Текст книги "Как я стал кинозвездой"
Автор книги: Хаим Оливер
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
3. Перегруженный день и образ Орфея
Мама была дома. Сидела в гостиной за столом и перелистывала гору книг. Тут были всякие – толстые, тонкие, с иллюстрациями и без, в кожаных переплетах, новые, старинные… И ноты тоже.
– Энчо, наконец-то! – радостно воскликнула она. – Смотри, что я тебе принесла.
– Что это, мамочка? – уныло спросил я, потому что был жутко расстроен из-за разрыва с Севериной, а также из-за письма, которое послал дедушке.
Смотри, это все об Орфее, – ответила мама. – Исторические исследования, рассказы, романы, легенды… Даже несколько клавиров опер и оперетт, где Орфей главный герой. Вот! – Она стала листать ноты. Опера «Орфей и Эвридика» Глюка, оперетта «Орфей в аду» Оффенбаха. А это книги нашего болгарского автора «Орфей-прорицатель», в ней множество сведений об Орфее.
При одной мысли, что мне придется столько всего прочесть, у меня волосы зашевелились от ужаса. Мама, наверно, догадалась об этом, потому что не засадила меня сразу за все эти книги, а выбрала пять штук – правда, самых толстенных – и положила мне их стопкой на макушку.
– Походи-ка по комнате, сыночек.
Я сперва не понял, чего Лорелея от меня хочет, и она объяснила, что у артистов должна быть грациозная воздушная походка, а для этого надо тренироваться – ходить по комнате со стопкой книг на голове.
Не успел я сделать и шага, как книги попадали на пол, а одна, в кожаном переплете, просто рассыпалась. Лорелею это не слишком расстроило.
– Не бойся, – сказала она, – с библиотекаршей мы договоримся, она моя хорошая знакомая.
Снова водрузила книги мне на голову и заставила шагать взад-вперед сперва по комнате, потом по всей квартире, а под конец и по лестнице вверх-вниз. Я просто выбился из сил.
Продолжалось это мучение целый час – до тех пор, пока книги не перестали падать, а я не научился ходить достаточно грациозно и воздушно, хотя при моей неуклюжести это вовсе не легко. Я рассказал маме о том, что Северина Доминор грозит пожаловаться в горком комсомола.
– Пусть жалуется хоть в Совет Безопасности при ООН! – бросила Лорелея язвительно. (Это словцо я вычитал в «Отверженных» Гюго, очень оно мне нравится, буду теперь почаще его употреблять.) – А что слышно насчет пластинки?
– Вместо меня будет петь кто-нибудь другой. Северина сказала, что незаменимых нет.
– Ха-ха! Еще как есть! – так же язвительно засмеялась мама. – Попробуй замени кем-нибудь Гяурова, например. А? Что из этого выйдет? Чушь и позор!.. Не бойся, скоро твоя Северина приползет сюда и на коленях будет умолять, чтобы ты записался на пластинку, да не тут-то было! А насчет комсомола – ерунда! Когда они узнают, что ты будешь играть Орфея, то запрыгают от радости, ведь ты прославишь наш город не только на всю Болгарию – на всю Европу, весь мир, а заслугу они, естественно, припишут себе… И пожалуйста! Мы не эгоисты, нам важно только, чтобы ты был Орфеем! А теперь послушай, что написано в энциклопедии.
Она раскрыла рассыпавшуюся толстенную книгу на букве «О» и медленно прочитала: «Орфей. В греческой мифологии фракийский певец и музыкант, наделенный магической силой искусства, которой покорялись не только люди, но и боги, и даже природа. Принимал участие в походе аргонавтов за Золотым руном. Когда его жена Эвридика внезапно умерла от укуса змеи, отправляется за ней в царство мертвых. По преданию, Орфей играл на лире – инструменте, на основе которого впоследствии были созданы арфа и гитара. Орфей – синоним крупного музыканта».
– Так вот почему «Золотой Орфей» на Солнечном берегу называется Золотым, – догадался я.
– Вот именно, сыночек. Умница ты моя! – Лорелея поцеловала меня в лоб. – К сожалению, ни в одной из этих книг ни слова не сказано о детстве Орфея. А нас это сейчас всего больше интересует. Но ничего, раздобудем и эту информацию.
