Текст книги "Зороастр"

Автор книги: Гюстав Флобер

Соавторы: Фрэнсис Мэрион Кроуфорд,Георг Мориц Эберс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)

V

Была полночь. Перед палаткою военачальника горел костер и около него сидел Осия и смотрел грустный и задумчивый то на огонь, то вдаль.

В палатке же лежал молодой Ефрем на походной кровати своего дяди.

Врач, сопровождавший войско, перевязал рану юноши, дал ему подкрепляющего питья и приказал лежать спокойно, так как его испугала лихорадка, не покидавшая все время мальчика.

Но Ефрем плохо исполнял предписания врача; ему представлялся образ Казаны и вся кровь загоралась в нем, затем он стал размышлять о том, что действительно не лучше ли ему сделаться воином, как его дядя, а это звание могло принести ему много славы и он мог быть ближе к той, к которой стремилась его душа. Но вдруг снова гордость поднялась в нем, когда он вспомнил, как отец и дочь проклинали тот народ, к которому он принадлежал. Юноша, с сжатыми от гнева кулаками, вспоминал о разрушенном доме деда, которого он всегда считал честным и достойным человеком. Ефрем не забыл также и о данном ему поручении; он повторял его во все время своего пути в Танис. Он попытался было повторять то, что ему было поручено передать, но вдруг ему захотелось подумать немного о Казане.

Врач запретил Ефрему много говорить и предупредил об этом Осию и потому лишь только юноша вздумал открыть рот, желая исполнить данное ему поручение, как военачальник закрыл ему рот рукою, заботливо поправил у больного подушки, как самая нежная мать, дал лекарство и поцеловал его в лоб; затем Осия уселся у костра перед своей палаткой и встал только тогда, когда нужно было дать питье больному, а время он узнавал по звездам.

Итак Осия сидел у костра, пламя освещало его мужественное, слегка загорелое лицо; по его чертам видно было, что этому человеку приходилось не раз стоять лицом к лицу с опасностью, но что он все побеждал, благодаря своей храбрости и рассудительности. Гордо смотрели его черные глаза, а полные губы были плотно сжаты и свидетельствовали о горячей крови этого человека и о его железной воли и твердой решимости; он опирался своею широкою спиною на воткнутые в землю накрест копья; когда же он проводил своею мощною рукою по вьющимся волосам или по бороде, то можно было подумать, что в его душе происходит сильная борьба и что он не знает, к какому прийти решению. Видно было, что лев еще спокоен, но раз он вскочит, то его врагам несдобровать! Там вдали, к западу было кладбище, город мертвых и жилище чужестранцев. Еще недавно он вел свой отряд мимо разрушенного дома своего отца. Молча, как предписывала ему служба, прошел он мимо этого угрюмого зрелища и только когда они пришли на место стоянки, начальник стрелков Горнехт рассказал ему все подробно о происшествиях этой ужасной ночи. Он выслушал весь этот рассказ не моргнув даже и глазом и не предложил ему ни одного вопроса.

Когда Осия хотел было идти спать, то к нему пришла какая-то еврейская девушка, которая пробралась к нему несмотря на возражения часовых. Эта девушка пришла от имени старейшего из рабов дома Нуна, Элиава, которому она приходилась внучкой и просила военачальника отправиться вместе с нею к старику. Во время исхода евреев из Египта Элиав был оставлен, так как по слабости и болезни не мог следовать за другими; тогда его вместе с женою посадили на осла и отвезли в небольшой домик, находящийся в гавани и подаренный верному слуге его господином.

Внучку же оставили этой дряхлой чете для того, чтобы она заботилась о них. Вдруг старому слуге захотелось видеть первенца своего господина; он знал Осию еще ребенком и носил его на руках. Старик приказал девочке передать военачальнику, что его отец Пуп сообщил всем о желании Осип оставить службу у фараона и присоединиться к своим. Это известие, колено Ефремово и весь народ встретили с большою радостью. Девочка объявила, что старик расскажет Осип все подробно, но она половины не может упомнить, так как решительно потеряла рассудок от всех этих плачей и стонов, посланная снова стала упрашивать Осию следовать за нею.

