Текст книги "Смерть докторши"

Автор книги: Хансйорг Шнайдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

«Базлер цайтунг» поместила на первой полосе небольшую, но весьма любопытную по тону заметку. Г-жа Эрни была названа там выдающейся культурно-политической деятельницей, а ее смерть – трагедией прямо-таки национального масштаба. В заключение газета обещала посвятить этой достойной женщине более подробную статью.

С наслаждением прихлебывая сладкий кофе, Хункелер перевернул еще несколько страниц. В разделе местной хроники сообщалось, что Партия труда, пока что насчитывающая семьдесят – восемьдесят членов, выйдет на следующие кантональные выборы с собственным списком. Как заявил один из ее руководителей, ПТ хочет дать избирателям возможность проголосовать за левую партию, не поддерживающую вступление страны в ЕС.

– Пролетарии всех стран, разъединяйтесь, – сказал комиссар. – Не вступайте в Европу.

– Что за ерунда? – Эди несколько опешил.

– Да так. Жарко очень. Базельские мозги напрочь пересохли, еле ворочаются.

Эди бросил в стакан с водой шипучую таблетку – от печени – и мрачно наблюдал, как она растворяется. Отпил глоток, скривился. Мерзкий вкус.

– Убийство вправду из-за наркотиков? – спросил он.

– Вероятно. Но не обязательно.

– Как можно выставлять госпожу Эрни чуть ли не пособницей наркоманов! В конце-то концов метадон разрешен законом.

– Нынче все можно. Лишь бы тираж повысить.

– «Радио Базилиск» сообщало, что у наркоманов есть собака. Жалко мне животину.

– Почему это?

– Некая госпожа Швааб, которая помогает врачам па приеме, сказала, что собака – живые мощи, потому как наркоманы почти совсем ее не кормят. Безобразие!

– Что «безобразие»?

– Морить собаку голодом. Наркоту даром получают, а бедную тварь не кормят.

– Вздор! – сказал Хункелер.

По Санкт-Йоханнс-Ринг он вышел к реке, затем пересек мост Иоаннитов, мимоходом глянув сверху на купальню, где на топчанах загорали три голые женщины.

Дом 76 по Тодтнауэрштрассе оказался старой, запущенной постройкой. Дверь парадной была не заперта. Хункелер поднялся наверх. Лестничная клетка провоняла какой-то кислятиной, вроде как застарелой мочой, а к этой вони примешивался аромат незнакомых ему экзотических пряностей.

Вот и дверь Лукаса Шиндлера. Хункелер нажал кнопку звонка – не работает. Тогда он постучал, раз-другой, со всей силы. Немного погодя дверь распахнулась. На пороге стоял тощий долговязый субъект неопределенного возраста. Может, лет сорока, а может, тридцати или шестидесяти. В одних трусах.

– Лукас Шиндлер? – осведомился Хункелер.

– Да. А что?

Хункелер предъявил удостоверение:

– Хочу поговорить с вами.

Лукас Шиндлер сделал попытку посторониться и едва не упал. В последнюю секунду успел ухватиться левой рукой за дверную ручку и кое-как устоял на ногах. Правую руку он все это время держал за спиной, а когда опустил, в ней обнаружился открытый выкидной нож.

– Вы в своем уме? – воскликнул Хункелер, шагнул вперед, схватил Шиндлера за запястье, отобран нож, сложил его и бросил на сундук в коридоре.

– Валите отсюда! – буркнул Лукас.

– Кого это вы поджидали с ножом в руке? – спросил Хункелер.

– Не ваше дело.

Комиссар прошел по коридору в комнату, дверь которой стояла настежь. Посередине низкий столик, на нем початая бутылка водки, стаканы. Рядом на полу еще одна водочная бутылка, порожняя. Два шприца, сигаретные окурки, оставившие на паркете черные следы ожогов. Воздух спертый – не продохнешь. На диване дрыхнут, разинув рот, двое юнцов. Патрик и Свен – Хункелер узнал обоих.

Он взял стул, вытер сиденье, сел, пристально глядя на Лукаса Шиндлера. Ох и тощий – все ребра наперечет.

– Как вы, собственно, представляете себе свое положение? Вообще-то вам бы полагалось до сих пор сидеть в следственной тюрьме. И весьма возможно, судья оставил бы вас под арестом.

– Вот лажа! – проворчал Лакки.

