Текст книги "Шах-наме"

Автор книги: Хаким Фирдоуси

Служанки Рудабы встречаются с Залем

 
Убрав цветами косы и надев
Парчу из Рума, пять прекрасных дев
 
 
Пошли к реке, пошли тропой прохладной.
Равны весне – цветущей и нарядной.
 
 
Был месяц фарвардин, был новый год.
На правом берегу прозрачных вод
 
 
Сидели Заль, и витязи, и слуги,
На левом были девушки-подруги:
 
 
Цветы срывая, шли среди кустов,—
Скажи: цветы в объятиях цветов!
 
 
Спросил Дастан, не отрывая взгляда:
«Откуда эти пять поклонниц сада?»
 
 
Ответствовал слуга богатыря:
«То из дворца кабульского царя,
 
 
То Рудаба, Кабула месяц нежный,
Служанок посылает в сад прибрежный».
 
 
Влюбленного потряс ответ такой.
Он запылал, он потерял покой.
 
 
Узрев служанок красоту девичью,
Взял у слуги он лук, пошел за дичью.
 
 
Пошел пешком – и видит: над травой
Склонился сокол с черной головой.
 
 
Он выждал, чтоб в полет пустилась птица,
И вот его стрела вдогонку мчится.
 
 
Он сбил стрелою птицу, и тогда
От крови красной сделалась вода.
 
 
Приказ Дастана услыхали девы,
Чтоб дичь слуга отнес на берег левый.
 
 
Одна из дев, чей сладок был язык,
Слугу спросила, глядя в юный лик:
 
 
«Кто этот витязь мощный, слонотелый?
Какого племени властитель смелый?
 
 
Какой из лука ловкий он стрелок!
Он смерти всех врагов своих обрек!
 
 
Всех всадников красивей этот воин,
И меток он, и ловок он, и строен!»
 
 
Тот, закусив губу, ответил ей:
«Так о царе ты говорить не смей!
 
 
Нимрузский шах, он Сама сын единый,
Его зовут Дастаном властелины.
 
 
Пускай объездит всадник целый свет —
Такого; как Дастан, на свете нет!»
 
 
А та, взглянув на отрока с улыбкой,
Ответила: «В твоих словах – ошибка!
 
 
В чертогах у Михраба есть луна,—
Затмила твоего царя она.
 
 
Слоновой кости – цвет, а стан – платана;
Венец волос – как мускус богоданный;
 
 
Глаза – нарциссы томные; калам
Серебряный – опора двум бровям;^{13}
 
 
Сжат нежный рот, как сердце, что в несчастье;
Сравню я кудри с кольцами запястий;
 
 
Сквозь ротик даже вздоху не пройти,—
Таких красавиц в мире не найти!»
 
 
Смеясь, вернулся отрок тонкостанный.
Услышал он от славного Дастана:
 
 
«Чему ты засмеялся, мой слуга?
Зачем зубов открыл ты жемчуга?»
 
 
Слуга его порадовал ответом,
И сердце Заля озарилось светом.
 
 
Проворному слуге он дал приказ:
«Пойди скажи служанкам, что сейчас
 
 
Из цветников им уходить не надо:
Вернутся с самоцветами из сада!»
 
 
Потребовал динаров, жемчугов,
Парчи золототканой пять кусков,
 
 
Сказал: «Тайком служанкам подарите,
Об этом никому не говорите.
 
 
Пускай с известьем тайным от меня
Пойдут к царевне, верность мне храня».
 
 
Пошли рабы с открытою душою,
С каменьями, динарами, парчою,
 
 
Пять луноликих щедро одаря,
Сказали им наказ богатыря.
 
 
Одна, слугу заметив молодого,
Сказала: «Тайной не пребудет слово.
 
 
Есть тайна двух, но тайны нет у трех,
И всем известна тайна четырех.
 
 
Посол, совету моему последуй:
Коль слово – тайна, мне его поведай!»
 
 
Обрадовалась, на ухо слова
Шепнув подругам: «Мы поймали льва!»
 
