Текст книги "Зороастр"

Автор книги: Гюстав Флобер

Соавторы: Фрэнсис Мэрион Кроуфорд,Георг Мориц Эберс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)

Г. Эберс. В землю ханаанскую

Перевод с немецкого

I

– Сошел бы ты вниз, дедушка, я побуду один.

Старик, к которому относились эти слова, отрицательно покачал своею стриженою головою.

– Тебе не уснуть здесь…

– А звезды? Какой теперь сон?… Накинь на меня плащ… Разве можно спать в такую страшную ночь?

– Тебя знобит, твоя рука и инструмент дрожит.

– Я обопрусь на твое плечо.

Юноша охотно исполнил желание деда и, посмотрев на небо, воскликнул:

– Все напрасно! Звезды, одна за другою, скрываются за темные тучи… Послушай… из города несутся жалобные стоны…, уж не из нашего ли это дома?… Мне страшно, дедушка, посмотри как у меня горит голова. Сойдем вниз, быть может, там нужна наша помощь.

– Все в руках богов, а мое место здесь… Но там… там… О, бессмертные боги!.. Посмотри на север к морю… Нет, немного западнее; из города мертвых раздаются крики.

– О дедушка! – воскликнул юноша, поддерживавший жреца Амон-Ра на наблюдательном посту, устроенном на башне одного из храмов Таниса, резиденции фараона, лежащей в северной части земли Гессемской. Юноша опустил руку, которой поддерживал старика, и снова воскликнул:

– Там, там! Неужели это море вышло из своих берегов, или тучи спустились на землю и колыхаются по ней, как волны. О, дедушка, что такое там делается? Неужели небо не сжалится над нами!.. Да это ад развергся перед нами! Из города мертвых ползет исполинская змея Анен! Она извивается около храмов, я вижу это, даже слышу ее шипенье!.. Угроза великого еврея приводится в исполнение! Наш род сотрется с лица земли. Ужасная змея! Она повернула голову к юго-востоку, точно хочет поглотить зарю, когда та займется на высоте.

Взор старика следил за указательным пальцем юноши и жрец также заметил, как огромная черная масса, очертания которой сливались с мраком ночи, двигалась вперед в темноте, услышал он также, содрогнувшись всем телом, и страшный рев, нарушивший тишину ночи.

Они оба, и старик, и юноша с напряженным вниманием прислушивались к страшному гулу, а ученый звездочет вместо того, чтобы смотреть на небо, устремил свой взор на город, на море и на расстилающийся перед ним ландшафт.

Кругом царило безмолвие, прерываемое время от времени сильными порывами ветра, гнавшего тучи; то собиравшего их в сплошные бесформенные массы, то разрывавшего эти массы на отдельные облака. Месяц не показывался в эту ночь и скрывался от глаз человека, звезды же то заходили за облака, то опять проглядывали из-за туч, изливая тогда бледный свет на землю. И как там, в вышине, на небе, так и внизу, на земле, происходил постоянный обмен бледного света с непроницаемым мраком. Лишь только расходились тучи, свет звезд падал на море, на воды реки, на гладкий гранит обелисков, возвышавшихся вокруг храма, на позолоченную медную крышу царского дворца; минуты две-три спустя опять исчезали звезды, а с ними и море, река, паруса в гавани, и священные башни, и улицы города и, даже, изобилующая пальмами, окружающая его равнина. Все скрывалось из глаз и мертвая тишина водворялась снова, так что самое тонкое ухо не могло бы уловить ни малейшего звука; казалось, будто все вымерло или погрузилось в глубокий непробудный сон; вдруг среди этого безмолвия и тишины доносился до уха протяжный жалобный стон, а после более или менее продолжительной паузы раздавался тот ужасный рев, который так напугал и юношу и старика, но, несмотря на это, они как-то невольно прислушивались к нему.

Темное тело, на которое указывал юноша, начиналось у города мертвых и у жилищ чужеземцев; его движение становилось заметным всякий раз, как только свет звезд незаслоняемых тучами, проникал на землю.

