Текст книги "Зороастр"

Автор книги: Гюстав Флобер

Соавторы: Фрэнсис Мэрион Кроуфорд,Георг Мориц Эберс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

Затем он повернулся к Ефрему; юноша схватил руку рыдающей женщины и прижал ее к губам.

– Вперед! – крикнул еще раз надзорщик, затем помог щедрой молодой женщине сесть на колесницу и крайне удивился, что она опять с таким вниманием следила за обоими осужденными.

Лошади, запряженные в колесницу, тронулись; раздались новые крики надзорщиков, послышался свист плетей по обнаженным спинам и жалобный крик и, затем, осужденные двинулись в дорогу, продолжая путь на восток. Цепи на ногах волоклись по пыли, которая, поднимаясь вверх, окутывала всю толпу, точно также как душа каждого осужденного была охвачена ненавистью, тоскою и страхом за будущее.

XVIII

Большая дорога, идущая мимо храма, у которого сделали привал осужденные, разделялась на две ветви: одна вела на юг, к Суккоту, а другая тянулась в юго-восточном направлении через укрепления на перешейке к горным рудникам.

Немного спустя после отправления осужденных из Таниса, оттуда выступило и войско, стянутое для преследования евреев; а так как преступники промешкались довольно долго у колодца, то войско почти настигло их. Скоро появились и гонцы, чтобы очистить воинам дорогу. Они приказали осужденным остановиться, пока не проедут возы с палатками и домашнею утварью фараона. Издали уже слышался стук колес.

Надзорщики над осужденными радовались этой остановке, так как им незачем было торопиться. День был жаркий, идти становилось трудно и если преступники опоздают к месту их назначения, то надзорщики могут отговориться, что их задержали войска.

Иисус Навин также остался доволен этим неожиданным привалом, так как скованный вместе с ним Ефрем внушал ему серьезные опасения; юноша или вовсе не отвечал на вопросы дяди, или же бормотал какой-то вздор, а бывшему военачальнику хорошо было известно, что многие люди, осужденные на каторгу, впадали в идиотство или совершенно сходили с ума. Но мимо них должна была проходить часть войска и это новое для него зрелище могло рассеять мрачное настроение духа юноши.

В стороне от дороги был холм, заросший тамариндовым кустарником; туда и отвел надзорщик своих пленников. Он был строг, но не жесток и позволил осужденным растянуться на песке, так как последующий переход должен был быть очень продолжителен.

Только что осужденные расположились у холма, как послышался снова стук колес, ржание коней, команда, а время от времени резкий крик осла.

Лишь только показались первые колесницы, Ефрем спросил: не это ли едет фараон? Иисус Навин отвечал ему с усмешкою, что когда властелин Египта идет в поход во главе своего войска, то вслед за передовым отрядом, посылается все необходимое для лагерной стоянки, потому что фараон и его вельможи любят являться в стан, когда уже палатки разбиты, стол накрыт и воины, по знаку военачальников, отправились спать.

Иисус Навин не успел еще окончить своей речи, как показалось несколько пустых телег и ослов. Обыкновенно, с каждой деревни, мимо которой проезжал властелин Египта, бралась дань в виде хлеба, муки, битого скота, домашней птицы, вина и пр., и все это навьючивалось на ослов или складывалось в телеги; за день перед проездом фараона по известной местности, появлялись сборщики, отбиравшие у поселян все лучшее для властелина Египта.

Вскоре показались и бойцы на колесницах, небольших двухколесных тележках, обшитых бронзою, везли каждую из них два коня и на каждой помещались воин и возница. На брустверах колесницы были укреплены большие колчаны, а каждый воин упирался на копье или на громадного размера лук. Одежда воинов пестрела яркими красками – и была вышита шелком, серебром и золотом.