– Зачем вам понадобился нож?

– В тюрьму я больше не пойду. Затем и ножик – пырнул бы, и все дела.

Хункелер полез было в карманы за сигаретами. Но передумал. Здесь и так дышать нечем.

– Нет. Вы ждали не полицейского. Вы ждали кого-то, кто не просто хочет вас засалить. На полицейского даже вы с ножом не пойдете.

– Полная лажа, – повторил Лакки.

Хункелер ждал, спокойно смотрел на Шиндлера и ждал – спешить-то некуда. Лакки начал дрожать. Сперва затряслись колени, потом тощие ляжки, потом торс, руки и ноги.

– Вам надо бы обратиться в лечебницу Фридматт, – сказал комиссар. – Давайте я вызову «скорую».

– Нет, на хрена. Ломка у меня, просто ломка.

Он доковылял до кресла, рухнул на сиденье.

Закрыл глаза, застонал.

– Дам вам три совета, – сказал Хункелер. – Во-первых, принимайте только метадон и только в дозировке, назначенной врачом.

– Полная лажа, – опять буркнул Лакки, – доктор Эрни умерла.

– Есть и другие врачи. Во-вторых, не пытайтесь тягаться с дилерами. Они куда сильнее вас. В-третьих, не уезжайте из Базеля.

– К черту Базель!

Хункелер встал и пошел к выходу.

В два часа в Ваагхофе состоялось очередное совещание. Хункелер прихватил в кафетерии сандвич с салями, маслом и колечками репчатого лука. Занял свое место и с аппетитом приступил к еде. Но куснул слишком уж энергично, кусочек масла упал на стол, и Сутер едва не испепелил комиссара взглядом. Правда, возмущаться вслух он не рискнул, потому что д-р Рюинер тоже ел сандвич.

Удалось установить следующие факты.

Рюинер.Смерть г-жи Эрни наступила вскоре после 21 часа. Орудие убийства, вероятно, разделочный нож средних размеров, с лезвием шириной в полтора сантиметра. Удар нанесен прямо в сердце. Следов борьбы не обнаружено. Перед смертью г-жа Эрни была совершенно здорова.

Де Виль.Защитное жалюзи подняли предположительно опять-таки вскоре после девяти вечера. Установить точное время не представляется возможным. Зато не подлежит сомнению, что окно открыли изнутри и разбили ударом по наружной стороне. Видимо, еще при опущенном жалюзи, чтобы никто не услышал. Предположительно, жалюзи было поднято лишь после этого. Шкафчик с ядовитыми препаратами преступник обыскал небрежно. Кой-какие наркотические вещества отсутствуют, но кой-какие остались на месте. Тут преступник явно действовал весьма неряшливо. Иных заметных следов не обнаружено. Отпечатков пальцев немного, поскольку г-жа Рамирес, делавшая в субботу вечером уборку, тщательно стерла пыль. Найденные отпечатки, разумеется, зафиксированы и пройдут самую тщательную проверку.

Мадёрен.Все те, кто более-менее регулярно тусовался на игровой площадке, известны поименно. Имеется соответствующий список. С дилерами оказалось посложнее. Хотя некоторых опросили и лаже маленько поприжали. Но они упорно твердит, что знать ничего не знают. Вдобавок в среде наркоторговцев вообще трудно ориентироваться, поскольку там постоянно задействуются новые силы. Но список и здесь имеется, хоть и неполный.

Халлер.Подготовлены списки обитателей интерната для престарелых и пациентов д-ра Эрни. Последние случаи смертей таковы. Берта Хильфикер, 28 июня. Причина смерти – паралич сердца вследствие слишком жаркой погоды. Регула Хеммерли, 10 июня, причина смерти – рак. Ханс Крауэр, 4 июня. Причина смерти – прободение кишечника. Что же до причин, побудивших г-жу Эрни прийти вечером в воскресенье на работу, то выяснить ничего не удалось.

Хункелер коротко доложил о своих визитах на Хундсбахерштрассе и на Тодтнауэрштрассе. Мадёрен возмутился: наркоманы – его епархия!

Сутер вкратце подытожил сообщения СМИ, особо подчеркнув, что базельская пресса, состоящая в общем-то из одной-единственной серьезной газеты, целиком и полностью на стороне прокуратуры. И спросил, нужно ли ему сообщить прессе о предположительном орудии убийства – разделочном ноже средних размеров, с лезвием шириной полтора сантиметра. Де Виль и Хункелер в один голос сказали «нет». На этом совещание закончилось.

