… у меня нет денег. И моя мать никогда на это не пойдет.
– Может, она тебя удивит. А даже если она этого не сделает, то ты можешь оплачивать половину расходов со своих выплат по инвалидности, хотя я бы предпочел, чтобы ты устроился работать на неполный рабочий день. Я бы порекомендовал еще и поступить в колледж, но учитывая то, что ты рассказал мне о школе, может, идея с перерывом не так уж и плоха.
Я не хотел поступать в колледж. Не хотел снова связываться со школой.
– Но… это нормально, если мы будем одни?
– Вы оба совершеннолетние, – сказал доктор Норт. – Юридически вы взрослые, и нет ничего плохого в том, что вы будете жить самостоятельно. При условии, что вам будет оказана помощь. Вам помогут ваши семьи, но также вы должны будете общаться с соцработниками. Они помогут вам научиться ходить по магазинам, оплачивать счета, сдавать вещи в прачечную. Живите своей жизнью. И вам повезло, что в «Рузвельте» есть два штатных соцработника.
Я не знал, что сказать. Я мог думать лишь о том, что это невозможно.