– Мама, жутко хочется есть… – пожаловался я.
– Ах ты бедненький! Я и забыла из-за всех этих хлопот и забот… Идем на кухню, идем.
Мы пошли на кухню, мама согрела остатки вчерашнего супа, но налила мне в тарелку всего несколько ложек. Я мигом все проглотил, попросил добавки и получил категорический отказ:
– Хватит с тебя! Мы же выяснили, каким должен быть Орфей. Изящным, стройным, ни толстых щек, ни живота, ни торчащих ушей… С этой минуты мы садимся с тобой на диету. Да, да, матери Орфея тоже неприлично быть толстухой, и не смей больше есть всякую дрянь в школе или на улице. Никаких бубликов, мороженого, шоколада. Понятно? Разрешаю тебе только жвачку.
– Хорошо, мамочка. – Я душераздирающе вздохнул, вспомнив о бублике, который отняла у меня Милена с третьей парты.
– Так, с этим решено. Перейдем к гораздо более увлекательному. – Мама пошла в спальню и принесла оттуда продолговатый пакет. – Смотри, что я тебе купила!
В пакете оказалась новенькая, сверкающая гитара.
– Это не лира, – сказала мама, – в нашем магазине таких старинных инструментов не найдешь, но гитара – это как бы современная лира, так и в энциклопедии написано. Держи!
Я вертел гитару в руках – совершенно мне незнакомая штука, даже прикасаться страшно. Я привык иметь дело с токарным станком, со всякими приборами, а не с нежными, хрупкими гитарами.
– Я же не умею играть, мамочка, – жалобно произнес я, а Лорелея в ответ чарующе улыбнулась и взглянула на часы:
– Не пройдет и минуты, как ты начнешь играть.
И правда, ровно через минуту в дверь позвонили, мама кинулась отворять…
В комнату вошел незнакомый человек. Он был пожилой, волосы седые, но спадают до плеч, как у настоящего хиппи, длинный горбатый нос почти касается рта, черные брюки, хоть и держатся на подтяжках, подметают пол. В руках он держал гитару в чехле.
– Познакомься, Энчо, – сказала мама, – это маэстро, трижды лауреат городского конкурса гитаристов. С сегодняшнего дня – твой учитель. Маэстро, это ваш ученик. Надеюсь, вы поладите.
Маэстро протянул мне руку. Пальцы у него были твердые и сухие, как щепки. Изо рта несло перегаром.
– Ну что ж, Энчо, приступим, времени у нас в обрез, – хрипло проговорил он.
– Да, – подтвердила Лорелея, – Энчо должен выучиться играть за месяц самое большее. Возможно это, как вы считаете?
– Выучу я его, выучу, – пообещал Маэстро. – Мало ли таких прошло через мои руки!
– Прекрасно! – обрадовалась мама. – Не буду вам мешать. Сейчас четыре, в шесть я вернусь, как раз к концу урока. Чао!
И ушла. Я вдруг вспомнил, что ровно в четыре меня ждет Черный Компьютер, чтобы продолжить монтаж Машины. Представил себе, как он не сводит лихорадочно горящих глаз с входной двери, и мне захотелось бросить все – гитару, Маэстро, энциклопедии – и скорей помчаться в Берлогу… Но я не сдвинулся с места. Потому что я жалкий плазмодий.
Маэстро пробормотал себе под нос – он у него длиннющий и кривой:
– Давай, Энчо, для начала угостимся по случаю нашего творческого сотрудничества. – Вынул из заднего кармана брюк плоскую фляжку, отвинтил колпачок, сказал: – Будем здоровы, – и приложился. Спрятал фляжку и продолжал: – А теперь познакомимся с гитарой. Гитара в наши дни – самый распространенный инструмент…
Я слушал его вполуха и чуть не ревел от досады.
