Текст книги "Смерть докторши"

Автор книги: Хансйорг Шнайдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Взгляд его скользнул по головам провожающих. Почти сплошь пожилые люди – седые волосы, кое-где лысины. Карин Мюллер, прямая, чопорная, Ханс Грабер, г-жа Швааб, Армин Меркле из стариковского интерната, вместе с сестрами Бюлер и другими, чьих имен он не знал. Авраам и Ворчунья, Альбин и Конрад, Нелли Цубербюлер и Рут Кюнцли, Патрик и Свен. Даже Эдуард Фишер пришел, в элегантном черном костюме.

Впереди, у алтаря, расставлены венки, штук тридцать, не меньше. Целая стена цветов. На полу – урна с прахом г-жи Эрни. Заиграл орган, кажется что-то из Баха.

Затем некий правительственный советник открыл панихиду и первым делом принес извинения от имени нескольких важных персон, которые отсутствовали по причине отпусков. Тяжелым удар, сказан он, огромная потеря, всем гражданам и гражданкам, всем людям доброй воли необходимо теперь сомкнуть ряды, исполнить свой печальный долг и предотвратить дальнейшие злодеяния.

После него слово взяла Кристина Хефельфингер. Эту пухленькую, непоседливую женщину, которая несколько лет назад возглавила «Regio Basiliensis», Хункелер знал с университетских времен. Она сразу приступила in medias res [10]10
  К главному (лат.).


[Закрыть], как она выразилась, и заговорила о давних временах. Сказала, что всегда восхищалась Кристой Эрни, ее решительностью и упорством. Ведь Криста всегда действовала, руководствуясь здравым смыслом, и на самом деле с младых ногтей внимала голосу рассудка. Г-жа Хефельфингер рассказывала о демонстрациях, о сидячей забастовке на Главном вокзале, когда все участники купили билеты в один конец до ближайшей остановки, то бишь до Мюнхенштайна, а стало быть, разогнать их, нормальных пассажиров, было невозможно. Хункелер тоже участвовал в этой акции и потому слушал, посмеиваясь про себя.

Как раз такой выдумки и дерзости, вызвавших в ту пору невероятный фурор, продолжала г-жа Хефельфингер, сейчас очень и очень недостает. Именно сейчас, когда все так стремительно меняется. Нужно непременно дать молодежи шанс.

Потом выступил главный прокурор. Сказал он приблизительно то же самое, что и на пресс-конференции. И опять имел успех.

Когда один из виднейших в городе культуртрегеров, семидесятилетний историк, в прошлом владелец рекламною агентства, процитировал фразу Людвига Холя о нескоропалительном примирении и назвал скоропалительные примирения главным швейцарским пороком, который влечет за собой все прочие изъяны, Хункелер почувствовал, как голова тяжелеет и падает на грудь. Он не стал сопротивляться, наверно из-за духоты в церкви.

Услышав чей-то храп, он мгновенно встрепенулся. Судя по испуганному взгляду Рут Цбинден, храпел он сам.

Еще три речи, потом «Тебя, Бога, хвалим» и орган.

На улице начались бесконечные рукопожатия – все знали друг друга, ведь Базель как был, так и остался большой деревней. Хункелер огляделся, высматривая Лакки Шиндлера. Но Лакки блистал отсутствием.

Вместе с Мадёреном комиссар спустился вниз по Штапфельбергу, пересек Барфюсерплац и направился к ресторану «Кунстхалле», где состоятся поминки. Пот градом катил по спине, вид с похмелья помятый. Но зрелище, представшее глазам, ему нравилось. Вереница людей в черном тянулась вверх по Штайнбергу, чтобы честь честью помянуть покойную Кристу Эрни.

– Ты не видал Лакки Шиндлера? – спросил комиссар.

– Нет, – отозвался Мадёрен, – в церкви его не было. Но куда он денется. Скоро мы его прищучим.

– За что?

– Химичит с албанцами. Аферу какую-то замыслил. – Мадёрен расплылся в наглой усмешке, противная, приставучая такса. – Между прочим, у него есть выкидной нож, и он размахивает им почем зря. А такой нож почти все равно что разделочный. Об этом тебе известно?

– Да, – сказал Хункелер.

– Почему же ты молчал?

– Потому что это след ложный.

Они остановились, пропуская трамвай. Зеленые вагоны блестели на солнце.

