Текст книги "Как я стал кинозвездой"
Автор книги: Хаим Оливер
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
2. «Вопиющая несправедливость», за которую призывают к ответу
Первыми кинематографисты посетили Гренчарова, начальника отдела просвещения в городском совете. Они сказали, что им предстоит решить две важные задачи и они просят его содействия. Во-первых, в связи с фильмом «Детство Орфея» – увидеть и услышать на месте ансамбль «Золотые колокольчики».
– Будет сделано! – заверил Гренчаров, донельзя польщенный визитом столь выдающихся кинодеятелей. – Организуем немедленно. – И позвонил Северине Миленковой: – Северина, ты? Гренчаров говорит. Тут у меня товарищи из Софии, кинематографисты. Приехали специально для того, чтобы послушать твоих «Колокольчиков». Да, да, для фильма… Энчо Маринов? Оставь ты его! Думай сейчас о «Колокольчиках»! Сможешь собрать их после обеда? Прекрасно! – Он положил трубку. – Все в порядке, товарищи! Сегодня в четыре в клубе… Миче, принеси, пожалуйста, кофе, на пятерых!.. А какая у вас вторая задача?
– Вторая задача, – ответила Голубица Русалиева, вынимая из полиэтиленового пакета, где она держала свое вязанье, большой конверт, – заключается в следующем: жительница вашего города Лора Маринова, мать Энчо Маринова, который участвовал в наших кинопробах, подала жалобу на, как она выражается, «вопиющую несправедливость», якобы совершенную нами по отношению к ее сыну. Она утверждает, что мы твердо обещали дать ему роль Орфея, а в последнюю минуту отстранили его по ложным мотивам. Маринова обвиняет нас в том, что истинные наши мотивы совершенно иные, точнее говоря, что мы хотим отдать главную роль по знакомству. Начальство требует от нас объяснений, и мы решили воспользоваться нашим приездом в город, чтобы заодно выяснить инцидент до конца.
– Ох, опять эта Лорелея! – вздохнул Гренчаров, по привычке смахивая со лба свисающий чуб. – Знали бы вы, сколько у меня неприятностей из-за этой особы! Ее сынок, редкостный хулиган, в нетрезвом виде разбил у меня в квартире люстру, стереомагнитофон, причем импортный… Но это не так важно. Важно другое: ходят упорные слухи, что Энчо Маринов исчез…
– Исчез?! – Мишо Маришки вздрогнул.
– Да. И даже покончил с собой оттого, что его не взяли сниматься. По крайней мере, так кричит на весь город его мамаша.
– Такого поворота событий уж никак нельзя было ожидать… – с тревогой проговорил Маришки.
– Я тебя предупреждал, – сказал сценарист. – Вся эта шумиха по телевидению, привлечение сотен детей, напрасные надежды, разжигаемые болезненным тщеславием иных родителей, – все это не могло не привести к осложнениям.
– Но должны же мы искать подходящих исполнителей, – пробормотал Маришки. – Я несу ответственность за миллион левов.
– Грош цена этому миллиону, если, не дай бог, с мальчиком случилось что-то непоправимое.
– При этом, – вмешалась в разговор Голубица, – у нас все еще нет ни Орфея, ни Эвридики.
Прихлебывавший кофе Гренчаров чуть не подавился:
– Что вы сказали? У вас еще нет Орфея?
– Нет, – ответил режиссер. – Все кандидатуры отпали.
Гренчаров улыбнулся чарующей, как выразился бы Энчо, улыбкой.
– Товарищи, – медовым голоском проговорил он, – а знаете ли, у меня есть сын, Жорж, необычайно талантливый мальчик. Попробуйте его. Хотите познакомиться? Сейчас я его вызову.
– А сколько ему лет? – спросил Маришки.
– Шестнадцать.
– Не подойдет. Нам нужен мальчик не старше тринадцати и неординарной внешности. А на Эвридику красивая черноглазая девочка. И дернула же меня нелегкая взяться за детскую картину! Снимал бы профессиональных актеров и горя не знал! А тут? Найдешь прекрасного мальчишку, а пока приступишь к съемкам, он уже басит и бреется.
– А вы дайте ему какую-нибудь другую роль, – попросил Гренчаров. – Мой Жорж – вылитый ковбой.
