Текст книги "Сломанная Головоломка"
Автор книги: Х. Собачий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Ему снится, что он в зоопарке, в обезьяньем вольере. Светлая, чистая клетка, по стенам – гроздья бананов, в углу груда апельсинов и манго. Играет музыка. Он – еще маленький – сидит в углу, один-одинешенек, и совсем как человек – что-то читает, потом пишет. Наверное, это ему просто снится. Большая обезьяна снаружи осторожно оглядывается, вокруг никого. Она подходит к клетке и открывает ее. Мальчик вскакивает, недоверчиво улыбается, но потом быстро собирает в охапку исписанные листки, рассовывает их по карманам и храбро подходит к обезьяне. Та берет его на руки и идет к выходу из зоопарка.
Проснувшись, он улыбнулся: – Мам! Я на обезьяне катался! – рядом, вместо мамы, спит девочка Света из садика. Это его жена, но на голове у него – по-прежнему маска обезьяны. Он снимает маску и еще раз просыпается.
Проснувшись он улыбнулся. Сказал: – Мне приснилось, что я опять маленький и хочу рассказать маме свой сон – будто меня несет на руках добрая обезьяна! Выносит из зоопарка! Представляешь?
За окном – мокрая от дождя ветка. Наклонилась, почти касаясь стекла, сверкнула на солнце. На конце последнего листа висит маленькая капелька. Лист покачивается на ветру, но капля не срывается, только дрожит немного, поблескивает.
Окончательно проснувшись, зоолог Михайлов смеется. Почему – совершенно непонятно. И проспал-то всего минуты четыре, не больше.
ВЫВЕДЕНИЕ ИЗ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОГО ПСИХОАНАЛИЗА
Юра полистал засаленные страницы. "Еще много. Дочитать не успею..." Оставалось минут пятнадцать, не больше. Срочно нужно было найти главу "Симптомы".
В двух предыдущих библиотеках статья "Сифилис" была просто выдрана из энциклопедий с корнем. Здесь, в Большой Медицинской Энциклопедии, статья была – том сам открылся на этой статье, единственной, судя по истрепанности страниц, которую в нем читали... Вырвано было несколько листов. Естественно – самых нужных. "Эпидемиология" – пожалуйста, "Микробиология" – тоже есть. А дальше – с 357 по 371 страницы – дырка. Юра опять посмотрел на часы. "Придется ехать еще раз..." Был, правда, лист цветных фотографий. "Рис. 6. Твердый шанкр над верхней губой..."
В метро Юра осторожно пощупал шею. Вроде бы железы, все-таки, еще не распухли. "Здесь, впрочем, надо сравнивать со здоровыми..." Провел языком по внутренней стороне нижней губы. Никаких изменений. "Что же это за чертовщина-то выскочила?.."
С невыразимым отвращением вспомнил ту пьяную дуру. "Скотина. Сучка..." Сразу, впрочем, стало немного стыдно – вдруг зря так думает о человеке?.. Опять пошевелил языком.
Хотелось плакать.
Все уже собрались. Юра отдал цветы – три красных орхидеи – хозяйке, сжав губы, чмокнул ее в щечку и потрепал по коротко стриженому затылку.
– Совсем рехнулся, – уткнувшись носом в цветок и улыбаясь до ушей, сказала Зоя. – Ты что – разбогател?!
– Нет. Просто кое-кого сильно люблю, – грустно ответил Юра.
Зоя погрозила ему кулаком и повела в комнату: – Кто не знаком: Юрик. Это – Лариса, это – Костя. Сергей, Илья.
С Сергеем Юра уже, кажется, однажды здесь встречался. Они улыбнулись друг другу.
В углу, у журнального столика, собрался основной состав. Шла уже вторая бутылка. Степан Самойлович протянул Юре бокал водки. Мишенька скромным жестом – грибок на вилке.
Паша, показав на вилку, объяснил, пока Юра жевал:
– Это он на тебе грибы проверяет. Говорят, сейчас многие травятся обычными съедобными грибами. Мы жрать их боимся, посмотрим, как ты...
Мишенька засмеялся. Юра сердито дожевал и проглотил гриб. Вкус, вроде бы, был нормальный...
Степан Самойлович похлопал его по плечу: – Не бойся! С водочкой проскочит. – И добавил: – Водка – она от всех болезней помогает...