 
Назад вернулся вестник черноглазый,
Что витязя исполнил все приказы
 
 
И тайну эту должен был беречь,—
Поведал обольстительницы речь.
 
 
Дастан пошел в цветник: луна Кабула
Теперь ему надеждою блеснула!
 
 
Таразские кумиры подошли,
Дастаиу поклонились до земли,
 
 
Услышали они вопрос Дастана
О блеске, стане и лице платана.
 
 
Сказал: «Правдивым внемлю я словам,
Смотрите, лгать я не позволю вам!
 
 
А если я в словах обман открою,
То всех слоновьей растопчу стопою!»
 
 
Рабыня, пожелтев, как сандарак,
К ногам его упала, молвив так:
 
 
«Еще от женщин не рождались дети,—
Среди князей не сыщешь в целом свете,—
 
 
Что были бы, как Сам, умны, сильны
И чистоты и мудрости полны.
 
 
А ты – второй, с отважною душою,
С высоким станом, львиною рукою,
 
 
Струится по твоим щекам вино^{14}
И тело амброю напоено.
 
 
А третья – Рудаба, луна вселенной,
То – кипарис, пахучий, драгоценный,
 
 
Жасмина, розы радостный расцвет,
Звезды Сухейль счастливый, ясный свет.
 
 
С серебряного купола арканы
Спадают вдоль ланит, благоуханны.
 
 
Красавиц, равных ей, в Китае нет,
Звенит ей слава от семи планет!»
 
 
Служанку витязь вопросил прекрасный,—
Стал сладостным и нежным голос властный:
 
 
«Теперь, когда мою ты знаешь страсть,
Скажи мне, как могу я к ней попасть?
 
 
Любовь к царевне – вот мое пыланье,
Ее увидеть – вот мое желанье!»
 
 
А та: «Когда ты повелишь, храбрец,
Мы поспешим к царевне во дворец,
 
 
Всего наскажем ей, в силки заманим,—
Ты нам поверь, тебя мы не обманем.
 
 
Расставив путы, мы ее пленим,
Ее уста мы поднесем к твоим.
 
 
А если муж, зовущийся Дастаном,
Захочет сам пожаловать с арканом
 
 
И заарканит он стены зубец,—
То лев ягненка схватит наконец!»
 
 
Красавицы ушли; вернулся витязь,
Надеждой и томлением насытясь.
 
 
К вратам дворца подруги подошли,—
Охапки роз они в руках несли.
 
 
Привратник, жесткий сердцем, речью грубый,
Их встретил со враждой, сказал сквозь зубы:
 
 
«Ушли вы слишком поздно со двора.
Кто вас пустил? Вам спать давно пора!»
 
 
Красавицы слезами разразились,
В отчаянье к привратнику взмолились:
 
 
«Такой же, как и прежде, нынче день.
Не прячет дивов розовая сень.
 
 
Весенний свет горит над нашим краем,
И мы с лица земли цветы срываем».
 
 
Ответствовал подругам страж двора:
«Не так сегодня тихо, как вчера,
 
 
Когда в Кабуле не было Дастана,
Шатров походных, воинского стана.
 
 
Должны вы знать, что до начала дня
Кабульский царь садится на коня.
 
 
Накажет крепко вас владыка строгий,
С цветами вас увидев на дороге!»
 
 
Подруги во дворец вошли гурьбой,
Шептаться стали с милой Рудабой,
 
 
Динары положили, самоцветы,—
Посыпались вопросы и ответы.
 
 
Луна сказала: «Молвите сперва:
Он лучше ли, чем говорит молва?»
 
 
Все пятеро в одно сказали слово,
Богатыря восславив молодого:
 
 
«Высок и строен Заль, как кипарис,
Глаза его – как смоль и как нарцисс.
 
 
Сверкает царским блеском взор открытый,
Уста – рубины, словно кровь – ланиты.
 
 
Один изъян, что голова седа,
Но это не позор и не беда.
 