Так прошло полчаса. (Позже я узнал, что мама платит ему по четыре лева в час, и папа ужасно рассердился, закричал, что этому старому пьянчуге тридцать стотинок и то много.) Маэстро что-то молол, тренькал на гитаре, заставил потренькать меня…
– Не так, сынок, не так, – поучал он. – Левой рукой дави на струны покрепче, а правой посильнее дергай. Еще сильнее, еще…
Он то и дело прикладывался к своей фляжке, и к исходу второго часа я от усталости уже не понимал ни что он бормочет, ни что я тренькаю, а к тому времени, когда вернулась мама, у меня на пальцах вскочили волдыри – боль жуткая…
Маэстро удалился мрачный, как Мефистофель из оперы «Фауст» – его пел по телевизору сам Гяуров, – но, уходя, предупредил, что завтра ровно в четыре придет снова, и велел мне выучить наизусть аккорды до мажор, ля мажор, фа мажор и так далее… Мама сказала:
– Конечно, маэстро, не беспокойтесь, он все выучит.
Я страшно проголодался. Но Лорелея, вместо того чтобы накормить, заставила меня опять вышагивать с книгами на макушке,
потом спеть вокализы: «ааа-ооо-еее-ууу-ооо-иии…»
потом прочитать либретто оперы «Орфей и Эвридика» – про то, как Орфей спускается в ад, чтобы увести оттуда свою жену…
потом поучить заданные на дом аккорды, и волдыри у меня на руках лопнули, даже потекла кровь…
потом… потом… потом… Я уж и не помню всего, что было потом, потому что голова кружилась волчком, а в животе урчало от голода…
И когда я, несмотря на ранний час, уже собрался залечь, пришел с работы папа и получил от мамы взбучку за то, что не принес ампул для ускорения роста и не связался с доцентом Алексиевым из городской больницы. Папа в ответ закричал, что ни о чем таком не желает и слышать и что он категорически против маминой затеи приглашать преподавателя дикции, да еще не местного, а из другого города…
Я тогда не знал, что такое дикция, и не на шутку струхнул, решил, что это наверняка даже страшней, чем таскать на голове книги. И уже засыпал, когда раздался телефонный звонок.
– Энчо, тебя! – позвала мама. – Наверно, Черный Компьютер. Осторожней, не проговорись, ты дал клятву.
Звонил и вправду Черный Компьютер. Я от слабости еле дышал, но все же сумел шепотом выдавить из себя:
– Слушаю…
– Энчо, – спросил он, – почему ты не пришел сегодня поработать?
Я хотел сказать правду, и только правду, как на суде под присягой, но мама стояла рядом и внимательно прислушивалась, поэтому я ответил так:
– Я заболел, товарищ Чернев. Поранил пальцы…
Таким образом я не сказал всей правды, но и не очень соврал.
– Пальцы? – забеспокоился он. – Будь поосторожней! Руки – самый драгоценный инструмент у человека. Прими меры! И завтра приходи обязательно, у меня есть для тебя новости, да, да, в связи с Машиной. Покойной ночи!
Только я лег, опять позвонили.
– Какие-то курицы! – язвительно засмеялась Лорелея. – На, говори, но в предстоящие четыре недели, будь добр, никаких хиханек-хаханек. Понятно?
Полумертвый от страха, я взял трубку.
– Слушаю. Кто говорит?
В ответ прозвучал низкий, противный девчоночий голос:
– Смерть предателям!
И всё. Дальше послышались гудки.
Я просто рухнул в постель – не осталось сил даже подняться на чердак, накормить Квочку Мэри или, как обычно, выйти на связь с Кики Детективом.
Мама и на этот раз не забыла заклеить мне уши лейкопластырем.
После чего поцеловала меня в лоб и ушла.
4. Взрыв в седьмом «В»
Звонок на первый урок уже звенел вовсю, когда я влетел в класс.
И в тот же миг что-то мягкое и липкое взорвалось, как граната, у меня на переносице. Я чуть не шмякнулся без сознания, даже почувствовал во рту вкус этой гранаты и запах, хотя в первую минуту не понял, что это. Обычно наше оружие – гнилые яблоки и тухлые яйца, а на этот раз было что-то другое.
Громкий торжествующий рев девчачьих голосов заставил меня открыть глаза.
