Текст книги "«1212» передает"

Автор книги: Хануш Бургер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Воскресенье, 3 декабря

Небольшая деревушка Юнглинстер, неподалеку от линии фронта, отличалась двумя особенностями.

Во-первых, там находилась антенна люксембургской радиостанции, и для всех нас оставалось загадкой, почему немцы ее не уничтожили. Было неясно также, каким образом эта деревушка могла попасть в руки американцев.

Во-вторых, Юнглинстер славилась своей мясной лавкой, в задних комнатах которой собиралось привилегированное общество: богатые люксембуржцы и офицеры оккупационной армии. По предварительному заказу там можно было роскошно пообедать.

Мясную лавку также оккупировали американцы. Цены там были бесстыдно высокими, но зато блюда и вина – безукоризненными. Чтобы попасть туда, нужно было принадлежать к привилегированному кругу или иметь большие связи.

У Сильвио такие связи были, и в первое же воскресенье декабря, за три дня до первой передачи нашей радиостанции, мы с ним вдвоем мчались в трофейном допотопном «дикси» по мрачным, грязным улицам деревушки. Воспользоваться служебной машиной нам не удалось: Сильвио объяснил, что дама, которой мы якобы обязаны визитом в этот оазис, не позволила посвящать в нашу тайну шофера.

Сильвио всегда изумлял меня своими махинациями. Я терялся в догадках, что за влиятельная персона устроила ему все это. Офицера, способного на такое благодеяние, у Сильвио не было. Оставалось предположить, что сделала это Маргарита Ивердонж – наследница сталелитейной фирмы «Хеслинг и Ивердонж». Я, разумеется, знал о ночных похождениях Сильвио, так как он никогда не отличался рыцарской сдержанностью, однако прекрасная темноволосая тридцатилетняя Маргарита все же заботилась о своей репутации. Она не придавала гласности свою связь с самым что ни на есть простым американским сержантом, и то, что она пригласила нас на роскошный обед, на мой взгляд, было для нее большим достижением… Но в этот день моему удивлению, казалось, не будет границ!

– Надеюсь, ты не скорчишь глупой физиономии, если к нам кто-то подойдет, – загадочно сказал Сильвио. – Приятно обедать в обществе дам…

Я промолчал, думая о том, как это Маргарита снизошла до того, чтобы пообедать с двумя сержантами, хотя и в отдаленном, но хорошо известном всем американским штабным офицерам и всем люксембургским стальным магнатам месте.

– Ну приди же в себя, сержант, – продолжал Сильвио спокойным тоном, доставая из кармана толстую бразильскую сигару.

При въезде в деревню нас подвергли на удивление строгой проверке. Часовые с недоверием просмотрели наши удостоверения, солдатские книжки и даже наши личные знаки. Наконец нас отпустили. Ради предосторожности мы проехали мимо мясной лавки и, оставив машину в полуразрушенном сарае, пошли в лавку пешком.

Задняя комната мясной лавки была сильно натоплена. Сильвио сразу же стал любезничать с хозяйкой. Когда она наклонялась к нему, чтобы сообщить что-нибудь о винах этого года, Сильвио с наигранным любопытством заглядывал за глубокий вырез ее платья.

Стол накрыли белой скатертью с несколькими пятнами от красного вина, за которые хозяйка тут же извинилась. Вспотевшая служанка поставила приборы на три персоны.

Наша благодетельница появилась с небольшим опозданием. От удивления я разинул рот: это была мадемуазель Бри, секретарша Шонесси.

– Я же предупреждал тебя, не корчи глупой физиономии, – бросил мне Сильвио, помогая даме-патронессе снять пальто. Сильвио был так галантен, что я тут же сделал для себя вывод, что их знакомство не очень давнее.

Мадемуазель Бри говорила по-английски, Сильвио отвечал ей на рейнском диалекте. Жеманно обгладывая куриную косточку, мадемуазель бросала на Сильвио пламенные взгляды и без устали болтала о том, что у капитана Фридмена и Гектора Лансона существуют серьезные разногласия. Задумчиво вылавливая беловато-желтую вишню из бокала с коктейлем, который нам подали в конце обеда, она мечтательно произнесла, что хотела бы провести Рождество в Париже или по крайней мере в Брюсселе, если ее туда кто-нибудь пригласит. При этом она многозначительно посмотрела в сторону Сильвио.