Военачальник от души хотел исполнить желание старика, но он не мог навестить его ранее следующего утра. Девушка, кроме того, второпях рассказала многое Осии, что видела сама и слышала от других. Наконец она ушла; военачальник поправил огонь и пока пламя ярко горело, он мрачно и задумчиво смотрел на запад. Огонь догорел, но Осия все еще смотрел на вспыхивающие уголья и, чем больше он смотрел, тем более погружался в свои тревожные думы.

Прошло полтора года, как Осия жил вдали от родины, сражаясь с ливийскими бунтовщиками и в продолжение целых десяти месяцев он не имел никаких известий от своих. Несколько недель тому назад он получил приказ вернуться назад и, когда утром подходил к Танису, сердце билось у него так радостно, точно он был юноша, а не тридцатилетний мужчина.

Еще несколько часов и он увидит своего дорогого отца, который только после долгого размышления и благодаря заступничеству матери Осии, теперь уже давно умершей, позволил сыну следовать своему влечению и вступить в ряды войска фараона. И вот Осия думал, как обрадуется отец, когда узнает, что его первенец сделан главным военачальником и опередил многих старейших полководцев египетского происхождения.

Итак, радостным мечтам Осии не суждено было исполниться, хотя предчувствие ничего ему не подсказывало… Во время длинных походов по бесконечным пустыням в его воображении часто мелькал образ девушки еврейского происхождения, которую он увидел в первый раз, когда она еще была ребенком, и потом встречал вполне расцветшею девушкою, поразительной красоты; это было незадолго до его выступления в поход и ее образ глубоко запечатлелся в его сердце. Девушка эта сделалась пророчицею и провозвестницей воли Божией. В то время еврейских девушек держали строго и мало куда отпускали из родительского дома, но эту можно было часто встретить в обществе мужчин и она нисколько не скрывала от Осии, что, несмотря на всю свою ненависть к египтянам, между которыми он занимал видное положение, ей все же больно было с ним расставаться и что она постоянно будет думать о нем. Осия сам был серьезен и решителен и его жена должна быть такою же, а Мирьям, так звали девушку, – заслонила собою образ другой женщины, о которой он в былое время так часто думал.

Осия любил детей, а Казана была не более как прелестный ребенок, лучше которого он не встречал ни в Египте, ни в чужих землях.

Участие принимаемое в нем дочерью его товарища по оружию и то теплое чувство, которое она питала к нему, оставшись вдовою, все это доставляло ему удовольствие в мирное время. Правда, до замужества Казаны, он смотрел на нее как на свою будущую жену, но после ее брака с другим, когда Горнехт решительно объявил, что никогда не отдаст руки своей дочери, то самолюбие Осии было уязвлено. В это-то время он и встретил Мирьям, которая наполнила его сердце страстным желанием обладать ею; итак, во время обратного пути на родину ему еще пришли в голову и те мысли, что его свидание с Казаной хотя доставит ему удовольствие, но все же он не питает теперь к ней того чувства как прежде и был этим доволен, так как подобная любовь повела бы только к печальным последствиям. Все же Горнехт, как все египтяне, считал евреев ниже себя; с ними те никогда не садились за один стол, не ели из одной посуды.

Осия нашел в Мирьям самую благородную подругу. Пусть Казана составит счастье кого-либо другого, а для него она всегда останется прелестным ребенком, от которого не требуется ничего серьезного.

Осия считал, что от Казаны ему достаточно одного ее веселого взгляда, на который он вправе рассчитывать, как старый друг, а от Мирьям он может требовать более серьезных жертв; он довольно переносил лишений походной жизни и теперь возвращающемуся домой воину не доставало женской ласки; но он должен взять себе жену и тогда будет наслаждаться тихою и покойною жизнью в мирные времена; Осия был единственным сыном своего отца и их род не должен угаснуть; Ефрем был только сыном его сестры.

