Текст книги "В Швеции"

Глава XXIX. Свиньи

Любезный Чарльз Диккенс поведал нам о свинье[192]192
  …Чарльз Диккенс поведал нам о свинье… – Имеется в виду полное юмора описание свиней на улицах Нью-Йорка в путевых очерках Ч. Диккенса «Американские заметки» (1842).


[Закрыть], и с тех пор у нас подымается настроение уже от одного ее хрюканья. Святой Антоний[193]193
  Святой Антоний – один из самых почитаемых христианских святых, считается покровителем домашних животных.


[Закрыть] простер на нее свой ореол, ну а вспоминая про «блудного сына», переносишься в свиной хлев[194]194
  …вспоминая про «блудного сына», переносишься в свиной хлев… – намек на то, что библейский «блудный сын» был вынужден наняться пасти свиней, так как растратил имущество, выделенное ему отцом. (Евангелие от Луки, 15: 15).


[Закрыть], и как раз перед таковым и остановилась там, в Швеции, наша повозка. У проселочной дороги, рядом со своим домом, крестьянин поставил свиной хлев, да такой, каких вряд ли сыщешь на белом свете, то была старая парадная карета; из нее вынули сиденья, сняли колеса, почему она и стояла прямо на пузе, и водворили туда четырех свиней; были ли они первыми ее насельниками, судить трудно, но что карета была рождена для выездов, об этом свидетельствовало все, вплоть до сафьянных лоскутьев, свисавших с потолка и подтверждавших, что она знавала лучшие дни. Каждое мое слово – святая правда.

– Хрю! – раздавалось изнутри, а карета сетовала и скрипела, ведь ей напоследок приходилось несладко.

– Прощай, Прекрасное! – вздохнула она, сказала она, или могла бы сказать.

* * *

Мы опять приехали сюда осенью, карета стояла на месте, но свиней там не было, они хозяйничали в лесу. Царило ненастье, ветер оборвал на деревьях все листья и не давал им ни покоя, ни роздыху. Улетели перелетные птицы.

– Прощай, Прекрасное! – сказала карета, и в природе пронесся точно такой же вздох, и сердце человеческое отозвалось:

– Прощай, Прекрасное! Чудесный зеленый лес, теплый солнечный свет и птичье пенье, прощайте! Прощайте!

Так сказало оно, и заскрипели стволы высоких деревьев, и послышался вздох, тяжкий-претяжкий, вздох из самого сердца дикого розового куста, а тот, кто сидел там, был королем роз; да ты его знаешь! он – не более чем борода, чудеснейшая красно-зеленая борода; узнать его легче легкого. Пойди к изгородям из дикой розы, и осенью, когда все цветы уже отцвели и остались только красные шиповины, среди них нередко можно увидеть большой моховидный цветок, это король роз; из макушки у него растет маленький зеленый листик, это его перо, на розовом кусту он единственный в своем роде мужчина, вот он-то и вздыхал.

– Прощай! Прощай!.. Прощай, Прекрасное! Розы отцвели, с деревьев опадают листья! Здесь сиро, здесь сыро! Птицы, что пели, смолкли, свиньи пошли по желуди, свиньи хозяйничают в лесу!

Ночи были холодные, дни были серые, а ворону хоть бы что, он сидел на ветке и распевал: «каррашо, каррашо!» Ворон с вороною сидели высоко; у них было многочисленное семейство, и все там говорили: «каррашо, каррашо!», а ведь большинство всегда право.

Под высокими деревьями, в ложбине, где проходила дорога, была великая грязь, здесь возлежало стадо свиней, больших и маленьких, они находили это место просто бесподобным; «oui! oui!»^{26} – говорили они; больше они по-французски ничего не умели, но ведь и это уже кое-что. Они были до того умные и до того жирные!