Затем, дядя указал племяннику на громадные шесты и толстые свертки драгоценных материй, предназначавшихся для царской палатки; далее шли ослы, впряженные в тележки с разною утварью и припасами для фараона и, наконец, многочисленный царский штат: врачи, смотрители за одеждой, заготовщики дорогих мазей, повара, плетельщики венков, стражи, невольники; все эти лица должны были непременно находиться при царе во время его походов. Эти люди только что вышли из столицы, не успели утомиться и от нечего делать шутили между собою; если кто-либо из них замечал осужденных, то, по египетскому обычаю, бросал в них каким-либо едким словом; другие же, желая выказать свою доброту, подавали им милостыню, наконец, третьи посылали им через погонщиков ослов плоды и разные подарки, так как многие хорошо понимали, что никто не может ручаться за свою судьбу; иной сегодня свободен, а завтра будет осужден. Старший надзорщик позволял осужденным принимать подаяние, а если какой-нибудь мимо идущий невольник, проданный Иисусом Навином за негодность, кричал ему – Осия – и указывал на него с самым отвратительным жестом, то старший надзорщик, этот грубый человек, который все же обладал добрым сердцем, подносил оскорбленному свою собственную бутылку и давал ему выпить глоток вина.

Ефрем, пришедший из Суккота в Танис с посохом в руках, с ломтем хлеба и с куском баранины, выразил свое удивление, что одному такому человеку, как фараон, требовалось столько вещей и прислуг; юноша опять впал в прежнее состояние полного равнодушия, пока дядя не привел его снова в себя своими объяснениями.

Как только миновал лагерный обоз, старший надзорщик захотел, было, двинуть осужденных в путь, но передовые гонцы, предшествовавшие стрельцам, задержали их, говоря, что преступникам не следует смешиваться с воинами; так они и остались у своего холма смотреть на мимо проходившие войска.

За стрелками следовали тяжеловооруженные воины с громадными щитами и в воловьих шкурах, спускавшуюся от груди до самых пят.

Осия объяснил племяннику, что вечером этих воинов расставляли вокруг палатки фараона, так что получалось нечто вроде живого забора. Эти воины имели при себе по копью и по мечу, наподобие кинжала; за тяжеловооруженным отрядом следовали пращеносцы; при виде этих последних, Ефрем в первый раз заговорил сам, не дожидая вопроса дяди; юноша уверял, что пращи, изготовляемые еврейскими пастухами, гораздо лучше египетских и что ему лично приходилось несколько раз убивать на охоте из пращей не только пантер, волков или шакалов, но даже и коршунов; рассказывая об этом, юноша так воодушевился, что даже осужденные стали прислушиваться к его словам.

Так по порядку проходили мимо них войска и затем показался новый ряд бойцов на колесницах; тогда надзорщик над осужденными воскликнул:

– Добрый бог! Властелин обоих миров! Да процветает его жизнь, да будет он здоров и невредим!

Затем он упал на колени, а преступники растянулись лицом вниз, целуя землю и в то же время следя за надзорщиком, чтобы по данному им знаку всем вместе воскликнуть: «Жизнь, здоровье, благополучие»!

Долго, однако, лежали на земле преступники, пока проехали все колесницы с бойцами; показались телохранители, – это были все воины из чужеземных народов, – затем несли идолов, потом шла толпа жрецов и носителей перьев, за ними опять телохранители и только после них показался фараон со своею свитою, во главе которой ехал верховный жрец Бай на позолоченной боевой колеснице; в нее были впряжены прекрасные гнедые жеребцы. Так как Бай еще раньше состоял военачальником, то теперь он также нашел необходимым лично принять участие в походе для преследования евреев, тем более, что это было сделано по повелению богов. Он был одет в платье жреца, но в шлеме полководца; наконец, следовал и фараон, но он не сидел на боевой колеснице как всегда сидели его предшественники, а его несли на троне под великолепным балдахином, прикрепленным к шестам страусовыми перьями; по обеим сторонам шли опахальщики.