– У нас не ковбойский фильм, – ответил Маришки с раздражением. – И в данную минуту меня заботит другое: как ответить на это мерзкое заявление, раз Энчо Маринов исчез. Если он сотворил какую-нибудь глупость, я пропал. Могут выгнать со студии, как нашкодившего кота, пошлют заведовать клубом в какой-нибудь медвежий угол. Вы в милицию обращались?
– Не знаю. Это меня не касается, – ответил Гренчаров. – Я думаю, больше всех должен быть в курсе его классный руководитель, преподаватель географии Боян Боянов. Хотите, свяжу вас с ним?
…Когда он позвонил, я сидел в учительской. Встретиться с кинематографистами было любопытно. Мир кино так от меня далек! Правда, благодаря мемуарам Энчо я имел кое-какое представление о наших гостях, но одно дело – читать, а другое – увидеть их вблизи, своими глазами.
Когда они вошли в учительскую, я мгновенно узнал каждого – так живо обрисовал их Энчо: Мишо Маришки с его мальчишеской внешностью, сценариста Романова в неизменной кожаной куртке, придающей ему сходство с железнодорожником, редактора Голубицу Русалиеву в шерстяном вязаном платье и с бородавкой на щеке, композитора Юлиана Петрова-Каменова со свирепо выступающей вперед челюстью… Черноусый остался, по-видимому, внизу, в машине.
Я предложил им фруктовой воды, но они отказались. Все были очень взволнованы, в особенности режиссёр.
– Что там стряслось с Энчо Мариновым? – без всяких предисловий спросил он.
– Убежал из дому, – ответил я, не вдаваясь в долгие объяснения.
– Почему? – с чисто кинематографической напористостью расспрашивал он.
– Причин много.
– Какие же?
– Разные: кинематографические, музыкальные, семейные и даже физиологические.
– Физиологические? Не понял…
– Охотно объясню. У Энчо переходный возраст в самой острой фазе. Из яйца вылупился орленок, который желает свободно лететь куда вздумается, без деспотической материнской опеки, без вмешательства режиссера, без ослепительного света юпитеров.
– Значит ли это, что нет оснований за этого орленка тревожиться? Что он не запутается где-нибудь в густой кроне, что его не заклюет орел-стервятник, не подстрелит браконьер?
– Уверен в этом.
– Откуда эта уверенность?
В ответ я, забыв о данном Энчо обещании не показывать посторонним его рукопись, вынул из ящика заветные восемнадцать тетрадок и положил на стол перед сценаристом.
– Отсюда.
– Что это?
– Мемуары Энчо Маринова.
– Что?! – Сценарист от удивления разинул рот, совершенно так же, как я, когда впервые услышал об этом от Энчо. – Мемуары?!
– Да, рассказ о том, что он пережил, испытал. Нечто вроде исповеди, которая содержит ряд признаний, весьма характерных для того возраста, в котором сейчас Энчо.
– Интересно… – пробормотал Романов, перелистывая тетрадки. – Можно взглянуть?
– Можно, – сказал я. – Но только здесь, при мне. И если дадите слово, что без разрешения самого мальчика не предадите гласности то, о чем там рассказывается.
Они согласились. Кроме нас, в учительской никого не было. Все четверо удобно расположились за столами и углубились в чтение. Они передавали тетрадки из рук в руки, то и дело раздавались восклицания, смех, недовольное ворчание, я видел встревоженные взгляды, кислые усмешки, почесывание в затылке… Дочитав последнюю тетрадь до конца, сценарист задумчиво произнес:
– Интересный человеческий документ.
– Какой фильм может из этого получиться! – с тоской проговорил режиссер.
– Разве у меня и вправду такая свирепая челюсть? – спросил композитор, прикрыв рот ладонью.
Голубица Русалиева, которая, пока читала, успела связать оба рукава для очередного платья, сунула свое вязанье в пакет и заявила:
– Уф! А в шерстяном платье и вправду очень жарко… Но, знаете ли, в рукописи уйма грамматических и стилистических ошибок.
– И музыкальных тоже, – вставил композитор.
– И кинематографических, – добавил режиссер.
– Попытаюсь их устранить, хотя и сам не очень сведущ в музыке и киноискусстве, – поспешил я отреагировать на их недружелюбные замечания. – Однако вам не кажется, что в целом картина нарисована верная?