 
«Так должно быть!»—ты скажешь, если взглянешь,
А нет – любить его не перестанешь.
 
 
Сказали мы: «Свиданья близок час»,—
С надеждой в сердце он покинул нас».
 
 
Воскликнула сиявшая луною:
«Мне кажется, что стала я иною!
 
 
Тот салмый Заль, тот птенчик молодой,
В гнезде вскормленный, слабый и седой,
 
 
Вдруг обернулся ярким аргуваном,—
Могуч, красив лицом и строен станом!»
 
 
Так говорила, и смеялся рот,
Казалось, на щеках гранат цветет.
 
 
Служанка луноликой отвечала:
«Подумай о свидании сначала!
 
 
Твои мечты исполнены творцом,—
Да завершатся радостным концом!..»
 
 
Беседка там была – как день погожий,
На стенах нарисованы вельможи.
 
 
И вот в парчу беседка убрана,
Полна дыханья амбры и вина.
 
 
Пришли, расставив золотые блюда,
Осыпав землю горстью изумруда.
 
 
Везде – фиалка, лилия, нарцисс,
Кусты жасмина пышно разрослись.
 
 
От розового сока стали краше
Серебряные, золотые чаши.
 
 
Сияла там небесная краса,
И амбра поднималась в небеса.
 

Заль идет к Рудабе

 
Вот солнце заперли, закрыли келью
И потеряли ключ с благою целью.
 
 
Явилась в стан служанка со двора:
Мол, дело сделано, ступай, пора!
 
 
Заль поспешил к назначенному месту:
Так делает жених, ища невесту.
 
 
Влюбленная смотрела с кровли вниз:
Она – луной венчанный кипарис.
 
 
Услышал витязь голос благодатный:
«Добро пожаловать, воитель знатный!
 
 
Ужели ты пешком сюда пришел?
Был этот путь для царских ног тяжел!»
 
 
Привет услышав со стены высокой,
Он встретился глазами с солнцеокой.
 
 
«О госпожа! Прими,– воскликнул он,—
Хвалу от неба, от меня поклон!
 
 
Давно, рыдая, провожу я ночи,
К звезде Симак я устремляю очи,
 
 
Молю творца послать мне благодать:
Твое лицо мне тайно показать.
 
 
Теперь узнал я радость первой встречи,
Твой голос нежный, ласковые речи..
 
 
Но я стою внизу, ты – на стене,
Наверх взобраться помоги ты мне».
 
 
Услышав, что сказал седоволосый,
Царевна черные спустила косы,—
 
 
Таких еще не видел небосклон;
Был тот аркан из мускуса сплетен!
 
 
Спускалась ли со стен коса такая?
Заль молвил про себя: «Краса какая!»
 
 
За черной прядью извивалась прядь,—
Их можно было змеями назвать!
 
 
Она сказала: «Воин именитый,
Свой львиный стан и плечи распрями ты
 
 
И к черным косам руку протяни:
Арканом станут для тебя они!»
 
 
Такая речь царевны луноликой
Дастану показалась странной, дикой.
 
 
Он косы целовал своей луны,
И поцелуи были ей слышны.
 
 
Сказал: «Не быть такому дню вовеки,
Я зла тебе не причиню вовеки!»
 
 
Тут взял он у раба аркан, свернул,
Взметнул небрежно – даже не дохнул.
 
 
Попал в петлю зубец стены старинной,
На кровлю Заль взобрался в миг единый.
 
 
Когда уселся он – чиста, светла,
К нему с поклоном пери подошла.
 
 
Она в свою взяла Дастана руку,—
Пошли вдвоем, забыв былую муку.
 
 
Спустились вниз,– дорога их легка,
В руке могучей – нежная рука.
 
 
Вот перед ними дом, расписан златом,
Они пришли к тем царственным палатам.
 
 
Что излучали свет, как райский сад:
Рабыни перед гурией стоят!
 
