Текст книги "«1212» передает"

Автор книги: Хануш Бургер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Парижская жизнь

Наша задача, как я понимал, была выполнена. Радиостанция «1212» могла закрывать свою лавочку. Каждый из нас думал о конце войны. Как и большинство американских солдат, меня беспокоила моя судьба после демобилизации из армии.

20 марта Шонесси вызвал меня в операторскую.

– История в Эйфеле удалась на славу. Как вас поощрить?

Я уже подготовил ответ заранее:

– Направьте меня в Третью армию. Я хочу освобождать Прагу.

Шонесси чистил ногти. Помолчав, он произнес:

– Это будет еще не так скоро. А пока как насчет трехдневной поездки в Париж?

Шонесси на следующий день ехал туда и хотел взять меня с собой. А поскольку его дело не терпело никаких отлагательств, мои дорожные документы были выписаны за три часа. Мадам Бишет отгладила мою парадную форму и завернула на дорогу огромную порцию курицы. Жерар меня постриг.

В шесть утра я уже сидел в элегантном светло-сером «бьюике» рядом с майором Шонесси. Машину он вел сам.

Шонесси был в прекрасном настроении. Всю дорогу он что-то насвистывал. Возможно, майора ждал приятный разговор с шефом. Ведь Шонесси заслуживает поощрения за проведенную операцию! И уж наверняка в Париже его ждет какая-нибудь женщина…

А что ждет там меня? Видимо, ничего. Возможно, меня в эту поездку и взяли лишь потому, что я тоже что-то сделал для успеха операции…

Мы говорили о Нью-Йорке, о театре и кино, о киноактрисах, закулисных сплетнях и о том, куда приятнее всего поехать после окончания войны. Я сказал, что хотел бы провести месяц в Южной Франции.

– А почему бы не в Испании?

Я молчал.

– Действительно, почему бы не в Испании? После войны Франко наверняка сойдет со сцены и к власти придут наши люди!

«Наши люди? Кого он имеет в виду?» Майор понял мое недоумение, хотя я только подумал об этом.

– Сейчас нас никто не слышит, и я могу говорить откровенно, – доверительно произнес Шонесси. – Такой прожженный левый радикал, как я…

– Видите ли, господин майор… – начал было я.

– Послушайте, Петр, забудьте сейчас о том, что я майор. В конце концов, мы с вами во многом похожи и одинаково смотрим на вещи… Вы, конечно, еще не совсем прижились у нас, но вы хорошо служите. Это – главное, а остальное приложится.

Что это? Увертюра? Мне не могло не льстить его предложение. УСС – влиятельная организация, и работать для нее интересно. Тем более сейчас, когда война идет к концу! Передо мной открылась бы хорошая перспектива на будущее…

Шонесси вспоминал различные случаи с новичками УСС, говорил о том, какой сумасбродный этот Донован. Оказалось, Шонесси знал его лично. Потом майор рассказал, как Аллен Даллес, сидя в Швейцарии, водил за нос нацистов. Ведомство стратегической службы повсюду запустило свои щупальца и даже, как поговаривали, в самое логово нацистов.

Собственно говоря, я не имел никакого представления о том, чем должен заниматься настоящий сотрудник УСС. Неужели УСС не изживет себя и после войны? Неужели эта организация рано или поздно не будет выброшена на свалку, как танки, бомбы и миллионы километров колючей проволоки? Что я буду делать в такой организации?

Майор и на этот раз отгадал мои мысли.

– Видите ли, Петр! Всем ясно, что после войны править миром будет наша страна. Немцы натворили на Востоке такое, что русские не оправятся и через тридцать лет. Можете мне поверить, у меня точная информация! У нас же есть все: деньги, хорошо налаженная индустрия и демократия. Правда, наша демократия далеко не совершенна, и мы оба это прекрасно понимаем, но все же это самая лучшая демократия… Конечно, мы не будем распространять ее огнем и мечом, но наша задача – укоренять ее, где только возможно. Подумайте, где только не развевается наш флаг! На Тихом океане, в Азии, в Исландии, разумеется, в Германии и очень скоро в Японии! И мы не уйдем ниоткуда, пока не будем уверены, что там восторжествовала демократия нашего образца! Разве это не превосходная задача для такой организации, как УСС?