Назад возвращались затемно. Мы не хотели, чтобы нас видели в гражданской машине, и потому отпустили мадемуазель одну.

Я был даже рад пройтись пешком после такого сытного обеда. Было очень темно и холодно. Мы уже больше часу брели по открытому полю. А тут как назло пошел снег. Мы заблудились.

Стали советоваться, не следует ли повернуть обратно. Дорога, бежавшая через поле, казалось, уводила все дальше и дальше от города. Компаса у нас не было. Сильвио зло сострил, что мы, очевидно, уже пересекли линию Зигфрида и наверняка находимся в Германии.

Вскоре мы вышли к хутору. Там располагался американский штаб. Что-то случилось, так как в штабе был полный переполох. Нас встретили подозрительно и поверили только после неоднократных телефонных звонков в Люксембург, где мы уже, конечно, не могли рассчитывать на сердечный прием на улице Брассер.

Водитель джипа по дороге в город по секрету сообщил нам, что несколько часов назад были найдены два мертвых солдата, оба – водители. Они исчезли три дня назад. Их убили где-то здесь, в двадцати километрах от линии фронта. На трупах не было ни огнестрельных, ни ножевых ран. Оба были раздеты, лица изуродованы до неузнаваемости.

Личных знаков у убитых не оказалось.

Случилось это в воскресенье, 3 декабря 1944 года.

«1212» передает

Мы очень волновались, хотя многие делали вид, будто собираются сыграть партию в покер.

Шонесси своей мясистой белой рукой растирал виски. Майор посмотрел на меня как на заговорщика одной с ним шайки. На миг мне даже показалось, что между нами устанавливается дружеское взаимопонимание. Но это только показалось. Точно так же Шонесси смотрел и на Фулбрайта.

Полковник находился в комнате радиоперехвата. На его красном широком носу как-то непривычно было видеть большие очки. Он листал какую-то рукопись. Перед микрофоном, облокотившись на зеленый стол, подпирая кулаками подбородки, Сильвио и Едике штудировали тексты, подчеркнутые красным карандашом.

Вальтер Шель и капитан Дрюз, ничем не занятые в этот момент, нервно помешивали ложечками кофе. Только бледный англичанин казался совсем безучастным. Он стоял возле зеленой металлической двери на маленькой деревянной лестнице, ведущей в студию.

Было десять минут двенадцатого. В одиннадцать часов люксембургская радиостанция, как обычно, пожелала своим слушателям спокойной ночи. В половине двенадцатого должна была состояться первая передача радиостанции «1212» – под таким официальным названием маскировалась операция «Анни».

В одиннадцать часов двадцать минут за углом виллы зафырчал мотоцикл и остановился. Техник Лисман принял от посыльного запечатанный сургучом пакет. Шонесси вскрыл пакет и пробежал глазами наши рукописи.

– О'кей, – бросил он нам. – Изменений нет. Начинаем.

Выпив виски, майор пошел в комнату радиоперехвата. Англичанин последовал за ним. Через окошко я видел, как полковник и англичанин бегло читают машинописные странички.

В маленьком окошке показалось лицо Фулбрайта. Он посмотрел на часы. Я сидел напротив окошка и тоже посмотрел на часы. Рядом с часами висела написанная от руки табличка: «В этом помещении говорить только по-немецки!» Едике и Сильвио откашливались.

Ровно в половине двенадцатого я дал знак Фулбрайту, и он опустил мембрану на пластинку. Тихо зазвучала мелодия Брамса – это были наши позывные. Через несколько секунд я дотронулся до плеча Сильвио. Хрипловатым астматическим голосом он начал читать:

– Внимание, внимание! Говорит радиостанция «1212»! Говорит радиостанция «1212»! Прослушайте сводку новостей.

Я коснулся плеча Едике. Его квакающий, бесстрастный голос зазвучал на редкость сухо.

