Текст книги "В Швеции"
Автор книги: Ханс Кристиан Андерсен
Жанры:
Путешествия и география
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Глава XXIV. Что сказали травинки
По озеру плыла лодка, компания в ней распевала шведские и датские песни; ну а на берегу, под высокой плакучей березою, сидели четыре юные девушки, до того красивые, до того воздушные; они выдернули каждая по четыре длинных травинки и связали их сверху и снизу, по двое. «А теперь поглядим, будут ли они висеть четырехугольником, – сказали девушки, – если это выйдет, тогда сбудется, что мы задумаем!» И вот они связали и задумали… Никому не узнать их тайные мысли, тихую мечту сердца. Правда, о том пропела маленькая птичка.
Одна перенеслась мыслью за моря и долы, за высокие горы, где мул в тумане отыскивает дорогу, в прекрасную страну Миньоны[176]176
…в прекрасную страну Миньоны… – Т. е. в Италию (См. прим, к с. 161).
[Закрыть], где боги живут в мраморе и красках. «Туда, туда! Попаду ль я туда когда-нибудь?» – такова была мечта ее, такова была мысль; и она раскрыла ладонь и глянула на травинки – но они так связанные по двое и висели.
А куда перенеслась мыслью другая? Тоже в чужую страну, где стоял пороховой дым, сверкали пушки и оружие, к нему, другу детства, сражающемуся за императора[177]177
…за императора… – Имеется в виду австрийский император Франц Иосиф I (1830–1916), который в 1848 г. направил свои войска на подавление революции в Венгрии.
[Закрыть] против венгров. «Вернется ли он назад бодрый и радостный, назад в мирную, благозавершенную, счастливую страну Швецию?..» Травинки не явили никакого четырехугольника, на ресницах у девушки задрожала слезинка.
Третья усмехнулась, с иронией. «Вон те наши престарелый холостяк и старая барышня, что так молодо прогуливаются, так молодо улыбаются и так молодо друг с дружкой беседуют, не станут ли они женихом и невестою прежде, чем кукушка закукует в следующем году, вот что мне хотелось бы знать!» С губ задумщицы не сходила усмешка, но мысль свою она вслух не высказала, травинки повисли розно, стало быть, розно быть и холостяку со старою девою. «И все-таки это может произойти», – похоже, решила она; об этом говорила ее усмешка, и жест, каким она отбросила травинки.
– Ничего я знать не желаю, меня ничего не интересует! – заявила четвертая, однако же травинки связала; ибо и здесь жила мечта – но о том не пропела ни одна птица; никому о том не догадаться; покачивайся спокойно в лотосе сердца, о, блестящий колибри, твое имя не будет помянуто, только и здесь травинки сказали: «Без надежды!»
– А теперь вы! Теперь вы! – закричали юные девушки незнакомцу, приехавшему издалека, из соседней страны, с зеленого острова, что Гефион[178]178
Гефион (или Гевьон) – в древнескандинавской мифологии богиня плодородия. По преданию, шведский король Польфе обещал дать Гефион столько земли, сколько она могла бы вспахать на четырех быках за один день. Гефион превратила в быков своих четырех сыновей и после завершения дня отделила от Швеции остров Зеландию. На месте проделанной ею борозды возник пролив Зунд.
[Закрыть] выпахала из шведской земли.
– Хотите узнать, что сбудется или не сбудется? Скажите нам ваше заветное желание!
– Если оракул возвестит мне хорошее! – отвечал он, – тогда я открою вам тихую мысль и молитву, с коими я завязываю узелки на этих травинках, но если мне повезет не больше, чем вам, то я промолчу! – И, связывая травинку с травинкою, он повторял со смехом: – Это ничего не значит!
И вот он раскрыл ладонь… глаза его засияли, сердце забилось сильнее!.. Травинки образовали четырехугольник!
– Сбудется! Сбудется! – воскликнули юные девушки. – Что вы задумали?