Женское царство давилось от смеха. Смеялась и Милена с третьей парты, ее черные, как у Кармен, глаза метали молнии и чуть не испепелили меня. Сок от липкой гранаты стек мне на губы, на подбородок. Я лизнул. Это был мерзкий, гнилой помидор. Он стекал на мою белую рубашку, на брюки и с них – на пол.
Девчонки продолжали гоготать, мальчишки – нет. Они даже бросали на Женское царство угрожающие взгляды, а Кики Детектив, как верный друг, подбежал и вытер мне лицо.
– До-лой Эн-чо! До-лой пре-да-те-ля! – скандировали девчонки.
Чей-то тяжелый портфель обрушился на Милену, она запустила в мальчишек на последней парте пакетом с бутербродами, ей ответили залпом из бумажных фантиков с боеголовками из жевательной резинки. Девчонки открыли стрельбу картечью из карандашей и ручек, и через пять минут весь класс был втянут в побоище. В воздухе летали футляры от готовален, тетради, ластики, даже булочки и бублики, которые мы покупаем в буфете на завтрак.
Я стоял у двери, вытирал лицо и, как дурак, наблюдал за ходом сражения – ведь у меня не было под рукой никакого оружия, да и, по правде говоря, я слегка растерялся от неожиданной атаки.
И вдруг в класс вошел Черный Компьютер. Увидав меня перепачканным с ног до головы вонючим красным помидором, он просто остолбенел. Сражение мгновенно прекратилось, но пол по-прежнему был завален портфелями, карандашами, булками, бумажными фантиками и прочими боеприпасами.
Черный Компьютер долго стоял не шевелясь, переводя взгляд с меня на ребят, на заваленный боеприпасами пол, и печально качал головой, словно видел перед собой не школьников, а несмышленышей – поросят, обожающих валяться в грязи… Потом он шагнул вперед, пнул ногой чей-то портфель и сказал:
– А я-то думал, что вы образумились. Неужели опять звать директора, пересаживать вас, переводить некоторых в параллельные классы?
Женское царство подняло писк:
– Это все из-за Энчо! Это он виноват! Он предатель!
Не пищала только Милена с третьей парты. Она сидела тихо и смирно, похожая на святых с тех икон, которые мы видели в Рильском монастыре, когда ездили туда всем классом на экскурсию. Но я-то прекрасно знал, что главный организатор сегодняшнего нападения – Милена, и никто другой: это была месть за мой вчерашний разрыв с «Колокольчиками».
Черный Компьютер громко вздохнул и сказал:
– Уберите поскорей в классе. А ты, Энчо, поди умойся.
Я вымыл в туалете лицо и руки, но пятна на рубашке и штанах так и остались.
Когда я вернулся, в классе все уже было убрано, следы от помидорной гранаты вытерты, ребята сидели тихо-тихо, ожидая, что Черный Компьютер начнет нас отчитывать, но он не сделал этого. Он вообще никогда не ругает нас. Он только печальным голосом попросил:
– Объясните, пожалуйста, что же, в сущности, произошло, почему вы превратили класс в Ватерлоо?
Все молчали. Он продолжал:
– Впрочем, кто из вас знает, что такое Ватерлоо и где оно находится? По-моему, это входит в программу седьмого класса. Тот, кто ответит, получит в четверти шестерку по труду, хотя этот вопрос и не связан впрямую с моим предметом.
Я молчал: у меня по истории двойка и, хоть убей, понятия не имею о Ватерлоо. Но многие подняли руку, выше всех – Кики Детектив, который, не дожидаясь приглашения, быстро отчеканил:
– Ватерлоо – местность в Бельгии, где французский император Наполеон Первый был разбит англичанами. С того дня Наполеон перестал быть императором, его заточили на острове Святой Елены, где он и умер.
Я знаю, что Кики каждый день читает толстенные энциклопедии и выучил в алфавитном порядке всех великих исторических деятелей. А я только таскаю энциклопедии на голове, чтобы выработать воздушную походку…
– Отлично, Кирилл! – похвалил Черный Компьютер. – Будем надеяться, что сегодняшнее ваше сражение – последнее, иначе возникнет необходимость заточить какого-нибудь местного Наполеона за пределами школы. Но объясните мне все-таки, из-за чего вспыхнула война.