 
Смотрел он, станом восхищен девичьим,
Лицом, кудрями, блеском и величьем:
 
 
В запястья, в ожерелья убрана,
Она сияла, как сама весна!
 
 
С достоинством, как властелин великий,
Воссел Дастан напротив луноликой.
 
 
Висел на поясе его кинжал,
Венец его рубинами блистал.
 
 
Любовь росла, стремясь навстречу счастью,
Ушел их разум, побежденный страстью.
 
 
Но вот рассвет забрезжил над дворцом,
Раздался в ставке барабанов гром.
 
 
Как тело – с жизнью, дух – с телесной силой,
Простился богатырь с царевной милой.
 
 
Мгновенно с кровли сбросил он аркан,
Покинул дом возлюбленной Дастан.
 

Заль советуется с мобедами

 
Когда явилось из-за гор светило
И витязей Дастана разбудило,
 
 
Они толпой веселой поутру
Направились к Дастанову шатру.
 
 
Призвал Дастан, огнем любви объятый,
Вельмож, что были разумом богаты.
 
 
Пришли мобеды, гордые князья,
Глава придворных, витязи-друзья,
 
 
Пришли к нему, покорные приказам,
В глазах – веселье, преданность и разум.
 
 
Он речь повел, призвав их на совет,
Улыбка – на устах, а в сердце – свет.
 
 
Сначала вседержителя восславил,
Сердца вельмож проснуться он заставил.
 
 
Сказал он пылко: «Пред лицом творца
Надеждой и тоской полны сердца!
 
 
Он солнце и луну вращает властно,
Ко благу нас ведет он ежечасно.
 
 
Наш мир цветет, всевышним сотворен,
Где бог, там справедливость и закон.
 
 
Весна и осень – от него награда,
Для нас растит он лозы винограда.
 
 
Мир у него – то стар и хмуро лик,
То молод, свеж и светел, как цветник,
 
 
И муравей, не вняв его приказу,
Не пошевелит лапкою ни разу.
 
 
Чету он создал – жизни торжество:
Потомству не бывать от одного!
 
 
Един лишь бог, всесущий и незримый:
Нет у него ни друга, ни любимой.
 
 
Четами он все твари сотворил,
Тем самым тайну мира нам открыл.
 
 
Что со вселенной стало бы и с нами,
Когда бы твари не жили четами!
 
 
В особенности тот, чей знатен род,
Несчастен, коль подруги не найдет.
 
 
На свете краше витязя не встретим,
Чем тот, кто светится любовью к детям.
 
 
Когда его последний час придет,
Он жизнь в потомстве снова обретет.
 
 
Отдаст он имя детям, чтоб сказали:
«Вот этот – Сама сын, а этот – Заля».
 
 
Сын украшает царство и венец,—
Остался сын, хотя ушел отец.
 
 
Об этом повесть мне поведать надо,
О юной розе радостного сада!
 
 
Я дочерью Синдухт навек пленен.
Что скажет Сам? Согласье даст ли он?
 
 
О юности моей не позабудет
Царь Манучихр – или меня осудит?»
 
 
Мобеды, утаив свои слова,
Молчанием ответили сперва:
 
 
Михраб – весьма почтенный муж, однако
Потомок он бесчестного Заххака!
 
 
Затем ответ промолвили такой:
«Да обретешь ты счастье и покой!
 
 
Рабы, послушные твоим веленьям,
Молчали мы, объяты удивленьем.
 
 
Хотя Михраб и не сравним с тобой,
Он все же витязь, взысканный судьбой.
 
 
К отцу с таким посланьем обратись ты,
Как ты один умеешь, сердцем чистый.
 
 
Дастан, ты каждого из нас умней,
Душой богаче, помыслом сильней.
 
 
Пусть Манучихру Сам пошлет посланье,
Узнает, каково царя желанье.
 
 
Идет ведь о ничтожном деле речь,—
Царь не захочет просьбой пренебречь».
 

Заль пишет письмо отцу

 
Дастан призвал писца, и в слове ясном
Излил он все, что было в сердце страстном.
 