Так он мечтал и думал, подъезжая к Танису, но там ожидало его ужасное горе: дом отца его был разрушен.

Первый, приветствовавший Осию в Танисе, был отец Казаны; но от него услышал он о таких ужасных событиях, что сердце у него так и облилось кровью. Дом, в который он думал ввести свою молодую жену, был разрушен, точно после землетрясения; отец, которому он хотел сообщить свою радость и испросить его благословения на женитьбу, был теперь далеко от родины и сделался врагом того фараона, которому он, Осия, обязан своим возвышением.

Осия гордился тем, что поставлен во главе нескольких тысяч человек и должен все это скоро оставить! Он сражался под знаменами фараона, за которого не щадил своей жизни, теперь он не имеет права защищать его, преследователя, своего народа. Он узнал от внучки раба Элиава, что евреи ждут его возвращения к ним. Скоро, вероятно, явится посланный от отца, а по еврейскому обычаю, он не имел права не повиноваться тому, кому обязан своим появлением на свет.

– Но ведь он должен также покоряться и приказаниям фараона, которому дал присягу служить правдою, без всякого замедления повиноваться его зову, будь то днем или ночью и быть готовым идти за него в огонь и воду.

Но что было ему делать? Если он послушает голоса своего народа, то опозорит свою воинскую честь, которая была ему дороже жизни; если же он останется верен фараону, то заслужат проклятие отца и тогда вся жизнь его будет отравлена; Мирьям была так привязана к своему народу и ее великая душа, если могла горячо любить, то в состоянии была и жестоко ненавидеть.

– Нет, нет! – воскликнул Осия, – я клялся в верности фараону, и никому иному, а ему должен я служить. И в нем опять пробудился ревностный воин, начальник десяти тысяч человек.

– Я останусь! – снова воскликнул он; – мой отец умен и добр и, раз он узнает причину, побудившую меня к этому, то простит меня и даст свое благословение. Я напишу ему и пошлю с Ефремом.

В это время из палатки послышался громкий крик; Осия испугался, взглянул на звезды и увидел, что забыл о больном.

Он встал и быстро пошел в палатку.

Ефрем был в сильном волнении и ждал дядю.

– Мне так нужно тебя видеть, начал больной, – и передать тебе то, что поручила Мирьям. Когда я исполню это, то буду спокойнее. Слушай!

Осия сделал Ефрему знак рукою, подал ему лекарство, юноша выпил его и сказал следующее:

– Мирьям, дочь Амрама и Иохебебы приветствует сына Нуна из колена Ефремова. Осиею (помощь) зовут тебя и Господь избрал тебя в помощники Своему народу. Теперь тебя, по повелению Божиею, станут называть Иисусом Навином, что значит: – тот, помощью которого будет Иегова. Через рабу Свою Мирьям, повелевает тебе Бог отцов твоих и твой быть мечом и щитом твоего народа. У Него сила великая и Он повелевает тебе: простри руку твою, и она уничтожит врагов.

Ефрем начал говорить сначала тихо, но мало по малу воодушевился и его последние слова звучали громко и явственно среди тишины ночи.

Мирьям, приказывая юноше передать ее слова Осии, положила руки на голову Ефрема и затем пристально посмотрела ему в лицо своими жгучими, черными глазами.

И вот юноша не мог успокоиться, пока не исполнил возложенного на него поручения. Даже во время своего путешествия Ефрем постоянно повторял слова Мирьям.

Теперь он вздохнул свободнее и сказал:

– Я хочу спать!

Осия же положил правую руку на плечо племянника и повелительно сказал:

– Еще раз!

Ефрем повиновался, но только говорил не с таким воодушевлением как в первый раз, кончив, он обратился к дяде:

– Прошу тебя, дай мне заснуть?