– Безусловно, – честно признал Мишо Маришки. – И еще: эти тетрадки – исчерпывающий ответ на жалобу Лоры Мариновой. Но они не содержат, увы, никакого указания на то, где скрывается мальчик. Вы у Черного Компьютера справлялись?
– Он в больнице, – ответил я.
Они задумались – очевидно, над тем, что предпринять дальше. Я спрятал тетрадки в ящик стола, встал:
– Извините, мне пора на урок.
– В седьмом «В»? – спросил Маришки. – А можно нам заглянуть туда?
Я разрешил. Чтобы дать им возможность познакомиться с нашей сверхсовременной школой, мы прошлись по коридорам, заглянули в кабинеты физики, химии и математики, где у нас, помимо всего прочего, имеется двадцать компьютеров. Я показал им библиотеку и временно безлюдную мастерскую по трудовому воспитанию, где обычно проводит занятия Чернев, после чего мы вошли в седьмой «В».
Увидав нас, ребята встревожились: как правило, школьники не любят незнакомых и нежданных посетителей. Я успокоил их, и, когда представил наших гостей, класс, естественно, решил, что те приехали ради «чудо-ребенка, гордости нашего города».
Но тут произошло нечто любопытное, имевшее решающие последствия для дальнейшего развития этой истории.
Михаил Маришки скользнул по ученикам взглядом человека, привыкшего оценивать людей по внешнему облику. Потом подошел к третьей парте, долго разглядывал Милену, а затем обратился к ней:
– Тебя зовут Милена, я не ошибся?
Подошел к ней и сценарист. Тоже рассматривал ее лицо.
Потом оба подошли к Кики Детективу – его они тоже узнали. Да и кто не обратил бы сразу внимания на самого обаятельного мальчика в городе? Режиссер сказал ему что-то смешное, и Кирилл улыбнулся своей ослепительной, всепокоряющей улыбкой. Гости поинтересовались, чем занимаются его родители.
– Папа у меня строитель, мама работает на табачной фабрике, – ответил он своим чуть грубоватым, хриплым голосом.
Спросили, играет ли он на каком-нибудь инструменте.
– Да, – ответил он. – На губной гармонике.
– А танцевать умеешь?
– Умею. Народные танцы, ну и современные – рок, брейк.
– А можешь прочитать нам какое-нибудь стихотворение?
– Могу. «Казнь Васила Левского» Христо Ботева.
– Прочти, пожалуйста.
Я ни разу раньше не слышал, как он читает стихи, и ожидал посредственной ученической декламации, а Кирилл, к моему изумлению, не декламировал стихи – он почти рассказывал, лишь слегка подчеркивая ритм и рифму, но с таким внутренним волнением, с таким поэтическим чувством, что у меня на глаза навернулись слезы.
Я посмотрел на гостей; они тоже, казалось, были совершенно покорены искренностью исполнения. Недаром же дали дочитать до конца, ни разу не прервав. Михаил Маришки спросил Кирилла, кто научил его так читать стихи.
– Никто, – ответил он, – я сам. Я очень люблю поэзию.
Сценарист и режиссер многозначительно переглянулись, и Маришки обратился ко мне:
– У нас сегодня в клубе встреча с «Золотыми колокольчиками». В четыре часа. Вы не пришлете на эту встречу Милену и Кики?
– Они и так будут там, – объяснил я. – Милена поет в этом хоре. А Кики возглавляет штаб по розыскам Энчо Маринова.
– Замечательно!.. А теперь идем к Лоре Мариновой.
– Я с вами, – сказал я и, к великой радости класса, объявил свободный урок.
3. Странные явления в семье Мариновых
Я позвонил в дверь их квартиры с чувством некоторой неловкости: что ни говорите, побег Энчо – опасный или нет – горе для его родителей.
Дверь отворила Лорелея.
Я с трудом узнал ее, так она изменилась со времени нашей последней встречи. Похудела, лицо осунулось, глаза, пылавшие раньше творческим восторгом, теперь были тусклыми, погасшими.
– Что вам угодно? – Она никого из нас не узнала.
– Вы нас не помните? Неужели не помните? – удивился Маришки. – Мы из Киноцентра.
Эти слова, похоже, разбудили ее. Она выпрямилась, зрачки расширились.