 
В письме немало было новостей,
Приветов нежных, радостных вестей.
 
 
Он первые свои наполнил строки
Хвалой тому, кто создал мир широкий:
 
 
«Меня рабом всевышнего зови,
Моя душа полна к нему любви.
 
 
Зажглась моя душа таким пыланьем,
Что не могу открыться пред собраньем.
 
 
О дочери Михраба говорю,
И плачу я, и на костре горю.
 
 
Звезда ночная – мне подруга в горе,
Из глаз на грудь мою струится море.
 
 
О богатырь, какой мне дашь ответ?
Избавишь ли меня от мук и бед?
 
 
Надеюсь: верный своему обету,
Исполнит полководец просьбу эту,
 
 
Как бог велит, захочет мне помочь,
Чтоб стала мне женой Михраба дочь.
 
 
Когда меня с горы Албурз привел он,
Мне обещал отец, отрады полон:
 
 
«Желанье сына – для меня закон,
Исполню все, что пожелает он».
 
 
Гонец тотчас же, как огонь, помчался,
С посланьем к Саму одвуконь помчался.
 
 
Лишь края гургасаров он достиг,
Заметил Сам посланца в тот же миг:
 
 
Кружил он по холмам, прогнав заботу,—
С гепардами понесся на охоту.
 
 
К богатырю приблизился гонец,—
Письмо от сына получил отец.
 
 
Со скакуна сошел посланец наземь,
Облобызал он землю перед князем.
 
 
Военачальник нити снял с письма,
Спустился он с высокого холма.
 
 
Он побледнел, опешил: от Дастана
Такая весть пришла к нему нежданно!
 
 
Решил отец, что сын его не прав,
Что выбор нехорош его и нрав.
 
 
Сказал: «Своим желаниям в угоду,
Он обнаружил низкую природу.
 
 
Недаром дикой птицей он вскормлен,—
Такой удел ему определен».
 

Сам советуется с мобедами

 
С охоты возвратился он угрюмый,
Закрались в сердце медленные думы.
 
 
На сердце тяжко стало от забот,
Прилег, но и во сне печаль гнетет.
 
 
Однако чем для нас труднее дело,
Чем больше ноет сердце, страждет тело,
 
 
Тем легче в сокровенном, в добрый час,
Спасение откроется для нас.
 
 
Проснувшись, он собрал мобедов мудрых,
Сановников, старейшин седокудрых,
 
 
Вопрос им задал: «Что же Заля ждет?
Какой желанья этого исход?»
 
 
Мобеды, как велел им воевода,
Искали долго тайну небосвода,
 
 
Увидели, узнали и пришли,
Как будто счастье для себя нашли.
 
 
И было звездочета предсказанье:
«О витязь в златотканом одеянье!
 
 
Чете благоприятствует судьба,
Пребудут в счастье Заль и Рудаба.
 
 
От этих двух родится слонотелый,
Могущественный, доблестный и смелый.
 
 
Он завоюет мир, он вознесет
Престол царя царей на небосвод,
 
 
С лица земли сметет он всех злодеев,
Сровняет землю, недругов развеяв,
 
 
Надеждою Ирана станет он,—
Будь этой доброй вестью озарен!
 
 
Он сделает счастливым государство,
И люди пригласят его на царство».
 
 
Услышав то, что молвил звездочет,
Избавился воитель от забот.
 
 
К себе гонца призвал он, просветленный!
С ним разговор повел он благосклонный:
 
 
«Ты сыну моему скажи добром,
Что целью он бессмысленной влеком,
 
 
Но должен я обет исполнить строго
И для обмана не искать предлога.
 
 
Едва зарей развеется туман,
Я поведу свои полки в Иран».
 
 
Он вестнику дирхемов дал немало,
Сказал: «Скачи, не делая привала».
 
 
Полкам велел он двинуться назад,–
Ликует рать, и воевода рад.
 
 
С позором гургасаров заковали,—
Шли пленники и стоны издавали.
 