С этими словами он подложил руку под щеку и закрыл глаза.

Осия не беспокоил его более, а только осторожно сменил больному повязку на голове и погасил светильник. Вышедши из палатки, военачальник подложил в костер дров, уселся против него и задумался, смотря попеременно – то на горящий костер, то в пустынную даль.

Мысли одна мрачнее другой не давали ему покоя.

Господь Бог повелел ему переменить имя, значит сделаться новым человеком, оставить Египет и присоединиться к еврейскому народу. Чего требовал от Осин отец, приказывал ему и Бог его народа. Он должен сделаться полководцем евреев и вести их в битву, когда настанет для этого время.

Таков смысл ее приказания и эта девственница, великая пророчица, изрекла ему волю Всевышнего. И теперь в его воображении возник образ этой женщины, вознесшейся на недосягаемую для него высоту. И вдруг у него стало так спокойно на душе; ему невольно припомнилось детство, тихое, светлое; он провел его в доме отца, между своими единоплеменниками и сверстниками… Сердце его исполнилось умиления и он вознес горячую молитву к Богу отцов своих, Который призывает теперь его, недостойного раба своего, на великое дело. А между тем время от времени он вспоминал о данной фараону присяге, о своих подчиненных воинах, которые теперь останутся одни, осиротелые; еще неизвестно, кого фараон поставит на место Осии; быть может, он будет человек жестокий, несправедливый, а между тем, эти самые воины по одному слову Осии, шли на верную смерть. И ему стало жаль этих людей, которые безропотно делили с ним все трудности боевой жизни.

Наступил третий час после полуночи, стража была сменена и Осия желал заснуть несколько времени. При наступлении дня он хотел, с свойственною ему рассудительностью, обдумать свое положение как следует. Когда Осия вошел в палатку и стал прислушиваться к мерному дыханию Ефрема, то ему казалось, что юноша как будто опять передавал ему слова пророчицы. Он испугался, но невольно и сам стал повторять приказание Мирьям. В это время послышался между стражею громкий спор, нарушивший тишину ночи.

Осия быстрыми и твердыми шагами направился к тому месту, откуда был слышен шум.

VI

Хогла, внучка старого невольника, явилась рано утром, чтобы отвести Осию к ее деду, который чувствовал приближение смерти и не захотел умереть, не увидав сына своего господина и не благословив его в последний раз.

Военачальник сказал Хогле, чтобы она подождала, а сам отправился к Ефрему; тот спал покойно. Тогда дядя оставил у постели больного верного человека, а сам пошел вслед за девушкой.

Хогла шла вперед, неся в руках фонарик и когда свет от него падал на ее лицо, то Осия видел, что она некрасива и что тяжелая невольничья работа преждевременно согнула ее спину. Голос у ней был грубый, но, между тем, когда она говорила, то на ее некрасивом лице являлась добрая улыбка, свойственная только людям с неиспорченным сердцем. Девушка рассказала Осии, что между вышедшими из Египта евреями у ней был жених, но что она не могла идти за народом, так как не хотела оставить деда и бабушку без всякой помощи. Так как она была некрасива, то никто не хотел на ней жениться пока не явился Ассер, который полюбил Хоглу, потому что она была прилежна к работе и могла быть хорошей ему помощницей; ее жених хотел, было, остаться вместе с нею в Египте, но его отец приказал сыну идти со всеми; он не смел ослушаться и пошел, так что теперь Хогла и Ассер разлучены навеки. Девушка говорила спокойно монотонным голосом, а между тем ее слова глубоко проникли в душу Осии, и он вспомнил, что еще ночью размышлял о том, как бы уклониться от воли отца.

