Текст книги "Шах-наме"

Автор книги: Хаким Фирдоуси

Письмо Кавуса Рустаму

 
И дали подписать письмо царю.
Вначале шла хвала богатырю:
 
 
«Пусть вечно бодрым разум твой пребудет!
Пусть в мире все тебе на радость будет!
 
 
Ты с древних лет опорой нашей был,—
Ты – столп страны, источник вечных сил,
 
 
Ты – мощь, и сердце, и хребет Ирана!
Ты – в подвигах великих неустанный,
 
 
Чудовищ истребил Мазандерана,
Оковы разрубил Хамаварана.
 
 
Ты, словно лань, берешь арканом льва,
Превыше снежных гор твоя глава.
 
 
Ты – щит Ирана, светоч божества.
Как море, о тебе шумит молва.
 
 
Хвала творцу! Хвала отцу Нейраму!
Хвала премудрому Дастани-Саму!
 
 
Пусть вечно над вселенною цветет
От миродержца твой идущий род!
 
 
И счастье шахское не потускнеет,
Пока Рустам своим мечом владеет.
 
 
Опять тебе прибыть к нам пробил час;
Нежданная беда постигла нас,—
 
 
Враг из Турана вышел небывалый,
Он катится на нас, грозней обвала.
 
 
Опасность велика,– ты сам поймешь,
Когда посланье до конца прочтешь.
 
 
И мы решили, о Рустам счастливый,
К тебе с письмом своим отправить Гива.
 
 
Коль он приедет ночью, ты вставай,
Для многословья уст не раскрывай.
 
 
А если днем,– охота ли, обед ли,—
Все брось и к нам скорей скачи, не медли.
 
 
А если спать собрался, не ложись,
Вооружись и к нам поторопись.
 
 
Возьми богатырей Забулистана,
Скачи, в пути не разбивая стана.
 
 
В своем письме нам пишет Гуждахам:
«Враг небывалый угрожает нам.
 
 
Прочтя мое письмо, без промедленья
Бери войска и выходи в сраженье!»
 
 
И черная, как мускус и смола,^{23}
Печать Кавуса на письмо легла.
 
 
Шах молвил Гиву: «Дорого нам время,
Поторопись, вступи ногою в стремя!
 
 
Когда к Рустаму ты прискачешь, Гив,
Не вздумай пировать, про все забыв,
 
 
В Забуле отдыхать не оставайся,
А в тот же день с Рустамом возвращайся!»
 
 
Взял Гив письмо, и в путь пустился он,
Скакал в Забул, забыв покой и сон.
 
 
И прибыл он в предел Забулистана,
И стражей крик донесся до Дастана,
 
 
Что из Ирана конный к ним спешит,
Взметая вихрем пыль из-под копыт.
 
 
Весть эта до Рустама долетела,
И выехал встречать слоновотелый.
 
 
Он выехал с дружиною своей,
Со свитой братьев и богатырей.
 
 
И спешились, как честь велит, при встрече,—
Все – и гонец, прибывший издалече.
 
 
Сошел с коня и славный Тахамтан,
Спросил: «Здоров ли шах? Как жив Иран?»
 
 
Повел Рустам гонца в свои чертоги,
Гость за беседой отдыхал с дороги,
 
 
Потом письмо хозяину вручил
И о Сухрабе вести сообщил.
 
 
Рустам, прочтя посланье, изумился,
Все расспросил и в думу погрузился.
 
 
Потом, смеясь, сказал: «Неужто там —
В Туране, появился новый Сам?
 
 
Рождал богатырей Иран счастливый,
А там не вспомню я такого дива.
 
 
Есть, правда, у меня там сын... Хотя —
Он очень молод, он еще дитя!..
 
 
Есть сын мой у царевны Самангана! —
Но выступать ему в походы рано.
 
 
Еще не знает он,– мой дорогой,—
Как водят войско, как вступают в бой!
 
 
Сокровищ я послал ему немало,
И мать его ответ мне написала.
 
 
Еще не год, не два, не три пройдет,
Покамест милый сын мой подрастет.
 
 
Я терпеливо жду: пора настанет,
И миру новый богатырь предстанет.
 
 
Сейчас же лет тринадцати всего
Мой сын, богатство сердца моего!
 
 
Пока ему бросаться в битву рано.
Другой к нам воин вышел из Турана...
 
 
Теперь, мой гость, пойдем на наш айван
Рад будет престарелый муж – Дастан.
 
 
Подумаем, как быть нам в этом деле
И отчего так тюрки осмелели.
 
 
Пойдем, мой гость любезный, отдохнем,
Уста сухие освежим вином!
 
 
Потом последуем к престолу шаха,
Посмотрим – кто нагнал такого страха.
 
 
И коль не спит могучая судьба,
Врага возьмем арканом, как раба.
 
 
Коль на горящий берег хлынет море,
Не устоять огню с волнами в споре.
 
 
Как подыму я боевой свой стяг,
Падет от страха на колени враг.
 
 
Шах перепуган. Нам же было б низко
Весть эту к сердцу принимать так близко!»
 
 
Тут с гостем сел к вину за стол Рустам
И здравицу провозгласил войскам.
 