Хункелер подошел к мусорной корзине, выбросил обертку от сандвича. И, схватив за рукав, остановил Луди, который направился было к выходу.

– Слушай, у меня тут есть одна проблема. Хотелось бы знать, сколько денег осталось после госпожи Эрни и кому она их завещала.

– В свое время узнаешь, – отозвался Луди. – С этим все идет по закону, как положено.

– Нет, мне надо прямо сейчас.

– До завещания не добраться. Оно, скорей всего, лежит у нотариуса. А насчет капиталов я уже выяснил. Не вполне легально, разумеется, но дело того стоило. Если никому не разболтаешь, скажу.

Он ухмыльнулся, и Хункелер кивнул.

– Как минимум, три миллиона франков.

Хункелер прошел к себе, разложил на столе списки. Изучать их совершенно неохота, но, пожалуй, все-таки придется. Он взял в руки список умерших пациентов. Берте Хильфикер было 86, и жила она в интернате для престарелых. Хансу Крауэру, тоже обитателю интерната, было 78. Регула Хеммерли преподавала в гимназии, проживала в районе Брудерхольц, на Вахтельвег, 19, и скончалась в возрасте всего лишь 54 лет.

Он позвонил в кабинет д-ра Эрни. Трубку сняла г-жа Швааб.

– Вы не скажете, когда возвращается доктор Кнехт? – спросил комиссар.

– Сегодня вечером. Пора уж. Я ведь только и делаю, что выпроваживаю народ. Пациентов и журналистов. Даже с радио приходили. Ох и нахальные типы, сущие пиявки, никак от них не отвяжешься. Но я ничего им не говорю.

– А что бы вы могли им сказать?

– Ну, разное. Мало ли что я знаю.

– Что молодежь держит собаку впроголодь?

– Про собаку я сказала, потому что это никак не связано с убийством и вдобавок чистая правда.

– Нет, это клевета. А теперь не откажите в любезности позвать к телефону госпожу Цбинден.

Г-жа Швааб сердито фыркнула, но смолчала. Немного погодя в трубке послышался голос Рут Цбинден.

– Вы можете назвать мне имя нотариуса доктора Эрни?

– Да. Дольф Гербер, с Парадизхофштрассе.

– А не знаете, кто наследует госпоже Эрни?

– Догадываюсь. Но не скажу, потому что в точности не знаю.

– Я слыхал, она была богата.

– Да, очень. Ее родители владели мебельным магазином. И как единственный ребенок она унаследовала все состояние. А теперь такой вот кошмар.

Хункелер услышал, как она всхлипнула.

– Можно еще вопрос? Если не хотите, можете, конечно, не отвечать, вы не обязаны.

– Пожалуйста. Спрашивайте.

– Что, собственно, произошло с госпожой Хеммерли, которая скончалась три недели назад?

– Печальная история… – Рут Цбинден вздохнула. – Только вот не знаю, вправе ли я говорить об этом.

– Мы же все равно выясним.

– Нам не удалось обнаружить первичный очаг. Только метастазы.

– И где вы их обнаружили?

– В мозгу.

Комиссар достал из пачки сигарету, закурил. Но вкус почему-то был неприятный.

– А об окружении госпожи Хеммерли можете что-нибудь рассказать?

– Вправе ли я?

– Я прошу вас.

– Тайны из этого не делали, – помолчав, проговорила она, – так что, наверно, рассказать можно. Она жила вместе с подругой, госпожой Карин Мюллер, сестрой-анестезисткой из кантональной больницы.

– Что значит «жила вместе»?

– Это значит, они, пожалуй, любили друг друга.

– Стало быть, лесбиянка?

– Кто скажет в точности? По-моему, она была бисексуалка, ведь имела еще и друга.

– Как его имя?

– Не помню уже. Странный такой тип. – Она помедлила, а потом все-таки спросила: – Вы что же, подозреваете госпожу Мюллер?

– Нет, просто хочу побольше узнать об окружении доктора Эрни, потому что ищу преступника или преступницу. Большое спасибо.

Он положил трубку, нашел в справочнике телефон нотариуса Дольфа Гербера, набрал номер. Ответил женский голос. Хункелер представился, сказал, что он комиссар уголовной полиции и ведет расследование убийства, после чего ему на значили встречу на завтра, в девять утра.