Старые лежали тихо, потому что думали; молодые же, напротив, были до того непоседливые, угомон их не брал; у одного поросеночка хвостик был завитушкою, его мать не могла на эту завитушку нарадоваться, ей казалось, что все на эту завитушку смотрят и только о ней и думают, но они думали вовсе не об этом, а о себе и о Полезном, и о том, для чего нужен лес. Они были убеждены, что желуди, которые они поедают, растут на корнях деревьев, почему они всегда там и рылись, но тут пришел один поросенок; ведь с новым всегда приходит молодежь; он заявил, что желуди падают с веток, как-то желудь свалился ему прямо на голову, это-то и навело его на такую мысль, и вот он стал наблюдать, и теперь совершенно удостоверился. Старики сдвинули головы:

– Хрю! – сказали они. – Хрю! Прощай, роскошество! Прощай, чик-чириканье? Мы хотим плодов! Все, что ни съедобно, годится, мы жрем все!

– Oui! oui! – подтвердили все остальные.

А свинья-мать посмотрела на своего поросеночка с хвостиком завитушкою.

– Нельзя забывать о Прекрасном! – сказала она.

– Каррашо, каррашо! – прокричала ворона и слетела вниз, чтобы ее назначили соловьем; хоть один да нужен, и ворону тотчас назначили.

– Прощай, прощай! – вздыхал король роз. – Прощай, все прекрасное!

Было сыро и серо, были холод и ветер, а сквозь лес и по полю длинными водяными пеленами хлестал дождь. Где птицы, что пели, где цветы на лугу и сладкие ягоды в лесу? Прощайте, прощайте!

Тут блеснул свет из лесного дома, подобно звезде, зажегся он и бросил свой долгий луч меж деревьями; оттуда послышалась песня; прелестные дети играли там возле старого дедушки, он сидел с Библией на коленях и читал о Боге и вечной жизни, и говорил о весне, что опять наступит, говорил о лесе, который снова зазеленеет, розах, что будут цвести, соловьях, что будут петь, и о Прекрасном, которое вновь воссядет на трон!

Но король роз этого не слышал, он сидел под дождем, на холоде, и вздыхал:

– Прощай, прощай!..

А свиньи хозяйничали в лесу, и свинья-мать любовалась своим поросеночком и его завитушкою.

– Всегда найдется кто-то, у кого есть чувство прекрасного! – сказала она.

Глава XXX. Поэтическая Калифорния

Природные богатства открываются нам чаще всего случайно: собака запачкала нос о раздавленную багрянку[195]195
  Багрянка – улитка, в железах которой содержится красящее вещество красновато-фиолетового цвета.


[Закрыть], и была обнаружена настоящая пурпуровая краска; на золотоносной земле Америки бодались дикие буйволы и взрыли рогами дерн, лежавший поверх богатой золотой жилы.

«Так то в старину, – скажут люди, – тогда все происходило иначе, само собой! В наше время не бывает таких открытий, сейчас надо работать в поте лица, если хочешь что-то добыть, надо прорывать глубокие шахты в поисках металлов, запасы которых все более и более оскудевают!» – и тут вдруг земля покажет нам свой поблескивающий золотом безымянный палец с Калифорнийского полуострова, и мы воочию увидим нелепо вымышленные богатства Монте-Кристо, пещеру Аладдина со всеми ее сокровищами. Мировая сокровищница неисчерпаема; мы, если уж говорить попросту и напрямик, самое большее сняли верх, а сама мерка еще полнешенька. Также и в науке есть простор для открытий ума человеческого!..

«Но в поэзии все самое великое и замечательное уже найдено и исчерпано! – скажет чахнущий поэт. – Счастлив всяк, кто родился в прежние времена! Тогда еще можно было открыть много земель, богатые золотые россыпи поэзии сверкали, как руда, прямо на поверхности!»

Не говори так! Счастлив и ты, поэт, родившийся в наше время! Ты наследуешь все замечательные сокровища, которые оставили миру твои предшественники, ты учишься у них, что вечно лишь истинное, истинное в природе и человеке.

Наше время – время открытий, и у поэзии тоже есть своя новая Калифорния.

«Где же она?» – спросишь ты.

Берег ее так близок, тебе и в голову не придет, что там-то и находится новый свет. Подобно отважному Леандру[196]196
  Леандр – См. примем, к с. 147.