Менефта, оставив за собою город и триумфальные ворота, заснул, так как на улицах крики народа не давали ему покоя; опахальщики закрыли лицо фараона веерами, так что он безмятежно покоился мирным сном, тем более, что крики преступников еще плохо до него достигали. Но вот милостивое движение его правой руки показало, что он слышал крики несчастных и затем опять закрыл глаза.

Золотая же колесница фараона, запряженная прекрасными конями и ехавшая пустая, привела Ефрема в несказанное удивление.

Пока Иисус Навин объяснял племяннику, из какого финикийского города были привезены золотые колесницы, тот схватил его за руку и воскликнул:

– Она, она! Посмотри-ка, ведь это она!

Юноша при этом покраснел. Действительно, Казана сидела на той самой колеснице, в которой приезжала к осужденным, а теперь находилась в числе придворных, вместе с другими женщинами, принимавшими участие в походе, названном одним старым, закаленным в бою, военачальником пехоты – «увеселительной прогулкой».

Во время прежних походов в Сирию, Ливию и Эфиопию, фараона сопровождали только его избранные наложницы в плотно закрытых носилках, оберегаемые евнухами; но на этот раз жена верховного жреца вздумала участвовать в походе, а ее примеру последовали и другие знатные египтянки, тем более, что они могли, испытывая все волнения войны, не подвергаться никакой опасности.

Появление Казаны крайне удивило жену Бая, так как еще накануне молодая вдова не в состоянии была двинуться с места. Казалось, что она выздоровела по какому-то волшебству и отправилась в путь. Быть может, причиной тому был Синтах, племянник фараона, которого она прежде чуждалась, а теперь поняла свою оплошность.

В то время, когда они проезжали мимо осужденных, принц стоял подле Казаны на колеснице и объяснял ей, шутя, значение цветов в букете, тогда как Казана уверяла его, что этот букет не мог предназначаться для нее, так как час тому назад она даже и не думала принимать участия в походе. Синтах же возражал, что Гафоры еще при восхождении солнца предсказали ему, какое счастье его ожидает сегодня.

Скоро к колеснице Казаны подошло еще несколько придворных и послышался веселый разговор, смех и шутки; жена Бая сошла со своей громадной дорожной колесницы, села в носилки и приказала нести себя к колеснице молодой вдовы.

Иисус Навин видел все; от него не укрылось, как Казана, питавшая прежде такое отвращение к Синтаху теперь кокетливо била его по руке веером; он понял, что молодая вдова затеяла с принцем опасную игру.

Когда Синтах поравнялся с осужденными, они, по знаку своего надзорщика, приветствовали его громкими криками, как члена царского дома. Казана и Синтах взглянули в ту сторону, откуда раздавались крики и молодая женщина, увидев Осию, побледнела, затем принц стал что-то говорить с Казаной то улыбаясь, то серьезно; казалось, он как будто не хотел сначала уступить ее желанию, но затем соскочил с колесницы и махнул старшему надзорщику:

– Видели ли эти люди, – начал он так громко, что Казана могла его слышать, – лицо доброго бога, властелина обоих миров?

Получив отрицательный ответ, он продолжал:

– Все равно они видели мое лицо и лицо прекрасной женщины и потому имеют полное право на милость. Ты знаешь, кто я. Отменить скованным по двое цепи.

Затем, сделав знак надзорщику, шепнул ему.

– Но теперь смотреть в оба! Вот там, около куста, этот Осия, я не люблю его, это бывший военачальник. Когда вернешься обратно, явись ко мне и сообщи мне все об этом человеке. И помни, чем он спокойнее станет, тем глубже я запущу в кошелек руку. Понял?

Надзорщик поклонился и при этом подумал: смотреть-то я буду, принц, но также стану наблюдать и за тем, чтобы «мои кроты» не покушались на свою жизнь. Странно право: чем выше стоят эти господа, тем делаются они кровожаднее! А сколько их являлось ко мне все с подобными предложениями. Он освобождает этих негодяев от цепей, а мне хочет сковать душу проклятым убийством. Не на такого напал, Синтах!