В ресторане им подали картофельный салат, холодную телятину и розовое вино с Невшательского озера. Столы под белыми скатертями были сервированы в зале, открытом со стороны сада. Хункелер тоже налил себе бокал вина – чтобы чокаться.

Около трех, когда скорбное настроение давно уже сменилось жизнерадостно-веселым, он через темную часть ресторана направился к выходу. Похмелье развеялось, он чувствовал себя превосходно. У коридорчика слева, ведущего к туалетам, сидел за темным столиком пожилой мужчина, который приветливо посмотрел на него.

– Господин Хункелер? – спросил он.

– Да. А вы кто?

– Генрих Рюфенахт. Я ждал вас.

Приглашающим жестом он предложил Хункелеру стул напротив. Комиссар сел.

– Летом, когда открыт сад, здесь, увы, не обслуживают, – сказал Рюфенахт. – Зато нам никто не помешает.

Хункелер посмотрел на собеседника. Примерно в его годах, должно быть. Лысый, только на висках сальные, седые пряди. Нос приплюснутый, рот по-стариковски дряблый. Рубашка в красную клетку, пиджак висит на спинке стула.

– Почему вы решили со мной встретиться? У меня мало времени.

– Время есть всегда, – заметил Рюфенахт. – До самой смерти. Потом времени уже нет.

Хункелер смахнул с запястья муху и тут только сообразил, что это первая муха, которую он видит в этом ресторане.

– Я знал, что вы здесь, – продолжал Рюфенахт. – Ведь вы ведете дознание.

Хункелер окликнул официанта, стоявшего у стойки, и заказал две чашки кофе.

– Я тоже пробовал, – сказал Рюфенахт. – Меня он проигнорировал. Но вы-то – комиссар Хункелер.

Хункелер кивнул, ему вдруг расхотелось торопиться. Они ждали, поглядывая друг на друга. Глаза у Рюфенахта мало-помалу темнели, казалось, вот-вот хлынут слезы.

Пахло от него странно. Диковинный, чуть ли не экзотический запашок.

– Вы что, никогда не моетесь? – полюбопытствовал Хункелер.

– Изредка. По-моему, гигиена – это полная бессмыслица. Мы только здоровье себе подрываем бесконечным мытьем. Тело само о себе позаботится. Железы и поры знают, как и что выделять. Я и зубы не чищу. Эти пластиковые щетки только эмаль обдирают.

Официант – это оказался Хесус, коротышка-испанец, – принес кофе. Они оба бросили в чашки сахар, размешали, выпили и отставили чашки на стол.

– Вы непременно должны заехать ко мне, – сказал Рюфенахт, – причем в ближайшие дни. Иначе я сдохну.

– У вас нет друзей?

– Нет.

Хункелер закурил сигарету, первую сегодня.

– Почему вы не были на поминках?

– А почему я должен был туда идти?

– Вероятно, вы знали госпожу Эрни. Вы ведь тоже учились тогда в университете, сами сказали по телефону.

– Да. И в демонстрациях участвовал.

– И билет до Мюнхенштайна покупали?

– А как же. И когда трамвайную линию на Барфи [11]11
  Барфюсерплац – площадь в Базеле.


[Закрыть]перекрывали, без меня не обошлось. – По его губам скользнула усмешка, едва заметная, лишь чуть скривившая уголки рта. – Давно это было… Прекрасное время, правда?

– Вы хотите поговорить со мной о том прекрасном времени?

– В том числе.

Рюфенахт сидел совершенно спокойно. В непринужденной позе, словно играючи держал свое тело под контролем.

– Какая хворь привела вас к Кристе Эрни? – спросил Хункелер.

– С чего вы это взяли?

– Так ведь ясно же. Иначе давно бы мне позвонили, при ее жизни.

– Простата, – коротко сказал Рюфенахт.

– Ну и как? Чем все кончилось?

– Есть два подхода к раку простаты. Во-первых, мягкий, щадящий. От рака, может, избавишься и не полностью, зато качество жизни сохранишь. То есть сможешь по-прежнему заниматься любовью. Второй подход – радикальный. Тогда рак, с большой вероятностью, будет истреблен. Вкупе с качеством жизни.

– И что она вам посоветовала?

– Первое. И совершенно правильно.

– Рад за вас, – сказал Хункелер, – тогда все в порядке.