«Части 236-й дивизии с боями отошли в направлении Отвейлера. Части четвертой американской танковой дивизии, перерезав железнодорожную линию в районе Саарлаутена, успешно продвигаются в восточном направлении…»

Наши сообщения были официально-скупы. Ни одно слово не выдавало, по какую сторону фронта находится диктор. Не было напыщенных фраз, которыми обычно пестрели сводки Верховного главнокомандования вермахта. Не было ни ликования по поводу удачного контрудара, ни умалчивания при отступлении. Мы избегали таких выражений, как «непреклонная воля к победе» или же «в результате удачного десантирования на заранее подготовленные позиции». Названия населенных пунктов, подразделений, родов войск – все перечислялось по-деловому!

Я раза два отважился взглянуть на сидевших в студии. Перед каждым лежал текст. Полковник прикрыл глаза правой рукой. Шонесси подпирал голову ладонями. Сильвио сосал свою погасшую трубку (полковник категорически запретил курить в студии!). Все трое напомнили мне китайских мартышек, которые были любимым талисманом у американцев.

Передача закончилась через двадцать минут. Трижды мы прерывали передачу небольшими музыкальными заставками из Брамса. Невозмутимым, спокойным голосом Сильвио закончил передачу. Воцарилась полная тишина.

Шонесси открыл дверь студии и сказал:

– О'кей, бой. На сегодня все.

Полковника теперь больше всего интересовало, сможет ли мадам Бишет приготовить нам хороший грог.

Я пошел к нашим операторам, которые записывали передачу. Мне хотелось послушать, как она получилась. Англичанин последовал за мной. Несколько бесцеремонно отстранив меня, он первым вошел в крохотное помещение. Два англичанина сразу же вскочили, чтобы отдать ему честь. В английской армии на субординацию обращают больше внимания, чем мы, небрежные американцы! Капитан второго ранга скомандовал: «Вольно» – и сел на кровать дрезденца.

Передача была записана почти безо всяких помех. Только голос Сильвио звучал слишком интимно и подчеркнуто эмоционально.

Его голос показался мне слишком неподходящим для того, чтобы читать такие тексты. Совершенно по-другому звучал голос Едике. Это был прирожденный диктор, который мог совершенно бесстрастным тоном сообщить о взрыве Фау-1, о гибели двух летающих крепостей или об уничтожении четырехсот двенадцати солдат в рукопашном бою.

В общем, передача оказалась такой, как мы и ожидали: бесцветной, слабой, неубедительной. Англичанин не проронил ни слова. Его бесстрастная рыбья натура вызывала во мне одну ненависть.

В холле нашей виллы было шумно и весело. От былого напряжения не осталось и следа. Только Шонесси тянул свой грог и молчал, хотя лицо его казалось более оживленным, чем во время передачи.

Мадам Бишет напекла нам пряников, настоящих нюрнбергских пряников – из трофейной муки! Алессандро где-то раздобыл ямайский ром. Грог возымел свое действие, и меня стало клонить ко сну. Я уже хотел было пойти спать, но Шонесси жестом полупьяного человека подозвал меня. Тихо, чтобы не услышали другие, он решительным тоном приказал:

– Сейчас спокойно идите в свою комнату, а в два спуститесь к оператору и послушайте передачу солдатского передатчика «Кале».

Я, признаться, не ожидал от него такого после множества выпитых им рюмок. Расстегнув нагрудный карман френча, он вытащил толстую гаванскую сигару и протянул мне:

– Вот, – уже громко сказал Шонесси, – это в честь премьеры.

Без чего-то два я прямо в пижаме спустился к операторам. В холле было темно, во всем доме стояла тишина. В операторской слышалось хрипение радио: значит, ребята бодрствуют.

За радиостанцией перехвата сидел капитан второго ранга. На какое-то мгновение он замешкался, видимо, соображая, как прореагировать на мое появление. И тут же холодно предложил мне сесть.

Через несколько минут началась передача. Сначала послышалась модная эстрадная песенка. Впервые эта песенка прозвучала в передаче белградского радио и затем облетела всю Европу. По обе стороны Западного фронта она стала такой популярной, что многие называли ее песенкой Второй мировой войны.