Когда они приблизились к гавани, то Осия увидел укрепления, построенные его единоплеменниками и ему вспомнились кучки оборванных рабочих, которых понуждали к работе египетские стрелки; евреи были ленивы и, часто только для того чтобы провести время, заводили между собою споры; Осия знал также хорошо, что эти люди не стыдились ни лжи, ни обмана, лишь бы только избавиться от работы и что трудно было привести их к послушанию и к исполнению своих обязанностей.

Осии пришли на ум все эти воспоминания и он с ужасом подумал, что, быть может, ему придется сделаться вождем таких людей. В египетском войске числилось немало евреев, замечательных по храбрости и выдержанности, но то были или сыновья владельцев стад или пастухи, а большинство его единоплеменников не отличалось этими качествами. И опять в сердце Осии поднялась борьба: повиноваться ли отцу, или остаться верным присяге фараону? Взволнованный и серьезный переступил он порог дома раба; дурное расположение духа военачальника еще более усилилось, когда он застал Элиава, по-видимому, совершенно здорового, сидящего на постели и собственноручно наливающего воду в вино. Так значит он, Осия, был обманут ложным известием и оторван от постели больного племянника, чтобы явиться к какому-то рабу из-за пустой прихоти последнего. Он приписал это ловкой хитрости, в которой египтяне постоянно обвиняли евреев; однако, гнев Осии, как рассудительного человека, скоро смягчился, когда он увидел, как непритворно была довольна девушка внезапному выздоровлению деда; затем военачальник окончательно убедился в том, что старик был очень слаб незадолго до его прихода, когда престарелая жена Элиава рассказала, что лишь только ушла Хогла, как старик попросил вина, выпил несколько глотков и почувствовал себя крепче; вот она и предложила ему подкреплять себя время от времени вином.

Тут старик прервал жену и заметил, что он многим обязан Нуну, отцу Осии; Элиаву был им подарен домик, много вина, муки, дойная корова и осел, на котором он мог бы иногда ездить, чтобы подышать свежим воздухом; еще им оставили внучку и немного серебра, так что они спокойно могут дожить свой век; кроме того, за домом, у них есть клочек земли, на которой Хогла думает посадить овощи и это будет служить им подспорьем; наконец, Нун, дал им свободу, так что старики и их внучка уже не рабы.

– Да, – закончил свою речь старик. – Нун был настоящий господин и отец своих домашних, и на всех его дарах видно благословение Божие.

– Мы старики, – сказала жена Элиава, – и умрем здесь. Но Ассер обещал Хогле, что приедет за нею, как только она не нужна будет здесь. – Затем она повернулась к внучке и произнесла совершенно спокойным тоном. – Мы недолго протянем!

– Живите как можно дольше, – ответила девушка, – я еще молода и могу ждать сколько угодно.

Осия вслушивался в слова этой некрасивой, покинутой девушки, и ему опять показалось, что он должен брать с нее пример покорности судьбе.

Однако, военачальник не мог долго оставаться, ему надо было спешить обратно в свою палатку, и потому он спросил Элиава, зачем тот позвал его к себе.

– Я должен был это сделать, – ответил старик, – не потому только, чтобы исполнить желание моего старого сердца, но мне приказал это сделать господин мой. Твоя храбрость и ум всем известны и на тебя возлагают надежду все израильтяне. Твой отец объявил всем рабам и свободным людям, что ты сделаешься их вождем. Речь твоего отца была исполнена похвалы тебе и велика была радость народа, когда он узнал, что ты за ними последуешь. Наконец, мой господин обратился ко мне и приказал передать тебе это прежде, чем его посол придет с известием, что Нун, отец твой, ждет сына. Куда пойдет народ твой, туда и ты должен за ними следовать. Странствование израильтян будет направлено сначала к востоку, а потом более к полудню и они остановятся у Суккота. В пустом дупле сикоморы, перед домом Алиминадава, отец твой думает оставить тебе письмо, из которого ты узнаешь, в какую сторону направился народ. Да последует за каждым твоим шагом благословение Бога отцов наших!