– Хорошо, тогда почему мы не делаем этого сейчас в Аахене?

– Глупости. У вас детская болезнь роста. Я гарантирую вам, что лет через пять ни одного нациста в Германии и не услышишь. Они будут чистильщиками сапог или же ассенизаторами, не больше!

– В том числе и директора «ИГ Фарбен» и Объединенного стального треста?

– Некоторые специалисты поначалу будут нам помогать разбираться в этом хаосе, но они будут под контролем. Это тоже наша задача. Я думаю, нам хватит работы. Лет на десять – пятнадцать.

Удивительно, но он говорил, как Падовер, только с большим пафосом…

В Париж мы приехали затемно. Улицы освещались плохо, по после провинциальных городков и это было великолепием. Мимо нас мелькали солдаты с женщинами под ручку, девушки без солдат, частные машины, которых в Люксембурге почти не было, и снова девушки.

– Ваша Магги Харингтон гостит сейчас здесь, – заметил Шонесси, когда мы проезжали мимо афиши.

«Моя» Магги! Я видел ее всего один-единственный раз в жизни – из двадцать третьего ряда кинотеатра для солдат в Меце, и только!

– В Париже ей не до меня, – осторожно ответил я.

Встал я в семь утра и, выпив кофе, вышел на улицу. Мимо проехал разносчик газет на велосипеде. «Франс тирер» сообщала, что русские войска в районе между Кенигсбергом и Эльбингом разрезали на две части кенигсбергский котел. В Бреслау идут ожесточенные уличные бои, а на чехословацкой земле – недалеко от Моравска-Острава.

«Анни» обманывает Петра

В день моего возвращения из Парижа в особняке на улице Брассер состоялась конференция.

Полковник коротко рассказал нам о положении на фронтах. По общему мнению, до окончательного краха Германии осталось не больше шести недель. В Южной Германии немцы почти не оказывают сопротивления. Город Мангейм о своей сдаче заявил по телефону. И только в Рурской области шли ожесточенные бои. Войска Красной армии вступили в Австрию и теперь сражались за Вену. На севере русские заняли Кюстрин и Кезлин.

В некоторых западных районах Германии, сказал далее полковник, за последнее время наблюдаются отдельные случаи сопротивления. Фанатично настроенные нацисты, так называемые «вервольфы», создали молодежную организацию «Пираты эдельвейса». Однако это не так опасно, как кажется. В основном немцы довольно спокойно ведут себя в захваченных союзниками районах.

Однако с одним фактором приходится считаться. Радикальные элементы под влиянием русского наступления могут попытаться кое-где заранее отстранить от власти нацистов и создать своего рода местное самоуправление. Вот тогда нашей военной администрации придется туго, так как эти группы, ссылаясь на свою антинацистскую деятельность, будут требовать для себя определенных прав. А пример Аахена показывает, что очень трудно определить, кто был противником Гитлера, а кто нет.

Слова попросил Дирк:

– Если я вас правильно понял, господин полковник, то задача «1212» – удержать немцев от опрометчивых шагов. Так сказать, статус кво до передачи…

– Напротив, – перебил его Шонесси, – это нас дискредитирует. Нельзя на протяжении нескольких месяцев проповедовать антигитлеровские настроения, всячески поощрять их, играя роль патриотов, и вдруг неожиданно затормозить все это и призывать к бездействию! Вы знаете старый американский предвыборный лозунг: «Если не можешь побить противника, присоединяйся к нему»? В тех районах, которые мы не контролируем, нам вряд ли удастся помешать немцам вести борьбу с нацистами… И в то же время нужно попытаться направить эту деятельность, поскольку она есть, в нужное русло!

– Великолепно! Мы тогда создадим организацию Сопротивления! – с готовностью ответил Дирк.