Потом следовал тривиальный рассказ для экипажей немецких подводных лодок. Такие рассказы были гвоздем программы этой радиостанции. И читали их, как правило, два диктора. Создавалось впечатление, что англичане располагают неисчерпаемыми сведениями…

«Капитан третьего ранга Яан! Это сообщение мы подготовили специально для вас. С вашей стороны было слишком неосмотрительно оставлять свою маленькую жену безо всякой защиты в Любеке, где обычно проводит свой отпуск капитан-лейтенант Варнов. Семья у него сейчас в Шварцвальде, и он, очевидно, не прочь половить рыбку в мутной воде. Неужели вы совершенно уверены, Яан? Ваша маленькая жена знает, что делает, а капитан-лейтенант вам мог бы пригодиться для связи с Деницем! Разумеется, в том случае, если вы выживете и вернетесь домой. Что? Неужели вы не верите нам? Тогда спросите Гербе, который сейчас наверняка слушает нас в камбузе. Он, конечно, сможет подтвердить, что видел вашу малышку в баре с Варновым…»

В таком же духе, подстрекающе и беспощадно, были составлены и другие материалы. Говорили, что на многих немецких судах такие передачи доводили матросов и офицеров до драки.

После танцевальной музыки передавали последние известия. В первую очередь – с Восточного фронта. «Войска Советской армии вступили в Венгрию. Два мощных клина нацелены на Будапешт, третий – к озеру Балатон. Советские части находятся в ста сорока километрах от австрийской границы». Никаких подробностей. Только официальные сводки. Потом шло сообщение о положении в Италии. Это была пестрая смесь сводок Верховного главнокомандования вермахта и официальных материалов, полученных из штаб-квартиры генерала Кларка. Наконец стали передавать сообщение о положении дел на нашем участке фронта. Ничего нового я здесь услышать не мог и уже хотел было уйти к себе.

Но в этот момент я обратил внимание на выражение лица капитана второго ранга. Он был весь внимание. На коленях у него лежал открытый блокнот.

И тут я не поверил своим ушам:

«Боевые группы Таушер, Лембрюк, Вассермюлер… в районе Отвейлера… перерезали железнодорожную линию…» Английский солдатский передатчик слово в слово повторил наше сообщение.

Да, передачи этой радиостанции не такие уж беспристрастные и официальные. По крайней мере, написаны они захватывающе и красочно!..

Капитан второго ранга захлопнул блокнот, холодно попрощался и пошел к себе наверх.

Дождь лил как из ведра. Дорожки парка размыло. Коричневые полусгнившие листья и размокшие пачки от сигарет скапливались перед водостоками. Обутые в солдатские сапоги, мы хлюпали по раскисшим газонам.

Моему возмущению не было границ. Полковник и Шонесси многозначительно переглянулись, когда я доложил, что вчерашнее сообщение о положении на нашем участке фронта, переданное солдатской радиостанцией «Кале», целиком повторяло нашу передачу. Комментарии были излишни!

– Дело становится все более интересным, – сказал мне Сильвио. – Итак, чехословацкий антифашист пишет для американской подпольной радиостанции тексты на немецком языке. А офицер британского флота, выдавая себя за инструктора, в действительности использует американскую радиостанцию как дешевый источник информации для своей конторы в Лондоне! Просто потрясающе!

От наших англосаксов я узнал, что сводки о положении на этом участке фронта, передаваемые солдатской радиостанцией раньше, были очень скупыми и неопределенными.

Сильвио выбил трубку и, положив ее в левый карман куртки, достал из правого кармана другую.

– До тебя, видно, не дошло, – усмехнулся он, – почему мы должны зимовать в этом неуютном Люксембурге?

– Потому что у нас было скверное снабжение и прежде всего не было горючего для танков Паттона! Это каждому известно.

– А почему у нас не было горючего? – допытывался Сильвио.

– Потому что им спекулировал каждый, кому не лень.

– Петр, ты переоцениваешь усердие наших союзников. В отношении спекуляции горючим ты, конечно, прав. Но при случае спроси у полковника, правда ли, что девять десятых нашего горючего англичане тайком задерживают, потому что Монтгомери хочет раньше нас оказаться в Берлине…

Для меня это было откровением. Хотя полковник не раз намекал на это.