 
А после пира, утром,– еще в хмеле,—
Рустам могучий позабыл о деле.
 
 
Проугощал он гостя день второй,
Не вспомнил о походе на другой.
 
 
На третий день подать вина велел он,
О Кей-Кавусе вспомнить не хотел он.
 
 
Так с Гивом он пропировал три дня,
Не думая в поход седлать коня.
 
 
А утром – на четвертый – Гив поднялся.
Один обратно ехать он собрался.
 
 
Сказал он: «Гневен, неразумен шах,
Великий у него на сердце страх.
 
 
Явил он нетерпение большое,
Забыл о сне, о пище и покое.
 
 
Коль мы промедлим день еще с тобой,
Из-за вина оттянем ратный бой,
 
 
Разгневается шах. Увы, гневлив он,
И черен сердцем, и несправедлив он».
 
 
Сказал Рустам: «Забудь об этом зле,
Никто на нас не встанет на земле!»
 
 
Но все ж велел он Рахша выводить,
Седлать его и в медный ней трубить.
 
 
Услышали мужи призыв карная
И съехались, доспехами сверкая.
 

Гив и Рустам прибывают к Кавусу.
Гнев Кавуса

 
В поход Рустам пустился поутру,
Главою войск поставил Завару.
 
 
А уж князья встречать его скакали,—
За день пути в дороге повстречали.
 
 
Гударз и Тус – главы богатырей —
Почтительно сошли пред ним с коней.
 
 
Увидя их, сойдя с коня и сам,
С вождями поздоровался Рустам.
 
 
И вместе с ними воин знаменитый
Предстал царю царей с душой открытой.
 
 
Склонились пред царем Рустам и Гив,
Но шах сидел угрюм и молчалив.
 
 
Вспылил потом. И, в бешенстве постыдном,
Он Гива словом уязвил обидным:
 
 
«Кто он такой, Рустам, чтоб мой приказ
Откладывать не на день, а на час?
 
 
Да если бы со мною был мой меч,
Я голову Рустаму снес бы с плеч!
 
 
Схвати его, на виселицу вздерни!
Ни слова больше! Опостылел спор мне!»
 
 
И дрогнул Гив и шаху отвечал:
«Как? На Рустама руку ты подъял?»
 
 
Рассвирепел Кавус, насупил брови,
Привстал, как лютый лев, что жаждет крови.
 
 
От ярости, казалось, был он пьян,
В растерянность поверг он весь диван.
 
 
Вскричал: «Измена! Знаю я давно их!
Схвати их, Тус! Веди, повесь обоих».
 
 
Ужасен в гневе был Кавус и дик.
Он весь пылал, как вспыхнувший тростник.
 
 
Тус встал, Рустама за руку схватил,
Всех дерзостью потряс и удивил.
 
 
Хотел он – полн смущения и страха —
Рустама увести от гнева шаха.
 
 
Пред ним Рустам был как могучий слон —
Так по руке ударил Туса он,
 
 
Что рухнул Тус у трона помертвелый.
Рустам через поверженное тело
 
 
Шагнул и шаху в ярости сказал:
«Зря на меня ты гневом воспылал!
 
 
Безумен ты, твои поступки дики,
Ты недостоин звания владыки!
 
 
Ведь я – Рустам, а кто такой – твой Тус?
Когда я в гневе – что мне шах Кавус?
 
 
Владыка, не к лицу тебе корона!
Ей лучше быть бы на хвосте дракона,
 
 
Чем на такой ничтожной голове!
Не веришь сам себе, так верь молве:
 
 
Ведь я тебя возвел на трон, когда ты
Стонал в оковах, гибелью объятый.
 
 
Не раз тебя от смерти я спасал,—
И трон, и власть, и жизнь тебе я дал!
 
 
Все страны, от Египта до Ирана,
От степи Чина до Мазандерана,
 
 
Склоняются в пыли передо мной,
Перед моим мечом и булавой.
 
 
Благодари меня, что шахом стал ты!
Что ж на Рустама гневом воспылал ты?
 
 
Я – раб творца, тебе же я не раб!
Могучий на тебя идет Сухраб;
 
 
Коль ты такою силою владеешь,
Сам с ним сражайся, если ты сумеешь!
 
 
Вы больше не увидите меня,
В Иране не пробуду я ни дня.
 
 
Когда меня избрать хотели шахом
Богатыри, охваченные страхом,
 
 
Я даже не взглянул на шахский трон.
Был мной обычай древний соблюден.^{24}
 
 
А ведь – когда бы взял венец и власть я,
Ты б не имел величия и счастья.
 
 
Достоин я всего, что ты сказал!
Ты за добро сторицей мне воздал!
 
 
На этот трон возвел я Кей-Кубада,—
И такова от сына мне награда!
 
 
Но если бы для твоего отца
Мечом своим не добыл я венца,
 
 
С горы Албурз Кубада не привез бы,
Его из небреженья не вознес бы —
 
 
И ты величьем бы не обладал.
Ты б оскорблять Рустама не дерзал!
 
 
Когда ты сам вовлек в беду Иран,
Спасать я вас пришел в Мазандеран.
 
 
И там я дива Белого убил,
И жизнь тебе и трон я возвратил.
 