Шонесси улыбнулся, заметив такое усердие:

– Вы слишком далеко заходите, сержант Дирк. Пусть немцы создают свои революционные организации, – при этих словах майор взглянул на меня, точно хотел напомнить наш разговор в машине, – организации против нацистов. Это будет способствовать продвижению наших войск. Однако ни в коем случае нельзя допускать, чтобы такие организации становились политическими органами. Для этого немцы еще не созрели. Не так ли, Петр?

Я растерялся.

После обеда, встретившись с Сильвио, мы пошли навестить семью Баллоу. По дороге я признался Сильвио:

– Мне казалось, что нам только на руку, если немцы устроят у себя революцию. И почему только мы должны…

– …направлять их в нужное русло? – закончил за меня Сильвио. – Почему? Потому что это нас не устраивает. Не забывай, как тесно связаны наши тузы с немецкими промышленниками!

– Но ведь если немцам удастся прогнать промышленников Рура до нашего прихода, то это придется по вкусу не только мне и тебе, но и нашим собственным тузам?

– Спроси об этом доктора Баллоу. Он тебе скажет, – предложил Сильвио.

Доктор, очень трезвый и рассудительный человек, видимо, не раз думал об этом.

– Ваш генерал Эйзенхауэр неоднократно и очень ясно заявлял, что все немецкие тресты должны быть распущены. При нацистах тресты стали очень сильны, сильнее, чем когда-либо. Это им обязан всем Гитлер! Однако я не могу понять одного. Посмотрите сюда…

Он отодвинул занавес и показал рукой на светло-серые здания люксембургского стального треста.

– Когда сюда вернулась герцогиня, было всеобщее ликование. Но в это же самое время сюда вернулся еще кое-кто, но в полной тишине. Вам что-нибудь говорит имя Алоизе Мейер? Он был не только директором этого треста, но и председателем международного стального картеля. Его назначил сам директор германского объединенного стального треста. Следовательно, этот господин руководил при нацистах всей экономической группой Люксембурга. По словам вашего верховного главнокомандующего, такой человек – безусловно военный преступник. Между прочим, я его хорошо знаю, до войны он был моим пациентом. Пациентов ведь не выбирают…

– Объединенный стальной трест финансируется в Америке фирмой «Диллон, Рид и К°». Таким образом, они связаны американским трестом… – вставил Сильвио.

– Видите ли, – сказал в заключение доктор. – Здесь такой запутанный клубок, в котором трудно разобраться…

На обратном пути мы продолжили нашу дискуссию.

– Сегодня на совещании ты прекрасно слышал, что мы обязаны делать, – заметил Сильвио.

– Я знаю: «Анни» должна пропагандировать борьбу с нацистами, не затрагивая существующий порядок. Способны ли мы это сделать? И вообще возможно ли это?

Сильвио ехидно хихикнул:

– А почему это невозможно? Придумал же ты легенду о семи танкистах в Эйфеле. Теперь придумаешь подходящую историю о германской революции 1945 года.

Мне было не до смеха.

– Знаешь, один из чешских писателей сорок лет назад ради потехи создал «революционную партию умеренного прогресса в рамках законности». Нечто подобное напоминает мне и вся эта история. Однако я лично не собираюсь сегодня призывать немцев переложить ружье с одного плеча на другое, а завтра строго-настрого предупреждать их, чтобы они, ради Бога, были очень осторожны – не то что-нибудь случится с господином Круппом.

Я действительно не смог заниматься этим. Через несколько дней я пришел к Шонесси и попросил на некоторое время использовать меня только на фронтовых известиях. Пропаганда групп «Новой Германии» – это название придумал сам Шонесси – была мне не по душе.

Майор с каменным лицом выслушал меня и, не сказав ни слова, отпустил.

Через три дня на нашей вилле появились два новых редактора. Дитер Хейн, рассудительный, сухой и энергичный берлинец, очень скоро освоил всю технику деятельности «Анни». В находчивости и способности на различные комбинации он превзошел даже Ханнеса Дирка. Там, где Дирк видел возможность для небольшого шума, Дитер Хейн умел разглядеть крупный конфликт.