– Вон! – истерически крикнула она. – Не желаю вас видеть! Лжецы! Коварные обманщики! Лицемеры!
И захлопнула перед нашим носом дверь. Я звонил, стучал, звал – все напрасно. Пришлось спуститься на улицу, зайти в ближайшую телефонную будку и набрать номер. Маринова тут же сняла трубку: очевидно, ждала вестей от сына. Я втолковал ей, что мы пришли в связи с исчезновением Энчо. Только тогда она согласилась принять нас.
Молча, не переставая тихонько всхлипывать, провела нас в гостиную. Не предложила сесть, смотрела исподлобья, особенно убийственные взгляды бросая на режиссера, и тот, бедняга, ежился под ними, как под дулом автомата.
– Что вы хотите мне сказать? – наконец спросила она. – Энчо у вас?
– Почему у нас? – удивился Маришки.
– Чтобы отомстить вам, вот почему! – с лютой злобой прошипела она. – За то, что вы нанесли ему смертельную рану. Вас нужно судить, посадить за решетку, повесить, отрубить голову… – И, не сумев припомнить еще более жестокой казни, разрыдалась.
– Успокойтесь, товарищ Маринова, – сказал я, – успокойтесь! Энчо найдется. Группа наших школьников предпринимает крупную операцию по розыску…
– Ох! – Она опять всхлипнула. – Я не смогла его найти, так неужели же дети… – Она вынула из кармана изрядно помятый тетрадный листок. – Вот что мы утром нашли в почтовом ящике: «Я жив и здоров. Не ищите меня! Не желаю быть кинозвездой!!! И кастратом тоже! Энчо».
Лорелея снова громко всхлипнула, а меня разбирал смех: я вспомнил ужас, который внушали ее сыну операции и уколы.
Неожиданно из прихожей донесся подозрительный шум.
– Кто там? – испуганно вскрикнула Лорелея.
Шум затих.
– Кто? – опять закричала она и, так как ответа не последовало, выбежала из комнаты. Я – за ней.
В прихожей в неестественной позе человека, пойманного на месте преступления, стоял Цветан Маринов, отец Энчо. В руке у него была лиловая сетка, набитая колбасой и бутылками с вином и лимонадом. На губах застыла виноватая улыбка.
– Цветан? – удивилась Лорелея. – Почему ты здесь? Ты же собирался искать Энчо.
– Ддд-а… – Он заикался совершенно так же, как его сын, когда попадал в затруднительное положение. – Я-яя ищу… в-все время ищу… вместе с моими сотрудниками… но мы устали, да и проголодались… Ну, я и пришел кой-чего захватить, чтобы отнести, угостить…
– Господи! – со слезами воскликнула Лорелея. – Наш сыночек, быть может, покоится на дне водохранилища, а его папаша хлещет вино! Как не стыдно!
– Подумай сама, Лора. – Маринов придал лицу скорбное выражение человека, чей сын, возможно, покоится на дне водохранилища. – Если я их не накормлю, они разойдутся по домам. Сама знаешь, как бывает… – И он повернулся ко мне, словно только сейчас заметил: – Вы, товарищ Боянов? Какими судьбами?
Явно хотел увести разговор от щекотливой темы…
– Я привел товарищей из киностудии, – объяснил я. – Они хотят поговорить с вами по поводу Энчо.
– Я сейчас не могу, – поспешно, словно испугавшись, ответил он. – Меня ждут… У них… Я хочу сказать, у моих коллег… из аптекоуправления… У них с утра крошки во рту не было…
– Перестань, Цветан! – робко прервала его жена. – Не умрут твои аптекари… Сядь и выслушай, что нужно от нас товарищам…
Он нехотя подчинился. Опустил лиловую сетку на пол и присел на краешек стула, как подсудимый, готовый безропотно принять самый суровый приговор. В его манере держаться было что-то подозрительное…
– Товарищ Маринов, – спросил Романов, – есть у вас еще какие-нибудь весточки от сына?
Маринов так раскашлялся, что долго не мог вымолвить ни слова. Потом, пряча глаза, сказал:
– Никаких… Только та записка, которую мы утром вынули из ящика. Где мы только не искали его! Все аптекоуправление поднято на ноги. Не могу понять, что означают слова: «Не хочу быть кастратом». Какая чушь! Никто и не собирается его кастрировать. Зачем мне сын-кастрат? Мой сын должен быть мужчиной и, когда я состарюсь, подарить мне внуков.