При последних словах старика Осия поник головою, точно на нее опустились чьи-то невидимые руки. Военачальник поблагодарил старика и спросил подавленным голосом, все ли охотно повиновались приказанию оставить свои дома и землю.

Тогда старуха всплеснула руками и воскликнула:

– О нет, господин мой, конечно, нет! Перед отходом поднялся ужасный вопль и плач! Одни упорствовали, а другие хотели спрятаться, но все было напрасно. В доме нашего соседа Дегуэля – ты ведь знаешь его – была молодая женщина, которая только что разрешилась от бремени сыном-первенцем и очень боялась пуститься в дорогу с новорожденным; она горько плакала, умоляла мужа оставить ее в Египте, но ей не позволили этого и положили бедную женщину на тележку вместе с ее ребенком и увезли. А старая сгорбленная Кузая, ведь ты также помнишь и ее? У ней был муж и трое взрослых сыновей и всех она давно похоронила; ей самой уже восьмой десяток пошел, а все она каждый день ходила на кладбище и проводила там по несколько часов к ряду. Я сама слышала, как она, сидя на могиле говорила с усопшими точно с живыми. Не хотелось бедной старухе уходить за народом, но и она потом охотно согласилась, потому что не могла сопротивляться охватившему ее, как и других евреев, чувству.

– Но что же это такое было? – спросил Осия старуху.

И в то же время опять ему припомнился народ, вождем которого он будет со временем; в этом военачальник не видел ничего хорошего, кроме только благословения отца, которое отнимется от него, если он ослушается.

Тогда старухе показалось странным, что первенец ее господина, этот знаменитый воин, и тот как будто задумался.

– Какое это было чувство? – воскликнула она, – Ах, господин, я бедная простая жена раба, но все же скажу тебе, что если бы ты тогда был с нами и видел бы все…

– Что такое, что такое? – спросил Осия нетерпеливо.

Старуха перепугалась.

Тогда Элиав успокоил жену и, обращаясь к Осии, сказал:

– Ах, господин мой, уста человеческие не могут этого высказать, и уму людскому не понять таких вещей.

Все это ниспослано было от Господа Бога и если бы я мог только рассказать тебе какой радости исполнились сердца народа…

– Расскажи, – прервал его Осия, – только время мое дорого, я не могу его терять. И так, народ возбудили к восстанию и против воли заставили взяться за посохи. Ведь египтяне же знали, что мои единоплеменники с некоторого времени следовали приказаниям Моисея и Аарона и шли за ними, как стадо за пастухами. Неужели те, которые были причиною этого ужасного мора египетских первенцев, помрачили рассудок тебе и твоей жене?

Тут старик протянул к воину руки, как бы защищаясь от него и затем сказал униженным тоном просьбы:

– О господин! Ты первенец моего властелина, величайшего и знатнейшего из евреев. Если ты захочешь, то можешь раздавить меня как червя, но все же я осмеливаюсь возвысить голос и воззвать к тебе: – о, господин мой! Тебя обманули! В продолжение года ты проводил время в чужих землях, вдали от Цоана [7]7
  [6]Еврейское название Таниса.


[Закрыть], но если бы ты был с нами, то не говорил бы так. О, если бы только ты имел терпение выслушать меня…

– Так говори же! – приказал Осия, удивленный таким пламенным желанием старика; этот последний поблагодарил его только взглядом и начал:

– Ах если бы тут был Аарон или Елиазар, или твой отец, то они могли бы лучше рассказать тебе. Мне кажется, что я все вижу и все слышу, как было, но не могу выразить этого словами! Однако, с помощью Божиею, попробую это сделать!

Но старик остановился.

Осия заметила, что у Элиава дрожали губы и тряслись руки; воин сам подал ему кубок с вином, который старик осушил до дна.

Тогда он опять стал говорить с полузакрытыми глазами и выражение его лица, по мере того как он говорил, становилось все серьезнее и серьезнее.