[Закрыть], плыви со мною через пролив, черные буквы на белой бумаге тебя подхватят, каждая точка – прибой волны.

* * *

То было в библиотечной зале… ибо народ стоял вокруг полок со множеством книг, старых и новых; рукописи лежали грудами, там были географические карты и глобусы… за маленькими столиками сидели прилежные люди, делали выписки и записи, и работа эта была нелегкой, и вдруг… все разом переменилось… полки превратились в террасы, на которых росли чудеснейшие деревья, с цветами и плодами; между пышными лозами висели тяжелые виноградные гроздья, а крутом все было жизнь и движение. Цветистыми богатырскими курганами подымались старинные фолианты и покрытые пылью рукописи, откуда ни возьмись являлись закованные в латы рыцари и короли с золотою короной на голове, и звенели арфы, и звенели щиты, история ожила и исполнилась поэзии, ибо туда явился поэт; он видел живые картины, вдыхал аромат цветов, выжимал виноград и пил священный сок; только сам он пока еще не знал, что он поэт и будет нести свет грядущим временам и поколениям.

То было в свежем, душистом лесу, в последний час перед разлукою; поцелуй любви на прощанье стал крещением, посвящением в будущую жизнь поэта; и свежий лесной воздух сделался еще гуще, из птичьего щебета вышли мелодии, выглянуло солнце и повеяло прохладой. Природа становится вдвойне прекрасною там, где ступает поэт.

И вот он остановился, как Геркулес на распутье[197]197
  Геркулес на распутье – аллегория выбора жизненного пути, сочиненная древнегреческим софистом Продиком (V в. до н. э.) и ставшая популярной благодаря римским и средневековым авторам. Однажды к Геркулесу подошли две женщины: Изнеженность, посулившая ему беззаботную, полную удовольствий жизнь, и Добродетель, указавшая ему трудный путь к славе. После долгих колебаний Геркулес сделал выбор в пользу второго.


[Закрыть]; ибо перед ним возникли двое, готовые вести его и служить ему, – старая старушка и юноша, красивый, как ангел, что сопровождал библейского молодого Товию[198]198
  Товита – персонаж ветхозаветного предания, остававшийся верным Богу даже тогда, когда все колено Неффалимово, к которому он принадлежал, стало приносить жертвы языческим богам (Книга Товит, 4:12).


[Закрыть]. На салопе у старушки были вышиты сплетающиеся в арабески цветы, звери и люди, она была в больших очках и, кроме фонаря, держала в руках мешок, полный старинных позолоченных карт, колдовских приборов и всевозможных талисманов и амулетов; она опиралась на клюку, морщинистая и трясущаяся, и вместе с тем парила, как луговой туман:

– Иди со мною, ежели хочешь увидеть мой мир, это приносит поэтам пользу? – сказала она. – Я зажгу свой фонарь, он получше того, с коим ходил Диоген[199]199
  Диоген Синопский (ок.400 – ок.325 до н. э.) – древнегреческий философ-киник, воздействовавший на умы больше своим образом жизни, чем учением. Однажды он зажег днем фонарь и отправился с ним, по его словам, на поиски человека.


[Закрыть], я посвечу тебе!

И вспыхнул свет; старая подняла голову и приняла обличье крепкой и высокой, могучей женщины, то было Суеверие.

– В царстве романтики я могущественнее всех! – сказала она, сама в это веря. А свет от фонаря, словно от полной луны, разливался по всей земле, мало того, сама земля стала просвечивающей, как тихие воды морских глубин или же стеклянные горы в сказках. – Мое царство – твое! Воспой то, что увидишь, воспой, как если бы до тебя об этом не пел еще ни один скальд!

И сцена, казалось, поминутно переменялась; мимо проплывали величественные готические соборы с расписными окнами, и отбивали полночь колокола, и вставали из могил мертвецы; под нависшими ветвями бузины сидела мертвая мать и пеленала свое нерожденное дитя; с топкого дна вновь подымались старинные затонувшие рыцарские замки, опускался подъемный мост, и они заглядывали в увешанные картинами пустынные залы, где по сумрачной лестнице с галереи сходила, позвякивая связкой ключей, предвещающая кончину Белая женщина[200]200
  Белая женщина – в фольклоре германских народов сверхъестественное существо, которое нередко отождествляется с призраками или лесными духами.