Он положил на столик деньги – плату за оба кофе, – встал и вышел из ресторана.

Добравшись до своей машины, комиссар обратил внимание, что штрафной квитанции под дворником нет. Либо поступило распоряжение не проверять стоянки вокруг церкви Св. Леонхарда, поскольку ожидалось много важных особ. Либо полицейский узнал автомобиль Хункелера. Он бросил взгляд на другие машины. Там тоже не было штрафных квитанций. Базель – город либеральный, если ты важная персона.

По дороге на Миттлере-штрассе он думал о Генрихе Рюфенахте. И впрямь странный тип. Приехал из Эльзаса в город не затем, чтобы принять участие в поминках своей докторши, а чтобы рассказать историю лечения своей простаты, которая, впрочем, по его словам, закончилась благополучно. Да, в выходные надо будет, пожалуй, к нему заглянуть.

Он вошел в «Летний уголок» и подсел к Эди, за столик завсегдатаев. В саду трое одиноких мужчин пили пиво, других посетителей не было.

– Если ты проголодался, – сказал Эди, – у меня есть изумительный шварцвальдский окорок, нарезанный тончайшими ломтиками, с маринованным лучком и крупнозернистым перцем.

– Нет, спасибо. Лучше принеси мне эспрессо.

Он взял газеты, лежавшие на столе. «Базлер цайтунг» поместила некролог г-жи Эрни, сочинил его тот самый культуртрегер, который в церкви предостерегал от скоропалительного примирения. О дознании написали только, что оно ведется очень энергично. В «Бульварцайтунг» на первой полосе красовалась шапка: «Покушение на свободу слова?» Ниже главный редактор горько сетовал на то, что под массированным давлением одного из соседних кантонов ему пришлось выдать информатора, хотя и анонимного. Вдобавок анонимный информатор так изменил по телефону свой голос, что установить, кто он, едва ли удастся. Поэтому действия правительства соседнего кантона попахивают чистейшим нажимом, стремлением заткнуть рот неугодной газете. Разве орудием убийства не был, по всей вероятности, средних размеров разделочный нож? И разве не следует сообщить этот, по всей вероятности, правдивый факт широкой общественности, чтобы население могло оказать помощь в раскрытии ужасного преступления? Или базельским тугодумам есть что скрывать?

Хункелер отложил газету и отхлебнул горячего кофе.

– Слушай, Эди, почему у тебя всегда так пусто?

– Потому что никто не приходит, – ответил Эди.

– А почему никто не приходит?

– Потому что в квартальную пивную нынче ходить немодно. Все торчат перед ящиком.

– Но ведь не сейчас, не жарким летним вечером, когда у тебя под каштанами царит такая приятная прохлада.

– Ну-ну, добивай меня, топчи.

– Да я не к тому, – сказал Хункелер. – Мне просто удивительно, чт о происходит с пивными. Недавно вот зашел на Северный вокзал. Там тоже посетителей раз-два и обчелся. А ведь квартальные пивные – часть нашей культуры.

– Что было, то прошло. Утром, часиков в девять, еще заходит кое-кто из работяг с окрестных строек. Выпивают большую кружку пива, закусывая сандвичами с ветчиной и салями. Они приходят, потому что знают: здесь их угостят по первому разряду. Тогда у меня есть кой-какая выручка, хоть и хилая. В остальном все глухо.

– На что же существуют три новые пивные возле Бургфельдерплац?

– Ночные кафе?

– Ну да.

– Ты правда не знаешь? – спросил Эди.

Хункелер покачал головой: мол, понятия не имею.

– Я лично считаю, что там просто отмывают деньги. Аренду они платят – закачаешься. На клиентуре столько нипочем не заработаешь. Это всем известно.

– Почему же полиция не в курсе?

Эди, похоже, рассвирепел. Треснул кулаком по столу, даже чашка подпрыгнула.

– Кончай, а? Издеваться надо мной решил?

– Ага, всласть наиздевался.

– По-видимому, у них все легально, – грустно сказал Эди. – Тут есть свои хитрости. К примеру, можно контрабандой ввозить крупные партии сигарет. Если контрабанда идет не прямо через швейцарскую границу, то в Швейцарии ее вполне можно легализовать. На этом зарабатывают деньжата, которые затем снова пускают в оборот. Будь у меня нелегальные бабки, я бы и сам так поступил. Но, увы, их у меня нету.