Подтащив кресло, рядом присела Зоя. Сегодня она была в платье, которого Юра раньше не видел: облегающем, с эффектным вырезом на груди, ярко оранжевом – наверное, специально, чтоб было в тон с цветами, торчащими из маленьких глиняных вазочек по всей комнате.
"А мои орхидеи куда-то унесла", – заметил Юра. Мишенька опять разлил по бокалам водку.
– А где Ленка, куда она подавалась? – спросил Зою Паша.
– Она уже ушла? – просто чтобы что-то сказать, тоже удивился Юра. Куда?..
– Придет, сама расскажет, – сердито сказала Зоя. – Она скоро вернется. Выпили еще по одной. Степан Самойлович аппетитно закусил водку хрустящей маринованной морковочкой – на столе стояла целая ваза отборной моркови, фирменного блюда Зои. "Тоже под цвет платья..."
– Ну? – глядя на грызущего морковь Степана Самойловича, вспомнил вдруг
Юра. – Каковы успехи на поприще пропаганды Фрейдизма?
Степан Самойлович уже не первый год пытался найти издателей для своей большой работы, вскрывающей подлинные причины основных событий российской истории. Причины эти он видел в определенных особенностях русского характера. Три-четыре психических комплекса в сочетании с определенными географическими и историческими факторами удовлетворительно объясняли все: начиная с призыва варягов на царствование и заканчивая культом личности Сталина. Печатать работу почему-то нигде не хотели. Как предполагал Степан Самойлович – из боязни признать его правоту. Кому приятно объявить во всеуслышанье о собственных подсознательных фобиях и влечениях?..
Степан Самойлович только грустно вздохнул в ответ на Юрин вопрос, махнул рукой и взял еще одну морковочку.
– Фрейд козел, – уверенно сказал Мишенька.
– Ага, – проворчал с полным ртом Степан Самойлович. – Все козлы; Миша – самый умный. Что, кто-то не козел, да, Миша?.. Неужели есть такие?..
– Юнг вот – не козел... – вставила вдруг Зоя. Юра удивленно взглянул на нее.
– Да уж! – засмеялся Степан Самойлович. – Вот кто по сравнению с Фрейдом не козел, так это, конечно, Юнг!.. Да, Мишенька? Юнг – это голова! Ему, в отличии от Фрейда, палец в рот не клади...
– Нет, здесь ты явно перегибаешь палку! – возмутился Мишенька. – Как раз палец...
– Перестаньте, а? – попросила Зоя. – И Юнга не троньте, ладно?
– А почему он тебе вдруг так дорог? – серьезно спросил Юра. Раньше за Зоей симпатий к Юнгу что-то не замечалось.
– Прочла одну его книгу. И чуть не расплакалась. Потому, что он там написал то, что я сама выстрадала. То, что я сама могла бы написать... Степан Самойлович даже присвистнул. Все удивленно посмотрели на Зою.
– Я именно поэтому давно уже ничего и не пишу, – тихо сказал Юра. Зоя удивленно взглянула на него. – Все, что я мог бы написать – уже написано. Я не раз в этом убеждался...
Зоя грустно закивала.
Юра тоже одно время баловался сочинительством. Считал себя философом. Хотел написать книгу, сказать всем, как надо жить. А потом вдруг и сам забыл – как. И никак не мог вспомнить. Ухмылялся только иногда, находя какие-нибудь старые черновики своей книги.
– Да вы что?.. Серьезно? – проворчал Степан Самойлович. – Я не знал... Ты не шутишь, Юра? Правда больше не пишешь? Из-за этого?!
Юра угрюмо помотал головой: – Если самое важное для тебя, лично выстраданное – и оказывается вдруг давно уже никому не нужным, даже забытым... От этого так тошно на душе становится... Совсем, Степа, не пишу.
– А кому же сейчас не тошно? – вздохнув, ответил Степан Самойлович.
– Всем тошно. Выйди на улицу, посмотри кругом...
Кто-то из мальчиков в другом углу комнаты – то ли Костя, то ли Сергей, то ли Илья – по-козлиному заржал, захохотали и остальные, на их смех прибежала из кухни Лариса, для нее шутку тут же – судя по смеху, даже два раза – повторили.
Степан Самойлович покосился на них, состроил горестную мину и уткнулся лбом в колени.
– Кто это? – тоже недовольно спросил Мишенька. – Откуда ты их выкопала?