– Но при чем тут наша радиостанция? – спросил я.

– Заруби себе на носу, что англичане и американцы – конкуренты. А в конкурентной борьбе, как и в любви, все дозволено. Очевидно, англичанам очень нужны сводки о положении на нашем участке фронта, а двенадцатая группа армий отказалась давать им эти сведения. Вот тогда они и уговорили нас организовать нашу радиостанцию, чтобы использовать ее как источник информации. Теперь они все сведения получают даром, сидя у себя в Лондоне. Очень умно, нужно признать.

– А что дальше?

– Ничего, – спокойно ответил Сильвио. – Мы будем работать. Первый раунд выиграл капитан второго ранга. Все передачи мы делаем, собственно, для него. Насколько я знаю нашего майора, он, наверное, сейчас шлет шифрованные депеши в Париж, а то и в Вашингтон. Пройдет несколько дней, и англичанин получит вежливый пинок в зад или же с ним случится что-нибудь в этом роде, так как УСС не потерпит такого. Хотя бы для того, чтобы сохранить свой престиж. Ну да поживем – увидим.

Я долго размышлял над словами Сильвио. В душе поднималась волна протеста.

– Послушай, Сильвио, когда я думаю о том, что наши парни сидят в холодном болоте и подставляют под пули свои лбы, меня начинает воротить от всей этой комедии…

Сильвио остановился и посмотрел на меня.

– Во-первых, это не комедия… В особенности для наших солдат. А во-вторых, мы оба замешаны в этом деле, так что у нас есть все основания поинтересоваться, чего от нас хотят. Или тебе доставляет удовольствие быть пешкой?

Мы долго шли молча. Слова Сильвио задели меня. Мне вовсе не хотелось быть пешкой.

У меня вдруг появилось страстное желание оказаться сейчас в своей части или хотя бы с теми парнями, которые в октябре держали высотку у Буртшейда. Они по крайней мере знали, что им следует делать. У каждого из них в руках была винтовка, и они видели, где находится противник.

А то, что происходило на улице Брассер, было не так-то просто, как казалось на первый взгляд.

Гость с той стороны

Восьмого декабря в шесть часов вечера, когда я только что вернулся из города с папкой документов, к вилле подкатил забрызганный грязью джип. Из машины выпрыгнул незнакомый капрал и позвонил в дверь.

Ни один посторонний, в том числе даже американский солдат, не мог войти в нашу виллу без предварительного на то разрешения. Полковник, должно быть, ждал этого визита. Стоя на лестнице, он крикнул:

– Сержант, пришлите прибывшего ко мне, а сами идите к себе.

У капрала было сумрачное лицо, и я не стал пытаться заговорить с ним.

В нашей комнате сидел Алессандро. Ему тоже было приказано «идти к себе». Никто из нас не имел ни малейшего представления о том, что происходило на вилле.

Вскоре на лестнице послышались шаги. Капрал, очевидно, спускался вниз, но, судя по скрипу половиц, он шел не один. Мы услышали голос Вальтера Шеля.

Вот хлопнула входная дверь, загудел мотор, и джип отъехал.

Двое мужчин остановились в коридоре. Послышался скрип открываемой двери, что вела в пустовавшую мансарду.

Через несколько минут к нам в комнату вошел Вальтер Шель.

– Ты должен сходить наверх, – загадочно сказал он мне.

Шонесси был не один. Рядом с ним сидел полковник Макдугал. У окна стоял капитан второго ранга. На его лице застыло выражение насмешки и отвращения.

Первым заговорил полковник:

– Послушайте, сержант. Мы проводим один эксперимент. Может быть, слишком рискованный. Нам нужна ваша помощь. Майор вам все объяснит.