Затем он позвонил прокурору Сутеру и спросил, нельзя ли получить письменное ходатайство, чтобы нотариус Гербер досрочно вскрыл завещание д-ра Эрни.

– Зачем вам это? Уж не думаете ли вы, что ее убили из-за наследства? Сущий вздор.

– Возможно, – сказал Хункелер.

Он не спеша поднялся вверх по Аубергу, прошел по Леонхардсграбену, пересек площадь Петерсплац. Жара никак не спадала, градусов тридцать пять с лишним. Пот стекал по затылку, но Хункелер не обращал на это внимания. Расследование сдвинулось с мертвой точки. И шло уже как бы само по себе, он ясно чувствовал.

Комиссар сел в машину и поехал искупаться. Минут пятнадцать плавал в обнесенной буйками купальне, наслаждаясь неторопливым течением Рейна. Лежал на спине, медленно пошевеливая руками и ногами, чтобы не двигаться с места, как форель на быстрине. Смотрел в синеву над головой. Потом выпил на веранде кофе с молоком, наблюдая, как вверх по реке ползет нефтеналивная баржа.

В начале седьмого он поехал на Брудерхольц. В окна машины задувал прохладный ветерок, воздух здесь, наверху, был прохладнее, кругом деревья, цветущие кусты в садах. Сворачивая на Вахгельвег, он заметил, как внизу, на равнине, блеснул стеклянный фасад какого-то небоскреба.

Г-жа Хеммерли жила в пятиэтажном многоквартирном доме. Возле звонка значилось: Хеммерли – Мюллер. Хункелер открыл дверь парадной, поднялся на лифте и, выйдя из кабины, шагнул прямо в залитую вечерним солнцем аттиковую квартиру. Встретила его крупная, широкоплечая женщина, с короткой стрижкой и поразительно светлыми голубыми глазами, в блузке с глубоким вырезом. На шее у нее поблескивал большой серебряный крест.

– Госпожа Мюллер? – спросил Хункелер.

Она кивнула, ожидая, что он скажет дальше.

Комиссар показал удостоверение и представился. Она опять кивнула и жестом указала на кожаный диван напротив открытой двери на веранду. Снаружи цвел роскошный олеандр.

– Можно узнать, что это у вас за крест? – спросил Хункелер. – Никогда таких не видел.

– Коптский, седьмого века. Ее подарок.

Лицо у Карин Мюллер было как каменное.

Она явно с огромным трудом сдерживала слезы.

– Я понимаю, вы потеряли подругу. Примите мои соболезнования.

– Спасибо.

Он посмотрел на нее, ожидая ответного взгляда. Но Карин Мюллер глаз не подняла.

– Я веду дознание по делу об убийстве доктора Эрни. Госпожа Хеммерли, скончавшаяся три недели назад, была ее пациенткой. Об этом мне и хотелось бы с вами поговорить.

– Почему?

– У вас есть фотография госпожи Хеммерли?

Карин Мюллер встала, прошла к комоду, взяла две рамки с фотографиями и подала ему. На одном снимке была светловолосая женщина с большими темными глазами и медальоном, изображающим анх – египетский знак жизни. На второй фотографии он увидел обеих подруг, рядышком, на фоне Сфинкса в Гизе.

– Когда это было?

– В прошлом феврале. Мы совершили поездку вверх по Нилу до Ассуана, в честь седьмой годовщины нашего знакомства. Семь для нас священное число.

Голос Карин Мюллер звучал монотонно, словно то путешествие никак ее не касалось.

– Вы любили ее?

– Я и сейчас ее люблю.

Длинными сильными пальцами она подтянула брюки на коленях.

– В ту пору госпожа Хеммерли, наверно, была еще здорова?

– Да. По крайней мере, так казалось. Чудесная была поездка.

Странно, подумал комиссар. Почему она ничем меня не угощает?

– Обычно отмечают пятилетний или десятилетний юбилей, – сказал он. – Почему же семь?

– Трижды семь – двадцать один. Госпожу Эрни убили в двадцать один час. Это не случайность.

– Откуда вам это известно?

– «Радио Базилиск» сообщало.

– Расскажите мне вкратце историю болезни вашей подруги, будьте добры.

– Это обязательно? Вы ведь можете сами прочитать.

– Прошу вас. И, если можно, стакан воды.