– Чтобы Дания поскорее выиграла и заключила почетный мир!
– Сбудется! Сбудется! – вскричали юные девушки. – А когда оно сбудется, мы припомним, что травинки сказали это наперед!
– Я сохраню эти четыре травинки, пророчески связанные в венок в честь победы и мира! – сказал незнакомец, а поскольку оракул не обманул, то я и рисую для них картину того, как мы сидим здесь у озера под плакучей березою и глядим на синие горы Сетера, и каждый из нас связывает травинку с травинкою.
Красная отметка была сделана в календаре 1849 года против шестого июля.
Красная отметка была внесена одновременно в историю Дании, датский солдат вписал своею кровью победную дату: Битва за Фредерисию[179]179
Битва за Фредерисию – одно из решающих сражений в первой датско-прусской войне (6 июля 1849 г.), в котором датчане одержали победу над шлезвиг-гольштинцами.
[Закрыть].
Глава XXV. Вывеска поэта
Если бы потребовалось нарисовать для поэта вывеску, то, пожалуй, уместнее всего было бы изобразить Шехерезаду из «Тысячи и одной ночи», рассказывающую султану истории. Шехерезада – это поэт, а султан – публика, которую надобно приятным образом развлекать, ибо иначе он отрубит Шехерезаде голову. Несчастная Шехерезада!.. Могущественный султан!
Имея более чем тысячу и одно обличье, султан-публика сидит и внимает. Давайте-ка рассмотрим некоторые из них.
Вот сидит блеклый, брюзгливый ученый; листы на древе его жизни исписаны глоссами, по коре из свиной кожи ползают, как улитки, усердие и упорство; в животе у него завелась моль, дело худо, очень худо. Прости же за богатое содержание песни, безрассудный восторг, свежий, молодой ум! Не руби Шехерезаде голову! – однако он безжалостно ее рубит.
Вот сидит умудренная житейским опытом швейка; она пришла из чужих семейств, из одинокой каморки, сидючи в которой познавала человеческую природу; уж ей-то ведомо романтическое. О, барышня, прости, что повествование не слишком тебя захватывает, – ты, что корпишь над шитьем и задыхаешься от прозы жизни, ты жаждешь романтизма.
– Голову с плеч! – говорит швейка.
Вот сидит фигура в шлафроке, этом восточном одеянии севера, в кое облекается графский отпрыск, Дурхлаухтен, сын богатого пивовара, и прочая и прочая, – только ни из шлафрока, ни из повелительного взгляда или же растянутого в тонкую улыбку рта не вычитаешь, на каком стебле он вырос; его требования к Шехерезаде именно те же, что и у швейки: чтобы захватывало, чтобы пробегал холодок по спине, чтобы напичкали тайнами, это знал уже блаженной памяти Шпис[180]180
Шпис К. Г. (1755–1799) – немецкий писатель, автор авантюрно-приключенческих романов.
[Закрыть].
Шехерезада обезглавлена!
Мудрый, просвещенный султан! Ты являешься под видом школьника; римлян и греков, стянутых ремешком, носишь ты на своей спине, как носил небо Атлас. Не пренебрегай несчастною Шехерезадой, не суди ее, прежде чем не выучишь своего урока и снова не станешь ребенком, – не руби Шехерезаде голову.
Молодой, разодетый дипломат, на чьей груди мы можем по орденским знакам высчитать, сколько иностранных дворов ты посетил со своим высоким начальством, или же как часто ты доставлял послания, упомяни имя Шехерезады с нежностью! говори о ней по-французски, дабы возвысить ее над ее родной речью; переведи из ее песни всего одну лишь строфу, как можно более скверно, но принеси ее в блестящий салон, и смертный приговор будет отменен по милости ласкающего слух «Charmant!»{24}.