[Закрыть]. В глубоком подземелье затаился василиск[201]201
  Василиск – мифический чудовищный змей, мог убивать не только ядом, еще и взглядом, и дыханием. Но погибал, увидев собственное отражение.


[Закрыть], чудовище, вылупившееся из петушьего яйца, неуязвимое для любого оружия, но не могущее вынести собственного своего ужасного облика: увидя свое отражение, он издыхает, точно так же, как медянка издыхает от удара дубинкою. И что бы перед ними ни возникало, будь то золотой потир на алтаре, некогда кубок троллей, или же кивающая голова на виселичном холме, старая знай мурлыкала свои песни, и верещал сверчок, и каркала ворона с крыши напротив, и оплывала, загибаясь крючком, сальная свеча в фонаре. «Смерть! Смерть!» – слышалось отовсюду в мире теней.

– Иди за мною к жизни и истине! – воскликнул другой вожатый, юноша, прекрасный, как херувим. Чело его пламенело, а в руке сверкал херувимский меч. – Я есть Знание, – сказал он, – мой мир поболее, ибо стремится к истине!

И вокруг прояснело. Призрачные видения побледнели; все это было не наяву, фонарь Суеверия всего-навсего показывал картины Laterna magica[202]202
  Laterna magica (волшебный фонарь, лат.) – Устройство для проекции на экран изображений.


[Закрыть] на развалинах древней стены, а проплывающие мимо образы были не что иное, как гонимые ветром влажные испарения.

– Ты получишь от меня щедрое воздаяние! Истину в творении, истину в Боге!

И, пронизав стоячие воды, откуда вставали туманные призраки, под звон колоколов в затонувшем замке, свет упал на колеблющийся растительный мир; в капле болотной воды, поднесенной к лучу этого света, обнаружился мир, населенный диковинными существами, которые боролись и наслаждались, мир в капле воды. И острый меч Знания рассек своды и осветил глубокое подземелье, где убивал василиск, и чудовище изошло смертоносными парами, когти его точно тянулись из бродильного чана, глаза были как воздух, загорающийся от дуновения свежего ветра. И в мече том крылась такая сила, что из грана золота отковалась пластинка, тонкая, как облачко от нашего дыхания на оконном стекле, острие же меча сияло так, что паутинная нить сразу приняла размеры якорного каната, ибо там стало видно тугое сплетенье бесчисленных, еще более тонких, нитей. А над землею звучал голос Знания, казалось, что вновь вернулось время чудес; землю стянули узкими железными обручами, а по ним на крыльях пара ласточками летели тяжело груженные вагоны, перед смекалкою века вынуждены были расступиться горы, подняться равнины. А по тонкой проволоке с быстротою молнии летела в далекие города облеченная в слова мысль.

– Жизнь! Жизнь! – раздавалось повсюду в природе. – Это наше время! Поэт, оно принадлежит тебе, воспой его в духе и истине!

И гений Знания воздел меч, сияющий меч, воздел его под самые небеса, и тут… Что за зрелище! Так бывает, когда солнечный луч проникает сквозь стенную щель в темную комнату и предстает нам в виде вращающегося столпа из мириад пылинок; но здесь каждая пылинка была отдельным миром! Зрелище, открывшееся поэту, было наше звездное небо.

– Земля твоя, чудеса которой тебя изумляют, здесь всего лишь точка, пылинка! Всего лишь пылинка и вместе звезда среди звезд. Подобно мириадам пылинок, что зримо парят в кружащемся столпе солнечного луча, проникшего сквозь стенную щель в темную комнату, вращается длинная колонна миров, которую ты называешь своим звездным небом, но еще дальше стелется белесым туманом Млечный путь, новое звездное небо, другая колонна, и это только два радиуса колеса мироздания! Но сколь же велико оно само, сколько же радиусов исходит подобным образом из великого средоточия, Бога.