Второй редактор, профессор Оскар Зейфрид, до армии был германистом одного довольно известного колледжа для девочек в Новой Англии. Блестящий стилист, Оскар любил писать пламенные комментарии. Его призывы к несуществующим группам «Новой Германии» были настоящими литературными шедеврами. Оскар искренне тревожился за судьбу своей страны, но вряд ли серьезно верил в существование групп «Новой Германии».

Только для Георга эти группы, казалось, были вне всякого сомнения. Поскольку он никогда не имел доступа к нашей адской кухне, а только получал для прочтения перед микрофоном готовые материалы, то и принимал все это за чистую монету. Прочитав однажды полностью высосанный из пальца материал о действиях вооруженной группы «Новой Германии», Георг очень оживился и сказал:

– Наконец-то случилось то, чего я так давно ждал. Хоть и поздно, но случилось!

Само собой разумеется, я не имел права рассказывать Дризену, что все произнесенное им в эфир – всего-навсего плод фантазии Дитера…

Новая линия «Анни» росла и укреплялась. Радио «1212» давным-давно перестало работать только на Рейнскую область. Мы стряпали грандиозные передачи. Так, по нашей воле в Нордхаузене, то есть глубоко в Западной Германии, тайно возникла сильная группа «Новой Германии», которая призывала своих братьев в Кобурге последовать их примеру. Никогда не существовавшая группа железнодорожных мастерских в Халберштадте обратилась к гитлеровскому правительству, разумеется, через «1212», с требованием «почетно сдаться», а патриотическая группа «Новой Германии» в Эйслебене воспрепятствовала акту саботажа на электростанции.

Подобные передачи Георг слушал, недоверчиво покачивая головой, но Дитер Хейн тут же горячо убеждал его, что все это – истинная правда. Георг сохранил в себе детскую способность верить в чудеса. Он, казалось, не задумывался, как американцы достают информацию из гитлеровского тыла. С благоговением читал он перед микрофоном такие таинственные фразы, как: «Магдебургцы, внимание! Кошка любит медовые пряники!» Георг, видимо, был твердо уверен, что это не что иное, как условный сигнал для групп Сопротивления.

И как жестокая противоположность всем нашим выдумкам, к нам проникали истинные известия. Почти ежедневно мы слышали об освобождении новых концлагерей. Даже наша армейская газета была заполнена впечатлениями очевидцев. Американские парни теперь воочию убеждались, что несет с собой германский фашизм.

Сильвио с каждым днем все больше нервничал. Его беспокоила судьба сестры, которая была одно время секретаршей фон Брайтшейда, а теперь томилась в каком-то концлагере. Сильвио целыми днями увивался вокруг полковника и Шонесси и наконец выклянчил у них специальный пропуск на поездку в Германию. В те дни как раз освободили Бухенвальд, и Сильвио поручили изучить организационную структуру лагеря. Казалось немного странным, почему УСС интересовалось ситуацией в этом лагере.

Накануне отъезда Сильвио был очень возбужден. Он понимал, что ему предстоит увидеть нечто ужасное, и боялся потерять надежду встретить где-нибудь там сестру. Последнее известие о сестре он получил от одного из ее близких друзей из Бухенвальда.

– Невероятно, – сказал Сильвио, – но своей поездкой в лагерь я обязан Дрюзу. Я терпеть не мог эту свинью, а он устроил мне эту поездку.

– Наверное, он хочет использовать тебя в будущем… Чем ближе был конец войны, тем больше стирались различия в званиях. Случалось, что офицер в чине майора вдруг ни с того ни с сего становился запанибрата со штабным писарем, который до войны, оказывается, был членом наблюдательного совета фирмы. Значит, майор надеялся получить там работу.

Сильвио махнул рукой:

– Дрюз? Конечно, я ему нужен! Нашему правительству всегда нужны были шпионы. Вот он и проявил на этот раз капельку человеческого сочувствия.

И Сильвио опустошил за здоровье Дрюза полфляжки коньяку.