Старик и юноша стояли неподвижно, объятые ужасом; но жрец скоро пришел в себя и рассмотрел своим зорким, привычным наблюдать за звездами, глазом, что черная масса не представляла одного сплошного исполинского целого, а состояла из множества подвижных тел, которые, казалось, катились по равнине; точно также рев и гул исходили не из одного места и слышались то ближе, то дальше, то словно из недр земли, то, как будто из небесной вышины.

Старик взял правою рукою внука за плечо, а левою указал ему по направлению города мертвых и воскликнул:

– Смотри, сколько мертвецов! Кажется, вся преисподня всполошилась и переступила указанные ей границы, подобно реке, которая не может вместить всех, нахлынувших в нее вод, в своем русле и выходит из берегов. Смотри еще: все несется, катится, стонет; это души тысячей людей, застигнутых врасплох смертью. На них тяготеет проклятие, они обречены на вечную гибель и явились без всякой опоры на первые ступени лестницы, ведущей в вечность. О горе этим несчастным, их тела были лишены погребения, а души их блуждают, не находя покоя!

– Да, это они! – воскликнул юноша с полною верою и, проведя рукою по пылающему лбу, едва владея собою от страха, продолжал: – Это они! Проклятые! Буря загнала их в море, но вода не приняла их и снова выбросила на сушу; земля их также не берет и гонит их в воздух, но чистый эфир несет их обратно на землю и взгляни… послушай. – Они с ревом и со стоном ищут дорогу в пустыню.

– В огонь! – воскликнул старик. – Да очистит их пламя, да омоет их вода.

Юноша также присоединился к заклинаниям старика и пока они вместе повторяли одни и те же слова, отворилась дверь, ведущая на наблюдательный пост, находившийся на вершине самой высокой башни храма. Новоприбывший был жрец низшего разряда; он обратился к старику со следующими словами:

– Оставьте работу! К чему теперь спрашивать о судьбе у звезд, когда там, внизу, все живущие умирают?

Старик слушал безмолвно и когда жрец сказал дрожащим голосом, что жена звездочета прислала за ним, то он спросил:

– Смерть не пощадила и моего сына?

Младший жрец молча наклонил голову.

Звездочет и юноша горько заплакали.

Старик потерял своего сына-первенца, а его внук – отца.

Юноша, ослабевший от лихорадки, не помня себя от горя, бросился на грудь старика, но тот, освободившись от его объятий, поспешил к двери. Звездочет быстро сошел по каменным ступеням лестницы, и скоро миновал высокие и обширные дворы храма; внук не отставал от него, хотя колени у него тряслись и ему стоило больших усилий передвигать ноги; но когда они шли по переднему двору, то у него закружилась голова, колени затряслись еще сильнее, тени от обелисков так и запрыгали в его глазах, а статуи фараона Рамзеса, возвышающиеся по углам башен, били такт своими жезлами.

Юноша не выдержал и упал; его лицо исказилось от судорог, все тело тряслось, а зубы стучали; старик опустился на колени перед внуком и, поддерживая его кудрявую голову, с ужасом подумал:

Неужели смерть не пощадит и его?

Опомнившись, звездочет стал звать на помощь; но это было напрасно! Тогда он начал искать утешения в молитве. Вдруг на аллее сфинксов за пилонами послышался шум; луч надежды проник в сердце старика.

– Что это может быть за шум в такой поздний час? – подумал он.

К громким жалобным стонам примешивалось пение жрецов, звон и бряцание металлических инструментов, которыми потрясали святые женщины в честь божества, и мерные шаги участвовавших в процессии, богомольцев.