Куда бы ты ни кинул свой взор, горизонт настоящего чист! Сын века, выбирай, кто будет твоим сопутником. Вот твоя новая стезя! Ты воспаришь вместе с величайшими из современников, обгоняя нынешние поколения! Словно мерцающий Люцифер[203]203
  Люцифер (лат. Lucifer) – утренняя звезда.


[Закрыть] воссияешь ты на заре века!

* * *

Да, в знании и открываешь поэтическую Калифорнию! Всякий, кто оглядывается только назад и неясно представляет будущее, какое бы он ни занимал высокое и почетное положение, скажет, что если бы в знании сокрывались такие богатства, ими бы давно воспользовались великие, бессмертные скальды, которые воздавали должное учености; но не будем забывать: когда Феспид[204]204
  Феспид – См. прим, к с. 62.


[Закрыть] вещал со своей повозки, мир знал уже мудрецов; Гомер спел свою бессмертную песнь, но ведь возникли же новые жанры, рожденные Софоклом[205]205
  Софокл (ок. 496–406 до н. э.) – древнегреческий драматург.


[Закрыть] и Аристофаном[206]206
  Аристофан (ок. 445 – ок. 385 до н. э.) – древнегреческий комедиограф.


[Закрыть]; северные саги и мифология были почти что неведомой для сцены сокровищницей, когда Эленшлегер[207]207
  Эленшлегер – См. примеч к с. 25.


[Закрыть] показал, какие могучие фигуры оттуда могут перед нами прошествовать.

Мы далеки от мысли, что поэту надо перелагать в стихи научные открытия, дидактическая поэзия даже в лучших своих образцах есть и навсегда останется лишь механической, безжизненной куклою. Поэт должен быть пронизан солнечным светом знания, должен прозреть ясным оком истину и гармонию в малом и бесконечно большом, это облагородит и обогатит его ум и фантазию, укажет ему новые формы, которые еще более оживотворят слово. Даже отдельные открытия дадут простор для полета мысли. Что за сказочный мир развернется под микроскопом, если мы перенесем туда наш человеческий мир; электромагнетизм может стать жизненным нервом новых комедий и романов, ну а сколько юмористических стихотворений появится за то время, что мы с крохотной, как пылинка, земли с населяющими ее высокомерными человечками, будем озирать бесконечное мировое целое, от млечного пути и до млечного пути. Разительным примером того, что мы здесь имеем в виду, могут служить слова одной почтенной, высокоблагородной дамы: «Если всякая звезда – небесное тело, как наша земля, и там есть королевства и королевские дворы… несметное множество королевских дворов!.. От этого закружится голова!»

Мы не станем повторять вслед за французской писательницей[208]208
  …Мы не станем повторять вслед за французской писательницей… – Источник найти не удалось. Не исключено, что это мистификация автора.
А. Сергеев

[Закрыть]: «Дайте же мне умереть, никаких мировых открытий больше не будет!» – о, в море, воздухе и земле полным-полно чудес, которые предстоит разгадать знанию, чудес, которые превосходят поэтическое воображение.

Явится скальд с детскою душой, как новый Аладдин, войдет он в пещеру знания, мы говорим: с детскою душой, ведь иначе духи стихий осилят его и сделают своим слугою, между тем как с лампой поэзии, коей всегда было и пребудет человеческое сердце, он выступает как властелин, и приносит из сумрачных ходов восхитительные плоды, и способен построить новый замок поэзии, который возведут в одну ночь прислуживающие духи.

События в мире повторяются, человеческие характеры тысячелетиями остаются одними и теми же, как они выказывали себя в старых сочинениях, так же будут выказывать себя и в новых, и только знание постоянно раскрывает что-нибудь новое! Свет, излучаемый им, и истина во всем сотворенном все более и более обретают божественную ясность.

Могучий образ Божий, осияй человечество! И когда его духовное око привыкнет К этому блеску, явится новый Аладдин, который кратко, ясно и звучно воспоет прекрасное в истинном, с ним тебе и предстоит обойти поэтическую Калифорнию.