Сильвио выполняет свою миссию

Из Бухенвальда Сильвио вернулся глубокой ночью. Я лишь мельком увидел его, так как в этот момент нам принесли материал от цензора. Когда же началась передача, я пошел к нему в комнату. Несмотря на усталость, он не спал, видимо, дожидаясь моего прихода.

Сильвио был один. Тони Брейер вел передачу.

Сильвио сидел на кушетке, закрыв лицо руками, и даже не взглянул на меня, когда я вошел.

Я сел и стал молча ждать.

Через некоторое время он встал, достал бутылку, отпил из нее и лег на постель лицом вверх. Потом он опять порылся в своих вещах и вытащил какие-то бумаги.

– Меня туда посылали, чтобы я рассказал об организации лагеря перед освобождением. А вот здесь написано о том, что творили там с людьми. Это копия официального доклада для конгресса в Вашингтоне. Это не писанина журналиста, который хочет потрясти читателя. Всего лишь холодный отчет для нашего правительства. Почитай!

Этот отчет, видимо, составил дивизионный писарь, какой-нибудь парень из Техаса или Арканзаса. Меня поразила скрупулезная точность, и это было намного ужаснее, чем все, о чем мне приходилось слышать до этого.

«…в так называемом „малом лагере“, где в крохотных каморках помещалось по шестнадцати человек, достаточно было малейшего предлога, чтобы ликвидировать нескольких или же всех узников. Их гнали к маленькой двери в стене. За этой дверью в крохотной каморке размером метр на метр двадцать в полу был квадратный люк диаметром в метр тридцать сантиметров. Здесь начиналась вертикальная бетонная шахта длиной в четыре метра двадцать сантиметров. Узников загоняли в эту каморку, и они падали в шахту на бетонный пол. Это была камера для убийства. Там уже наготове стояли эсэсовцы. Они душили пленных двойной петлей и вешали их на крюки, которые были вбиты в стены на уровне двух метров десяти сантиметров. В момент нашего обследования налицо оказалось только пять крюков, остальные уже сняты. Если жертва еще шевелилась, ее оглушали деревянным молотом. Нам его показывали, на нем видны многочисленные следы крови. Затем с помощью восемнадцати электрических подъемников жертвы доставлялись в печи для сжигания, которые находились над каморками для убийства. Ежедневно печь могла пропустить двести человек. Кроме того, от ста двадцати до ста сорока человек были жертвами различных медицинских экспериментов или же умирали от болезней…»

Сильвио удалось поговорить с тремя бывшими узниками. От них он узнал, что его сестру месяцев девять назад перевели в лагерь Равенсбрюк. Жива она или нет – трудно сказать.

Сильвио видел много больше, чем говорилось в этом отчете. По его словам, Бухенвальд был не только местом ужасов и бесчеловечности, но и ареной беспощадной борьбы двух миров. Миру охранников и палачей противостоял мир их жертв. Лишенные элементарных прав, узники Бухенвальда, однако, проявляли удивительную волю к жизни и были готовы бороться до конца. В лагере существовала подпольная организация. Ею руководили коммунисты. Перед лицом смерти они объединили всех заключенных, так что это не было скопище беспомощных баранов.

Сильвио разговаривал с некоторыми из этих коммунистов, проникся к ним чувством большого уважения. От них он узнал, что редко в какой день не было казнено больше двухсот человек. Разумеется, многие узники умирали от голода или систематических побоев. В лагере царил полный произвол нацистов. Все эти убийства в большинстве случаев зависели от настроения палачей. Слабых и больных смерть ждала в первую очередь.

Сильвио рассказал, как одного известного физика коллеги по несчастью каждое утро выводили на поверку под руки, лишь бы только он не оказался в числе последних.

Для написания доклада Сильвио была дана неделя, и теперь я встречал его только в столовой. Выглядел он очень бледным и усталым, ни с кем не разговаривал и один уходил в парк. Он явно избегал даже меня. Нам всем не хватало бодрого насмешливого Сильвио.

Потом случилось то, что еще больше испортило наше настроение.