Зоя неопределенно пожала плечами.
Юра опять задел языком болячку на губе. Степан Самойлович затряс головой:
– Вы думаете мне не тошно? А я все равно: беру себя в руки и пишу! Сейчас заканчиваю уже третий вариант своей книги. Ввел еще одну главу...
– А зачем? – перебил его Юра. – Всем же насрать на твою книгу!
– А это не им, это мне самому прежде всего нужно!
– Писать? На бумаге? – Юра засмеялся. – Если для себя самого, то можно и в голове "писать". По ночам. Когда бессонница.
– У меня не бывает бессонницы, – Степан Самойлович с горькой ухмылкой намазал на хлеб кабачковую икру. "Как он может есть эту гадость?.." Степан Самойлович спросил: – А такого ты не представляешь: кто-то читает твою книгу и становится немного лучше?..
– Кто?! – засмеялся Юра. – Те выродки, которые снуют вокруг? Пьянь подзаборная? А тебе – я и сам могу все сказать. Не пачкая бумаги...
– А мне? – пошутил Паша.
– И тебе – все сейчас скажу...
– Нет!!! А где, все-таки, Ленка? – опять спросил Мишенька у Зои. Зоя промолчала.
Кто-то – то ли Костя, то ли Сережа, то ли Илья... Сергей! – подошел к их столу, сел и стал слушать Степана Самойловича.
– ...Они со мной даже разговаривать не хотят, – говорил в это время Степан Самойлович. – Не то что печатать! Считают шизофреником...
Юра ухмыльнулся. "Еще бы! Он им, наверное, сразу о своей основной работе говорит..."
Степан Самойлович работал в кукольном театре. Самой крупной его ролью до сих пор оставалась роль Зайчика в сказке "Заяц и Лиса".
– ...Но я же понял, откуда все наши беды! И как их можно исправить! Написал книгу!.. – Степан Самойлович махнул рукой и замолчал.
"А грибков и вправду никто не ест..." – удивился Юра.
– Ты, Степа, теперь зато не теоретически, а на практике узнаешь, в какой стране живешь... – хмуро сказало Зоя. Мишенька засмеялся.
– И все равно, – твердо сказал Степан Самойлович, – я буду писать! Пусть для одного себя, но буду! И ты, Юра, не опускай руки! Держись, а?
"Еще немножко осталось продержаться. Лет сорок. А там, однажды, враз отпустит. Если грибочки, конечно, не отравленные..." – Давайте, что ли, выпьем?.. – предложил он. – Извини, Степан Самойлович, не убедил.
Все выпили. Сережа сходил за своим бокалом и выпил тоже.
– Ну а на кой тогда черт все? – спросил Степан Самойлович. Все промолчали. Юра заметил, как Сережа наклонился и тихо прошептал что-то Зое на ухо, она вскинула брови, посмотрела на него, улыбнулась. – Зачем тогда жить?! – Степан Самойлович стукнул бокалом по столу.
Этот юнец Сережа начал Юре чем-то не нравиться.
– А низачем! – уверенно сказал Мишенька, развалясь на диване и закинув ногу на ногу. – Я тут книжку прочел. Камю, "Миф о Сизифе" называется, все ведь читали? Который эссе об абсурде. Читали?
"Какие все умные!.." – с отвращением подумал Юра. Костя, Илья и Лариса опять противно захохотали в своем углу.
– Мы все читали, – хмуро ответил Степан Самойлович.
– Уезжать отсюда надо, – почему-то сказала вдруг Зоя.
– А там, думаешь, по-другому? – удивился Паша. – Там тоже. Везде одинаково.
– Все говно, что ли? – спросил Степан Самойлович. – Есть такая философская система, "говнизм" называется. Что ни возьми, вдумаешься, вникнешь – оказывается говном. И тут, и там...
Юра задумчиво улыбнулся: – Так вот, оказывается, что меня последние пару недель одолевает! Все люди – очень многие – кажутся... ну не то, чтоб совсем "говном"... а ворами! – Мишенька засмеялся. Степан Самойлович удивился. – У меня дипломат недавно сперли, с документами, деньгами, объяснил Юра. – Внешне – самый что ни на есть обыкновенный. Таких тысячи. И теперь: встречаю человека с таким дипломатом и сразу – "Он! Попался, подлец". Догоняю вора, рассматриваю дипломат, там у меня царапинка сбоку такая приметная...