Полковник говорил дружелюбным, отнюдь не начальственным тоном. Это явно было рассчитано больше на англичанина, чем на меня. Шонесси покосился на капитана второго ранга и обратился ко мне:

– Петр, сейчас вы получите одно очень интересное задание. Правда, несколько необычное, но мы, американцы, иногда поступаем не так, как принято. Капитан второго ранга относится к этому несколько скептически…

Мак Каллен, скрестив руки на груди, раскачивался из стороны в сторону:

– Я умываю руки. Если уж на то пошло, я бы поселил этого человека в другом месте. Он не должен знать, что мы здесь делаем, даже если он и честнейший парень на свете! А таких, как известно, не бывает…

Он отвернулся к окну и стал смотреть в парк. Шонесси вежливо улыбнулся и как ни в чем не бывало продолжал:

– Итак, с сегодняшнего дня у нас на вилле гость. Он немец, не военный. Три дня назад он находился по ту сторону фронта. Разведотдел ручается за него головой. Его допрашивали там сорок восемь часов. Этот человек горит желанием помочь нам бороться против нацистов. У него личные счеты с Гитлером. По некоторым соображениям он нам вполне подходит. Во-первых, он хорошо знает местность и людей на нашем участке. Это совершенно точно. Во-вторых, чтобы прийти к нам, он многим рисковал. Назад ему дороги нет: для своих он предатель. В-третьих, он, кажется, интеллигент. Если бы удалось заставить его писать или говорить для нас…

Англичанин резко запротестовал:

– Только через мой труп. Кто может поручиться, что у него нет кода и что он не будет передавать противнику сведения о нас?

– Я думаю, сэр, – спокойно, но с легким оттенком иронии прервал его полковник, – нам точно всегда известно, для кого мы работаем. Не настолько уж мы глупы!

Мак Каллен отвернулся к окну и больше за весь вечер не проронил ни слова. Но и для Шонесси британец, казалось, не существовал.

– Что мы предпримем с этим человеком и в какой степени он будет нам полезен, покажет время, – продолжал майор. – Ваша задача – следить за ним. Мы хотели поручить это дело Вальтеру Шелю, но, честно говоря, иногда приходится считаться с национальностью человека, даже если и доверяешь ему. Вы же чех, безупречно говорите по-немецки. Сентиментальностью не страдаете. – Шонесси улыбнулся. – Всякое, конечно, бывает. Я однажды допрашивал одного еврея, бежавшего из Германии, мне нужны были сведения об укреплениях в Келе на Рейне. Этот человек хорошо знал их. Бедняга потерял близких в Освенциме, но на мои вопросы отвечать не хотел: он-де не предаст своей родины. Да, и такое бывает! Но за вас мы спокойны, Петр. Нацисты недавно казнили вашего лучшего друга. Не помню его имени, но вы знаете, кого я имею в виду. Надеюсь, вы оправдаете наше доверие…

Что я мог ответить? Разумеется, мне было известно, что все письма солдат проходят через цензуру. Но ведь она находилась где-то в тылу, на главном пункте связи. Там скапливались миллионы писем. В Люксембург же их присылали в опечатанных мешках и вручали адресатам.

Каким образом Шонесси узнал о казни моего друга Курта в Праге? Майор не дал мне долго удивляться. Заметив мое смущение, он наградил меня довольной улыбкой и сразу же перешел к делу:

– Этого человека зовут Дризен, Георг Дризен. Сейчас он сидит в пустой мансарде. С сегодняшнего дня вы будете жить с ним в одной комнате, по крайней мере до тех пор, пока мы не узнаем, что он из себя представляет. Вальтер, видимо, уже распорядился перенести ваши вещи.

Это был почерк УСС – ставить человека перед свершившимся фактом.

– Сейчас вы пойдете в вашу новую комнату, а через некоторое время мы пришлем к вам соседа. Сделайте вид, будто уже давно живете в этой комнате… Подумайте, как лучше выполнить наше задание! Необходимо расположить к себе Дризена, чтобы он рассказал вам больше, чем разведотделу. Понятно?

С этими словами новоиспеченного шпика Петра Градеца отпустили.

Вошедший в комнату мужчина был среднего роста, сухощав. Редкие седые волосы, щетинистая бородка и умные, с нависшими веками глаза делали его похожим на образованного рабочего, который много повидал и испытал в своей жизни.