– Эй, вы, молодцы! – обратился он к другим надзорщикам, – дайте сюда мешок с ручными инструментами и раскуйте «кротам» цепи.

Пока осужденным расковывали цепи у ног, – для большей безопасности, оставили скованными руки, войска фараона прошли линию.

Казана упросила Синтаха, чтобы тот распорядился освободить несчастных от цепей и затем откровенно призналась, что ей невыносимо видеть бывавшего в их доме военачальника в таком ужасном положении. Жена Бая поддержала ее желание и Синтаху пришлось уступить.

Иисус Навин знал, кому он обязан этою милостью и принял ее с сердечною благодарностью. Теперь он мог идти свободно, но какое-то странное чувство страха овладело всем его существом.

Он понимал хорошо, что такое войско как у фараона могло разбить неприятеля в десять раз сильнее, чем его народ. Он заботился не о себе, – его участь уже решена, – но о своих несчастных единоплеменниках, которым придется погибнуть от руки египтян.

Иисус Навин тихо спросил у Ефрема, что не тянет ли его к своим, сражаться в их рядах против такого сильного неприятеля, на что юноша ответил:

– Моим единоплеменникам ничего более не остается, как только сдаться ввиду такого войска. Что нам недоставало до выступления? Ты был также еврей, а служил же военачальником у египтян, пока не последовал зову Мирьям. На твоем месте я поступил бы иначе.

– А как? – строго спросил Иисус Навин.

– Как? – переспросил юноша, и в этом повторенном вопросе так и сказался весь пыл его молодой души. – Как? Остался бы там, где честь и слава. Я знаю, ты мог бы сделаться величайшим из великих, счастливейшим из счастливых; но ты не хотел этого.

– Долг мне повелевал поступить так, серьезно сказал дядя, – я никому не имел права служить, кроме народа, среди которого родился.

– Народу? – с презрением повторил юноша, – я знаю этот народ, а ты видел его в Суккоте. Бедные, самые несчастные люди; делают все только из-под палки, а состоятельные ставят свой скот выше всего; если же они принадлежат к старейшинам колен, то спорят между собою из-за всяких пустяков. Меня они считали одним из богатых, а я между тем не сожалею об отцовском доме, бывшем одним из самых больших. Если кто видел лучшее, тот не станет стремиться к подобной жизни.

Иисус Навин рассердился и стал бранить племянника за то, что тот хулит свой народ. Он так возвысил голос, что надзорщик приказал ему замолчать; это, казалось, было приятно юноше; во все время дальнейшего пути дядя несколько раз обращался к племяннику, спрашивая его, не отказывается ли он от своих необдуманных слов, но Ефрем отворачивался от него и ворчал. Когда небо озарилось звездами, осужденные остановились на ночлег под открытым небом и после скудного арестантского ужина они могли лечь спать.

Иисус Навин вырыл себе руками место в песке для сна и помог сделать то же самое Ефрему.

Когда дядя и племянник улеглись рядом, то первый стал говорить о Боге отцов их и о счастье, ожидающем евреев, но юноша прервал его:

– Они не доведут меня живым до рудников, лучше умереть во время бегства, чем терпеть такое унижение.

Тогда Иисус Навин опять сказал ему несколько теплых слов и снова напомнил о его обязанностях по отношению к народу; но юноша просил оставить его спокойно спать; несколько минут спустя он толкнул дядю и спросил:

– Что такое они замышляют там с принцем Синтахом?

– Право не знаю, но хорошего тут ничего не может быть.

– А где же Аарсу, сириец, предводительствовавший азиатскими наемными войсками; твой враг, стороживший нас с таким усердием? Я не видел его вместе с другими.

– Он остался со своим отрядом в Тайнее.

– Сторожить дворец?

– Конечно.

– Фараон почтил его своим доверием?

– Да, хотя он этого и не стоит.

– А он сириец и одной с нами крови.

– Он более схож с нами, чем египтяне, по языку и по внешнему виду.