– Ага, – ответила Зоя. – А я с тех пор, как начала учить французский...
– Ты серьезно, что ли, уезжать собралась? – осторожно, чтобы не выдать накатившего от этих ее слов страха, спросил Юра. Стало тошно, совсем грустно. Зоя неопределенно пожала плечами: – ...так вот: оказалось, что все вокруг носят полиэтиленовые пакеты с французскими надписями! Именно с французскими, и просто все кругом! Представляете? Куда ни глянешь – в метро, на улице, даже дома! – сразу вспоминаешь про все эти визы, приглашения...
– Все равно денег на билеты нет, – заговорщически подмигнув Юре, кивнул в сторону Зои Паша. – Пусть пешком уезжает!..
– Какая разница, я же сейчас не об этом, – грустно сказала Зоя. Даже тем более: посмотришь на пакет – совсем тоскливо становится...
"А я, идиот, из-за нее переживаю, – потрогал языком губу Юра. Сволочь. Ну и пусть уезжает!.. Гадина".
Захотелось плакать. "Наверное, покраснели глаза... Сейчас заметят..." Юра встал, подошел к окну. Солнце садилось в багровых, малиновых и розовых тучах, дрожало сквозь слезы, казалось размытым огненным пятном. Юра незаметно вытер глаза. "За что все это?"
Подошел Степан Самойлович, постоял рядом молча, вздохнул, сказал тихо:
– Ты меня совсем уж за идиота не считай. Я ведь все понимаю... И что книга моя никому кроме меня не нужна. И что мне самому – тоже не нужна. Я ее переделываю, переделываю, корячусь по ночам. А иногда подумаю: "Ну зачем?!.." И не знаю, зачем. Иногда знаю, а иногда – не знаю...
Юра вздохнул: – А я даже если бы и захотел – не смог бы. Книгу! Ха-ха... Тут пожрать бы было на что. Тогда бы – посидел, пописал, может быть. А так – не до этого. Откуда время?.. Пытаюсь заработать хоть немного денег, ни черта не получается. Смотри, какое жуткое солнце...
Подошли Паша и Мишенька, молча уставились на горизонт. Поперек красного солнца, по багровому небу ползла черная фекалия заводского дыма.
– А там вон, – Мишенька показал пальцем чуть левее, – еще и горит что-то.
Другие, жиденькие клубы дыма подымались из-за какого-то кирпичного здания, иногда оттуда же выскакивал, дразнясь, крошечный – издалека язычок оранжевого пламени.
Юра, посмотрев немного на пожар, оглянулся. Зоя и Сережа сидели рядом на диване, Зоя грустно улыбалась, Сережа говорил ей что-то, слегка коснулся пальцами ее колена, сказал что-то смешное – Зоя засмеялась. И его руку не убрала.
"Хотел бы я, чтобы он лежал с нами в постели третьим?.." – неожиданно подумал Юра. И сам себя испугался. "Что-то я совсем охуел... Все равно гадость!.."
– А что ты для денег делаешь? – спросил, отворачиваясь, наконец, от окна, Степан Самойлович.
– Макеты... Это картинки рекламные для газет так называются. Их сейчас в каждой газете до черта... – он грустно усмехнулся. – Вот Зойка говорила, что все надписи стали вдруг на французском языке и она постоянно вспоминает, что уехать не может, или, там, не хочет, или хочет, но не решается, я уж не понял... А я? Открываю газету, любую, и сразу: "У меня нет денег. Мне нужно заработать денег. Ага, вот фирма "Факер-Макер", дерьмо какое-то, но на рекламу не скупится... Телефон..." – раньше открывал газету, хоть заголовки прочитывал. Любил иногда почитать, что в мире творится... А теперь – сразу носом в рекламу, сразу хватаю ручку, злюсь, что денег нет. Не газета, а нервотрепка. Это как дипломат! – Юра засмеялся. – Клянусь, – он стукнул себя по груди, – о каждом встречном с таким дипломатом начинаю думать: "По внешнему виду – ни за что не заподозришь. А вот на самом деле – ведь может же этот человек, в принципе, быть воришкой? Тягать сумки у читального зала?.."
– А я даже этого не смог бы, – сказал Паша. Все замолчали.
– Пойдем, что ли, еще выпьем? – неуверенно предложил Мишенька. Юра оглянулся. Зои и Сережи на диване уже не было. "Напьюсь как свинья".