Могущественный сокрушитель и возноситель: Зевс газет и журналов, Юпитер еженедельников и ежемесячников, не потрясай во гневе своими кудрями, не мечи свои молнии, если Шехерезада запоет по-иному, чем ты привык у себя в семье, или же будет ходить без свиты из твоих горожан.
Не руби голову!
И еще одну фигуру увидим мы, самую из них опасную – того, у кого на устах накатывающий девятым валом хвалебный гимн, слепого энтузиаста. Вода, в которой Шехерезада ополаскивала свои пальцы, для него Кастальский источник[181]181
Кастальский источник – родник на Парнасе, дающий пророческую силу и вдохновение, символ поэзии.
[Закрыть], трон, воздвигаемый им для ее апофеоза, становится ее эшафотом.
Такова вывеска поэта, рисуй ее!
Султан и Шехерезада
Но отчего же ни одного достойного лика, где они, ласковые, искренние и прекрасные? Они тоже являются, на них-то Шехерезада и останавливает свой взор, подле них она гордо подымает голову к звездам и поет гармонию, что царит наверху и внизу, в человеческом сердце.
Это бы нарушило весь замысел вывески. Пока Шехерезада рассказывает, над нею висит дамоклов меч, и обличье султана заставляет нас ожидать, что он упадет. Шехерезада, как мы знаем из аравийского сказания, побеждает, так и поэт: он победитель, богач, даже в убогой своей каморке, в глубочайшем своем одиночестве, там распускаются роза за розою, кипят мечты, небосвод озаряется падающими звездами, будто сотворено новое звездное небо, а старое скатано. Мир об этом не знает, это празднество самого поэта, более пышное, нежели дорогие королевские фейерверки. Он счастлив, как и Шехерезада, он победитель, он всемогущ; фантазия украшает его стены обивкою, какой нет ни у одного властелина. Чувство извлекает для него из груди человеческой прекрасные гармонические созвучия; разум возносит его чрез величие сотворенного к Богу, однако же он не забывает твердою ногою стоять на земле. Он всемогущ, счастлив, как немногие, мы не хотим сажать его на скамью непризнания, чтобы ему сострадали и соболезновали, мы всего лишь рисуем его вывеску, обмакивая кисть в краски на изнанке жизни, и раскрываем смысл «Султана и Шехерезады».
Вот так-то!.. не рубите Шехерезаде голову!
Глава XXVI. Дальэльвен
До Гомерова века героев тоже были герои, но их не знают, никакой поэт не прославил их; то же и с красотами природы, их надобно облечь в слова и картины и вывесть в свет, на всеобщее обозрение, выдать своего рода всемирный патент на то, что они собою представляют, тогда только они и обретут жизнь. Реки севера тысячелетиями шумят в неведомой миру красе. Сюда не бежит столбовая дорога жизни; ни один пароход не доставит путешественника с удобствами вверх по течению Дальэльвен, водопад за водопадом делают неоценимые шлюзовые сооружения необходимыми. Насколько нам известно, Шуберт[182]182
Шуберт Ф. В. (1788–1856) – немецкий богослов и писатель, автор путевых очерков (1823–1824), посвященных скандинавскому северу.
[Закрыть] был единственным иностранцем, который написал и поведал о диком величии и южной красе Далекарлии, в особенности выделив Дальэльвен и ее царственный водопад Эльфкарлебю.
Прозрачная, как морские волны, течет могучая эта река, бесконечными излучинами, через глухие леса, перемежаемые равнинами, то раздвигая свое глубокое русло, то стесняясь и отражая склоненные над нею деревья и красные бревенчатые дома уединенных селений, то обрушиваясь водопадом на могучие обломки скал. Удаленные друг от друга на мили и мили, вытекают из горного хребта между Швецией и Норвегией Восточная и Западная Дальэльвен и лишь перед Больстадом сливаются воедино. Они вобрали в себя немало рек и озер.