 
Мой трон – седло, моя на поле слава,
Венец мой – шлем, весь мир моя держава.
 
 
Когда на вас туранец налетит,
Он никого из вас не пощадит...
 
 
Я ухожу, меня вы не ищите,
Пути спасенья сами находите!
 
 
Уйду. И впредь меня вам не видать,
Лежать вам в прахе здесь, а мне летать!»
 
 
На Рахша сел Рустам и прочь умчался,
На нем доспех от гнева разрывался.
 
 
У всех от скорби омрачился дух;
Они – лишь стадо, а Рустам – пастух.
 
 
Пришли к Гударзу, молвили: «Разбиты
Устои наши. Встань, Иран спаси ты!
 
 
Ступай ты к бесноватому царю,—
Пусть он поклонится богатырю.
 
 
Напомни кею плен Мазандерана,
Когда в цепях стенал он – шах Ирана.
 
 
И как Рустам царя от смерти спас,
И сколько мук он вынес из-за нас.
 
 
Потом, когда властитель бестолковый
В Хамаваране вновь попал в оковы —
 
 
Рустам ни перед кем не отступил,—
Владык в Хамаваране перебил,
 
 
Из плена вновь освободил Кавуса,
На трон Ирана возвратил Кавуса.
 
 
Коль смерть за это заслужил Рустам,
Куда ж деваться остается нам?
 
 
Иди! Беседуй с шахом терпеливо!
Восстановить должны мы мир счастливый.
 
 
Нам без Рустама счастья не видать,
Все бросить нам придется и бежать».
 
 
И вот Гударз – Кишвада сын суровый —
Пришел в чертоги гневного хосрова.
 
 
Спросил он шаха: «О владыка мой,
В чем виноват Рустам перед тобой?
 
 
Ты растоптал сегодня щит Ирана,
Забыл ты ужасы Хамаварана.
 
 
Мазандеран ты, видно, позабыл!
Рустама ты смертельно оскорбил.
 
 
Впадать во гнев владыке недостойно,
Добро и зло решает шах спокойно.
 
 
Ушел Рустам. На нас идут войска,
Ведет их богатырская рука.
 
 
И нет у нас надежды никакой,
И некого послать с туранцем в бой.
 
 
А Гуждахам богатырей своих
Всех знает, все он ведает о них.
 
 
Он пишет нам: «Безумье – бой с Сухрабом!
Пред ним и слон могучий будет слабым!»
 
 
Один Рустам его сразить бы мог,
Но он теперь, увы, от нас далек.
 
 
Лишь неразумный и, как вол, упрямый
Решиться мог бы оскорбить Рустама.
 
 
Ум просветленный должен шах иметь,
А не безумьем ярости гореть».
 
 
Кавус Гударза выслушал спокойно.
Он понял – мудр и верен муж достойный.
 
 
«Все правильно сказал ты,– молвил шах,—
Раскаиваюсь я в своих словах.
 
 
Скорее вслед Рустаму поспешите,
В его душе обиду потушите!
 
 
Вернется пусть! Скажите: «Как и встарь,
К тебе, Рустам, любовь питает царь!»
 
 
Гударз и с ним вожди от шаха прямо
Коней погнали по следам Рустама.
 
 
И там, где гасла темная заря,
Увидели в степи богатыря.
 
 
Они его настигли, окружили,
Сошли с коней и так его молили:
 
 
«Будь светел духом, разумом высок,
И мир весь у твоих да будет ног!
 
 
Пусть будет вся земля твоим престолом,
И да не будет твой венец тяжелым!
 
 
Ты знаешь,– у царя рассудка нет,
Он в гневе натворил немало бед.
 
 
Вспылит, потом к раскаянью склонится...
С тобой, Рустам, он жаждет помириться.
 
 
Твоя обида на царя сильна,
Но, Тахамтан, не наша в том вина!
 
 
За что Иран бросаешь ты на муки?
И шах сейчас сидит, кусает руки...»
 
 
И дал им Тахамтан такой ответ:
«Теперь мне дела до Кавуса нет!
 
 
Седло мне – трон, одежда мне – кольчуга,
Венец мой – шлем, и нет средь вас мне друга.
 
 
Мне все равно – что прах, что Кавус-шах!
Как может он меня повергнуть в страх?
 
 
Я не прощу обиды: царь, видать,
По малоумию забыл опять,
 
 
Как от врагов его освободил я,
Как жизнь ему и славу возвратил я.
 
 
Я сыт по горло! Что мне ваш Кавус?
Лишь светлого Йездана я боюсь».
 
 
Умолк Рустам, Гударз премудрый снова,
Открыв уста, сказал такое слово:
 
 
«Как речь твою мы перескажем там,—
Что бросил, мол, Иран в беде Рустам?
 
 
В народе, в войске – всяк бы усомнился,
Не впрямь ли ты туранца устрашился?
 
 
А нас предупреждает Гуждахам,
Что от врага не ждать пощады нам.
 
 
И коль Рустам на бой пойти страшится,
У нас непоправимое свершится!
 
 
Тревога в войске и в стране царит,
Всяк о Сухрабе только говорит.
 
 
Не отвращайся в этот час от шаха,
Пусть он ничтожен, пусть он ниже праха,
 
 
Но ведь природный шах Ирана – он,
А корень наш и столп наш – Кеев трон.
 