Разлив водку по бокалам, Степан Самойлович спросил: – Можно... э... тост?
Паша скривился, Мишенька пожал плечами.
– За то, чтобы разобраться во всем этом, чтобы понять, откуда все это дерьмо лезет, чтобы вставить туда пробку...
– Тьфу, – сказал Паша и выпил. Выпили все.
– Чувствуется, что ты специалист по Фрейду, – сказал Мишенька. Даже тосты у тебя какие-то... анально-фиксированные. Твой бы тост психоаналитику...
Степан Самойлович задумчиво почесал затылок.
– Может и правда, – подумав, сказал он. – Наверняка правда. Даже по тосту... Фрейд, что ни говори, гений в своем методе...
– Похабник твой Фрейд, – сказал Паша.
– Не нужно, – поднял руку Степан Самойлович. – Похабником его считают не все. Если человек ежится, когда разговор касается сферы половой жизни, значит это ему самому небезразлично. Похабником его считают, не сердись, только закомплексованные личности. Я не хочу сказать, что ты импотент, но что-то у тебя не так.
Паша улыбнулся.
– Нет, я серьезно. – Степан Самойлович внимательно смотрел на Пашу.
– Если хочешь, могу даже провести с тобой пару сеансов психоанализа, чтобы ты потом сам убедился.
– Я даже знаю, что ты выяснишь, – сказал Паша. – Как я отношусь к папе, к маме. Кого я теперь с ними отождествляю... Дерьмо! – он плюнул в пепельницу, выдув на колени весь пепел и выругавшись.
Степан Самойлович возмущенно вздохнул, хотел что-то возразить, но промолчал.
– Нет, и во Фрейде что-то есть, – сказал Юра. "Вот, например, где сейчас Зоя?! И почему я из-за этого да напьюсь?.." – Налей еще... Есть одно во Фрейде. Это то, что он первым начал догадываться, почему все в жизни не так... Попытался понять – откуда, из-за чего вся эта тоска...
Степан Самойлович молча разлил водку. Выпили, Юра зацепил из банки ядовитый гриб, проглотил его и продолжил: – Не понимаете, что ли?.. Задуматься: "почему мы сходим с ума?" – всерьез задуматься!.. Это же... Именно не "как", а "почему"... – на последнем слове голос у него вдруг сорвался.
Юра неожиданно почувствовал, что сейчас заплачет. Степан Самойлович, Паша, Мишенька осторожно переглянулись. Кто-то вдруг выключил в комнате свет, Степан Самойлович зажег торшер с темно-красным абажуром. Паша закурил. Подошла девушка Лариса, потрепала Мишеньку по голове, спросила:
– О чем спорим?
Высокая, худенькая, с большими голубыми глазами и длинными, до пояса, золотыми волосами.
– Да так, – ответил Степан Самойлович. – О сексе...
– Интересно, интересно! – сказала Лариса и села на краюшек дивана. Что выяснили?
– Вот Паша говорит, что секс это ужасно.
Паша обиделся: – Неправда! Лариса, секс это не ужасно! Не верь этому лысому. Фрейдисты – они всегда врут!
– Ой, а Фрейд это кто? – удивилась Лариса. – Я где-то это имя слышала. По-моему, он убил свою маму и женился по ошибке на папе, да?.. Так вы фрейдисты?!! Как интересно!..
"Сейчас пойду и застукаю их в спальне..."
Юра попытался подняться, но тут в комнату вернулась Зоя. "Похоже, волосы растрепанные..."
Паша мрачно говорил: – ...Фрейд очень любил курить толстые, длинные сигары... – Лариса улыбалась.
– Прекрати! – громко возмутился Степан Самойлович. – И ты, Лариса, глупо себя ведешь. Все эти хихоньки – признак недооценки вещи... очень на самом деле глубокой. Очень! И я уверен, что ты сама не раз всерьез задумывалась, например, о том, почему мир устроен так, что у каждого человека есть отец и мать. И что это означает в личной жизни человека, как влияет на его сознание. И какими бы были люди, если бы таких понятий как отец и мать вообще не было. А ведь это – тоже Фрейдизм. Это первое...
– Про отца и мать – знаете, какая странная мысль мне тут как-то в голову пришла? – перебил Степана Самойловича Паша. – Ведь в роддоме...