На нем был темно-синий поношенный костюм, под пиджаком виднелся темно-зеленый американский форменный свитер. Весь багаж новоприбывшего состоял из одного вещевого мешка. Ни пальто, ни шляпы у него не было. С Вальтером Шелем он попрощался вежливо, почти по-светски и, повернувшись, посмотрел мне прямо в лицо. По виду ему можно было дать лет пятьдесят.

– Меня зовут Георг Дризен. Вы разговариваете по-немецки? Здесь, кажется, многие американцы говорят по-немецки. Там, где я перешел линию фронта, было, к сожалению, по-другому.

Мы пожали друг другу руки. Я показал ему кровать. Мои вещи были разбросаны как попало. Это я старался придать комнате более обжитой вид.

Мужчина подошел к шкафу, за стеклом которого была фотография Праги.

– Прага, – сказал он. – Я был там проездом. Вы чех, да? Тогда мое имя вам явно ни о чем не говорит. – Дризен улыбнулся и стал доставать из вещевого мешка свои пожитки: зеленую пижаму, зеленое белье, три начатые пачки сигарет разного сорта. Из нагрудного кармана он вытащил расческу, зубную щетку и, наконец, аккуратно сложенный галстук серо-синего цвета. Солидный галстук, какие носил мой отец…

Мне показалось, что где-то я уже слышал эту фамилию.

– Не ломайте голову, – заметил Георг с любезной предупредительностью. – До сих пор я не встречал ни одного американца, которому бы мое имя о чем-нибудь говорило. У нас все по-другому. Может, вам знакомо другое имя – Лукаш Дризен?

Теперь я точно вспомнил, где слышал эту фамилию. В немецких передачах радио Москвы! Было это недели две назад.

Георг удовлетворенно улыбнулся:

– Мой брат. Вы первый, кому это имя о чем-то говорит.

– Где ваш брат сейчас? Он… в Советском Союзе?

Георг положил пижаму на свободную постель. Потом стал искать место, куда бы пристроить все остальное. Наконец он выбрал подоконник.

– Нет, – спокойно ответил Дризен. – К сожалению, нет. Одиннадцать лет он просидел в концлагере. Три недели назад он погиб в Заксенхаузен. Говорят, погиб при бомбежке. Но этому не верит ни один человек.

Мне необходимо было уйти – готовить передачу. Об этом, разумеется, я не мог сказать «гостю». Еду ему принесут в комнату…

Сменить меня пришел Вальтер Шель.

– Хорошо, что не оставляют меня одного, – сказал Дризен. – Мне не хотелось бы оставаться наедине со своими мыслями.

Я был восхищен тактом, с каким Георг воспринял нашу слежку.

После передачи я тихо вошел в комнату. Вальтер дремал в кресле. Теперь он мог идти спать. Не зажигая света, я лег в постель.

– Вас не побеспокоит, если я буду курить? – спросил из темноты Георг. – Я не открывал окно, чтобы ваш товарищ не заподозрил меня в попытке к бегству. Теперь же можно хорошо проветрить комнату.

Я не имел ничего против и достал из тумбочки свою трубку.

– Вы, наверное, устали от вашей службы, – начал Георг после паузы. – Когда вам надоест моя болтовня, скажите мне, не стесняясь. Уснуть я все равно не смогу… Для меня это был слишком решительный шаг… Теперь я по другую сторону фронта. До этого все мне казалось гораздо проще, а теперь… Теперь намного сложнее, чем я предполагал. Знаете, после тридцать третьего года я понял, что Лукаш был прав. Мы с ним расстались в девятнадцатом году. Наши пути разошлись…

Тишина. Мне даже показалось, что Георг уже спит. Но через несколько минут зашелестела бумага. Дризен зажег новую сигарету.

– С тридцать третьего года у меня в голове несколько прояснилось, – продолжал он. – Я понял, что Германия оккупирована врагом. Ведь нацисты – это наши враги. Если я против нацистов, это вовсе не значит, что я против Германии. Наоборот, я за нее. И теперь, когда Лукаш погиб, я не мог сидеть сложа руки. Так я и решил перейти к вам, чтобы помочь тем, кто хочет освободить нашу страну…

Пауза. В полумраке я видел широко открытые глаза Георга. Он глубоко вздохнул:

– Теоретически все очень хорошо.