Однажды после полуночи, когда мы все сидели в операторской и ждали последних известий, пришло сообщение о смерти Рузвельта. Теперь, когда не было в живых президента, я вдруг понял, что этот парализованный человек из Вашингтона был для меня единственным противовесом всему непонятному и неудобоваримому. Многочисленные переплетения американской и немецкой промышленности и странные функции «1212»? Отказ от денацификации в занятых нами районах и коррупция? Спекуляция горючим и Аахен? Рузвельт всегда собирал вокруг себя хороших людей. Он был гуманист и ради человечности шел на многие компромиссы…

Полковник приказал нам выбросить из передачи все скандальные истории и оставить только фронтовые новости и некролог, который должен быть написан в духе радиостанции «1212». Я и Оскар сочинили этот некролог, а Тони записал его на пленку.

Потом мы все сидели в холле, озабоченные и печальные, и говорили о том, что нас ждет в будущем. Всем было жаль, что президент не дожил до конца войны.

На пороге появился один из югославов. Он дал мне знак выйти.

В кухне, закутавшись в свою неизменную серую шаль, сидела мадам Бишет. Очки ее в никелированной оправе сползли на нос. Глаза смотрели куда-то в пустоту. У обоих югославов тоже был удрученный вид. Они шепнули мне, чтобы я шел за ними. Наверху, на втором этаже, дверь в комнату Дрюза была распахнута настежь. Капитан сидел в кресле в одной ночной рубашке. У ног его валялась пустая бутылка из-под виски. Другую, тоже уже пустую, он держал в руке.

Капитан Дрюз пел. Это была избитая уличная песенка, но с новыми словами: «…наконец-то старик окочурился…»

Мы тихонько спустились вниз. В кухне я долго объяснял обоим югославам, что капитан – республиканец и что в Штатах, к сожалению, есть люди, которые не очень-то любили Рузвельта, и прежде всего за то, что он урезал некоторые их привилегии. В заключение я сказал, что это тоже – своеобразный признак демократии: каждый волен уважать или не уважать главу своего государства.

Югославы молча слушали мое объяснение. Через час, когда я уже спал, меня разбудил сильный шум. Кто-то вытащил Дрюза из комнаты, спустил его вниз по лестнице и вытолкал на улицу. С капитаном, правда, ничего серьезного не случилось: отделался несколькими легкими ушибами, – но на него натолкнулся полицейский Жерар, который как раз делал обход. Жерар попытался было внести Дрюза через черный ход, но дверь оказалась запертой, а оба югослава спали как убитые. Полицейскому ничего не оставалось, как постучать в дверь веранды, а уж тут не обошлось без шума. Но до расследования дело не дошло, и якобы по совету полковника…

С тех пор как Вальтер Шель женился, он стал очень хорошо относиться ко мне. Он утверждал, что я помог ему и морально, и во время разговора у полковника!

Разумеется, Вальтер преувеличивал мой вклад в его женитьбу, однако сам брак и влияние спокойной Рут сказались на нем положительно: Шель стал более человечным и откровенным, по крайней мере со мной.

Несколько дней спустя после смерти Рузвельта, в середине апреля, Вальтер зашел ко мне и как-то замялся, видимо, его что-то беспокоило. Наконец он положил мне на стол несколько исписанных мелким почерком листов бумаги.

– Никому не показывай, – загадочно сказал он мне. – Через полчаса я заберу у тебя это. Прочти быстро!

Вальтер впервые оказывал мне такое доверие. До сих пор он очень и очень осторожно обращался со всеми секретными документами.

Это был доклад Сильвио. Но ведь Сильвио обо всем этом уже сообщал мне!

– Прочти! – бросил многозначительно Вальтер и исчез.

И действительно, то, что я прочел, казалось невероятным.

Все это написал Сильвио. Это был его стиль, а внизу стояла его собственноручная подпись.

Я читал и читал, а в душе моей все больше росло возмущение. Вскоре вернулся Вальтер.

– Майор просит все три экземпляра!

После ухода Вальтера я бросился в комнату Сильвио, но его там не было. Тони Брейер сообщил мне, что Сильвио получил отпуск в Париж и уехал в шесть утра.