Карин Мюллер встала, ушла на кухню и вернулась со стаканом воды. Походка у нее была безрадостная, унылая.

– Все произошло очень быстро. Как гром среди ясного неба. В начале марта у нее начались головокружения. Я подумала, что она просто переутомилась. И ничего не сделала.

Она посмотрела на свою правую руку, поднесла ее к губам и прикусила, на несколько секунд. Потом уронила на колени.

– Родственники раковых больных всегда укоряют себя, – сказал Хункелер, – думают, что виноваты, вовремя не распознали болезнь. Но эти упреки несправедливы, неоправданны.

На мгновение Карин Мюллер подняла взгляд. Прозрачные светлые глаза посмотрели на комиссара в упор.

– Я должна была заметить. Я же анестезистка и часто сталкиваюсь с раковыми пациентами. Головокружение подчас тоже симптом рака.

– Как раз потому вам и не стоит корить себя. Как раз потому, что вы в этом разбираетесь.

– Прошу вас, не надо советов. Рассказывать дальше?

Комиссар кивнул, отпил глоток волы.

– Доктор Эрни была доверенным врачом Регулы. Они дружили, наверно еще со студенческих времен. Госпожа Эрни диагностировала приступы слабости. Позднее, в начале мая, Регула несколько раз падала в обморок, без всякой видимой причины. Седьмого мая в семь утра – это было воскресенье – я отвезла ее в неотложку. Там ей сделали томографию и обнаружили метастазы. Поиски первичного очага результатов не дали.

– Неужели так бывает? Никогда не слыхал, чтобы обнаруживали только метастазы.

– Увы, бывает и так. Первичный очаг иной раз очень-очень мал. И может запрятаться. Метастазы у Регулы уже настолько прогрессировали, что удалить их было невозможно. Да и вообще операция вряд ли бы помогла. Первичный-то очаг все равно никуда бы не делся. И ее оставили умирать. В скором времени, десятого июня, в субботу, она скончалась здесь, в этой квартире. В двадцать один час.

– Вы наверняка чертовски злы на госпожу Эрни, – заметил Хункелер, – ведь она не распознала рак на ранней стадии, когда еще можно было что-нибудь предпринять.

Карин Мюллер молчала, сидела не шевелясь.

– Почему вы не оставили госпожу Хеммерли в больнице? У них там все предусмотрено для подобных случаев.

– Я при первой возможности забрала ее домой. Хотела, чтобы она была при мне. Хотела находиться рядом с умирающей, защитить ее.

– Вам кто-нибудь помогал?

– Сперва я взяла отпуск. Но потом пришлось выйти на работу. И я нашла помощников.

– Что это за люди?

– Есть такая специальная служба. «Шпитекс».

– Метастазы в мозгу… – сказал Хункелер. – Наверно, они изменяют личность?

– Вы правы. Под конец она перестала понимать, кто она такая. Но меня узнавала до последней минуты.

Комиссар допил воду, отставил стакан. И, помедлив, все-таки сказал:

– Госпожа Цбинден говорила, что у госпожи Хеммерли был еще и друг. Странный такой тип.

Карин Мюллер не пошевелилась, сидела спокойно, положив ладони на аккуратно расправленные на коленях брюки. Потом подняла на него красивые, ясные глаза:

– Может быть. Но об этом я говорить не хочу.

– Почему? Ревнуете?

Она наморщила лоб, задумалась, попробовала улыбнуться. Но безуспешно.

– Нет, с какой стати. Регула любила меня и умерла, окруженная любовью.

Хункелер ждал. Наклонился вперед и еще раз всмотрелся в фотографии на столике. Женщина на портрете, с темными загадочными глазами, была красива. А на второй фотографии явно запечатлена влюбленная пара. Сразу видно – по тому, с каким удовольствием они фотографировались вместе.

– Благодарю вас. – Он встал, вызвал лифт. Прежде чем дверь закрылась, еще раз оглянулся. Карин Мюллер по-прежнему сидела в кресле, опустив голову.

В машине он прикинул, как ему провести вечер. Вообще-то они с Хедвиг уговорились поужинать вместе, бобы со шпиком – хорошая штука. Но он передумал и решил зайти в «Молочную», подождать Иова Хеллера. А теперь передумал опять, разговор с Карин Мюллер изрядно его утомил. Нет, бобы со шпиком все-таки лучше.