 
Как возликует враг наш, полный скверны,
Коль будет шах унижен правоверный!»
 
 
Так мужа наставлял Гударз-мудрец.
Рустам, подумав, молвил наконец:
 
 
«Я много ездил по земле широкой,
Я много знаю, вижу я далеко.
 
 
А если боя сердцем устрашусь,
Я от души и сердца отрекусь.
 
 
Ты знаешь сам: я незнаком со страхом,—
Пусть благодарность неизвестна шахам!»
 
 
И Тахамтан обратно прискакал,
И гордо перед шахом он предстал.
 
 
Ему навстречу встал с престола шах
И молвил со слезами на глазах:
 
 
«Я нравом одарен непостоянным,—
Прости! Так, видно, суждено Йезданом!..
 
 
Теперь перед напастями войны
Стеснился дух мой, словно серп луны.
 
 
Ты нам, Рустам, один теперь защита,
Опора наша, воин знаменитый!
 
 
Вседневно я, пред наступленьем сна,
Рустама славлю чашею вина.
 
 
О муж, забыта будет пусть обида!..
Пока мы вместе – выше мы Джамшида!
 
 
Мне в мире нужен только ты один,—
Помощник, друг мой, мощный исполин!
 
 
Я ждал тебя. Ты запоздал дорогой,
А я вспылил... Прости, во имя бога!
 
 
В раскаянье, увидев твой уход.
Наполнить прахом я хотел свой рот!»
 
 
Рустам ему: «Весь мир – твоя обитель.
Мы – под тобою, ты – наш повелитель.
 
 
Средь слуг твоих – я твой слуга седой.
Но я достоин быть твоим слугой.
 
 
Владыка ты, я – подчиненный твой.
Приказывай! Велишь – пойду на бой».
 
 
Царь молвил: «Как тобою я утешен!
Поход сегодня чересчур поспешен.
 
 
Мы лучше сядем нынче пировать!
Даст бог – уж после будем воевать!»
 
 
Поставили столы среди айвана,
Подобные весне благоуханной.
 
 
Вельмож созвал и приближенных кей,
Рассыпал жемчуг милости своей.
 
 
Здоровье Тахамтана гости пили
И о великом прошлом говорили.
 
 
И вот жасминоликие пришли,
Под чанг и флейту пляски завели.
 
 
Зажглись ночные на небе светила,
А пиру все конца не видно было.
 
 
Спать разошлись, когда густела мгла.
В чертогах только стража не спала.
 

Кавус собирает войска

 
Когда лучами солнце разорвало
Той ночи смоляное покрывало,
 
 
Восстал от сна и приказал Кавус,
Чтоб снаряжал слонов походных Тус,
 
 
Велел открыть сокровищницы недра
И одарил войска по-царски щедро.
 
 
Навьючили верблюдов и слонов
И сели воины на скакунов.
 
 
Сто тысяч было в шахском ополченье
Мужей могучих – грозных в нападенье.
 
 
А вскоре рать еще одна пришла
И тучей пыль над миром подняла.
 
 
Померкло небо от летящей пыли,
Копыта землю черную изрыли.
 
 
Гром барабанов огласил простор,
Колебля тяжкие подножья гор.
 
 
И так в походе войско напылило,
Что лик затмился вечного светила.
 
 
Лишь блеск щитов и копий на земле
Мерцал, как пламя, тускло в синей мгле.
 
 
И блеск убранств, и шлемов золоченых,
И золото, и пурпур на знаменах
 
 
Струились, как червонная река,
Сквозь черные густые облака.
 
 
И так был шахских войск поток огромен,
Что стал зенит, как в день затменья, темен.
 
 
До крепости из глины и камней
Дошли войска и стали перед ней,
 
 
Копытами поля окрест изрыли,
На десять верст шатры вокруг разбили.
 
 
Со стен их стража видела вдали.
«Идет Иран»,– Сухрабу донесли.
 
 
И встал Сухраб, услыша весть такую,
И поднялся на башню крепостную.
 
 
И так Хуману он сказал, смеясь:
«Смотри, какая туча поднялась!..
 
 
Здесь наконец-то встретимся мы с шахом!»
Взглянул Хуман, вздохнул, исполнен страхом.
 
 
Сухраб воскликнул: «Полно, друг, вздыхать!
Сомненья прочь от сердца надо гнать.
 
 
Средь этих войск не вижу никого я,
Достойного меня на поле боя.
 
 
Я среди них не вижу мужа битв...
И не помогут им слова молитв!
 
 
Хоть велико иранских сил стеченье —
Прославленного нет средь ополченья.
 
 
Я строй их ратный разорву, как цепь,—
Рекой бегущей станет эта степь»,
 
 
Сухраб душою светлой не смутился,
Он радостный с высоких стен спустился.
 
 
Сказал: «Эй, кравчий, принеси вина!
Сегодня пир, а завтра – пусть война».
 
 
И в замке, за столом благоуханным,
Он сел с богатырями и Хуманом.
 

Рустам проникает в крепость и убивает Жандаразма

 
Встал в поле, золотой парчой горя,
Шатер миродержавного царя.
 