– Я считал его нашим; он ведь также, как ты, был прежде, одним из первых в войске.

– Есть еще и другие сирийцы и ливийцы, начальствующие над значительными отрядами, как например Бен-Мацана, один из первых вельмож двора, а его отец был еврей.

– И тех и других не преследуют ради их происхождения.

– Утверждать это, было бы несправедливо. Но к чему ведут все эти вопросы?

– Я лег спать…

– И тебе пришли в голову подобные мысли? Нет, это все неспроста. Ты хочешь поступить на службу к фараону.

– Они уничтожат весь наш народ и, если кто и останется в живых, то будет отведен в рабство. Мой дом уже и теперь предназначен к разрушению и мне не достанется ни одной головы из моего прекрасного стада; твой отец взял с собою мое золото и серебро и, раз он будет убит, то все достанется египтянам. И когда я буду свободен, неужели мне вернуться к своим, обжигать вместе с ними кирпич и гнуть спину под ударами?

Иисус Навин прервал его с жаром:

– Ты должен воззвать к Богу отцов твоих, чтобы Он защитил наш народ. Если же Господь Бог порешил уничтожить его, то будь мужчиной и научись ненавидеть всеми силами твоей души тех, нога которых раздавила твоих единоплеменников. Беги тогда к сирийцам, предложи им твою молодую руку, умеющую владеть оружием, и не отдыхай до тех пор, пока не отомстишь тем, которые безвинно пролили кровь твоего народа, а тебя заковали в цепи.

Опять водворилось молчание; только Ефрем тяжело дышал и, наконец, тихо сказал дяде:

– Цепи не стесняют нас более и как я могу ненавидеть ту, которая нас освободила от них?

– Будь благодарен Казане, – прошептал Иисус Навин, – но презирай ее народ.

Затем Осия опять ничего не слышал, кроме тяжелого дыхания племянника.

Полночь миновала, луна, бывшая на прибыли, высоко поднялась уже на безоблачном небе; Иисус Навин еще не спал, ом стал прислушиваться к Ефрему, оттуда также сначала ничего не было слышно, но потом явственно стали раздаваться звуки – точно скрежетанье зубов. Осия подумал, что это мыши грызут остатки черствого хлеба осужденных. Подобный скрежет не мог бы дать заснуть человеку, желавшему спать, а бывший военачальник хотел бодрствовать, чтобы при удобной минуте опять наставить ослепленного на путь истины; но он напрасно ждал: племянник не начинал разговора.

Иисус Навин хотел было уловчиться положить руку на плечо юноши, но он оставил это намерение, когда при свете луны, увидел, что Ефрем поднял одну руку, между тем, как их связали еще крепче обе вместе, прежде чем он лег спать.

Теперь Иисус Навин понял, что юноша перегрыз своими острыми зубами веревки, от чего и происходил так удививший его шум; вскоре Ефрем поднялся и посмотрел сначала вверх, а потом вокруг себя.

С напряженным вниманием следил дядя за действиями своего племянника и сердце бывшего воина забилось от страха. Ефрем замышлял о бегстве и первый шаг уже был сделан. Но повезет ли ему счастье? Этот юноша может очутиться на ложном пути. А между тем Ефрем был сын его любимой покойной сестры, круглый сирота. Он вырос на чужих руках, не зная ни ласк матери, ни ее наставлений.

Эти мысли не давали покоя Иисусу Навину; он обвинял себя всецело в несчастий племянника, пришедшего к нему с поручением от Мирьям. Он хотел, было, сказать несколько слов юноше, чтобы тот не изменял своему народу, но не проронил ни одного слова из страха обратить внимание сторожей, а он стал уже принимать участие в побеге Ефрема, точно последний действовал с его согласия.

Итак, вместо всяких наставлений, он только молча смотрел на племянника. Юноша же наклонился к дяде и тихо прошептал.

– Хочешь я и тебе развяжу веревки? Мои руки свободны.

Мрачное лицо Иисуса Навина прояснилось.