– Извини, – остановил его Степан Самойлович. – Разреши, я закончу? Так вот – первое, это роль вопросов, связанных так или иначе с полом человека, со всем, что имеет отношение к рождению. Здесь – как же! "либидо"! детская сексуальность! знаем! – все более менее специалисты по Фрейду... Ну а второе, а? Роль подсознательного в человеческой жизни! Ведь это-то – просто гениально!!! – он хлопнул ладонью по столу. И еще раз повторил: – Ге-ни-аль-но! Этого вы – не понимаете... – он обвел всех грустным взглядом, замолчал. – Совершенно.
– Да уж, не понимаем, – кисло сказал Мишенька. – Уж не хуже тебя понимаем.
Лариса тоже усмехнулась и повела бровями.
– А по-моему – нет. – Степан Самойлович потер ладонью висок, вздохнул, посмотрел на Ларису. – Вот ты – может понимаешь, тебя я не знаю. А эти псевдоинтеллектуалы – ни хрена не понимают. Я знаю. Два слова "фаллический символ" – выучили и думают, что Фрейда понимают. Проверяю: "Психопатологию обыденной жизни" кто читал? Ну, быстро.
Ларису окликнул кто-то из другого угла комнаты, она, взмахнув золотыми волосами, вскочила и убежала.
– Успокойся ты со своим Фрейдом, – проворчал Мишенька. – Все знают, что ты от него тащишься. Но это не значит, что и мне он должен...
– Я конкретный вопрос задал. Читал?
– Я Набокова читал. И ему в оценке твоего любимца доверяю, знаешь, как-то больше, чем тебе...
Степан Самойлович тяжело вздохнул, выпил рюмку, пожал плечами.
– А что в этой "Патологии повседневной жизни"? – не выдержал паузы Паша.
– Помнишь, может быть, один эпизод из "Дон-Кихота"? – спросил Степан Самойлович. – Из губернаторства Санчо Пансы. Там женщина привлекает к суду мужика – мол, он ее изнасиловал. Санчо в качестве компенсации дает ей кошелек обвиняемого. Когда она уходит, он разрешает мужику догнать ее и отобрать кошелек обратно. Через какое-то время, вцепившись в кошелек, возвращаются вдвоем. Баба хвастается, что не отдала этому гаду кошелек! Санчо и говорит: "Вот! Если бы ты и свою честь так же защищала, то ничего он бы с тобой не сделал!"
Этот пример Фрейд приводит в шутку. Но с намеком! С каким? Что подсознательное, скрытое желание той женщины быть изнасилованной сковало в самый нужный момент ее защиту. И что такие скрытые, подсознательные мотивы вообще очень сильно влияют на поступки человека. Про Санчо он пишет в главе о "случайных повреждениях"... Там примерно такая фраза есть: "Когда кто-нибудь из моих домашних жалуется, что прикусил язык, прищемил палец и т.д., то вместо того, чтобы проявить ожидаемое участие, я спрашиваю: зачем ты это сделал?"
– Не очень что-то... – проворчал Мишенька.
– В каком смысле "зачем"? – тоже не понял Паша. – Если случайно?..
– Вот именно, что зачем! – улыбнулся Степан Самойлович. – В этом-то вся и суть!
– Не понимаю, – признался Паша.
Юра с удивлением заметил свою руку, тянущуюся к тарелке с хлебом. Рука взяла кусочек, двинулась обратно. Юра усмехнулся, посмотрел по сторонам и вдруг заметил, что начала вращаться против часовой стрелки вся комната очень медленно и плавно. Но, все равно, неприятно. "Пожалуй, стоит сидеть и не дергаться, иначе сворочу чего-нибудь по дороге. Эк нажрался..." Но, что удивительно, голова оставалась ясной-ясной. – Расскажи, расскажи им, сказал зачем-то Юра Степану Самойловичу.
– Другой пример. Уже из моей собственной жизни, но вполне по Фрейду, для главы, кажется, "Неловкие движения". Однажды я был в гостях у очень преуспевающих и нужных людей. Ужинали. Сначала я полил скатерть томатным соусом. Потом резал мясо – кусок вылетел из тарелки. Опять извинился. Разливал вино – перелил через край. Потом – торт. Падает, между прочим, кремом вниз...
– К чему ты все это?.. – перебил Мишенька. – Ты уверен, что всем это интересно... – Степан Самойлович не отреагировал.