– И как же ты платишь аренду?

– Тут аренда нормальная. Договор действует еще два года. А потом придется прикрыть лавочку.

– Паршиво, – сказал Хункелер. – Где же я тогда буду вечерком пить пиво?

– В каком-нибудь из ночных кафе. Они до утра открыты.

Совещание началось только в шесть вечера. Присутствовали, как обычно, все, большинство слегка подшофе после поминок.

Д-р Рюинер ничего нового сообщить не мог, коротко извинился и ушел. Халлер молча попыхивал трубкой. Мадёрен мрачно доложил, что задержанных дилеров пришлось отпустить. Прокурор Сутер расстегнул верхнюю пуговку на рубашке – жара допекла. Видно, выпил лишнюю рюмку арманьяка.

Только д-р де Виль, похоже, пребывал в отличном расположении духа. Он тоже участвовал в поминках, но вино и напитки покрепче, видимо, переносил наилучшим образом.

Он сообщил о пленке с записью анонимного звонка. Явно мужчина, предположительно курильщик, но тут есть сомнения. Возраст – от сорока до шестидесяти. Говорил на литературном языке, тем не менее базельским диалектом наверняка не владеет. Родина его, скорей всего, где-то в районе Люцерна.

Засим де Виль включил запись. Высокий голос, почти фальцет, произнес: «В грудь доктора Кристы Эрни вонзен средних размеров разделочный нож. Вонзен в наказание».

Все молчали. Сутер поправил галстук. Выжидательно обвел глазами собравшихся, однако слова никто не взял.

В конце концов Луди спросил:

– Почему он говорит «в грудь»? Почему не «в сердце»?

Ответить никто не сумел.

– И почему он говорит, что в сердце вонзен нож? Это же неправда. Ножа там не было.

– Почему он вообще позвонил? – спросил Мадёрен. – Решил добровольно себя выдать?

И тут сказать было нечего.

Де Виль выудил из кармана какую-то бумажку и зачитал ее содержание. Это было заключение графолога, гласившее, что анонимное письмо однозначно послал мужчина, который старался писать коряво, будто не привык держать в руке перо, на самом же деле писал частенько. По всей вероятности, интеллектуал, желавший представиться глупее, чем он есть. Об этом свидетельствуют и нарочитые ошибки в правописании. Возраст оценить трудно, возможно от тридцати до сорока.

И опять все молчали, явно мечтая, чтобы совещание поскорее закончилось.

– Напрашиваются три вопроса, – сказал Луди. – Первое: один ли и тот же человек – звонивший и автор анонимного письма? По возрасту вряд ли. Но господа специалисты могут и ошибаться. Второе: зачем он позвонил? Зачем написал письмо? Третье: почему аноним писал от руки? Хочет привлечь к себе внимание, проложить след к своей персоне?

Никто не проронил ни слова, и Сутер закрыл совещание.

Хункелер прошел вместе с Луди к нему в кабинет. Оба сели, задумались.

– Ты действительно считаешь, что звонок и письмо могут исходить от одного человека? – спросил Хункелер.

– Да, – ответил Луди.

– И по-твоему, он хочет привлечь к себе внимание?

– Да, именно так.

– Но зачем? Никому ведь неохота садиться в тюрьму.

Луди слегка отъехал на стуле назад, уперся ногами в край стола. Беззвучно рассмеялся и с отвращением помотал головой.

– А по-твоему, нормальный, заурядный человек может ударить женщину ножом в сердце?

– Нет, – сказал Хункелер.

– Вот видишь. Значит, он больной. Причем это вовсе не обязательно бросается в глаза. Возможно, он человек уважаемый, почтенный.

– Например, врач?

– Да, или видный художник.

Хункелер кивнул. Оба опять погрузились в размышления.

– Не знаешь, что делать дальше, а? – спросил Луди.

– Не знаю.

– Стало быть, придется ждать какой-нибудь случайности.

– А как обстоит с ночным турецким кафе на Бургфельдерплац? – поинтересовался Хункелер. – Нашел что-нибудь?

– Ты имеешь в виду «Анкару»?

– Да.

Луди снял ноги со стола, включил компьютер, отыскал нужный файл.

– Мы уже два раза проверяли это заведение. Все вроде бы легально.

– Чем они зарабатывают?

– Доставкой пиццы.

– А доктор Кнехт? – спросил Хункелер.