Доклад Сильвио был ни больше ни меньше как сочинение о том, как группа коммунистов в Бухенвальде с ведома нацистов беззастенчиво руководила карательным полком. «Они сумели, – писал Сильвио, – устроиться на таких должностях, от которых зависело назначение на работы, и с помощью различных интриг посылали на смерть тех, кого хотели. Имеющуюся в их руках власть они использовали для того, чтобы поставить своих единомышленников по партии в более выгодное положение за счет других узников…»

Это было чудовищной противоположностью тому, о чем Сильвио рассказывал мне в день возвращения из Бухенвальда. Многие факты совпадали, но подавались под другим соусом. Коммунисты концлагеря, подвигом которых Сильвио восхищался, теперь превратились в интриганов, в нацистских прислужников.

Моему возмущению не было границ. Я рассказал обо всем Тони. Сначала он слушал меня с недоверием, так как и ему Сильвио говорил кое-что о своих лагерных впечатлениях, но под конец и Тони был возмущен не меньше меня.

Что же могло произойти с Сильвио?

– К этому делу, наверное, приложил свою лапу Дрюз, – сказал, помолчав, Тони. – После своего возвращения из Бухенвальда Сильвио очень долго беседовал у Дрюза, а когда пришел в комнату, был очень бледен, да и вообще его невозможно было узнать.

Дрюз? Ведь это Дрюз устроил ему поездку в Бухенвальд. Неужели он заставил Сильвио написать такой бред? И каким образом? Не мог же тот по доброй воле написать обратное тому, о чем мне рассказывал! Неужели Сильвио все время водил меня за нос?

Тони, которому одиннадцать лет назад пришлось с оружием в руках сражаться на улицах Вены, мог допустить все.

– Сильвио – очаровательный парень, но он типичный хлюпик, который способен иногда пойти и на такое. На этот раз, думаю, не обошлось без женщины.

У Сильвио всегда были какие-то истории с женщинами, но как все это связать… Я подумал было о Маргарите, но он порвал с ней с тех самых пор, как постоянным гостем там стал Шонесси. Может быть, мадемуазель Бри? Сколько мы ни думали, но так и не могли представить ситуации, которая бы вынудила Сильвио пойти на это.

Кроме того, я хорошо знал, где находилось его сердце и куда он стремился: к темноволосой спортсменке, которая жила с сыном в Бостоне! После войны Сильвио мечтал сделать в Германии карьеру как американский артист и режиссер и, добившись признания, вернуться к своей Грете…

В зимнем саду, греясь на апрельском солнце, завтракал Дирк.

– Хорошо этому Сильвио, – заметил он, макая булочку в кофе. – В Париже сейчас весна…

Значит, Дирку тоже известно об его отъезде. Только мне Сильвио ничего не сказал. Тони передал мне книгу, детективный роман. Сильвио перед своим отъездом просил его об этом.

Я машинально перелистывал страницы. Вдруг из книги вылетела небольшая записочка. На ней рукой Сильвио было выведено: «Петр, я не думаю, что ты обо мне скоро услышишь. Я представляю, что ты обо мне подумаешь! Сколько раз мы пытались отгадать с тобой, что с нами будет. Что будет со мной, я уже знаю».

Значит, наше руководство держало Сильвио в резерве? Для чего? Для этого доклада о положении в Бухенвальде? И конечно, не для «Рейнской патриотической радиостанции», и вовсе не потому, что он был специалистом по вопросам сепаратистского движения, и не потому, что у него хорошая дикция…

Но что же все-таки могло принудить его к этому? Он знал намного больше, чем я. Знал о связях, о которых я, возможно, никогда и не узнаю. Больше видел, чем я. Знал закулисные махинации!..

Такой резкий и неожиданный поворот я переживал как измену. Для Тони же все это казалось гораздо проще: Сильвио куплен. А я-то думал, что хорошо знал Сильвио!

Сильвио больше не вернулся к нам. После поездки в Париж его перевели на фронт, в третью армию Паттона, вместе с которой он, может быть, попадет в Богемию, а может, и в Прагу…