 
Едва лишь первый луч во тьме блеснул,
В степи поднялся богатырский гул.
 
 
Смешался голос трубный с барабанным,
И громы раздались над ратным станом.
 
 
То двинулся в Иран воитель Сам,—
Отрадно возвращаться: храбрецам!
 
 
Помчался к Залю, не смыкая вежды,
Гонец победы, счастья и надежды.
 

Синдухт узнает о поступке дочери

 
У двух влюбленных – так пошли дела —
Посредница болтливая была.
 
 
От милой к милому носила вести,
От жениха – к возлюбленной невесте.
 
 
Призвал сладкоязыкую Дастан,
Поведал весть великую Дастан:
 
 
«Скажи царевне, мига не теряя:
«О кроткая луна, о молодая!
 
 
Слова, теснясь, томятся взаперти.
Дай выход им: должна ты ключ найти.
 
 
Посланец, мой наказ исполнив с честью,
От Сама прибыл со счастливой вестью».
 
 
Проворно ей письмо вручил храбрец,
Посредница помчалась во дворец.
 
 
К царевне понеслась она поспешно:
Письмо от Заля было так утешно!
 
 
Царевна, ей оказывая честь,
Дирхемы ей дала, велела сесть.
 
 
Повязку, сделанную в Индостане,
Такую, что не видно было ткани:
 
 
Основа и уток – рубин, алмаз,—
Каменья скрыли золото от глаз,
 
 
Два перстня дорогих, златоузорных,
Сверкавших, как Юпитер в высях горных,—
 
 
Послала Рудаба Дастану в дар,
А с перстнями – речей сердечный жар.
 
 
Посредница пошла, хотела скрыться,
Как вдруг ее заметила царица.
 
 
Та женщина, в душе почуяв страх,
Облобызала пред царицей прах.
 
 
Душа Синдухт исполнилась тревоги:
«Скажи: откуда ты? С какой дороги?
 
 
Идешь – боишься на меня взглянуть,
Стремишься незаметно проскользнуть.
 
 
Иль без тебя нет у меня заботы?
Ты лук иль тетива? Не знаю, кто ты!»
 
 
А та: «Мне надо прокормиться здесь,
На все я руки мастерица здесь,
 
 
Царевне продаю уборы, платья,—
Я прииесла их. Разве стану лгать я?»
 
 
Синдухт в ответ: «А ну-ка, покажи.
Меня ты успокой, не бойся лжи».
 
 
«Две вещи продала,– ей было мало,
Она меня за новыми послала».
 
 
«Так деньги покажи ты мне скорей,
Мой гнев ты остуди, водой залей!»
 
 
«Мне велено до завтра ждать уплаты,
А значит, денег нет, понять должна ты!»
 
 
Тогда, решив, что речь ее – вранье,
Разгневалась царица на нее.
 
 
За пазухою, в рукавах искала
Письмо,– обман в ее словах искала.
 
 
И вот пред нею – дорогой наряд,
Уборы блеском золотым горят!
 
 
Как пьяная, от боли, недоверья,
Она вошла в покои, хлопнув дверью,
 
 
Явиться приказала Рудабе,
Ланиты исцарапала себе,
 
 
Из двух нарциссов проливала слезы,
Пока росою не сверкнули розы:
 
 
«Дитя мое, ты, как луна, светла,—
Зачем дворцу ты яму предпочла?
 
 
Не о тебе ль, как долг велит издавна,
И тайно я заботилась и явно?
 
 
Зачем же хочешь ты меня терзать?
Должна ты мне всю правду рассказать;
 
 
Кто эта женщина? Зачем приходит?
Кем послана? Кого с тобою сводит?
 
 
Кто этот муж, который дорогих
Подарков удостоился твоих?
 
 
Арабскому венцу, отцовской власти
Ты вместо счастья принесла несчастье.
 
 
Свой род и имя ты не опорочь...
Зачем я родила такую дочь!»
 
 
Потупилась царевна молодая,
От срама и тревоги обмирая.
 