Торжественное шествие приближалось к храму. Старик поднял глаза, обвел взором по двойному ряду гранитных колонн, Колосов и обелисков, стоявших на переднем дворе и, верный привычке многолетней жизни, взглянул на звездный небесный свод; горькая усмешка скользнула на его губах, так как ему показалось странным, что богам отказано в должной им чести: в эту ночь, первую после новолуния месяца формути, в былые годы украшали богов цветами и, когда исчезал мрак этой безлунной ночи, должно было начаться торжество по случаю весеннего равноденствия, а вместе с ним и праздник жатвы. В честь великой богини Нейфы, посылавшей благословение на поля, и молодого Горуса, по мановению которого произрастали зерна, согласно предписанию книг о божественном происхождении солнца, происходила большая процессия в городе, на реке и в гавани; но на этот раз мертвое безмолвие господствовало в священном месте, передний двор которого в тот час обыкновенно наполнялся мужчинами, женщинами и детьми, приносившими с собою жертвы, складываемые именно на том месте, где теперь неумолимая смерть коснулась внука звездочета.

Но вдали, где сначала горели только тусклые светильники, мелькнул сильный блеск. Неужели эти безумцы хотели начать веселое празднество в такую ужасную ночь.

Еще накануне, на совете жрецов решено было отменить торжественное шествие вследствие ужасной казни и не украшать храма цветами. Уже к полудню удалились к себе те, чьи дома были подвержены страшной казни; но теперь немилость богов, казалось, проникла и в это священное место, тогда как он, звездочет, следил еще за течением небесных светил; почему его оставили и сторожа, и другие звездочеты, бывшие с ним при захождении солнца и обязанные остаться тут на ночь?

Старик снова с нежною заботливостью наклонился к страдальцу. Но скоро он опять поднялся, потому что ворота отворились и свет факелов и фонарей озарил передний двор. Звездочет взглянул на небо и убедился, что полночь недавно миновала. Жрецы вошли в храм, вероятно, для приготовления к утру великого торжества праздника жатвы?

Но нет!

Когда же они входили с пением и в таком правильном шествии в священное место для приготовления торжества? И пришли не одни только служители божества: к ним присоединился и народ; к пению примешивались жалобные стоны женщин и крики отчаяния которые ему еще во всю свою долголетнюю жизнь не приходилось слышать в этом священном месте.

Не обманывает ли его слух? Уж не был ли то сонм не находящих покоя душ, на которых указывал ему его внук с высоты наблюдательного поста, ворвавшихся в священное место богов?

Тогда ужас снова объял звездочета и, с поднятыми, как бы для отражения, руками он стал произносить заклинания против козней злых духов. Однако он скоро опустил руки, так как заметил друзей, вчера еще бывших между живыми: во-первых, мощную фигуру второго пророка его Бога, затем женщин, посвященных Амон-Ра, певцов и верховного жреца; когда же старик за звездочетами и постофорами заметил и своего зятя, дом которого еще вчера был пощажен от ужасной казни, мужество вернулось к нему и он позвал его; но голос старика был заглушен пением и криками.

Передний двор весь осветился, но всякий так был занят своим собственным горем, что никто и не заметил старого звездочета. Он снял плащ со своего окоченевшего тела и подложил его под голову внука и пока укладывал юношу с отеческою заботливостью, то разобрал в песнях и криках приближавшейся толпы проклятия евреям, через которых разразилось такое бедствие на Фараона и на его народ, а затем до его слуха несколько раз долетело имя наследника престола принца Рамзеса; упоминание этого имени, сопровождаемое жалобными причитаниями, ясно доказывало старику, что смерть не пощадила и первенца Фараона.

С возрастающим страхом смотрел старик на бледные исказившиеся черты внука; но жалобные стоны и плач о смерти наследника раздавались все громче и громче; тогда звездочет невольно подумал о беспристрастии судьбы: смерть не разбирает и одинаково уносит и знатных мира сего и последних нищих. Теперь звездочет понял, что привело плачущую толпу во храм.

Старик поспешил, насколько позволяли его старые ноги, присоединиться к толпе, но прежде чем до нее достигнул, он увидел, что из караульни вышел привратник и его жена, вынося труп мальчика. Муж держал голову, а его слабая, маленького роста жена ноги и исполин привратник должен был низко наклоняться, чтобы труп лежал в горизонтальном положении. Трое детей замыкали это печальное шествие, а маленькая девочка освещала им путь, неся впереди фонарь.