Я снова с трудом сдержал смех: истинный смысл записки станет ему ясен лишь после того, как он прочитает мемуары сына.
– А в деревне вы справлялись? – спросил я. – У его дедушки?
– Там его нет, – мгновенно, ни на миг не задумавшись, ответил Маринов. – Я звонил, узнавал.
– А у Черного Компьютера? – продолжал расспрашивать Романов.
Маринов испытующе посмотрел на нас, словно пытаясь разгадать, что кроется за нашими расспросами.
– Вы думаете, он у инженера Чернева? Нет, там его нет. Я проверял. Берлога… Известно вам, что такое Берлога? Мастерская Черного Компьютера… Так вот, Берлога заперта на два замка, и там темно и тихо, как в заброшенном туннеле. Обычно же там неимоверный шум, стеклянные стены светятся, Чернев играет на скрипке… Поверьте, товарищи, я продолжаю поиски… Но позвольте узнать, что привело вас сюда из самой столицы?
Мишо Маришки объяснил:
– Ваша супруга прислала нашему руководству жалобу на то, что мы не взяли вашего сына сниматься.
– И прекрасно! – воскликнул Маринов с совершенно неуместной радостью.
– То есть как «прекрасно»? – удивился Маришки.
– Я… я тоже считаю, что Энчо не создан для кино. Порвите эту жалобу, и дело с концом! А вашему руководству передайте, что мы взяли ее назад. Если хотите, можем удостоверить это письменно.
Лорелея вскочила и возмущенно закричала:
– То есть как «порвите»? Я не забираю своего заявления! Не забираю! Они обязаны ответить за свою вопиющую несправедливость по отношению к моему мальчику! Это из-за них, из-за них он убежал, из-за того, что они бесчеловечно погубили всю его артистическую карьеру!
– А тебе не кажется, что он убежал из-за тебя? – неожиданно взорвался Маринов, как человек, который долго сдерживал душивший его гнев. – Вы совершенно правы, товарищи, у Энчо нет актерских талантов. Он заикается, он неповоротлив, и уши у него торчат, как у молодого осла. Но зато у него незаурядный талант к другим вещам… куда более интересным и полезным… – Он улыбнулся, как улыбаются при мысли о чем-то очень приятном, и добавил: – Даже не просто талант! Талантище!
Жена смотрела на него с таким ужасом, словно он изрыгал лягушек и ядовитых змей.
– Бо-оже! Как это страшно, когда отец не верит в своего родного сына! – со слезами проговорила она.
– Еще как верю! – горячо возразил он. – И никому не позволю сбивать его с толку разными безответственными поступками!
– Товарищ Маринова, Энчо и сам считает, что его призвание не кино, а совсем другое, – вступила в разговор Голубица Русалиева, которая опять машинально вынула из пакета шерсть и заработала спицами.
– А вы откуда знаете? – раздраженно спросила Лорелея.
– Знаем… – таинственно ответила та. – Он не актер, он изобретатель.
– Вот именно! – радостно воскликнул Маринов. – Вот именно! Спасибо, товарищ, вы очень точно сформулировали мою мысль.
Лорелея была безутешна:
– Вам легко говорить. Вы-то уж пристроились к кино, и плевать вам на остальных, хотя они страстно стремятся к киноискусству.
Михаил Маришки глубоко вздохнул, словно перед ним малое дитя, которому нужно растолковывать элементарные истины.
– Госпожа Маринова, – сказал он, – мне хотелось бы рассказать вам кое-что о себе… Крупном, как вы почему-то считаете, режиссере… Я тоже страстно стремился к киноискусству. Еще мальчишкой играл в школьном драмкружке, писал «пьесы», ставил драмы и трагедии. Окончив школу, поступил в Киноцентр подсобником, перетаскивал декорации, грузил ящики с реквизитом. Через год-два перешел в осветители, возился с кабелями, юпитерами. Еще через два года меня сделали помощником оператора, потом помрежем и, наконец, ассистентом режиссера. Сорок два месяца я был на этой не слишком благодарной должности, работал ассистентом у пяти режиссеров-постановщиков, поднаторел в профессии и лишь тогда поступил в Театральный институт, ни на день не переставая зарабатывать себе на хлеб… Поверьте, мне было нелегко, даже очень нелегко. И если я сейчас снимаю свой третий фильм, то это право завоевано трудом и потом… И точно такой же путь прошло и большинство моих коллег.