 
Повсюду были войск шатры разбиты,
Шатрами были склоны гор покрыты.
 
 
Когда склонилось солнце в свой чертог
И полумесяц озарил восток,
 
 
В кафтане тигровом Рустам великий
Вошел в шатер иранского владыки.
 
 
«Позволь в разведку мне пойти на час,
Взглянуть, кто ополчается на нас.
 
 
Проверю – правда ль, бич грозит нам божий?
Каков их вождь и кто его вельможи?»
 
 
«Твори как знаешь! – отвечал хосров,
Лишь был бы невредим ты и здоров.
 
 
Ступай, да сохранит тебя предвечный,
О мой разумный друг, чистосердечный!»
 
 
Надев одежду тюрков, Тахамтан
Пошел, в вечерний погрузясь туман.
 
 
Во тьме не узнан стражею ночною,
Проник он в крепость дверью потайною,
 
 
Вот так же – к стаду серн крадется лев;
Вошел в чертог, все тайно осмотрев,
 
 
И увидал, скрываясь за колонной,
Сухраба он на возвышенье трона.
 
 
Направо от него сидел Жанда,
Хуман премудрый – слева, как всегда.
 
 
Вокруг сидели – славный лев Барман
И мужи, что прославили Туран.
 
 
Огромен был Сухраб, как мощный слон,
Один он занимал просторный трон.
 
 
Подобны конским бедрам руки были,
Как кипарис, он – в свежести и силе —
 
 
Сиял красой за царственным столом,
Прекрасен ликом, схож с могучим львом.
 
 
Сто избранных вокруг него сидело,—
Любой из них, как лев, бесстрашно смелый.
 
 
И пятьдесят проворных, верных слуг
Служили им и двигались вокруг.
 
 
Пирующие славу возгласили
Сухраба мощи, храбрости и силе.
 
 
В тени скрываясь, видел их Рустам
И слышал все, что говорили там.
 
 
Беседа шумно, весело текла.
Тут вышел Жандаразм из-за стола,
 
 
Увидев за колонной Тахамтана;
Он знал в лицо всех витязей Турана,
 
 
Но им во тьме Рустам не узнан был.
«Ты кто такой? – Жанда его спросил,—
 
 
Поди сюда! Я гляну перед светом...» —
И за руку схватил его при этом.
 
 
Рустам его по шее кулаком
Ударил – и Жанда упал ничком.
 
 
Не охнув, на пол замертво упал он,
Отвоевал навек, отпировал он.
 
 
Когда в начале жизненной весны
Сухраб собрался на стезю войны,
 
 
Мать льва-Сухраба – Тахмина – призвала
К себе Жанду и так ему сказала:
 
 
«Когда Рустам у нас гостил, тогда
Его в лицо ты видел, мой Жанда.
 
 
Будь спутником возлюбленного сына,
А я живу надеждою единой;
 
 
Когда он, жаждой подвигов дыша,
Войдет в Иран, ты, светлая душа,
 
 
Укажешь сыну, в поле пред сраженьем,
Отца, что ждет Сухраба с нетерпеньем».
 
 
Сухраб за чашей вспомнил о Жанде
И у вельмож спросил: «А друг мой где?»
 
 
Пошли искать. И видят: за колонной
Ничком лежит он, кем-то умерщвленный.
 
 
Когда Сухраб об этом услыхал —
Ему напиток сладкий горьким стал.
 
 
Вскочили гости в страхе и печали,
Пошли и Жандаразма увидали.
 
 
В слезах вернулись, говоря: «Беда!
О государь, увы, убит Жанда».
 
 
И встал Сухраб, пошел туда, как дым,
Бедой над ними грянувшей томим.
 
 
Певцы сбежались, слуги со свечами.
«Вот он,– сказали,– мертвый перед нами».
 
 
Сухраб был удивлен и огорчен,
Советников созвал ближайших он.
 
 
Сказал: «Извечный враг насторожен,
Готовьтесь к бою, позабудьте сон.
 
 
Забрался в стадо волк в полночном мраке,
Увидел: спят и люди и собаки,
 
 
Барана в стаде лучшего схватил
И подло, втихомолку, умертвил.
 
 
Мы завтра – помоги, владыка мира,—
Утопчем степь для боевого пира!
 
 
Я за Жанду иранцем отомщу,
Я шаха на аркане притащу!»
 
 
И снова за столом он сел на ложе,
И воротились с ним его вельможи.
 
 
Сказал им лев-Сухраб: «О мудрецы,
Наставники, воители, бойцы,
 
 
Не стало старшего в беседе нашей...
Почтим же друга поминальной чашей!»
 
 
В свой стан вернулся той порой Рустам
И первого он Гива встретил там.
 
 
Гив-богатырь в ту ночь стоял на страже.
Он думал, что идет лазутчик вражий.
 
 
Схватил он меч, принять готовясь бой,
И поднял крепкий щит над головой.
 
 
Увидев, что отважный обознался,
Рустам в ответ негромко рассмеялся.
 
 
По голосу Рустама страж узнал,
Сбежал к нему за укрепленный вал.
 
 
Спросил: «Эй, витязь, в битвах неуемный,
Куда один ходил ты ночью темной?»
 