 
Печали влага хлынула из глаз,
Нарциссов кровь на щеки пролилась:
 
 
«О матушка, о мудрая царица!
Моя душа в силках любви томится!
 
 
О, если б ты меня не родила,
Я ни добра не знала бы, ни зла!
 
 
Едва Дастан в Кабуле поднял знамя,
Любовь к нему меня повергла в пламя.
 
 
Жить без него? Убьет меня тоска,
Весь мир его не стоит волоска!
 
 
Узнай: меня он видел, мой любимый,
В знак нашей клятвы руки с ним сплели мы.
 
 
К владыке Саму поскакал гонец,
И сыну свой ответ сказал отец.
 
 
Могучий Сам противился вначале,
Потом слова согласьем зазвучали.
 
 
С той женщиной мне Заль прислал привет,
Мои подарки – витязю ответ».
 
 
Смутилась от речей таких царица:
Ей лестно было с Залем породниться.
 
 
Ответила: «Пусть выбор твой хорош,
На свете Залю равных нет вельмож,
 
 
Он славный сын могучего владыки,
В нем ясная душа и ум великий,
 
 
Достоинств много, родом он высок,—
Все качества затмил один порок.
 
 
Разгневается сердце шаханшаха,
Он весь Кабул сровняет с тучей праха:
 
 
Не хочет он, чтоб мы пошли вперед,
Чтоб на земле возвысился наш род».
 
 
Ту женщину царица обласкала:
Мол, не могла понять ее сначала.
 
 
Царевну спрятав и замкнув замок,
Чтоб ей никто совет подать не мог,
 
 
Пошла в слезах и улеглась в постели,
Ее тоска и горе одолели.
 

Михраб узнает о поступке дочери

 
Михраб счастливый вышел из шатра,—
В Дастане он обрел исток добра.
 
 
Увидел он: лежит в слезах супруга,
Лик побледнел, как будто от недуга.
 
 
Спросил в тревоге: «Что тебя томит?
Увяли лепестки твоих ланит!»
 
 
В ответ Михрабу молвила царица:
«Моя душа грядущего страшится.
 
 
Что будет с этой радостной страной,
С арабскими конями и казной,
 
 
С твоим дворцом, с послушными рабами,
С твоим венцом, с цветущими садами,
 
 
С царевной, что блистает красотой,
С величьем, славой, жизнью прожитой?
 
 
Пусть твой венец и трон блестят победно —
Со временем уйдут они бесследно.
 
 
Как ни старайся, их отнимет враг,
Деянья наши обратятся в прах.
 
 
Окажется в гробнице наша слава:
То древо, чьи плоды для нас – отрава,
 
 
Взрастили мы, трудясь в мороз и зной,
Венцом его украсили, казной,
 
 
Оно расцвесть роскошно не успело —
Его листва тенистая истлела.
 
 
Вот в этом наш предел и наш исход,
Не ведаю, когда покой придет!»
 
 
А царь: «Ты старое сказала слово,
А повторенье не бывает ново.
 
 
Сей мир противен светлому уму,
И мудрый ужасается ему.
 
 
Любого из живых судьба находит,
Один уходит, а другой приходит.
 
 
И в счастье и в беде – одна судьба,
Безумна с высшим судией борьба».
 
 
Синдухт – в ответ: «Поведала я притчу,
Надеясь, что я правду возвеличу.
 
 
Мудрец, достойный славы и похвал,
О древе притчу сыну рассказал,
 
 
А я ту притчу рассказала снова,
Чтоб со вниманьем выслушал ты слово.
 
 
Дастан,– открою истину тебе,—
Силки расставил тайно Рудабе.
 
 
Смутил ей сердце, сбил с пути царевну,
Найдем же выход, чтоб спасти царевну,
 
 
Я не смогла советом ей помочь,
И вижу я: страдает наша дочь».
 
 
Ошеломленный новостью такою,
Поднялся царь, сжимая меч рукою,
 
 
Вскричал: «Убью сейчас же Рудабу,—
Мне легче видеть дочь свою в гробу!»
 