– Что ты хочешь знать?

– Как у него с финансами.

Луди опять беззвучно хохотнул. Вопрос, похоже, рассмешил его.

– Я знал, что ты об этом спросишь, и заранее навел справки.

Он нажал несколько клавиш и прочитал то, что выяснил о финансах д-ра Кнехта.

– Дела у доктора Кнехта обстоят не лучшим образом. Три года назад он развелся и выплачивает алименты жене и двум детям. К тому же купил яхту так тысчонок за двести франков. Она стоит у Эгины, а это тоже недешево. Доктору Кнехту срочно нужны деньги.

– Как ты все это выяснил, ангел мой? – спросил Хункелер.

– Профессиональный секрет, – отозвался Луди. – Об этом не говорят.

В этот вечер Хункелер уже в девять лег в постель. Слушал, как мало-помалу затихают в саду птичьи голоса. Почувствовал, как на кровать запрыгнула кошка, тихонько подобралась поближе и свернулась клубочком у него под коленками. Хедвиг прошла по комнате, но этого он уже толком не слыхал – уснул.

Наутро – в пятницу в девять – он вошел в приемную д-ра Кнехта. Г-жа Швааб нынче подвела губы помидорно-красной помадой и надела ярко-желтую блузку.

– Сегодня у доктора Кнехта для вас времени не найдется, – холодно сообщила она.

– У меня боли в животе. Наверно, простата.

– Простата не имеет отношения к животу.

– Но у меня боли. Мне необходима консультация.

Она равнодушно смотрела на него, будто он вовсе не комиссар полиции, а торговец-разносчик, норовящий всучить ей какую-то дребедень.

Хункелер охнул и схватился за живот.

Г-жа Швааб, полная ледяного презрения, жестом велела ему ждать. Он присоединился к остальным пациентам, а было их ровно двенадцать человек, все старше шестидесяти, все тщательно одетые. Немногочисленные мужчины, невзирая на жару, при галстуках.

Хункелер взял журнал, обосновавшийся тут с минувшей весны, и стал разглядывать фотографии сноубордистов в пушистом снегу высокогорья. Подняв глаза, увидел в дверях д-ра Кнехта.

– Госпожа Купфершмид, прошу вас, – коротко, тихим голосом произнес врач и прошел в кабинет. Химическая блондинка в красном платье встала, поправила прическу и последовала за ним. Никто не проронил ни слова.

– Жарко тут, верно? – сказал Хункелер.

Все разом испуганно встрепенулись, словно он чертыхнулся в церкви. Кое-кто перевернул страницу и снова углубился в чтение.

– Вы что-нибудь знаете про убийство? – спросил комиссар. – Что-нибудь видели?

Очередь замерла, всем явно хотелось спрятаться. На Хункелера никто не смотрел.

Немного погодя он услышал тоненький, монотонный женский голос, словно бы лепетавший какие-то бессмысленные слоги, – издавала их женщина, сидевшая в углу, в инвалидном кресле. Над нею склонился какой-то мужчина, взял ее за руки, стараясь успокоить. Однако она продолжала лепетать.

– Вы что-то знаете? – спросил Хункелер.

Мужчина очень смутился. Он явно был не в восторге от происходящего.

– Мы живем напротив, на втором этаже, – сказал он. – Шюпбах наша фамилия. Зайдите к нам попозже.

Снова повисло молчание.

Своей очереди Хункелер ждал больше часа. Когда он прошел за врачом в кабинет, г-жа Швааб даже не посмотрела на него.

– Слушаю вас. – Д-р Кнехт глядел на комиссара с видом энтомолога, собирающегося препарировать редкое насекомое.

– Предстательная железа, – сказал Хункелер. – У меня трудности с мочеиспусканием.

– Раздевайтесь и станьте возле кушетки.

Хункелер выполнил распоряжение. Краем глаза наблюдая, как врач натягивает пластиковую перчатку и чем-то ее смазывает.

– Как, собственно, обстояло с госпожой Регулой Хеммерли? Ей действительно нельзя было помочь?

– Да, нельзя, – ответил врач.

– А Генрих Рюфенахт? С ним как обстояло?

– У него тоже практически не было шансов. Пришлось резать. И он лишился своей мужской силы.

– Когда именно это произошло?

– Нагнитесь, – приказал врач.