Приезжай сюда! Ты обнаружишь живописнейшие места, идя вдоль ручья, пробивающегося выше по склону за избой финна, и исследуя каждое ответвление потоков, которые эти реки в себя принимают. Около норвежской границы, в приходе Серна, виднеется первый мощный водопад, Ньюпешер. Торный поток отвесно падает в пропасть глубиною семьдесят саженей.
Мы задерживаемся возле дремучего леса, где реке словно бы всецело передалась глубокая серьезность природы; она катит свои ясные воды по порфирному ложу, там движется мельничное колесо и вытачиваются огромные порфировые вазы и саркофаги.
Следуя за течением, мы пересекаем озеро Сильян, где, по словам суеверов, плавает водяной, похожий на бегемота с зеленою, как морская трава, гривою, и где жарким летним днем мираж показывает колдовские картины.
Из озера Сильян течение уносит нас под плакучие ивы пасторовой усадьбы, где собираются стаями лебеди. С лошадьми и повозкою мы медленно переплываем на большом пароме через глубокий, бурный поток в виду живописного больстадского берега, здесь река раздается и величаво несет свои воды через лесные пространства, обширные и необозримые, как в Северной Америке.
Мы видим стремительный поток под желтыми глинистыми кручами Авесты[183]183
Авеста – город, расположенный к юго-востоку от Фалуна.
[Закрыть]; будто текучий, летучий янтарь ниспадают желтые воды живописными каскадами рядом с медеплавильным заводом, где, окрашенные в цвета радуги, взметываются языки пламени, а гулкие удары молота по медным листам вторят однообразному грохоту водопада.
И, наконец, как завершающая великолепная картина из жизни Дальэльвен, прежде чем она потеряется в Балтийском море, нам предстает водопад Эльф карлебю.
Шуберт сравнивает его с водопадом около Шафгаузена, но мы должны помнить, что Рейн там не обладает такою водяной массой, какая низвергается возле Эльфкарлебю.
В двух с половиною шведских милях[184]184
В двух с половиною шведских милях… – ок. 27 км.
[Закрыть] от Ефле[185]185
Ефле (совр. Евле) – город на берегу Ботнического залива.
[Закрыть], где большая дорога на Упсалу проходит через Дальэлвен, с высокого каменного моста, по которому переезжаешь реку, этот мощный водопад виден целиком. У моста стоит домик, где уплачивают мостовую пошлину, там путешественник может заночевать, и глядеть из своего окошка на падающие воды: глядеть на них при ясном свете луны, когда в еловой и дубовой чаще залегла тьма и действие света зримо единственно в пенящейся, летящей воде; глядеть на них, когда утреннее солнце протягивает в дрожащей водяной пыли свою радугу, подобно воздушному мосту, соединяющему берег с лесистым, скалистым островом посреди водопада.
Мы приехали сюда из Ефле и уже издалека завидели, как над темно-зелеными верхушками деревьев подымаются голубые облака мельчайшей водяной пыли. Повозка остановилась у самого моста, мы вышли, прямо перед нами низвергалась вся полноводная река.
Художник не способен дать нам на холсте правдивое, живое изображение водопада, там будет недоставать движения. Но а как высказать это словами, описать это царственное величие, дивные краски, неимоверную скорость, – это невозможно, но все же ты пробуешь, по словам собираешь очертание той картины, которую отразил наш глаз и которую даже ярчайшее воспоминание передает всего лишь неуверенными штрихами.
Перед водопадом Дальэльвен разделяется на три рукава, двое обнимают поросший лесом скалистый остров и низвергаются вдоль его гладко срезанных каменных стен; тот, что выше, самый из них обильный; третий рукав делает крюк и возвращается назад уже после того, как те, большие, соединившись, срываются вниз, он как будто желает остановить их – и тут, закручиваясь кипящими водоворотами, дает подхватить себя стремительному потоку, что мчится прочь, обдавая пеною каменные устои моста, словно бы пытаясь увлечь их с собою. Открывшийся нам пейзаж оживляло слева множество коз, которые паслись среди ореховых кустов, – рожденные здесь и привычные к глухим раскатам воды, они безбоязненно подходили к самому краю обрыва; справа, над развесистыми дубами, пролетала с криками птичья стая. Одноконные телеги, где возница правил стоя, ехали по широкой лесной дороге с «Островного завода».