Быть может, никто и не заметил бы старого звездочета, но жена привратника испускала такие жалобные вопли, что положительно нельзя было ее слушать. Сначала обернулся второй пророк, а за ним и его спутники.

Процессия остановилась и когда некоторые из жрецов подошли к трупу, привратник воскликнул:

– Ужасная казнь постигла и нашего первенца!

Жена же его вырвала из рук дочери фонарь, осветила бледное лицо умершего мальчика и снова заплакала, приговаривая:

– И Бог еще терпит это! Он допускает совершаться таким ужасам под его собственною кровлею. Нет, не его воля, а проклятие чужеземцев взяло силу над нами и над нашею жизнью. Посмотрите сюда: это был наш первенец; смерть постигла также и двух служителей храма… А вот и еще лежит один… да это молодой Хам, внук звездочета Рамери. Мы слышали, как старик кричал, но ведь кто же пойдет к чужим, когда у самих беда? Что за времена! Кажется, боги открыли их собственный дом бедствию и если погибнет весь мир, то это меня нисколько не удивит. Вы, высокоученые жрецы! Я бедная, простая женщина, но неужели это не дает мне права спросить: уж не спят ли наши боги, что допустили такое колдовство, или, быть может, чем-нибудь заняты? Да о чем они думают, что дали власть над нами и нашими детьми этому еврейскому исчадию?

– На них! Смерть чужеземцам! Да поглотит их море! Смерть им вместе с колдуном Мезу [5]5
  Мезу – египетское имя Моисея.


[Закрыть].

Как эхо проклятий женщины, пронесся в толпе глухой гул, а зять седого звездочета, начальник стрелков, при виде любимого им племянника умершим, пришел в ярость и, вынув короткое копье, воскликнул:

– Да, последуют за мною все те, у которых есть сердце! На них! Жизнь за жизнь! Десять евреев за каждого египтянина, убитого волшебником!

Этот возглас знаменитого воина не пропал даром и воодушевил толпу. Женщины опередили мужчин и бросились к воротам; но жрецы еще медлили, так как хотели узнать прежде мнение пророка бога Амон-Ра. Этот же величественный с виду человек воскликнул:

– На молитву со мной, все те, которые носят одеяние жреца! Народ – это орудие возмездия в руках богов. Мы же останемся здесь и будем молиться за удачный исход мести!

Бай, второй пророк бога Амон-Ра, заступавший место первого пророка и верховного жреца Руи, так как последний был слишком стар, удалился в святилище; другие служители богов принялись за свои обязанности, тогда как разъяренная толпа народа бросилась по улицам города к отдаленным жилищам евреев.

Как вышедшая из берегов вода наполняет долину и уносит своим потоком все, что ей попадается на пути, точно также и спешившие на месть толпы народа увлекали за собою всех, кто им встречался. Ни один египтянин, у которого смерть вырвала дорогое ему существо, не отказывался следовать за прочими, так что толпа росла все более и более и сотни превращались в тысячи. Мужчины, женщины, дети, свободные люди и воины, воодушевленные желанием истребить ненавистных им евреев, стремились к отдаленной части города, в которой жили их враги.

И эти люди шли вперед, сами не зная, что делают;· они жаждали только смерти и гибели евреев.

Первый, на котором разразился их гнев, был еврей Нун, почтенный и многими уважаемый богатый старик, занимавшийся скотоводством; египтяне видели от него много хорошего, но раз только сердцем человека овладевает ненависть, то тут уже не может быть и речи о благодарности.

Жилище Нуна, точно также, как дома и хижины других евреев, находилось в западной части Таниса, в участке чужеземцев и примыкало к улицам города, в которых жили египтяне.