– Эти люди обещали помочь мне в одном очень важном деле. Я пришел узнать – удалось ли?.. Уже после ужина хозяин завел осторожный разговор вокруг да около, стал постепенно объяснять неожиданную сложность ситуации, сочувствовать, обещать помочь попозже. Извиняясь, он улыбнулся такой же противной улыбкой, как и пару часов назад, здороваясь со мной в дверях. Я и тогда еще внутренне поморщился, не понимал только отчего... А тут опрокинул на ковер пепельницу и понял, почему весь вечер засирал им квартиру. Уже по той первой улыбке – все понял! Но себе не признался. И только подсознательно – гадил всюду...
– Все наоборот! – громко сказала вдруг Зоя. – Я же тебя знаю! Просто тебе в глубине души было противно принимать помощь от этих людей. Вот ты и делал все, чтобы им не понравиться. Вспомни: наверняка ты не очень был потрясен отказом?..
Степан Самойлович удивился, задумался, потом улыбнулся:
– А ведь верно, пожалуй. Скорее всего, действительно, поэтому!
– А я зачем недавно в пепельницу дунул? – спросил Паша. – Ну, или плюнул.
Степан Самойлович улыбнулся: – А помнишь, о чем ты тогда заявил? О том, что Фрейд – это дерьмо. В глубине души чувствовал, что не прав, вот весь и перепачкался. По-твоему это случайно?
– Таких версий можно миллион про каждый случай придумать, – сказал Паша.
– Конечно, можно! – воскликнул Степан Самойлович. – Но это уже третья отдельная – и тоже очень замечательная! – тема, как из этого миллиона правильную версию выбрать. Об этом я сейчас не говорю – поверьте на слово: здесь у него тоже все схвачено. И про тот случай в гостях мы с тобой, Зоя, тоже потом поговорим, ладно? – Зоя кивнула. – Я вам сейчас пытаюсь показать только суть. Грубыми штрихами. Начинаете чувствовать, а?
Паша пожал плечами, остальные просто сидели молча. "Тоже мне, психоаналитики!.." – думал Юрий, глядя, как Зоя улыбается и понимающе кивает Степану Самойловичу. Тот продолжал.
– Другой пример: обмолвки. В журнале одном была статья, буржуйская. Группа студентов. Компьютер. Испытуемый садится перед экраном, смотрит на быстро мелькающие фразы и должен так же быстро их вслух повторять. Все его слова записываются. Потом по этой записи отлавливаются, подсчитываются и анализируются все обмолвки. Эксперимент проводится в нескольких вариантах. Вначале просто так. Потом – дают в руку два конца оголенного провода, предупредив, что в любой момент может током шарахнуть. Потом – усадив рядом на столе настоящую голую студенточку. С проводом – я уже не помню, а со студенточкой – у всех замечательные обмолвки стали появляться, и в больших количествах. Типа (понятно, если попытаться на русский перевести): вместо "Кот и миска" – говорят "Мот и киска", вместо "Кекс и сойка" – "Секс и койка"...
– Ха! – сказал Паша. – Теперь, кажется, почуял к чему ты клонишь. Нет, ничего так. Как, говоришь? "Секс и койка"?.. – он радостно засмеялся.
Юра, Зоя и Степан Самойлович тоже улыбнулись.
– И о чем это говорит? – спросил Степан Самойлович. – Сидит у нас в голове что-то, мы о нем и не знаем, а оно нас за язык иногда дергает. Чувствуете?
Паша кивнул, Мишенька недовольно поморщился.
– А можно и так сделать... Как бы наоборот, как Фрейд в этой своей "Психопатологии обыденной жизни" постоянно и делает. Там приводится куча примеров обмолвок, описок, опечаток в газетах – часто просто-таки великолепных! – и уже по ним восстанавливаются их причины. Отлавливается то самое, что в голове каждый раз сидело и за язык дергало или руку подталкивало... Доходит до совсем уже мистических вещей! Я сам, когда впервые прочел – обалдел. Называет человек наугад любое число...
– Шестьдесят шесть, – сказал Юра.
Степан Самойлович удивленно посмотрел на него. Мишенька засмеялся.
– ...И я, – продолжал Степан Самойлович, – за пару часов беседы с ним – это уже технические тонкости каким именно макаром – показываю совершенно точно, абсолютно убедительно для самого этого человека, почему им было названо именно это число, а не любое другое! Сколько ты сказал?