– А другие? – перешла в контрнаступление Маринова. – Другие? Знаю я, как пролезают в Театральный и в кино. Звонок по телефону, высокопоставленный дядюшка, шуры-муры с народными артистами и много еще всякого. Слышала я, слышала про Бебу Пиринскую, как она получила роль. Подцепила режиссера Грозева и быстренько пробилась в кинозвезды.
– Во-первых, она не стала кинозвездой, – с нескрываемым раздражением возразил Маришки. – А во-вторых, именно из-за нее картина Грозева с треском провалилась.
– А вот моему Энчо роли не дали! – не слушая, продолжала Лорелея. – Ну конечно, он ни к кому не подмазывался, знакомств у нас нет… А теперь все по знакомству, талант гроша медного не стоит.
– Ошибаетесь, госпожа Маринова, – со вздохом проговорил Маришки. – Талант очень даже дорого стоит! Но только товар это редкий… И, признаюсь, я завидую вашему сыну, потому что у него, по-видимому, есть талант. Не сомневаюсь, что Энчо когда-нибудь станет знаменитым изобретателем.
Маринова взглянула на него с изумлением, к которому явно примешивалась материнская гордость.
– Вы правда так думаете? – спросила она.
– Правда. Он даже академиком может стать.
– А… откуда вы знаете?
– Знаю… – лукаво улыбнулся Маришки.
Цветан Маринов, тоже улыбавшийся, причем какой-то странной улыбкой, встал, подхватил сетку с колбасой и бутылками и сказал:
– Я тоже это знаю… И поэтому, извините, отправляюсь на поиски… Иначе мир, того и гляди, потеряет великого изобретателя, болгарского Эдисона, быть может… – И горячо продолжал: – Знаете, что он изобретает?.. То есть изобретал, прежде чем полез в кинозвезды? Перпетуум мобиле! Да, да! Перпетуум мобиле! Иными словами – Вечный двигатель! Или почти вечный, потому что законы природы непреодолимы… Но все равно его двигатель, возможно, в значительной степени решит такую важную для человечества проблему, как энергетическая… И тогда… Тогда… – Он на полуслове оборвал себя, будто испугавшись собственного красноречия, лицо опять приняло скорбное выражение человека, у которого бесследно исчез сын. – А заявление, товарищи кинематографисты, порвите и выбросьте в мусорное ведро. Верно я говорю, Лора?
Его жена была в такой растерянности, что не знала, как реагировать на все эти восхваления по адресу сына, хотя они явно ей льстили.
– Нам тоже пора, – сказал Маришки, – у нас встреча с «Золотыми колокольчиками».
– С «Колокольчиками»?! – У Мариновой от удивления глаза на лоб полезли.
– Да, устроим прослушивание. Думаем пригласить их в нашу картину.
У Лорелеи перехватило дыхание, она переводила взгляд с меня на остальных гостей и снова на меня, словно просила о помощи:
– Как же так? Этих безголосых бездарей?
– Эти «безголосые бездари», как вы изволили выразиться, – композитор свирепо оскалил в улыбке зубы, – заняли второе место в стране, имеют шансы перейти на первое и, как я слышал, вскоре поедут в Японию на гастроли. До свидания. Идемте, товарищи!
– Постойте! – остановила нас Лорелея. Она была белее мела. – Мой Энчо тоже поет в «Колокольчиках».
– Насколько мне известно, он ушел из ансамбля, – заметил я.
– Как ушел? Почему ушел? Это временно… ради кино… Он ведь должен был играть Орфея… И чтобы иметь побольше свободного времени для подготовки…
– Весьма сожалею, – пожал плечами композитор, – но теперь уже поздно.
Мы были уже в дверях, когда Лорелея нас снова остановила:
– Хочу вас кое о чем спросить… А кто же будет играть Орфея и Эвридику?
– Пока неизвестно, – ответил Маришки и, подумав, добавил: – Возможно, через несколько часов мы это узнаем.
Спустившись вниз, мы успели увидеть, как Цветан Маринов бежит к автобусу, лиловая сетка с колбасой и вином раскачивалась у него в руке.