За Ранспахом, когда в тени платанов магистрального шоссе ехал вверх по холму, он думал о бедной Карин Мюллер, на которую как гром среди ясного неба обрушилась беда. Как она корила себя, что не сумела уберечь подругу от смерти. «Защитить» – так она сказала, красивое, печальное слово. Возможно ли, чтобы от невыносимого чувства вины она переложила эту вину на г-жу Эрни и поквиталась с докторшей? Г-жа Эрни ошиблась, а ведь должна была определить карциному. Хункелер, конечно, знал, как знала и г-жа Мюллер, что такие вещи случаются сплошь да рядом. Рак далеко не всегда удается диагностировать на ранних стадиях. А когда речь идет о друзьях, врачам особенно трудно поставить страшный диагноз.

Возможно ли вообще, чтобы д-ра Эрни зарезала женщина? Удар ножом между ребер требует недюжинной силы.

Он представил себе высокую, крепкую Карин Мюллер с разделочным ножом в руке. Жуткая, бессмысленная картина.

Проехав Труа-Мезон и свернув на дорогу к дому, он размышлял о загадочных глазах Регулы Хеммерли, о потухших глазах Кристы Эрни. Небо затянули легкие облачка, розовевшие в лучах закатного солнца.

Хункелер поставил машину возле дома, вошел в комнату и застал Хедвиг за книгой. Поднял ее со стула, отнес на кровать, осыпал лицо поцелуями.

Она не противилась, только довольно хихикала, а потом вдруг ответила на его поцелуи, страстно, решительно. Они занялись любовью, будто после долгой разлуки.

– Чему обязана такой честью? – спросила Хедвиг.

– Сам не знаю. Наверно, я по горло сыт ножами, раком и смертью. От этого помогает только любовь.

– Значит, ты использовал меня как утешение?

– Ты тоже меня использовала. Чтобы порадовать себя.

Ужинали на воздухе, за домом. Бобы, шпик и ребрышки. Хункелер запивал пивом, Хедвиг – бокалом белого вина. Она поставила на стол свечу в стеклянном колпаке – от ветра, – и, по мере того как густели сумерки, пламя словно бы набирало яркости. Ели молча, глядя, как летучие мыши, будто тени, мечутся в безлунном небе.

Наутро в начале девятою Хункелер вошел в свой кабинет. На столе лежало подготовленное Сутером ходатайство, адресованное нотариусу Герберу. Самого Сутера в этот час в Ваагхофе не было, это все знали. Утром по средам, с семи до девяти, он обычно играл в теннис, и зимой, и летом.

Хункелер пробежал глазами бумагу. Чувствовал он себя хорошо, выспался превосходно. Около полуночи они легли в постель, и он слушал дыхание Хедвиг, стрекот сверчков на лугу, лай соседской собаки. Потом услыхал, как в ночи перекликаются совы. И крепко уснул.

Комиссар считал себя знатным засоней. Ему ничего не стоило придавить часиков десять кряду. Называл он это «заправка» и часто сравнивал с зарядкой батареи.

Проснулся Хункелер ни свет ни заря – соседский петух разбудил. Бросил взгляд в окно – звезды уже потухли, день вот-вот раздернет темную завесу. Комиссар вздохнул, почему-то с облегчением, и тотчас опять канул в сон.

Взяв со стола блокнот, Хункелер немного подумал и начал писать:

«Среда, 8 июля. Первое: визит к нотариусу Герберу.

Второе: вечером заглянуть в „Молочную“.

Третье: не стоит ли проверить, что поделывает Лакки Шиндлер? Как обстоит с его ножом? Не похож ли он на разделочный?

Четвертое: кто наследует г-же Эрни? Возможно ли долго жить без любви? Глупость же».

Эту фразу он дважды подчеркнул.

«Пятое: студент-медик Эдуард Фишер.

Шестое: может быть, навестить все-таки Альбина и Конрада. А также Авраама и Ворчунью. Вдруг они что-то знают. И вообще: как обстоит с обитателями интерната?

Седьмое: трижды семь – двадцать один. Почему бы и нет?

Восьмое: кто был другом Регулы Хеммерли?

Девятое: несусветная жарища, я не выдержу!

Десятое: к счастью, спад хорошо».

Десять пунктов на день, подумал он, очень неплохо.

Он ухмыльнулся как школьник, замысливший озорство, и закурил первую сигарету. Потом опять взялся за блокнот.