В это время, обыкновенно, поили крупный и мелкий скот Нуна и затем выгоняли его на пастбище; громадный двор, находящийся перед домом еврея был полом всякого рода скота, служащими у него мужчинами и женщинами, телегами и разными сельскими орудиями. Сам хозяин всегда наблюдал за всем, так что он и его домашние должны были сделаться первыми жертвами разъяренной толпы.

Но вот бывшие впереди египтяне достигли уже обширного двора Нуна и, между ними, зять седого звездочета, начальник стрелков, Горнехт.

Двор и дом были ярко освещены утренним солнцем. Сильный кузнец, бывший впереди, толкнул ногою ворота, но они были не на замке и так легко отворились, что ему пришлось схватиться за столбы, чтобы не упасть. Другие же тотчас протолкались вперед и проникли во двор, между ними и начальник стрелков.

Но что же это такое?

Неужели это новое волшебство еврейского вождя Мезу, так сильно желавшего доказать могущество своего Бога и причинившего столько бедствий египтянам?

Двор был совершенно пуст и только за изгородью лежало несколько трупов зараженных болезнью быков и овец и хромой ягненок, ковыляя, выбежал навстречу к египтянам, точно желая принять их достойным образом.

Даже телеги и сельские орудия исчезли со двора.

Шумящая и волновавшаяся толпа, принятая старым звездочетом за души проклятых на земле детей было ни что иное, как выступление евреев под начальством Моисея.

Начальник стрелков опустил меч и можно было подумать, что неожиданность его приятно поразила; стоявший же подле него писец из казнохранилища фараона, дико озирался кругом и, казалось, считал себя обманутым.

Ярость и гнев, достигшие таких ужасных размеров, при мраке ночи, теперь, с рассветом дня, несколько ослабели; а в воине Горнехте, так легко возбужденное чувство мести, также успокоилось: еще другим евреям он мог бы причинить какое угодно зло, только не Нуну, сын которого, Осия, был его товарищем по оружию и один из наиболее уважаемых военачальников. Если бы в минуту первой вспышки он вспомнил об этом и предугадал бы, что дом отца его товарища первый подвергнется нападению, то не встал во главе толпы, стремившейся на такую ужасную месть и уже раскаивался, что забыл приличную его возрасту, спокойную рассудительность.

Но вот пришли еще мужчины и женщины и сообщили, пока другие растаскивали все оставшееся в доме исчезнувшего Нуна, что и в соседних жилищах нашлись только мяукавшие кошки, брошенные хозяевами, убитый скот и разломанные орудия. Наконец разъяренная толпа притащила какого-то еврея с его семьей и полоумную седую женщину, которых они вытащили из соломы. Старуха рассказывала, что ее звали евреи с собою и говорили:

– Смотри, Мегела, беги скорее за нами.

Но она не могла поспеть за ними, потому что у ней были очень слабы ноги и даже не было обуви.

Мужчина же – был безобразный еврей, к которому даже его единоплеменники не питали никакого сострадания; он уверял – то униженно, то со свойственным ему нахальством, что не имеет ничего общего с ложными верованиями евреев, во имя которых обманщик Моисей увлек народ на верную гибель и, вместе с женой и ребенком, всегда держал сторону египтян.

На самом же деле это был ростовщик, которого знали многие; в то время, как его единоплеменники брались за посох, он спрятался, желая продолжать свое постыдное ремесло, чтобы не потерпеть убытков.

Некоторые из его должников находились также в толпе народа, но хотя бы их там и не было, то с ним все же покончили бы, так как он был первый, на котором разъяренная толпа могла доказать, что ее месть не шутка. С диким криком бросилась толпа на еврея и скоро на дворе валялись трупы несчастного и его семьи. Никто не знал, кто первый совершил это кровавое дело, так как многие разом бросились на ненавистного ростовщика.

Другие оставшиеся евреи, вытащенные из домов и хижин, подверглись той же участи; наконец, некоторые принялись разрушать дома евреев, желая стереть с лица земли жилища ненавистных им людей.