 
Царица, гнев супруга понимая,
Сказала, стан Михраба обнимая:
 
 
«Властитель мой! Хотя бы к одному
Прислушайся ты слову моему,
 
 
А после поступи, как скажет разум,
Мы покоримся всем твоим приказам».
 
 
Отпрянул царь и оттолкнул жену,
Вскричал, подобный пьяному слону:
 
 
«Зачем я дочь свою в живых оставил,
Как только родилась – не обезглавил?
 
 
Был мягким, предков преступил завет,
И вот я от нее дождался бед.
 
 
Все качества отца должны быть в сыне,
Быть хуже, чем отец,– грешно мужчине.
 
 
Бесславья и позора не хочу,
А ты прибегнуть не даешь к мечу.
 
 
Когда могучий Сам и царь Ирана
Над ними власть получат невозбранно,
 
 
Тогда умрет кабульская земля,
Сады заглохнут, высохнут поля».
 
 
«Мой господин,– воскликнула царица,—
Не надобно болтать, не стоит злиться,
 
 
Не предавайся горю и слезам,—
Уже об этом знает всадник Сам,
 
 
Он с поля битвы двинулся обратно,
Он встретил эту весть благоприятно».
 
 
Промолвил царь: «Прекрасная луна!
Мне лгать в подобный час ты не должна.
 
 
Я б свадьбе не мешал, скажу я прямо,
Но Манучихра я боюсь и Сама.
 
 
И то сказать: на всей земле кого
С могучим Самом не прельстит родство?»
 
 
Синдухт сказала: «Гордый муж! Не стану
С тобой хитрить и прибегать к обману.
 
 
Твоя беда – она моя беда,
Я связана с тобою навсегда.
 
 
Как ты, и я вначале опасалась,
Но ясным наше дело оказалось.
 
 
Уж не такое чудо этот брак,—
Из сердца выкинь страх, тоску и мрак.
 
 
Заль поступил, как Фаридун когда-то,
К йеменскому царю пославший свата.
 
 
Чужой войдет как родич в твой дворец,—
Твой враг увидит в этом свой конец!»
 
 
Ответствовал Михраб, как прежде, гневный:
«Вставай и приходи ко мне с царевной».
 
 
Ей стало страшно: мрачен муж, как ночь,
Тоской терзаем, умертвит он дочь!
 
 
«Сперва,– сказала,– обещай мне милость»,—
Хитрила, царский гнев смягчить стремилась.
 
 
Михраб воскликнул: «Я клянусь тебе,
Что зла не причиню я Рудабе,
 
 
Но бойся Манучихра: царь всевластный
На нас нагрянет с яростью ужасной».
 
 
От сердца у царицы отлегло,
Она склонила пред царем чело,
 
 
Ушла с улыбкой на устах, сияя:
Лицо – как день, а кудри – тьма ночная.
 
 
Сказала Рудабе: «С весельем встань,
Теперь гепард терзать не будет лань.
 
 
Давай скорей запястья, кольца спрячем,
Убранство сняв, к отцу ступай ты с плачем».
 
 
«Снимать? Зачем? – сказала та в ответ,—
Мне, бедной, притворяться – смысла нет.
 
 
Навеки я принадлежу Дастану,
А то, что явно, я скрывать не стану».
 
 
И дочь предстала пред лицом царя,
Нарядна, как восточная заря.
 
 
Отец, ее увидев, восхитился
И мысленно к Йездану обратился.
 
 
Сказал ей: «Помутнен твой ум навек!
Какой допустит знатный человек,
 
 
Чтоб вышла пери за исчадье ада?
Тебя лишить венца и перстня надо!»
 
 
Он, полный гнева, как гепард рыча,
Кружил, сжимая рукоять меча.
 
 
Ушла царевна в страхе и печали,
И желтыми ее ланиты стали.
 
 
И мать и дочь – несчастные сердца —
Прибежища искали у творца.