Этот мальчик, все-таки был славный малый; он ставил свою жизнь на карту, желая освободить того, кто грозил ему, если убежит вместе с ним, преградит дорогу туда, где Ефрем в своем юношеском ослеплении надеялся найти счастье.

XIX

Иисус Навин внимательно осмотрелся вокруг. Небо еще было безоблачно, но если северный ветер продержится, то тучи, поднимающиеся с моря, скоро его покроют; сторожа зорко следили за осужденными и, время от времени, перекрикивались между собою, трудно было обмануть их бдительность; но дядя с племянником устроились на скате холма, на мягкой почве, откуда вилась тропинка в долину, и если неустрашимому юноше удастся ее достигнуть, а оттуда пробраться к кустарникам, то там, при темноте, им легко будет скрыться.

Однако, Иисус Навин знал, что один из сторожей то стоял на возвышенном месте, то ходил взад и вперед, и мог легко заметить движения Ефрема, и он не решился подвергать юношу опасности, и сказал:

– Ступай ты один, проберись ползком по тропинке вправо от тебя, добеги до Соляной Долины. Я буду наблюдать за сторожами и, когда облако закроет луну, я тихо захраплю, а ты беги; присоединись к нашему народу, кланяйся моему отцу, уверь его в моей любви и верности; слушайся его советов и наставлений, это будет для тебя самое лучшее. Облако приближается к луне, теперь больше ни слова.

Ефрем все настаивал, желая развязать дяде руки, но тот велел ему молчать, облако закрыло месяц; сторож ходил взад и вперед над их головами, в это время к нему пришел другой на смену и они стали тихо разговаривать между собою; Иисус Навин захрапел и стал прислушиваться с сильно бьющимся сердцем, удерживая дыхание и вперя взор на тропинку.

Сначала послышалось высекание огня и, вскоре затем, показалось пламя, так как сторожа зажгли костер для защиты от диких зверей и могли увидеть пустое место Ефрема.

Но как Иисус Навин ни напрягал слуха, он не мог расслышать ми шагов Ефрема, ни даже легкого шума, произведенного беглецом; до него доносились только мерные шаги сторожей и звук их голосов, но он не мог разобрать самих слов, так как его мысли были заняты Ефремом. В это время месяц выплыл из-за облаков, и его серебристые лучи осветили долину; Иисус Навин, как ни напрягал глаза вдаль, не мог различить ничего похожего на человеческую фигуру. Мороз пробежал у него по коже. Не случилось ли чего с мальчиком? Не встретилось ли ему какого-либо препятствия? Выступ скалы, или, при этом вся кровь застыла у него в жилах, или, пробираясь ощупью, не попал ли он в пропасть и не упал ли в бездну?

О, как ему хотелось услышать хотя малейший шум и знать, что юноша жив. Но вот, облака снова заволокли месяц. Иисус Навин опять стал прислушиваться. Вдруг раздался шум падающих каменьев и сыпавшейся земли и месяц снова показался во всем своем блеске, и тут Иисус Навин заметил живое существо, пробиравшееся по тропинке между скалами и походившее скорее на зверя, чем на человека, так как оно пробиралось на четвереньках.

Он вздохнул свободнее, зная хорошо, что беглец далеко уйдет от своих преследователей. Желая ввести в заблуждение сторожей, Иисус Навин громко закричал:

– Шакал!

Но их не так легко было обмануть; скоро стали раздаваться свистки за свистками; сторожа будили своих товарищей и стали осматривать арестантов. К Иисусу Навину также подошел сторож с зажженною лучиной в руках, но около него, как нарочно, лежали перегрызенные веревки Ефрема; сторож взял их, заглянул на то место, где спал Ефрем; оно было пусто.

– Убежал! Молодой еврей с курчавой головой убежал, – закричал он и понес веревки к старшему надзорщику.

Последний созвал собак, дал им понюхать веревки и приказал искать. Остальных осужденных собрали, сделали им перекличку и перевязали их попарно веревками.