Хункелер почувствовал, как что-то грубо и болезненно вторглось в задний проход, и взвыл: «Ой!»

– Спокойно! Расслабьтесь.

Палец скользнул еще глубже, замер, словно что-то ощупывая, и вышел наружу.

– Немного увеличена, – сказал д-р Кнехт, – но не слишком. Для серьезного беспокойства нет оснований.

Он стянул перчатку, бросил ее в ведро и вымыл руки. Хункелер надел брюки.

– Когда же произошла эта история с Генрихом Рюфенахтом? – повторил он.

– У нас что, допрос? Или все-таки консультация?

– Могу вызвать вас в комиссариат, если вам так удобнее, – произнес Хункелер самым что ни на есть сладким тоном.

Кнехт опять покраснел, едва заметно под загаром. Потупил взгляд, задумался.

– Это было лет семь с небольшим назад, – наконец сказал он. – Я знал, что вы спросите, и заранее проверил. Печальная история. Мы с госпожой Эрни тогда долго спорили. Разошлись во мнениях. Я считал, что облучения будет достаточно. Тогда бы господин Рюфенахт не стал импотентом. Возможно, болезнь дала бы рецидив, и сейчас его бы уже не было в живых. Но он остался бы мужчиной. Наверно, женщина не способна представить себе, как это важно для мужчины. Вы это хотели узнать?

Он тоже усмехнулся, приветливо, любезно.

– Да, – кивнул Хункелер. – Меня интересует кое-что еще. Господин Рюфенахт был знаком с госпожой Хеммерли?

Улыбку д-ра Кнехта как ветром сдуло.

– Я не имею привычки вмешивайся в личные дела наших пациентов. Этак можно далеко зайти!

– Вы правы, – сказал Хункелер, – так можно далеко зайти. Однако ж у меня есть и третий вопрос. Насчет вашей яхты, которая стоит возле Эгины. Во сколько она вам обошлась – в двести тысяч или в триста? И сколько стоит стоянка?

Д-р Кнехт, однако, даже бровью не повел.

– Я-то все удивлялся, зачем вам приспичило обследование. Можете приходить в любое время, я готов порвать вам задницу, если угодно. Но не воображайте, что сумеете меня обвести. Я каждый день сталкиваюсь со смертью, и крысенышу вроде вас меня не достать. А теперь будьте любезны покинуть мой кабинет! И больше здесь не появляйтесь!

Он предупредительно шагнул к двери и с изысканной учтивостью распахнул ее.

Хункелер вошел в дом напротив, поднялся по лестнице, позвонил. Г-н Шюпбах провел его в гостиную. На столе стояли три чашки, банка растворимого кофе, бутылочка сливок, сахарница и термос с кипятком. Комиссар терпеть не мог растворимый кофе, но позволил налить себе чашку, добавил сахару. Сливки скисли и выпали хлопьями, но он все ж таки отпил глоток и огляделся по сторонам.

Музей, памятки о минувших прекрасных временах, как зачастую у стариков. Писанный маслом пейзаж с озером и финскими березами в желтом осеннем уборе. Свадебная фотография серьезной пары, снятая полвека назад. Генерал Анри Гисан, молящийся Джон Ф. Кеннеди. Игла-рыба и зубчатый меч от меч-рыбы.

Г-жа Шюпбах пристально смотрела на комиссара. Потом взяла чашку, поднесла ко рту, стала пить. Рука у нее так дрожала, что вообще-то кофе должен был расплескаться. Но не расплескивался.

– Я – комиссар Хункелер, – сказал он. – Веду дознание по делу госпожи Эрни. Давеча в приемной я спросил, не видел ли кто чего-нибудь. В воскресенье вечером, около двадцати одного часа, госпожа Эрни была убита.

– Моя жена, – сказал Шюпбах, – после удара вынуждена весь день сидеть в инвалидном кресле. И говорить она толком не может, только я один ее понимаю. Когда на улице тепло, она сидит на балконе. Иногда до полуночи. Говорит, что в комнате потолок на голову давит.

Женщина что-то пробормотала.

– Говорит, так оно и есть, насчет потолка.

Он повернулся к жене – до чего же она хрупкая, легонькая!

– Что ты видела, Роза?

Она говорила довольно долго, монотонно, медленно. Видимо, стремилась соблюдать предельную точность. И неотрывно смотрела на мужа. Потом умолкла и перевела взгляд на Хункелера.