– Что произошло после того, как стало известно, что народ должен выступить из Египта об этом говорила тебе моя жена, мы с нею были причислены к дряхлым и слабым. Но только вчера вечером все домашние и слуги Нуна должны были прийти к нему к ужину… также и пастухи и невольники и бедные… За ужином был зажаренный ягненок, свежий пресный хлеб и очень много вина. И вот мы все сидели за столом и ужинали, это была ночь праздника жатвы, во время которой обыкновенно и ты ужинал с нами, когда был мальчиком. И так, мы все ели и насытились, были довольны, а твой отец, наш господин, подбодрял нас и рассказывал нам о Боге отцов наших и о всех благодеяниях, которые ниспослал Господь нашим предкам.

Теперь мы по Его воле должны оставить страну, в которой страдали от рабства. И это не жертва с нашей стороны; Авраам не задумался принести в жертву сына своего Исаака, чтобы исполнить волю Божию. Правда, быть может, многим и грустно было покинуть свой дом, к которому они привыкли, но все же для нас большое счастье оставить Египет. Затем, Нун сказал нам, что мы идем ни к загадочной неизвестной цели, а по пути, указанному нам Самим Богом. Он, Всемогущий, вместо этой страны рабства, избрал для нас новое отечество, где мы будем жить свободными людьми в благодатной стране с плодородною почвой и обширными лугами для скота; у нас будет всего вдоволь и сердца наши преисполнятся радостью. Прежде много должны были мы работать, чтобы заслужить известную плату, теперь же, в короткое время и без больших забот приобретем новую прекрасную родину для нас и для наших детей. Это будет обетованная земля, которую нам дает в наследие Сам Бог. Так говорил твой отец, благословил нас и приказал, чтобы и ты отряс прах с ног твоих, присоединился бы к нам и мощною рукою вел бы нас на бой, потому что ты опытный полководец и послушный сын.

Все повеселели. Когда мы собрались на площади и Аарон, взойдя на возвышенное место, также стал говорить нам о Боге отцов наших, его голос то гремел, как раскаты грома, то сладко звучал, как чудная музыка. Аарон говорил почти то же, что и отец твой, и когда он окончил, то не осталось более сомневающихся, всех охватило одно и то же чувство восторга и желания поскорее оставить Египет и избавиться от ненавистного рабства.

Даже старики возрадовались! Столетний Елизама, отец твоего отца, который, как тебе известно, много лет сидел согнувшись на одном месте, и тот встал, выпрямился и стал говорить пламенную речь. Дух Божий снизошел на него и на всех нас; мне казалось, что я помолодел и телом и душою; когда я подошел к телегам, на которые усаживались женщины и дети и увидел Елизеву, родильницу, то даже не узнал ее; она была так весела, как в день своей свадьбы и, прижимая своего новорожденного к груди, напевала ему тихим голосом, что он вырастет свободным человеком в прекрасной стране. Старая Кузая, которую еле оторвали от дорогих ей могил, теперь весело сидела в тележке и даже подтягивала своим старческим голосом хвалебную песнь, начатую Элькамом и Авиассафом, сыновьями Хораха. И так народ двинулся в путь. А мы, оставшиеся здесь, бросились друг к другу в объятия и не знали, были ли проливаемые нами слезы от горя и тоски разлуки или от радости, что наших единоплеменников ожидало такое счастье.

– Вот как все это было, – продолжал старик, – и прежде чем смоляные светильники, которые несли перед полчищами, исчезли в темноте и которые, как нам показалось, горели ярче, чем зажигаемые здесь большие огни на башнях храмов во время празднества в честь Нейфы, – мы также пустились в путь, так как не хотели задерживать Ассера и в то время, как мы темною ночью шли по улицам города, оглашаемым воплями жителей, потерявших своих первенцев, мы тихо пели хвалебную песнь сыновей Хораха и мирное спокойствие снизошло на нас всех, так как мы знали, что Господь Наш Бог ведет свой народ и защитит его.