Тут встала Милена с первой парты – коротышка с голубыми глазками, которая тайно красит губы, – и заявила:
– Мы наказали Маринова за предательство. А мальчишки стали его защищать, хотя он этого не заслуживает.
– И кого же предал Энчо Маринов? – спросил Черный Компьютер.
Ответить ему никто не ответил, но все головы повернулись к Милене с третьей парты. И она стала такой же красной, как тот помидор, которым в меня запустили.
– Я вижу, никто не желает мне сказать, кого же предал Энчо, – продолжал Черный Компьютер. – Быть может, он скажет мне это сам. Энчо, зайди после урока в учительскую.
И начал урок, но я почти ни словечка не услышал, хотя он рассказывал о том, как труд превратил обезьянью лапу в человеческую руку, а человеческая рука в свою очередь способствовала развитию человеческого мозга.
После урока я пошел в учительскую. Когда я проходил мимо Милены, она прошипела:
– Только посмей выдать меня!
Разговор с Черным Компьютером был недолгим. Прежде всего он попросил меня показать руки.
– Что это значит? – спросил он, увидев мои пораненные пальцы. – Что случилось с божественной человеческой рукой, способствовавшей развитию мозга хомо сапиенс, а хомо сапиенс по латыни означает «человек разумный».
Я молчал. Мне совершенно не хотелось говорить ему про гитару и Маэстро. Да и мозг у меня, наверно, пострадал от этих проклятых волдырей на руках…
– Так кого же ты предал? – продолжал он меня расспрашивать.
Я по-прежнему молчал. Только сопел, как поврежденный токарный станок. Хоть позавчера я и открыл ему кое-какие мои секреты, не мог же я рассказать ему о том, что познакомился в Софии с девочкой, которую зовут Росица, что у нее бархатистые карие глаза, что я постоянно думаю о ней и, наверно, из-за нее порвал с «Колокольчиками», потому что хочу вместе с ней сниматься в кино.
Черный Компьютер перешел на шепот, и глаза у него теперь не горели, как при сорока двух градусах по Цельсию, а, наоборот, были погасшие и печальные.
– Энчо, я не собираюсь клещами вытягивать из тебя правду. Не знаю, совершил ты предательство или нет. Но если окажется, что совершил, мне будет бесконечно больно. Потому что – запомни это хорошенько – Машина создается только чистыми руками. Мошенничество бесплодно, в особенности если человек стремится к Идеалу, к Перпетуум мобиле… То же самое в искусстве. Художник должен иметь чистые руки, иначе на сцене, на экране, в книге вылезет наружу фальшь. Порядочность по отношению к себе и к другим требование номер один на любом поприще. – И, помолчав, добавил: – Почему ты не откроешь мне, что тебя мучает?
Я уже готов был признаться ему в моих душевных терзаниях, но его вдруг забила дрожь, и он стал судорожно глотать свои таблетки. Я хотел чем-то помочь, но он движением руки отослал меня.
Я ушел. Даже не сказав до свиданья.
Мне было жутко не по себе. И не выходили из головы слова о чистых руках.
5. Второй день подготовки. Ромео и Джульетта
Когда я пришел домой, мама встретила меня с таким восторгом, что даже не заметила помидорных пятен на рубахе и штанах. Она велела мне встать на весы, которые специально привезла с папиного склада. Я весил пятьдесят два восемьсот, для моего роста многовато… Мама записала в тетрадку: «28 апреля. Орфей – 52.800».
– С сегодняшнего дня начинаем вести дневник, – объявила она. – Будем подробно записывать все стороны нашей творческой и технической подготовки, чтобы, если потребуется, вносить необходимые поправки и дополнения.
Начала она эти дополнения с того, что заставила меня пятьдесят раз прыгать через веревочку и, лежа на полу, двадцать раз коснуться ногами головы. После чего взгромоздила мне на голову энциклопедии и велела спуститься на первый этаж и подняться назад – привратница, завидев такое, решила, что я спятил…
Когда я наконец сел обедать, то готов был, кажется, слопать целого барашка, но вместо барашка Лорелея положила мне в тарелку ложку шпината с творогом и пол-ломтика хлеба. Я жалобно застонал…
– Тебе нельзя переедать, – сказала она в ответ на мои стоны. – С набитым желудком актерского мастерства не усвоишь…
– Актерского мастерства? – изумился я.