– Роза говорит, вечером после восьми туда мало кто приходит, тем более в воскресенье. Она обратила внимание, что незадолго до восьми в дом вошла доктор Эрни. А еще обратила внимание, что она весь вечер оттуда не выходила. Вскоре после половины девятого пришла еще какая-то женщина. Высокая, крепкая, элегантно одетая, в шляпе. Минут через десять она вышла и направилась к автостоянке.

Г-жа Шюпбах кивнула и опять что-то залепетала. Невмоготу слушать, но Шюпбаха это нисколько не смущало.

– Потом около девяти Роза увидела, как в дом зашел мужчина. Она точно запомнила время, потому что церковь на перекрестке отбивает каждую четверть часа. Мужчина оставался внутри минут двадцать, затем вышел и быстро зашагал к автостоянке. Она говорит, что не знает, приходили ли эти двое к доктору Эрни. Возможно, они навещали кого-то из интернатских.

Роза кивнула, напряженно ожидая, что будет дальше.

– Как выглядел тот мужчина? – спросил Хункелер.

Роза опять обернулась к мужу и забормотала.

– Говорит, среднего роста, одет нормально. Она только заметила, что вошел он с пустыми руками, а когда вышел, нес в руке светлый пластиковый пакет, причем держал его так, словно с превеликим удовольствием выбросил бы прямо сию минуту. И еще: незадолго перед тем, как он вышел, она услыхала лязг защитного жалюзи – то ли его подняли, то ли, наоборот, опустили. Но Роза говорит, что не знает, которое это было жалюзи.

– А шляпа у той женщины как выглядела?

Г-жа Шюпбах ответила не сразу, некоторое время напряженно размышляла. Потом снова забормотала.

– Она говорит, что в точности не помнит. Но как будто бы тирольская шляпа. Вроде с пером, ястребиным или еще каким, заткнутым за ленту.

– Почему же вы не сообщили о своих наблюдениях полиции? – спросил Хункелер.

– А нас никто не спрашивал, – ответил Шюпбах.

Жена кивнула. И внезапно просияла. Как девочка, как молодая, красивая женщина.

Хункелер проехал к Рейну, припарковался возле купальни. Жарища еще похуже вчерашней, наверняка градусов тридцать шесть. Он глянул на табло: температура воды 25°. Обычно Рейн прогревался так лишь к середине августа, да и то в исключительных случаях, если несколько недель не было дождя.

Он зашагал по берегу против течения, босые подошвы жгло огнем. Над Собором нависала тяжелая масса черных туч. Однако листья просвирника и осинок, росших в трещинах набережной стенки, замерли без движения.

Хункелер миновал пристань, возле которой стоял «Базлер дюбли» – прогулочный пароход для пенсионеров и туристов, ходивший вниз по реке до Камских шлюзов и вверх – до Райнфельдена. Наверняка поездка замечательная, комиссар тоже давно собирался прокатиться на этом пароходе. Вот выйду на пенсию, тогда и прокачусь, подумал он.

Проходя по мосту Миттлере-брюкке, он заметил, что тучи клубятся над всем массивом Юры. Черный фронт грозно надвигался на город. Но вероятно, все кончится ничем, ни прохладного ветра, ни дождя так и не будет. Базель расположен на Верхнерейнской низменности, а эту горячую яму летние грозы обходят стороной.

Какой-то человек помахал ему рукой из придорожного кафе «Узкое местечко». Седые волосы, седая борода, красное лицо выпивохи, на столе перед ним – полбутылки красного. И тут же рядом – складной стульчик, блокнот для рисования, карандаш. Жан. Когда-то, не один десяток лет назад, они сиживали вместе в баре «Рио».

– Наконец-то свиделись, – сказал Жан. – Где ты все время пропадаешь?

– На работе, – ответил Хункелер, – я же как-никак работаю.

– Увы, раб мамоны. Освободись, мой мальчик, и наслаждайся жизнью.

– Я рисовать не умею, не то что ты, мне вкалывать приходится.

– Видишь тучи вон там? – Жан кивнул на кряжи Юры. – Попробую зарисовать, когда они достигнут пика развития. Я слежу, они все еще растут. Разбухают, увеличиваются. А потом лопнут и затопят город… Угостишь?

Хункелер жестом показал на плавки – деньги в них не спрячешь.