Затем надзорщик отправился со своими собаками искать след беглеца.

В это время, сердце Иисуса Навина сильно билось, он только надеялся на прыткие ноги племянника. Действительно, через несколько времени надзорщик вернулся со своими собаками, не найдя беглеца. Он сознался, что его старые ноги не в состоянии догнать юношу, и послал двух младших сторожей.

Надзорщик был страшно взбешен и проклинал принца Синтаха, вмешавшегося не в свое дело. Затем он приказал сковать снова всех осужденных, и Осию заковали вместе с хромым стариком и, кроме того, их заставили всех стоять у костра до самого утра.

Надзорщик догадался, что бывший военачальник, желая ввести сторожей в заблуждение, закричал: «шакал»! и дал себе слово, выместить на нем всю злобу.

Иисус Навин не давал ответов на расспросы своего товарища по цепи, так как ожидал с нетерпением возвращения посланных за Ефремом сторожей. Затем, он собрался с мыслями и стал молиться, отдав свою судьбу и судьбу юноши в руки Бога отцов его; но его молитва часто была прерываема бранью и насмешками сторожей.

Но человек, повелевавший когда-то тысячами, спокойно переносил грубости, считая это как бы неизбежным злом; но все же он едва мог скрыть свою радость, когда, с восходом солнца, явились измученные сторожа, посланные в погоню, и принесли с собою собаку с раздробленным черепом.

Надзорщику оставалось теперь только заявить о побеге в первом укреплении Этама, куда и направились осужденные.

Преступники двинулись в путь, и сторожа беспрестанно их подгоняли. День был жаркий, солнце сильно пекло; но Иисус Навин, привыкший к продолжительным переходам, терпеливо переносил все мучения, тогда как его товарищ по цепи, поседевший за письмом, еле передвигал ноги; он, наконец, совсем упал, так что пришлось его посадить на осла, а с Иисусом Навином сковали другого, брата первого; это был смотритель царских конюшен, сильный и рослый египтянин, приговоренный к каторжным работам только потому, что приходился родственником одному государственному преступнику.

С этим Иисусу Навину было идти гораздо легче и, притом, бывший смотритель царских конюшен внушил ему большое участие; он рассказывал, что оставил жену и ребенка в крайней нужде; два старшие мальчика умерли у него от заразы и он не мог даже позаботиться об их погребении, так как в то время сидел в тюрьме.

После второго привала огорченный отец сделался еще откровеннее. Он жаждал мести и предполагал, что такое же чувство должно было зародиться и в нем, который попал в беду из более высшего положения в государстве, чем то, которое занимал смотритель царских конюшен. Последний рассказал, что у него была невеста, принадлежавшая к наложницам фараона, и вот через нее-то удалось затеять заговор против фараона в доме затворниц. Теперь, вероятно, ему хочется знать, кого женщины желают посадить на место Менефты.

Иисус Навин вопросительно посмотрел на своего собеседника, а тот прошептал:

– Синтах, племянник фараона, и его мать стоят во главе заговора. Раз я буду свободен, то вспомню и о тебе; моя невеста меня никогда не забудет.

Затем он пожелал узнать, за что Иисус Навин ссылается в рудники, и тот рассказал ему также все откровенно.

Когда египтянин узнал, что его сковали вместе с евреем, он сильно рванул цепь и проклял свою судьбу; но скоро его гнев несколько успокоился, тем более, что Иисус Навин смиренно переносил его брань; зато бывшей смотритель царских конюшен не досаждал ему более вопросами и жалобами.

А Иисус Навин предался своим мыслям и старался проверить свои чувства, овладевшие им в последние дни.

Это размышление принесло ему пользу; он несколько успокоился и на следующем же ночлеге крепко заснул.