– Да. – Мама многозначительно усмехнулась. – Потерпи, скоро увидишь.
И я увидел.
В два часа раздался звонок в дверь. Лорелея всплеснула руками, воскликнула: «Это он!» – кинулась открывать и через минуту ввела в комнату еще одного незнакомца.
Должен вам сказать, что я редко у кого видел такой огромный живот и такие красные щеки. Человек этот напоминал огромную, толстенную бочку. Начал он с того, что так хлопнул меня по спине, что у меня перехватило дыхание.
– A-а, вон он, юный гений, о котором шла речь! – заухал он, как контрабас. – Замечательно! Давай знакомиться. Иван Иванов, но все меня зовут Фальстафом, ха-ха, из-за моего брюха, а также потому, что Фальстаф – лучшая моя роль. Меня даже в Софии помнят, я там двадцать восемь лет назад был на гастролях. Известно тебе, кто такой Фальстаф? Симпатичнейший из шекспировских героев, а Шекспир величайший из всех драматургов…
Он бы, наверно, еще долго распространялся на эту тему, но мама прервала его монолог.
– Энчо, – с чарующей улыбкой сказала она, – товарищ Фальстаф – заслуженный артист, он согласился ради тебя три раза в неделю приезжать из Стара Загоры. Будь прилежен и послушен. Он не дает уроков кому попало.
– Ха-ха! – Фальстаф опять заухал, как контрабас. – Только юным гениям, да, да, исключительно гениям…
Лорелея, страшно польщенная, что меня назвали юным гением, сказала «чао» и ушла, не забыв напомнить, что в четыре часа, сразу после занятий по актерскому мастерству, придет Маэстро. Я сказал: «Хорошо, мамочка» – и тяжко вздохнул.
Новый учитель похлопал себя по животу, который загудел, как пустая бочка, и опять заухал громовым голосом:
– Ну как, Энчо, идем в артисты, а? Да будет тебе известно: нет на свете профессии прекраснее актерской. Выходишь на сцену, перед тобой в темном зале сидят тысяча человек и как завороженные следят за каждым твоим словом, каждым движением…
– В кино тоже так? – как бы между прочим спросил я.
– В кино?! – Он страшно возмутился. – Кино – это не искусство! Понятно? Кино – это чушь! Тени, которые движутся по белой простыне и исчезают, стоит погаснуть электричеству. Актер в кино не видит перед собой зрителей, не слышит их дыхания, восторженных рукоплесканий, не выходит на поклоны, дамы не бросают цветов к его ногам… Фильм приходит и уходит, через месяц-два никто, кроме киноманов, и не вспоминает о нем… Вот, к примеру, скажи, скольких киноактеров ты помнишь – из тех, кто блистал пять, десять, пятнадцать лет назад? Одного Чарли Чаплина – и всё! Но Чаплин – гений, а главное, он в детстве играл на сцене…
Я слушал своего нового учителя и вспоминал, как у нас в городе встречали артиста, игравшего хана Аспаруха, как после сеанса его забросали цветами, как старшеклассницы бегали за ним по пятам, но не стал этого говорить, чтобы не обидеть Фальстафа. А он продолжал разглагольствовать:
– Знай, мой мальчик, кино – это пустое занятие, это коммерция, шумиха, реклама и деньги, презренный металл… А истинный актер живет не ради денег. Один раз, всего один раз, тому пятнадцать лет, меня пригласили на киностудию, предложили какую-то жалкую роль. Я встал перед камерой, никакой публики, только съемочная группа, и надо произносить реплики перед микрофоном и холодным объективом, который поблескивает, как бельмо на глазу слепца. Я вознегодовал. «Кто я? – сказал я себе. – Артист или манекен?» Отказался от роли, и с тех пор ноги моей не было на киностудии…
Хорошо, что Лорелея не слышала этих рассуждений, иначе она наверняка прогнала бы Фальстафа. Я вспомнил толпу кандидатов на роль Орфея и решил все же обсудить этот сложный вопрос с Черным Компьютером.