«Одиннадцатое: надо завязывать с курением».

Дверь открылась, вошел Халлер. С газетой в руке.

– Это «Швайцер кройц», – торжествующим тоном объявил он.

– Вижу, – отозвался Хункелер.

– Правоэкстремистский листок. В нем пишут бывшие нацистские симпатизанты.

– Чепуха. Они уже все перемерли.

– Тогда послушай.

Халлер сел на вертящийся стул в углу и прочел:

– «Мало того, что бывшая коммунистка и бунтарка безнаказанно, притом за государственный счет, раздавала в Базеле, этом оплоте гуманизма, тяжелые наркотики, так теперь высокие официальные инстанции еще и восхваляют ее как глубокоуважаемую представительницу культурной элиты. А прокурор имеет наглость говорить о расследовании, ведущемся по нескольким направлениям. Это же сознательный обман свободного гражданина. Направление однозначно. И ведет оно прямехонько в нелегальное наркотическое болото, которое базельские идиоты-либералы в довершение всех бед еще и всячески холят и лелеют. Необходимо положить конец беспределу с наркотиками. Свободный базелец, вставай на борьбу!»

– Шустрые ребята! Не ожидал я от них такой прыти, – сказал Хункелер. – Когда это опубликовали?

– Сегодня утром. На вокзале купил, в киоске. «Свободный базелец, вставай на борьбу!» – открытый призыв к насилию. А это запрещено.

– Да брось ты, они ж на ладан дышат.

– Если бы! За этим стоят неонацисты, бритоголовые. А знаешь, кто выписывает эту оголтелую газетенку?

– Нет.

– Армин Меркле.

– Кто это?

– Ну, тот старикан, который курит «Бриссаго». я с ним разговаривал в понедельник утром на лавочке возле интерната для престарелых.

– Откуда тебе известно, что этот Меркле выписывает «Швайцер кройц»?

– Так я спросил, какие газеты он читает.

– Слушай, – сказал Хункелер, – раз он так прямо сообщил, то он точно не неонацист.

Комиссар встал, прошел мимо разочарованного Халлера в коридор и на улицу, сел в машину. Утро выдалось еще жарче, чем накануне, и он решил впредь никогда не покупать машину без кондиционера.

Нотариус Гербер, маленький, кругленький человечек, быстроглазый, в роговых очках, сидел за офисным столом – белоснежная пластиковая крышка, металлические ножки – и внимательно штудировал прокурорское ходатайство.

– Вообще-то задача нотариуса – охранять граждан от любопытства государственных органов.

– Знаю, – сказал Хункелер, – но ведь речь идет об убийстве.

Гербер положил бумагу на стол.

– Ладно. В руки я вам завещание не дам, ознакомлю устно. Вчера перечитал, когда узнал о смерти доктора Эрни.

– Спасибо.

– Завещание составлено без малого три года назад. В целом состояние покойной, то есть доктора Кристы Эрни, весьма велико – свыше пяти миллионов франков. Насколько мне известно, все вложено в облигации. Из них миллион франков получит фонд развития «Terre des Hommes Suisse» [7]7
  «Земля людей – Швейцария» (фр.).


[Закрыть]. Пятьсот тысяч – лаборантка Рут Цбинден, еще пятьсот – доктор Кнехт и столько же – Ханс Грабер, художник. Остальное отойдет ее внебрачному сыну Иову Хеллеру.

– Вот оно, значит, как. Очень вам благодарен. – Сидя в большом кожаном кресле, Хункелер вдруг почувствовал себя жалким пигмеем, ничтожным клерком. – Но почему Рут Цбинден?

– По всей видимости, она была доверенным лицом госпожи Эрни.

– А Ханс Грабер? Кто это?

– Известный в нашем городе художник старшего поколения. Один из ведущих неореалистов.

– Ну конечно! Тот, что с капустными кочанами, да?

Хункелеру вспомнился коренастый бородатый художник, который лет этак тридцать – сорок назад покрывал громадные холсты изображениями капустных кочанов. Смотрелось неплохо.

– Но ведь он тогда смылся в ГДР. Я не ошибаюсь?

Гербер поморщился, – похоже, слово «смылся» неприятно его задело.

– Верно, в шестьдесят девятом мой клиент Ханс Грабер эмигрировал в ГДР, а именно в Лейпциг. В родной город он вернулся только в девяносто третьем.