Туда мы и направились, дабы распроститься с Дальэльвен в одной из самых чудесных ее окрестностей, месте, которое словно бы наяву переносит путешественника в страну, что много южнее, на природу; что много богаче, чем та, какую он ожидал здесь найти. Дорога красива, дубы тут растут кряжистые, с могучею густолистою кроною.
«Островной завод» расположен идиллически-очаровательно.
Мы прибыли туда; там кипела жизнь! Вращались мельничные колеса, перепиливались тяжелые бревна, ковалось железо на наковальне, и все – силою воды. Жилища рабочих образуют целый поселок; это длинная улица с деревянными, выкрашенными в красный цвет домами, под сенью живописных дубов и берез. Лужайка была с виду мягкою, как бархат, а в усадьбе наверху, что высится над садом будто маленький замок, в комнатах и залах имелось все, что англичанин называет comfort{25}.
Хозяина мы не застали, но гостеприимство здесь – всегдашний домашний эльф. Нам стало уютно и хорошо. На столе появились дымящиеся и ароматные рыба и дичь, как в прекрасных, волшебных замках. Сам по себе сад тоже был волшебством; сюда пересадили три бука, и они хорошо прижились. В аллее из диких каштанов сильный северный ветер причудливо скруглил кроны, они выглядели так, точно побывали под ножницами садовника. В теплице висели золотисто-желтые апельсины; у великолепных южных цветов окна сегодня были полуотворены, чтобы искусственное тепло соприкоснулось со свежим солнечным воздухом северного лета.
Тот рукав Дальэльвен, что огибает сад, усеян островками, где во всей своей северной красе растут чудесные плакучие березы и сосны. Там есть маленькие островки с тихими, зелеными рощами, есть маленькие островки с густою травой, высокими папоротниками, пестреющие колокольчиками и калужницей; ярче красок нет ни на одном турецком ковре; поток, омывающий их, то быстротечен, глубок и прозрачен, то похож на широкую реку с шелковисто-зелеными камышами, кувшинками и коричневоперыми тростниками; то это ручей с каменистым ложем, и вот он уже разливается в большую, спокойную мельничную запруду.
Такой пейзаж в разгар лета как нельзя более подходит для игр водяного и плясок лесных дев. Здесь при полной луне, верно, сказывает сказки дриада, водяной берет в руки золотую арфу, и верует, что можно познать блаженство, по крайней мере, в одну из таких ночей.
По другую сторону «Островного завода» шумит главный поток, полноводная Дальэльвен. Слышишь ее однозвучные гулы? Они доносятся сюда не с водопада Эльфкарлебю, это совсем рядом, это Лоский водопад, где лежит Ясеневый остров; река пенится, захлестывая выпрыгивающих лососей.
Давайте посидим тут, на берегу; меж обломками скал, при свете красного вечернего солнца, усеивающего золотистыми бликами воды Дальэльвен. Дивная река! Всего несколько секунд трудишься ты на мельницах, а потом низвергаешься, пенясь, со скал Эльфкарлебю в глубокое свое русло, что ведет тебя в Балтийское море, в твою вечность.
Глава XXVII. Картинам несть числа
Да, окружающий нас мир полон картин, полон красоты, и это проявляется даже в малом, мгновенно исчезающем, в том, на что люди вовсе не обращают внимания.
Капля воды из стоячей тужи заключает в себе целый живой мир, но и капля одного дня из повседневной жизни также заключает в себе целый мир прекрасных и поэтических картин, открой лишь глаза.