Фальстаф, видимо, усек, о чем я думаю, потому что сказал:
– Ладно, Энчо, хватит тратить драгоценное время на пустые разговоры, приступим к серьезной работе. Для начала прочти мне что-нибудь, хочу понять степень твоей гениальности. Есть у вас Шекспир?
Я порылся в книгах, которые мама принесла накануне, и нашел том, на котором было написано: «Вильям Шекспир. Трагедии. Перевод с английского».
– Отлично! – обрадовался Фальстаф. – Выберем что-нибудь этакое… – И, полистав книгу, остановился на странице сто семьдесят шесть. – Вот! «Ромео и Джульетта»! Лучшее, что было когда-либо написано о любви.
При слове «любовь» я подумал о Росице, и сердце у меня забилось громче. А Фальстаф сел возле меня и показал страницу:
– Почитаем вместе вот эту сцену: дом Капулетти, сад, ночь, луна, звезды, благоухают цветы, издали доносятся звуки гитары, Джульетта стоит на балконе, Ромео снизу смотрит на нее, хочет к ней подняться… Я буду Джульеттой, а ты – Ромео. Начали! – И первый прочитал вслух:
Фальстаф – Джульетта (басом)
Как ты попал сюда? Скажи, зачем?
Ведь стены высоки и неприступны.
Смерть ждет тебя, когда хоть кто-нибудь
Тебя здесь встретит из моих родных.
Я – Ромео (сопрано)
Я перенесся на крылах любви:
Ей не преграда – каменные стены.
Любовь на всё дерзает, что возможно,
И не помеха мне твои родные.
Фальстаф – Джульетта
Но, встретив здесь, они тебя убьют.
Я – Ромео
В твоих глазах страшнее мне опасность,
Чем в двадцати мечах.
Взгляни лишь нежно —
И перед их враждой я устою.
Фальстаф – Джульетта
О, только бы тебя не увидали!
Я – Ромео
Я замолчал, потому что дальше читать не мог – так меня взволновали эти душераздирающие слова. Я тоже был готов на смерть ради любви, только пока еще не знаю к кому – к Милене или к Росице… Фальстаф хлопнул себя по животу и загудел:
– Слушай, не найдется ли чего-нибудь перекусить? В поезде не успел пообедать. Где у вас кухня?
И, не дожидаясь ответа, сам пошел на кухню, открыл холодильник, вынул оттуда бутылку пива и жареного цыпленка, приготовленного папе на ужин. Вернулся в комнату и принялся есть и пить, а мне велел читать дальше в одиночку. Но я был до того голодный и до того потрясен переживаниями Ромео и Джульетты, что заикался сильней, чем всегда, и Фальстаф нетерпеливо прервал меня:
– Достаточно! Все ясно…
Умяв всего цыпленка и осушив до дна бутылку, он крякнул и уже спокойнее продолжал:
– Гением тебя, конечно, не назовешь, но ты не огорчайся, гении рождаются в сто лет раз… Я научу тебя хотя бы не заикаться и читать с выражением. Положи книгу. Сейчас я тебе покажу несколько упражнений для дикции. Открой рот пошире и медленно произнеси: «Бла-бла-бла…»
Я широко разинул рот и медленно произнес:
– Бла-бла-бла…
– А теперь: «Бле-бле-бле…»
Я заблеял:
– Бле-бле-бле…
За этим последовало «бли-бли-бли, бло-бло-бло» и так далее, пока я не проблеял весь алфавит и у меня не заныла челюсть.
– Ну, на сегодня, пожалуй, хватит, а то на поезд опоздаю, – сказал Фальстаф. – Следующее занятие – в четверг. К тому времени повторишь все упражнения хотя бы по тридцать раз и прочитаешь до конца «Ромео и Джульетту». Буду спрашивать, имей в виду.
И ушел, похлопывая себя по животу, который гудел, как пустая бочка.
На часах было полчетвертого. Я тут же накинулся на Шекспира. Надо было дочитать до прихода мамы, потому что «Ромео и Джульетта» наверняка из тех книг, которые она мне запрещает.