– Вы жалеете? – осторожно спросил я.

– Нет, – ответил он твердо. – Нисколько. Я должен только привыкнуть. Это – шаг от теории к практике, как всегда говорил Лукаш.

Снова молчание.

– Вы знаете, – проговорил возбужденно Георг, – это великолепно! Десятки тысяч молодых людей откуда-то из Кентукки или Калифорнии прибыли сюда, чтобы освободить нашу страну от фашизма!..

«Бедный Георг, – подумал я. – Майор Шонесси хочет освободить Германию от фашизма? Или капитан второго ранга Мак Каллен? Или Коулмен? Или те, кто еще в Нормандии, а потом в Париже занимались спекуляцией? Или капитан Кейвина, который рвался первым попасть в Сент Ло, чтобы захватить там „сувениры“? Или два наших шофера, что вовсю развернули торговлю горючим в Спа? Или куклуксклановец Георг Вилкос из Бирмингема в Алабаме? Или…»

– Давай поспим немножко, – предложил я, хотя спать мне и не хотелось.

– Конечно, – быстро согласился Георг. – У вас завтра служба… Простите, но еще несколько слов. У меня это не выходит из головы. Молодые американцы пришли нам на помощь, а я, я до прошлой недели ничего не предпринимал. Вы понимаете мое состояние? Моя родина вот уже одиннадцать лет в цепях, а я ничего не делал. Кое-как перебивался, ел, пил, иногда высказывал свое мнение где-нибудь в кабачке или на работе… Лукаш недаром говорил, что я человек, которому ни до чего нет дела. Лукаш всю свою жизнь боролся против врагов отечества. И теперь, когда они убили его, я твердо решил встать на его место. Поэтому я здесь. Вы понимаете?…

«Георг Дризен, 47 лет, родился в Трире. Родители – католики. Вдовец. Образование: четыре класса реальной гимназии, затем – школа для взрослых. Профессии: автослесарь, заведующий мастерской, управляющий хозяйством, портье в гостинице (до этого четыре года – без работы) и наконец коммерсант (сначала – галантерейных товаров, потом – алкогольных напитков). Его жена и двое детей погибли во время авиационного налета на Ханау, где он жил до 1942 года. В последнее время Дризен поддерживал знакомство с сорокалетней акушеркой из Битбурга. У Дризена был брат, которого замучили нацисты».

– Это все? – Вальтер Шель захлопнул свой блокнот и встал. – Подходящий человек для нас. За что нацисты убили его брата?

Я незаметно бросил взгляд в сторону Сильвио, который с совершенно безразличным видом сравнивал свою карту с крупномасштабной картой, висевшей на стене.

– Не знаю, – ответил я. – А что, разве фашистам нужна особая причина, чтобы расправиться с кем-нибудь? Может быть, расовый вопрос?

– Было бы очень интересно выяснить это, – сказал Вальтер. – Ты ведь знаешь, майор всегда благодарен за малейший клочок информации. Да и, в конце концов, нужно знать, с кем имеешь дело, не так ли?

– Если узнаю, скажу, – заверил я Вальтера.

Он взял свои карандаши, погасил сигарету и вышел. Я углубился в работу. Сильвио некоторое время молчал, затем подошел к своему столу и вытащил бутылку коньяку. Открывая ее, он тихо проговорил:

– Занятно. Сержант Петр Градец – доносчик. Нужно теперь быть осторожным с тобой.

– Если ты хочешь знать, я честно сказал Георгу, зачем меня к нему приставили и что все сведения о нем подшиваются к его личному делу. А мне он может доверять…

– Ах вот как! – Сильвио нагло засмеялся. – Дело обстоит гораздо хуже, чем я думал. Сержант Петр Градец вовсе не доносчик, он просто-напросто заодно с противником! Пожалуйста, не горячись! Если трезво рассудить, Георг Дризен – враг, а сержант Петр Градец советует ему, про что говорить, а про что умолчать. Прочтите еще раз устав, сержант! За такие дела дают…