– Ну и ладно, тогда в другой раз, – сказал Жан.

Рейн медленно нес свои зеленые воды. На том берегу – дома Августинерштрассе, крепость с красными апсидами Собора, невероятная красота, встающая из волн.

– Ханс Грабер что, снова попал в струю?

– Не-ет, что ты. Но с тех пор как вернулся из ГДР, он страдает манией величия. Хотя я лично считаю Грабера глубокой провинцией.

Хункелер кивнул и огляделся по сторонам. За соседним столиком сидели трое мужчин, тоже знакомых ему по давним временам. Один из них вечно твердил, что вот-вот выпустит новый сборник стихов. Двое других, кажется, художники, имена он запамятовал. Они пили красное вино и нерешительно кивнули ему.

– Жива еще базельская богема, не сдается!

– Это как же понимать? – спросил Жан, словно обнаружив в клубах громоздящихся туч какой-то неподходящий оттенок. Но Хункелера уже и след простыл. Он спустился по каменной лестнице к реке, зашел по колено в воду – здесь было мелко. Ступал осторожно – не хватало только напороться на брошенный шприц. Потом рыбкой нырнул в воду и кролем поплыл мимо причаленных у берега лодок. Течение пронесло его под второй аркой моста, а потом он медленными, мощными гребками поплыл назад, к берегу Большого Базеля.

В два Хункелер сидел на совещании. Чувствовал он себя препаршиво. Задница болела, этот тип наверняка нарочно все там разбередил. Ничего нового собравшиеся не услышали, только Мадёрен с мрачной миной доложил, что Лакки Шиндлер сумел скрыться.

– Это как же? – спросил Хункелер. – Вы что, совсем мозги растеряли?

– Не кричи, – сказал Мадёрен. – Лучше расскажи нам все, о чем умалчиваешь.

– Я хочу знать, как это могло случиться.

– На Фишингерштрассе он зашел в подворотню. А когда наш агент последовал за ним, там никого не оказалось. И во дворе тоже.

– Вы, похоже, все спятили, – рявкнул Хункелер. – Брать его надо было, и давно. Я требую немедля бросить все силы на розыски этого парня.

– Я уже распорядился, – ответил Мадёрен.

– Кстати, комиссар Хункелер, – произнес Сутер резким, деловым тоном, который не сулил ничего хорошего, – на вашем месте я бы не стал кричать. То, что вы себе позволяете, просто ни в какие ворота не лезет. В обед звонил доктор Кнехт, жаловался, что вы суете нос в его личные дела. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Я спросил, сколько он отдал за яхту.

– Мало того что вы самовольно потребовали консультации, в которой совершенно не нуждаетесь…

– Как раз нуждаюсь, у меня проблемы с мочеиспусканием.

– …так вдобавок еще и намекнули, что подозреваете его в убийстве госпожи Эрни.

– У него трудности с финансами. И он один из наследников.

– Знаю, он мне сказал. Доктор Кнехт имеет безупречную репутацию и хотел бы работать спокойно.

– Он грозил порвать мне задницу. Я его прищучу, клянусь.

– Спокойно, – сказал Луди, сухо и резко. – Предлагаю закрыть совещание.

– Мадёрен проворонил Лакки Шиндлера, – вскипел Хункелер. – Халлер не потрудился опросить Шюпбахов!

– А с какой стати я должен был их опрашивать? Армин Меркле сказал, что Шюпбах целый день пялится в ящик, а его жена сидит на балконе.

– Именно поэтому и надо было их расспросить, дурень. Нет, я в самом деле по горло сыт вашей халтурой! Больше вы меня тут не увидите, по крайней мере в выходные.

Он встал и вышел вон.

В машине комиссар попытался взять себя в руки. Он весь взмок от пота. В чем дело, почему он так потеет? Еще лет десять назад жара совершенно ему не докучала. Сейчас он бы с превеликим удовольствием поехал прямиком в Эльме и укрылся в прохладных глинобитных стенах. Кто он, собственно? Предводитель кучки идиотов? Слабак, из которого даже такой напыщенный индюк, как д-р Кнехт, может вить веревки? И вообще, что ему за дело до покойной Кристы Эрни? Какая разница, с кем она спала или не спала? Ни капли это его не интересует. Пускай его оставят в покое, дадут выпить пивка на воздухе. Больше ему ничего не надо, ничего.