Я прочел трагедию молниеносно, пропуская длинные описания. В ней рассказывается про любовь и ненависть, про дуэли и яды, убийства и самоубийства и еще про многое, чего я толком не понял, в следующий четверг попрошу Фальстафа объяснить. А вообще-то война между родными Ромео и родней Джульетты очень похожа на нашу войну с Женским царством…
Я до того увлекся чтением, что забыл поесть, а когда спохватился, в дверь уже звонили, и я пошел открывать.
На пороге стоял не Маэстро, а Бобби из ВИА «Олимп». Он держал в руках гитару и скалился во весь рот.
– Привет, миляга. Ты и есть Энчо, да? – спросил он. И, не дожидаясь ответа, назвал себя: – Бобби Гитарист. – Втолкнул меня в прихожую, вошел следом и продолжал: – Меня прислал Маэстро, буду несколько дней вместо него. О’кей? Он в отключке. Самое малое пять дней проваляется.
Всезнающий Кики Детектив утверждает, что Бобби Гитарист у нас в городе самый лучший эстрадный музыкант. Год назад он окончил гимназию, отрастил длинные свисающие усы, какие носили наши предки протоболгары, организовал вокально-инструментальный ансамбль «Олимп», и теперь без него не обходится ни одна дискотека. Все девчонки-старшеклассницы сохнут по нему.
– Ну, Энчо, чем сегодня займемся? – спросил он, настраивая гитару.
– Не знаю, – сказал я, – у меня все руки в волдырях.
Он взглянул на мои пальцы и нахмурился:
– Вот это да! Так не поиграешь. Даю тебе три дня выходных.
– Мама сказала, чтобы вы не волновались, мы вам за эти дни заплатим.
Он великодушно рассмеялся:
– Да плевал я на деньги с высокой горы, запомни это, Энчо, раз и навсегда! Но раз уж я пришел, давай покажу тебе кое-какие приемы, как получше играть. О’кей?
И он заиграл. Сначала негромко, потом увлекся, даже, прикрыв глаза, стал себе подпевать. Это было обалденно красиво, и я, незаметно для себя, тоже запел. Так мы пели довольно долго – когда кончили, на часах было пять.
– А ты неплохо поешь, – сказал Бобби. – Даже очень. И слух есть, и чувство ритма… Ну да, конечно, не зря же ты состоишь в «Колокольчиках»… Музыкантом будешь?
Я что-то невнятно проблеял – не мог же я признаться, что меня прочат в киноартисты.
– Маэстро говорит, ты будешь заниматься всего месяц. Это правда? – спросил он.
– Да вроде…
Он сердито дернул свои протоболгарские усы:
– Чистый бред! За месяц гитаре не выучишься, только еще сильнее раздерешь пальцы. Лично я начал играть в девять лет, понимаешь? А теперь мне двадцать, и я все еще учусь… Если нет у тебя терпения, упорства, лучше сразу бросай это дело, пока не поздно. Гитара требует от человека самоотверженности, любви…
Уж эта самоотверженность! Черный Компьютер тоже ее требует для Машины.
Уж эта любовь!
– Больше мне тут делать нечего. Прощай! – Бобби собрался уходить, но, заметив, как я огорчен, широко улыбнулся и сразу превратился в мальчишку с приклеенными усами. – Ладно, ладно, не вешай носа! Нигде не сказано, что ты обязательно должен стать гитаристом-виртуозом. Есть на свете и другие профессии. – Тут он о чем-то вспомнил и предложил мне: – А хочешь, пошли со мной! К одному юному почитателю нашего ансамбля. Будут девчонки, музыка, виски. Наверняка встряхнешься, повеселишься. О’кей?
Я покорно пошел с ним. Что делать, я ведь плазмодий, не хватает характера самостоятельно принимать решения. А если бы я с ним не пошел, моя жизнь покатилась бы совсем по другим рельсам…
Всю дорогу я неотступно думал о пьесе, которую только что прочел, в особенности о финале, где Ромео выпивает яд, а Джульетта целует его в губы, чтобы тоже отравиться и умереть. Огромное впечатление произвела на меня также дуэль, когда Ромео пронзает шпагой брата Джульетты… Смогу я когда-нибудь любить так, как любил Ромео, и пронзать шпагой своих врагов?