 
Ответил Гиву Заля славный сын,
Как в стан Турана он ходил один,
 
 
Как он проник в твердыню вражьих сил,
Как Жандаразма тайно поразил.
 
 
Ответил Гив: «О лев, бесстрашно смелый!
Что без тебя мы все, железнотелый?»
 
 
Оттуда к шаху Тахамтан пошел,
Подробный обо всем рассказ повел:
 
 
О пире, о Сухрабе-великане,
О дивном росте, о могучем стане;
 
 
«Нет, никогда не порождал Иран
Таких, как он! – добавил Тахамтан.—
 
 
И никогда такого исполина
Я не видал среди туранцев Чина.
 
 
Как будто это в прежней мощи сам
Возник передо мною всадник Сам!..»
 
 
Сказал, что там Жандой замечен был он,
Как насмерть кулаком его сразил он.
 
 
Был шах доволен, дать велел вина,
В беседе тайной ночь прошла без сна.
 

Сухраб спрашивает у Хаджира имена и приметы предводителя иранского войска

 
Как только солнце щит свой золотой
Приподняло над горною грядой,
 
 
Сухраб – в величье мощи, в блеске власти
Сел на коня-любимца темной масти.
 
 
Индийским препоясанный мечом,
Блистая царским шлемом над челом,
 
 
С арканом на луке седла крутого,
Он выехал – нахмуренный сурово —
 
 
На некий холм, чтобы издалека
Все осмотреть иранские войска.
 
 
Он привести велел к себе Хаджира,
Сказал ему: «Среди явлений мира
 
 
Стреле не подобает кривизна,
Кривая,– в цель не попадет она.
 
 
Во всем всегда правдивым будь со мною,
И милостивым буду я с тобою.
 
 
Что б ни спросил я – правду говори,
Не изворачивайся, не хитри.
 
 
За ложь в расправе короток я буду,
За правду будешь чтим у нас повсюду.
 
 
За правду,– я клянусь светилом дня,—
Добра увидишь много от меня.
 
 
Счастливейшим ты будешь из счастливых,
Богатство дам, почет, рабынь красивых.
 
 
А если ты от истины уйдешь,
Темницу, муки, цепи обретешь».
 
 
Хаджир ему сказал: «На все правдиво
Отвечу, что ни спросит царь счастливый,
 
 
Все расскажу я, что известно мне;
Душою чужд я лжи и кривизне.
 
 
Я жил и говорил всегда правдиво,
Поверь, что нет во мне и мысли лживой.
 
 
Душа достойных правдою сильна,
Мне ненавистны ложь и кривизна».
 
 
Сказал Сухраб: «Средь вражеского стана
Ты мне укажешь витязей Ирана,—
 
 
Богатырей могучих и вельмож —
Гударза, Туса, Гива назовешь.
 
 
Покажешь мне Бахрама и Рустама,
Что ни спрошу,– на все ответишь прямо,
 
 
Но знай – за ложь сурова будет месть,
Утратишь все – и голову и честь!
 
 
Чей там шатер стоит, парчой блистая,
Полами холм высокий осеняя?
 
 
Сто боевых слонов пред ним. Смотри —
Синеет бирюзовый трон внутри.
 
 
Над ним сверкает желтое, как пламя,
Серпом луны украшенное знамя.
 
 
Чья это ставка, что простерлась вширь
Так царственно? Кто этот богатырь?»
 
 
Хаджир ответил: «Это шах великий,
Богатырей, слонов и войск владыка».
 
 
Спросил Сухраб: «Там, справа, на крыле,
Толпится много войска в пыльной мгле,
 
 
Слоны ревут... Чей это там просторный
Средь гущи войск шатер раскинут черный?
 
 
Палаток белых ряд вокруг него,
Слоны и львы стоят вокруг него.
 
 
Над ним – слоном украшенное знамя,
Гонцы блестят расшитыми плащами.
 
 
На их конях попоны в серебре,
Кто отдыхает в черном том шатре?»
 
 
Хаджир ответил: «Со слоном на стяге,
Тус – предводитель войска, муж отваги.
 
 
Он родич падишаха, духом горд,
В бою, как слон, неустрашим и тверд».
 
 
Сухраб спросил: «Чей тот шатер багряный
Блестит, как день, парчою златотканой?
 
 
Чье голубое знамя над шатром,
Все в жемчуге, украшенное львом?
 
 
Чья рать вокруг шатра стоит большая,
Кольчугами и копьями сверкая?
 
 
Скажи мне, как вождя того зовут,
Смотри, не покриви душою тут».
 
 
Хаджир ответил: «Это – сын Кишвада,
Гударз, отец мой, щит наш и ограда.
 
 
С ним восемьдесят витязей – сынов,
Как восемьдесят тигров и слонов.
 
 
Пустыня перед ним полна покорства,
Лев с ним не выдержит единоборства».
 
 
Сухраб спросил: «А чей там тешит взор
Из шелка изумрудного шатер?
 
 
Как трон, у входа золотое ложе,
Пред ним стоят иранские вельможи.
 
 
Звезда Кавы над тем шатром горит.^{25}
На троне в блеске царственном сидит
 
 
Могучий витязь. Средь мужей Ирана
Ни у кого нет плеч таких и стана.
 