Видящий, поэт должен указать на него и сделать зримым, ясным и отчетливым, словно под микроскопом, и тогда люди тоже его увидят, а впоследствии, странствуя по жизни, будут и сами замечать его, и радоваться, прозрев, ибо жизнь явно станет богаче – богаче красотою.
Стоячая домашняя жизнь по-своему красочно-разнообразна, ну а что ж тогда говорить о жизни (путешественника! Даже где ее называют тривиальною, и там развертываются картина за картиною, до бесконечности, пусть все это и в малых, очень малых размерах, за отсутствием тех великих моментов, кои именуют событиями, ландшафтами, историческими монументами, короче, цветами в гирлянде путешествия; но сама-то гирлянда налицо – и из нее, листвяно-зеленой, хотим мы кое-что взять, и поделиться этими перетекающими друг в друга картинками, которые появляются и исчезают, и каждая – поэтична, каждая – живописна, однако же не настолько, чтобы ее отдельно поставили для обозрения на мольберт.
Мы опишем всего час нашего путешествия, один из тех часов, когда – что также не мешает упомянуть – ничего собственно не произошло; ничего примечательного, о чем бы стоило рассказать, мы не видели, мы… просто ехали через лес проселочною дорогою.
Нечего рассказывать – и вместе так много.
Близ дороги была высокая горка, обросшая можжевеловыми кустами; в свежем состоянии они похожи на кипарисы, но тут они все были засохшие и цветом точь-в-точь как волосы Мефистофеля; внизу копошилось множество свиней, тощих и жирных, маленьких и больших; наверху стоял свинопас, оборванный и босой, но с книгой в руках, он до того углубился в чтение, что даже не поднял головы, когда мы ехали мимо; может статься, будущий ученый, служитель грядущего.
Мы проезжали мимо крестьянского двора, и как раз когда мы поравнялись с распахнутыми воротами, в которые был виден главной дом с дерновою крышей, а на ней мужчина, что лежа расчищал ее, маленькое деревце, должно быть, несколько лет росшее на крыше, было подрублено; мы только и успели увидеть, как блеснул на солнце топор и зеленое деревце упало.
В лесу вся земля поросла ландышами, которые цвели и благоухали, едва не до одури. Между несколькими высокими соснами резко лились солнечные лучи, прямо на раскинутую пауком гигантскую сеть, все нити которой, и продольные, и поперечные, расположенные с математической точностью, блестели будто тончайшие призмы; посреди своего зыбкого замка восседал, жирный и противный, сам паук. Ни дать ни взять лесная ведьма, если бы мы надумали вставить это в сказку.
Мы подъехали к трактиру; что внутри, что снаружи там царил беспорядок, все не на своем месте. В горнице мухи так удобрили беленые стены, что те могли бы сойти за крашеные; мебели были увечные и покрыты таким толстым слоем пыли, что не надобно и чехлов. Дорога перед трактиром была сплошною навозною кучей, а по ней бегала хозяйская дочь, молодая и статная, белая и румяная, и босиком, зато с большими золотыми серьгами в ушах; золото сияло на солнце, оттеняя цветущий румянец щек; льняные волосы рассыпались у нее по плечам. Знай она, до чего она хороша, то непременно бы вымылась!
Мы пошли по дороге, там стоял дом, выбеленный и приветливый, полная противоположность трактиру. Дверь была открыта; внутри сидела молодая мать и плакала над своим мертвым ребенком; рядом стоял совсем маленький мальчик, малыш поднял на мать умные, вопрошающие глаза, потом раскрыл ладошки, в которых прятал пойманную им маленькую бабочку[186]186
Бабочка – здесь символ бессмертной души.
[Закрыть]; и бабочка порхнула над мертвым тельцем; мать на нее посмотрела и улыбнулась, она наверное уловила поэзию случайности.
И были запряжены лошади, и покатила, увозя нас, повозка, и одна за другою развертывались картины, в лесу, на дороге, а заодно и в воображении, картины, коим несть числа!