Когда он проснулся, небо было усеяно звездами и это напомнило ему ночь в Суккоте и то горестное для него утро, когда его возлюбленная, отказавшись от него, заставила его служить Богу и народу. И теперь над ним возвышался звездный небесный свод и Иисусу Навину казалось, что он никогда еще не чувствовал так близости Бога, как в ту минуту. Он стал думать о безграничном могуществе Господа и пришел к тому убеждению, что Всемогущий Творец неба и земли, избравший евреев своим народом, не даст им погибнуть от руки египтян.

Но тут он вспомнил о своем несчастном положении, что, быть может, ему придется скоротать весь свой век в рудниках; но опять луч надежды закрался в его сердце и он стал думать, что Бог не допустит его до такого ужасного несчастия и избавит его от рук врагов.

Утром осужденные шли по пустынной местности и достигли, наконец, первого укрепления. Здание укрепления возвышалось на каменистой почве и вокруг него не было видно никакой растительности; укрепление было обнесено валом и деревянным забором; в здании и около него суетились вооруженные воины; туда уже дано было знать о намерении евреев пробиться сквозь укрепления на перешейке и потому-то там приняли приближавшихся осужденных за передние отряды евреев, но когда преступники подошли ближе, то их узнали: тем более, что уже старший надзорщик послал гонца к начальнику укрепления с бумагою от высшего начальника относительно пропуска преступников через укрепление.

Осужденных впустили в ворота и отсюда им уже нельзя было убежать, если бы даже и ушли все сторожа. Забор был слишком высок, а если бы кто вздумал влезть на крышу здания и оттуда спуститься вниз, то его поймали бы раньше, чем он успел бы скрыться за валы укрепления.

Когда-то Иисус Навин был сам военачальником в этом укреплении. Здесь ждали теперь евреев, так как Моисей не вернулся в Египет, на юг он тоже не мог идти, потому что там были озера, а как перевести сотни тысяч народа через глубокие воды? Затем Иисус Навин слышал, как начальник укрепления говорил старшему надзорщику, что евреи свернули к югу и теперь, вероятно, бродят по пустыне; об этом уже дано знать в Такие, но там фараону пришлось отложить выступление войск, пока не кончится семидневный траур по наследнику престола. Это послужило на пользу странствующим евреям; недавно прислано с голубем письмо, что Моисей со своим полчищем расположился станом у Пигагирофа, так что войску нетрудно будет их сбросить в воду, как стадо скота, так как им нет хода в другие стороны.

Надзорщик с удовольствием выслушал все эти новости и затем указал на Иисуса Навина начальнику, давно узнавшему в нем своего бывшего товарища по оружию. Начальник взглянул на него и сказал так громко, что осужденный мог его слышать:

– Закон воспрещает нам говорить с государственными преступниками, но я пошлю этому человеку вина и ты его с ним разделишь.

Когда они подошли к воротам, то надзорщик рассказал начальнику о побеге Ефрема и прибавил, что Осия содействовал в этом своему родственнику.

Тогда начальник провел рукою по волосам и заметил:

– Я с удовольствием бы сделал ему что-нибудь приятное, хотя он мне и без того много обязан, но если он не стоит этого, то уж оставим лучше вино, вы и так довольно промешкали в дороге.

Сердитый и недовольный отошел надзорщик от начальника и стал готовиться со своими осужденными в дальнейший путь через пустыню по направлению к рудникам.

Теперь Иисус Навин шел с поникшею головою; он знал, что евреи, и между ними его отец находятся в беспомощном состоянии, а он, Иисус Навин, не может им помочь. О, он сумел бы провести их через пустыню, ему знакома была эта дорога. И вот в нем сильнее прежнего закипела злоба ко всему, что звалось египетским. Он вспомнил недостойный поступок начальника укрепления и его взорвал еще более сильный гнев, но он должен был молчать и таить все в себе до поры до времени. Как-то он совершенно машинально взглянул на старшего надзорщика и заметил, что у того горят щеки и блестят глаза каким-то странным огнем, и он понял, что и этого человека не пощадила лихорадка, жертвою которой сделались многие осужденные во время пути.