Старик замолчал; его жена и внучка прижались друг к другу и запели хвалебную песнь Богу и слабый голос старухи сливался с голосом девушки, дрожавшей от внутреннего волнения.

Старик боязливо посмотрел на первенца своего господина.

Понял ли он его?

Осия взял правую руку Элиава и пожал ее, как другу, затем простился с ним со слезами на глазах и сказал:

– Ты обо мне услышишь!

Старик успокоился; он узнал довольно и, охваченный необъяснимым восторгом, он стал целовать одежду и руки первенца своего господина.

Осия возвращался в лагерь с поникшею головою. Борьба унялась в его сердце: он знал, что ему надлежало делать: отец звал его и он обязан был повиноваться.

Военачальник вспомнил свое детство: его заставляли каждый вечер читать молитвы при отходе ко сну; ему часто рассказывали о сотворении мира, о всемирном потопе, об Аврааме, Исааке и Иакове. И как он любил слушать эти рассказы от своей матери, от няньки и от дедушки Елизама…, но потом Осия, занятый своей службой в войсках фараона, казалось, забыл их совершенно. Но в хижине Элиава эти рассказы так живо пришли ему на память, что он мог бы повторить их слово в слово.

Он знал, что существует Всемогущий невидимый Бог, который обещал евреям сделать их великим народом. Все, что у египтян скрывалось жрецами, как великая тайна, составляло у евреев достояние каждого. Между евреями всякий нищий, всякий раб имел право воздеть руки и молиться одному Творцу неба и земли.

Правда, и между египтянами были люди, дошедшие своим собственным умом до познания Единого Бога, но эти люди никому не говорили ни о своих мыслях, ни о своих чувствах, а держали их в тайне.

Осия, хотя и вращался между язычниками, но был не таков, чтобы вместе с ними преклоняться перед их идолами; он знал, что это творение рук человека.

Осия долго размышлял о своем положении, его смущала присяга, данная фараону. Но вдруг, как бы по наитию свыше, военачальнику пришла мысль помолиться. И Осия стал просить Единого Бога, чтобы Он не вменил ему в грех его клятвопреступление.

И вдруг воин почувствовал, что у него так легко стало на душе и он, успокоенный и довольный, вошел в свою палатку.

Ефрем тихо лежал на постели и улыбался, точно видел приятный сон. Осия сам лег немного отдохнуть, чтобы запастись силами на следующий день; его глаза смыкались от усталости и час спустя, после крепкого сна, он открыл их, вспомнил о всем происшедшем и задумался; однако, это продолжалось недолго; военачальник велел подать себе праздничное платье, шлем, позолоченный чешуйчатый панцирь, который он надевал только в торжественные дни, или в присутствии фараона.

Между тем проснулся и Ефрем. Он любопытным и радостным взором окинул дядю, стоявшего перед ним во всей своей мужественной красоте, в пышном воинском убранстве и воскликнул:

– Как человек может гордиться, когда в таком убранстве предводительствует над тысячами людей.

Осия пожал плечами и отвечал:

– Слушайся воли Божией; воздавай должное, как великим мира сего, так и ничтожным людям и пусть на тебя смотрят все с уважением, а тогда ты можешь поднять голову также высоко, как и самый доблестный воин в своем пурпуровом одеянии и золотом панцире.

– Но ведь ты достиг великой славы у египтян, – продолжал юноша, – ты стоишь высоко в их мнении, как и во миопии Горнехта и его дочери Казана.

– Неужели? – спросил усмехнувшись воин.

Затем он приказал своему племяннику лежать спокойно, потому что голова юноши все еще горела, хотя и не так сильно, как накануне.

– Не выходи на воздух, – сказал Осия племяннику, – пока не придет врач, а потом ожидай здесь моего возвращения.

– А ты скоро вернешься? – спросил юноша.