– С вашего позволения, еще один вопрос, – сказал Хункелер. – В каких отношениях Ханс Грабер состоял с госпожой Эрни?

– По-моему, у них была связь, и не один десяток лет. Есть еще вопросы?

– Да. В последнее время с этим завещанием ничего такого не происходило? Может, госпожа Эрни хотела что-то изменить?

– Нет, завещание осталось в силе. Хотя – заметьте, об этом я говорю, только чтобы помочь в раскрытии столь ужасного убийства, – на днях доктор Эрни сделала попытку изменить завещание.

– Вот как?

– Да. Она позвонила, и мы назначили встречу на вторник, одиннадцатое июля, чтобы зафиксировать изменения.

– Какие именно?

– По-видимому, она узнала, что ее внебрачный сын Иов Хеллер, который, как вам наверняка известно, в прошлом был связан с наркотиками, опять занялся дилерством. И она хотела отписать ему значительно меньшую долю состояния.

– В чью пользу?

– В пользу Ханса Грабера.

– Где живет этот Ханс Грабер?

– Его адрес значится в телефонной книге.

– Кто-нибудь знает о задуманном изменении?

– Кроме меня, никто. Конечно, если она сама не сказана кому-нибудь.

Хункелер поехал на Миттлере-штрассе, припарковал машину, достал из ящика почту. Поднялся на четвертый этаж, вошел в квартиру. Жалюзи были закрыты, но в комнатах все равно царила удушающая жара. Он вышел на балкон, посмотрел на тополь во дворе – листья словно отлиты из чистого серебра, ни шелеста, ни шороха.

В кухне он, не разворачивая, бросил три газеты, доставленные после выходных, в мусорное ведро и отправил туда же добрый десяток конвертов с рекламой. Остался только один конверт, надписанный крупными корявыми буквами. Отправлен из Базеля, с Бургфельдерштрассе. Комиссар вскрыл его, прочитал:

Комиссар Хункелер, жирная жопа, мы тебе подвесим за яйцы.

Он вышел в коридор, стал спиной к зеркалу, глянул через правое плечо. Вроде все нормально. Пожилой мужчина в рубашке и брюках, лицо самое заурядное, разве что нос малость крупноват. Живот толстый, это верно. От пива. Но в таком ракурсе его не видно. А зад очень даже ничего, ни грамма жира. Хедвиг однажды сказала, что зад у него, как у негра. И он даже возгордился.

С какой же стати это идиотское письмо? Кто хочет его запугать? И зачем?

Он швырнул записку вместе с конвертом в мусорное ведро, спустился вниз и прошел в «Летний уголок».

Эди уныло сидел за столом завсегдатаев, на котором стоял пустой стакан в разводах шипучего порошка и лежала «Базлер цайтунг», раскрытая на странице местных новостей. Там виднелось три фотографии: главный прокурор на пресс-конференции, разбитое окно врачебного кабинета, доктор Эрни. Рядом валялась «Бульварцайтунг», где всю первую полосу занимал снимок разделочного ножа средних размеров, с подписью: «Орудие убийства?»

Хункелер заказал эспрессо и просмотрел, что еще напечатано в обеих газетах по этому поводу. Просмотрел быстро и умело, все точно замечая. Ничего особенного там не было, если не считать обычных инсинуаций «Бульварцайтунг» против полиции и политики в области наркотиков.

Стало быть, кроме ножа, цюрихские ловкачи ничего больше не накопали. Откуда они это взяли? Может, от мадам Швааб? Но она никак не могла знать про нож. Или в комиссариате есть утечка? Да нет, вряд ли.

– У меня мидии остались со вчерашнего вечера, – сказал Эди. – День рождения тут праздновали. Если сейчас не съедим, испортятся.

– Нет, спасибо. С утра мидии как-то не идут.

Эди разочарованно встал и ушел на кухню. Весил он сто сорок килограммов – слишком много ел.

Хункелер вытащил из кармана мобильник и набрал номер «Бульварцайтунг». Попросил главного редактора.

– Комиссар уголовной полиции Хункелер, из Базеля, – представился он. – Я бы хоте знать, откуда у вас информация, что орудием убийства был разделочный нож.

– Нам уже звонил прокурор Сутер, – отозвался главный редактор, – четверть часа назад. Я сказал ему, что точно не знаю.