 
Сидит – а выше на голову он
Стоящих, чьей толпой он окружен.
 
 
Конь перед ним едва ему по плечи,
Где ж конь такому витязю для сечи?
 
 
Я думаю, он на стезе войны
Неудержимей яростной волны.
 
 
Вокруг его шатра стоят слоны
Индийские, на бой снаряжены.
 
 
Я думаю, среди всего Ирана
Нет для него копья и нет аркана.
 
 
На знамени его – дракон и льва
Из золота литая голова.
 
 
Его я слышу голос, словно гром,
Кто этот воин? Расскажи о нем!»
 
 
И вся душа Сухрабова хотела
Услышать: «То Рустам – железнотелый!..»
 
 
Но иначе судил коварный мир,—
Трусливо правду утаил Хаджир.
 
 
Он думал: «Если все скажу я прямо,
Лев этот юный истребит Рустама.
 
 
Я скрою правду. Может быть, тогда
Иран минует страшная беда...»
 
 
Сказал Хаджир: «Приехал к нам из Чина
Посол, предстал к престолу властелина».
 
 
«А как зовут его?» – Сухраб спросил.
Хаджир в ответ: «Я имя позабыл».
 
 
Сухраб, чело нахмуривши сурово:
«Как звать его?» – спросил Хаджира снова.
 
 
Хаджир ответил: «О владыка львов,
О покоритель тигров и слонов!
 
 
Когда предстал он падишаха взору,
Я в Белый замок уезжал в ту пору.
 
 
Посла я видел, имя же его
До слуха не достигло моего».
 
 
Сухрабу сердце сжала скорбь тисками,
Хотел он слово слышать о Рустаме.
 
 
И хоть отец в сиянии венца
Сидел пред ним – он не узнал отца.
 
 
Он жаждал слов: «Рустам перед тобою!»
Иное было суждено судьбою.
 
 
Все совершится, как предрешено,
Что от рожденья нам судьбой дано.
 
 
Под крыльями судьбины роковыми
И зрячие становятся слепыми.
 
 
Опять спросил Сухраб: «А это кто ж
Разбил шатер из кеевых вельмож?
 
 
Слоны стоят там, всадники хлопочут,
Карнаи там взывают и грохочут.
 
 
С изображеньем волка пышный стяг
Под свежим ветром веет в облаках.
 
 
На троне муж сидит, а перед троном
И счета нет почтительно склоненным.
 
 
Кто этот славный муж, откуда он,
Кто столь великой властью облечен?»
 
 
Хаджир ответил: «Это ставка Гива,
Он – сын Гударза, витязь горделивый.
 
 
Он столь высокой властью облечен,
Военачальник кею близкий он,
 
 
Любимый зять Рустама Тахамтана,
Ему подобных нет в войсках Ирана».
 
 
Спросил Сухраб: «А белый чей шатер
Там, на востоке, у подножья гор?»
 
 
Пред ним, в парче румийской, муж могучий.
Вокруг войска теснятся, словно тучи.
 
 
Их шлемы словно белые цветы,
И серебром сверкают их щиты.
 
 
Парчой украшен белый свод шатровый,
И трон из кости перед ним слоновой.
 
 
И все его убранство – дня светлей.
Кто это – самый пышный из князей?»
 
 
Хаджир сказал: «То Фарибурз-воитель,
Сын падишаха, славный предводитель».
 
 
Сказал Сухраб: «Венец ему к лицу,
А войско поклоняется венцу.
 
 
Высок престол, и царственно обличье.
Подходит сыну шахскому величье.
 
 
Скажи теперь, кто в желтом том шатре?
Над ним – горя, как тучи на заре,—
 
 
Знамена алые и голубые
Полощутся, блестят значки цветные.
 
 
На шелке стяга булава видна,
На древке серебром горит луна.
 
 
Кто в том шатре? Ты назови мне имя
Богатыря меж львами боевыми!»
 
 
Хаджир сказал: «Зовут его Гураз,
Он храбростью прославлен среди нас.
 
 
Он старший сын воинственного Гива,
Неутомимый, быстрый, прозорливый».
 
 
Отца приметы лев-Сухраб искал,
Но правду от него Хаджир скрывал.
 
 
Что в мире смертного произволенье,
Где все предначертало провиденье,
 
 
Где тайным все венчается концом,
Заранее решенное творцом?
 
 
Отравлен миром, в муках ты изноешь,
Коль счастье в доме временном построишь.
 
 
И у Хаджира вновь Сухраб спросил
О том, чье имя в сердце он носил.
 
 
О том шатре зеленом на вершине
Холма, о том могучем исполине.
 
 
Сказал Хаджир: «Мне нечего скрывать,
Тебе я клялся правду отвечать.
 
 
Посол из Чина он, – я полагаю...
А имени его я, шах, не знаю».
 
 
«Ты не правдив со мной,– Сухраб сказал,—
Ведь ты Рустама мне не указал.
 
 
С войсками все иранские владыки
Здесь на виду, а где ж Рустам великий?
 
 
Как может в тайне оставаться тот,
Кого Иран защитником зовет?
 
 
Ведь если шах Ирана скажет слово
И тучей встанет воинство хосрова,
 
 
Не даст он знака в бой вступить войскам,
Пока не встанет впереди Рустам!»
 