Иные женщины вздумали было носить горящие уголья, думая поджечь оставленные дома, но более благоразумные тушили их и этим отстранили опасность, потому что пожар мог бы истребить не только одни соседние с еврейскими жилищами дома, но и весь город Танис.

Таким образом дома были пощажены от пламени; когда же солнце поднялось выше, то места, занимаемые разрушенными жилищами выселившегося народа, были охвачены густыми облаками белой пыли и там, где еще накануне тысячи людей имели уютный домашний очаг и где большие стада утоляли жажду в водопойнях, валялись теперь камни, обломки бревен и балок. Кошки и разные собаки бродили вокруг развалин, а к ним присоединились женщины и дети из нищенских хижин у ближнего кладбища, чтобы, закрыв от пыли рукою рот, поискать съестных припасов или домашней утвари, забытых впопыхах евреями и уцелевших от рук грабителей.

После полудня, Бай, второй пророк Бога Амон-Ра, был принесен на носилках к разрушенным жилищам. Он явился не для того, чтобы насладиться картиною разрушения, а остановился на ближайшей дороге, ведущей из кладбища в город; но все же на его серьезном лице появилась довольная улыбка, когда он увидел, что народ хорошо выполнил свою работу; ему не удалось видеть смерти своих врагов, но он не жалел об этом, ибо ненависть, ненасытная порою, иногда довольствуется и немногим. Малейший вред, нанесенный врагам, радовал второго пророка Амон-Ра. Он только что вернулся от печального фараона и хотя ему не удалось окончательно изгладить впечатление, произведенное на властелина Египта волшебником Мезу, но все же он несколько ослабил его.

Были слова, которые самолюбивый, энергичный человек никак не мог забыть и, несмотря на то, что не имел привычки говорить сам с собою, беспрестанно повторял их вслух, когда стал размышлять о всем случившемся. Эти слова были: «Благослови меня!»

Фараон сам обратился с подобною просьбою к другому и этот другой был не верховный жрец Ри и не он сам, второй пророк, которые одни имели право благословлять фараона; властелин Египта сказал это ненавистнейшему из ненавистных людей, чужестранцу, еврею Мезу, которого он, Бай, ненавидел так, как еще никого на земле.

– Итак, благослови и меня! – Это благочестивое обращение, вылившееся из наполненной страхом души человека, было для Бая острым мечом, поразившем его сердце. Ему казалось, что фараон этими словами оскорбил не только жрецов, но и народ.

Конечно, он знал, что Моисей принадлежал к мудрейшим из людей, вышедших из египетских школ, знал также, что фараон находился под влиянием этого человека, выросшего в царском дворце и бывшего другом покойного отца фараона, великого Рамзеса. Но все же, чем мог быть для фараона этот еврей, что властелин Египта, у смертного одра своего сына, простирал к Мезу руки, взывая:

– Благослови меня!

Все это жрец перебрал в своем уме, зрело обсудил, и все же не хотел и не мог уступить чужеземцу.

Приготовить гибель ему и его народу он считал одною из своих самых священных обязанностей и, чтобы привести это в исполнение, он не постыдился бы даже поднять руку на царя, ибо, по его мнению, фараон Менефта своими незаконными словами: – «Благослови и меня»! потерял право на власть.

Он, Бай, и верховный жрец бога Амона держали в своих руках счастие и злополучие души умершего мальчика, и это оружие было остро и сильно, а он знал хорошо слабое сердце царя. Выше Бая стоял один только верховный жрец, а тот, по своей старости и слабости, не пойдет против него и тогда ему удастся принудить фараона к уступке.

В это время над головою пророка взвилась пара воронов и с карканьем опустилась на развалины одного из разрушенных домов. Невольно посмотрел он вслед хищным птицам и увидел цель их прилета – труп обезображенного еврея, покрытый пылью. Тогда опять на его умном лице появилась улыбка, значение которой не могли разгадать окружавшие его носилки жрецы низшего разряда.