– Я передумал. Восемьдесят четыре, – ответил Юра.
– Давайте только не сейчас! – взмолился Мишенька. – Я сюда не лекции слушать пришел... Сам с собой тихонечко и экспериментируй! Можешь, кстати, еще что-нибудь и из области астрологии приплести. О влиянии небесных светил...
– Нет, интересно! – сказал Паша. – Я, кажется, уже кое-что уловил. Ты хочешь сказать...
– Там еще у Фрейда есть пример, о том, что случайные действия являются, в сущности, преднамеренными... – Степан Самойлович говорил уверенно, выразительно, плавно жестикулируя, с удивительным воодушевлением. Мишенька с кислой миной встал и ушел в полумрак. Зато опять подошла Лариса и села, поджав ноги, рядом с Юрой на диван. На коленках ее джинсов были вышиты два цветка: на правой – голубой, на левой – светло лиловый. Чуть улыбаясь, она смотрела на Степана Самойловича.
– Фрейд однажды взялся, – продолжал тот, – улучшить семейные отношения в одной милой семье. Ссорились и все такое прочее. Муж носился с мыслью о разводе, потом отказался от нее, потому что очень любил своих двоих детей. Потом опять... И вот, на одном сеансе психоанализа муж рассказывает Фрейду про маленький, но очень испугавший его, случай. Он играл со своим ребенком, подбрасывал его, причем раз подкинул на таком месте и так высоко, что ребенок почти что ударился теменем о висящую на потолке тяжелую люстру. Совсем не ударился, или, там, совсем чуть-чуть, ничего не случилось, но папа в ужасе застыл с ребенком на руках; с мамой – истерика... – все молча слушали. – По особой ловкости, с которой было совершено неосторожное движение, по реакции родителей Фрейд заключает, что это было не случайное, а симптоматическое действие, в котором выражалось недоброе намерение к любимому ребенку. Папаша скоро признался, вспомнил, что раньше, когда этот ребенок только родился и особой любви, как позже, еще не вызывал, у него, папаши, бывали пару раз мысли: "Если эта козявка, для меня безразличная, умрет, я буду свободен и смогу развестись с женой". А потом еще выяснилось из его детских воспоминаний, что подобная история приключилась с его маленьким братом, погибшим, как считала мать, по неосторожности отца... В общем, Фрейд эту семью потом вылечил и помирил.
А скажи кто-нибудь тогда, что он специально пытался тюкнуть малыша о потолок? На месте бы пришиб! – Степан Самойлович похлопал Пашу, ставшего самым мрачным из всех, по плечу.
– То же самое, – продолжал он, – и с "самоповреждениями". Я уже говорил: про "прикусить губу", "прищемить палец". Есть история про чувиху, которая, скромненькая такая, и вдруг – к ужасу мужа – сплясала неприличный канкан, причем отлично, на столе перед кучей гостей. И так сама этого застремалась (а муж ее еще и "шлюхой" обозвал!), что через день удивительно ловко выпрыгнула из повозки и – совершенно случайно! – сломала себе ногу. Ту самую, из-за которой все началось. Чтоб, так сказать, не плясать...
И если может быть такое "полунамеренное самоповреждение", то и самоубийство может быть тоже не обязательно сознательным, намеренным. Оно может быть замаскировано под случайность... Один офицер: из-за каких-то личных неурядиц – впал в депрессуху. Собирался с горя поехать на войну, в Африку; перестал почему-то подходить к лошадям, хотя отличный был наездник. Перед скачками, от которых никак уже не мог уклониться, говорил друзьям о каком-то мрачном предчувствии. И что? Падает на этих скачках с лошади, ломает позвоночник и перед смертью – умиротворенно так улыбается... Или еще: альпинисту вдруг начинают сниться одинаковые сны, как он оступается и падает в пропасть. Никакие советы его знакомого психоаналитика не действуют, он смеется, едет в горы и там совершенно по-глупому, совсем как во сне, оступается. И в пропасть... Как тут не почувствуешь что-то этакое, а?..
Юрий взял рюмку, но потом передумал и поставил ее обратно. Вернувшийся Мишенька с недовольным лицом копошился вилкой в тарелке, Зоя и Лариса жевали, Паша – тоже накладывал себе какого-то бурого, лиловато-оранжевого салата. Предложил Юре – того чуть не стошнило...