 
И вновь открыл Хаджир уста ответа:
«Рустам могучий здесь, конечно, где-то.
 
 
Или в Забуле, у себя в горах,
Теперь ведь время пировать в садах».
 
 
Сказал Сухраб: «А поведет их кто же?
Нет, это на Рустама не похоже.
 
 
Подумай сам: все вышли воевать,
А вождь Рустам уехал пировать?
 
 
Нет, не поверю я такому чуду,
Я много говорить с тобой не буду.
 
 
Рустама ты покажешь мне сейчас,
И будешь возвеличен ты у нас.
 
 
Тебя я высшей чести удостою,
Сокровищницы пред тобой раскрою.
 
 
А если тайну будешь ты скрывать,
Хитрить и предо мной бесстыдно лгать —
 
 
То будет коротка с тобой расправа.
Сам выбирай: бесчестье или слава.
 
 
И притча есть: когда мобед открыл
Хосрову тайну – так он говорил:
 
 
«Несказанная истина таится,
Как жемчуг в перламутровой темнице.
 
 
И, только долгий плен покинув свой,
Она заблещет вечной красотой».
 
 
Хаджир ему ответил: «Если сам
Захочет боя исполин Рустам,
 
 
Противоборца ищет он такого,
Что ломит палицей хребет слоновый.
 
 
Ты видел бы, каков он – Тахамтан,—
Его драконью шею, плечи, стан.
 
 
Ты видел бы, как демоны и дивы,
Бегут, когда идет Рустам счастливый.
 
 
Он палицей скалу рассыплет в прах,
Он на войска один наводит страх.
 
 
Кто ни искал с Рустамом поединка,
Растоптан был могучим, как былинка.
 
 
А пыль из-под копыт его коня,
Как туча, заслоняет солнце дня.
 
 
Ведь он владеет силой ста могучих,
Велик он, как утес, чье темя в тучах.
 
 
Когда душой он в битве разъярен,
Бегут пред ним и тигр, и лев, и слон.
 
 
Гора не устоит пред ним. Пустыня —
У ног его покорная рабыня.
 
 
От Рума по Китайский океан
Прославлен в мире воин Тахамтан.
 
 
О юный шах, я искренен с тобой,—
С Рустамом грозным ты не рвись на бой!
 
 
Хоть видел ты мужей в степях Турана,
Афрасиаба знаешь и Хумана,
 
 
Но всех туранских витязей один
Развеет в пыль забульский исполин».
 
 
И отвечал Сухраб вольнолюбивый:
«Я вижу – под звездою несчастливой
 
 
Гударз тебя отважный породил,—
Отца и братьев честь ты омрачил.
 
 
Где видел ты мужей? Где слышал топот
Коней в бою? Где взял ты ратный опыт?
 
 
Ты только о Рустаме говоришь,
Ты, как на бога, на него глядишь.
 
 
Когда я встречусь с ним на поле боя,
Вся степь вскипит, как хлябище морское.
 
 
Тебе стихия пламени страшна,
Когда спокойно плещется волна.
 
 
Но океан зелеными валами,
Затопит землю и погасит пламя.
 
 
И мрака ночи голова падет,
Лишь солнца меч пылающий блеснет».
 
 
Смолк, отвернулся от него угрюмо
И загрустил Сухраб, объятый думой.
 
 
Хаджир подумал: «Если я скажу
Всю правду и Рустама покажу
 
 
Туранцу юному с могучей выей,
Тогда он соберет войска большие
 
 
И в бой погонит своего коня—
Он навсегда затмит нам солнце дня.
 
 
Могучий телом, яростный, упрямый —
Боюсь, что уничтожит он Рустама.
 
 
Кто выстоит против него из нас?
Рустам на бой с ним выйдет в грозный час.
 
 
А ведь учил мобед нас величавый:
«Чем жить в бесславье, лучше пасть со славой».
 
 
Пусть буду я рукой его убит,
Но смерть моя Рустама сохранит.
 
 
Кто я? – восьмидесятый сын Гударза,
Я младший сын прославленного барса.
 
 
Пусть будет круг богатырей счастлив,
Пусть будет жив завоеватель Гив,
 
 
Пусть вечно не увянет мощь Бахрама,
Пусть не падет вовек звезда Руххама!
 
 
Пусть я умру, они же устоят
И за меня туранцам отомстят.
 
 
Что жизнь мне, коль Иран постигнут беды?
Я помню, как учили нас мобеды:
 
 
«Коль кипарис поднимет к небу стан,
То на кустарник не глядит фазан».
 
 
И молвил он Сухрабу: «Ты упрямо
Меня расспрашиваешь про Рустама,—
 
 
Отколь такая ненависть к нему?
Зачем тебе он нужен, не пойму?
 
 
Зачем ты к неизвестному стремишься
И в гневе мне расправою грозишься?
 
 
А если хочешь голову мне снять —
Руби, не надо повода искать.
 
 
Не обольщай себя мечтой незрелой.
И если здесь Рустам слоновотелый,
 
 
Поверь – он пред тобою устоит,
И сам тебя во прах он превратит».
 

Миниатюра из рукописи «Шах-наме» XVI века.