Текст книги "Зороастр"

Автор книги: Гюстав Флобер

Соавторы: Фрэнсис Мэрион Кроуфорд,Георг Мориц Эберс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

II

В комнате Даниила свет луны падал на мраморный пол; еврейская бронзовая лампада с семью рожками разливала вокруг нежное и мягкое пламя, освещавшее свиток, развернутый на коленях старца. Брови Даниила были сдвинуты, и морщины на его лице казались еще глубже от оттенявшего их света. Он сидел, опираясь на подушки и закутавшись в свой широкий пурпурный плащ, густо опушенный мехом и стянутый у самой его бороды, потому жизненная теплота уже покидала его тело.

Зороастр приподнял тяжелую ковровую занавесь, висевшую над низкою квадратною дверью, вошел и преклонился. Даниил зорко взглянул на него, и что-то похожее на улыбку мелькнуло в его суровых чертах. Зороастр держал шлем в руке, и светлые волосы окружали лицо, словно сиянием, ниспадая до плеч и сливаясь с шелковистою бородой, спускавшейся на латы. Его темно-синие глаза встретили взор учителя.

– Привет тебе, живи вовеки, избранник Божий!

Я принес необычайно важные вести. Если тебе угодно, я теперь же сообщу их тебе, если же нет, я приду в другое время.

– Сядь по правую руку мою, Зороастр, и скажи мне то, что имеешь сказать. Разве ты не возлюбленный сын мой, ниспосланный мне Господом в утешение моей старости?

– Я служитель твой и служитель твоего дома, отец мой, – ответил Зороастр, садясь на резной стул, в некотором отдалении от старца.

– Говори, сын мой, с какими вестями пришел ты.

– Из Суз прибыл гонец с письмами и вестями. Семеро князей умертвили Смердиза в его дворце и избрали царем Дария, сына Гуштаспа.

– Хвала Господу, избравшему справедливого человека! – воскликнул Даниил. – Таким образом, зло породит добро и кровопролитие приведет к спасению.

– Да будет по слову твоему, учитель! – отвечал Зороастр. – Кроме того, пишут, что Дарий, – да продлятся дни его вовеки, – прочно утвердился на престоле мидян и персов. Я получил письма, написанные рукой того же гонца и скрепленные печатью великого царя, в которых мне дается повеление немедленно привезти в Сузы родственников Иоакима, бывшего царя Иудеи, так как царь хочет оказать им подобающие почести; но какие собственно почести он намерен оказать им, этого я не знаю.

– Что ты говоришь?! – спросил Даниил, внезапно поднявшись с подушек и устремив свои темные глаза на Зороастра. – Неужели царь отнимет у меня детей, услаждающих мою старость? Разве ты не сын мой? И разве Негушта не дочь моя? Зачем хочет он отнять вас у меня?

– Пусть господин мой не смущается! – сказал горячо Зороастр. – Это только на некоторое время, на несколько недель. Твои родственники снова вернутся к тебе и я вместе с ними.

– На некоторое время, на несколько недель! Что значит для тебя «некоторое время», дитя, или какая-нибудь неделя? Но я стар. Если ты возьмешь у меня мою дочь Негушту то, быть может, я не успею уже снова ее увидеть. Мне же почти минуло сто лет.

– Однако, если такова воля царя, я должен исполнить ее, – ответил Зороастр, – но я клянусь, что с молодою царевной не приключится ничего худого! Видишь, я поклялся; пусть же господин мой больше не смущается!

Но Даниил скорбно склонил голову и не отвечал. Он хорошо знал персидский двор; он знал, что раз они попадут в вихрь и водоворот его жизни, полной волнений и козней, то не вернутся уже в Экбатану, а если и вернутся, то совсем уже не теми.

Зороастр стал воином в силу обстоятельств, но было два предмета, стоявшие в его глазах гораздо выше военного поприща.

С самой ранней юности он был воспитанником Даниила, учившего его таинственной науке, которой старец был так много обязан своим необычайным успехом на службе ассирийских и персидских монархов. Достигнуть аскетической жизнью созерцательного усвоения знания, понимания естественных законов, неуловимых для одних внешних чувств, – вот какие задачи ставил Даниил своему ученику.

Год за годом жил юный перс в пышной обстановке двора, отличаемый перед всеми своими сверстниками за храбрость, честность, но больше всего, пожалуй, выделялся он тем, что не искал общества женщин и никогда ни одной женщины не любил. Он был любимцем Кира, и даже Камбиз, погрязший в гнусных пороках и окруженный льстецами и жрецами-магами, признал достоинства молодого князя и, догадываясь уже в то время о замыслах своего брата Смердиза овладеть троном, возвел Зороастра в звание правителя Экбатаны, дав вместе с тем разрешение Даниилу построить высокую башню в этой старинной крепости.

Здесь, в уединении царского дворца, старец отдался всецело созерцанию предметов, занимавших в течение всей жизни его досуг, а в свободные часы, остававшиеся у Зороастра от исполнения его обязанностей, Даниил старался довести ум воина-философа до совершенной и конечной степени развития. Проводя все свое время в башне, за исключением тех редких промежутков, когда он приказывал снести себя в сад, пророк почти не знал, что делается в нижних покоях дворца, а потому удивлялся порою, видя, что внимание его ученика отвлечено чем-то посторонним и что в речах своих он начинает проявлять интерес к своему будущему и к переменам, могущим произойти в его дальнейшей судьбе.

Но старец не знал о переменах в жизни Зороастра, на глазах которого росла Негушта. Двадцатилетним юношей он качал ее на коленях, позднее учил ее и играл с нею, и на его глазах она превратилась в стройную девушку, гордую и величественную, царившую над подругами своих игр. Наконец, шестнадцатый год ее жизни принес ей ранний расцвет южной женственности. В один из дней Зороастр, играя с ней в летний день среди розовых кустов, почувствовал вдруг, как сердце его трепещет и замирает, как щеки его то вспыхивают, то холодеют от звука голоса Негушты, от прикосновения ее руки.

Он, так хорошо знавший людей, так долго живший при дворе и хладнокровно изучавший каждую ступень человеческой природы, там, где эта разнузданная человеческая природа вечно управляет минутой, он понял, какое чувство овладело им, и при этом ощутил острый удар, пронзивший его насквозь, поразивший и тело, и сердце, и душу, и обративший в ничто его гордыню. Целыми днями бродил он одиноко под пениями и рододендронами, сокрушаясь о могучем здании философии, которое он себе воздвигнул, порога которого ни одна женщина никогда не должна была переступить и которое в один день рука женщины и взор женщины разбили в дребезги. Ему казалось, что вся жизнь его загублена и уничтожена, что он сделался точь в точь таким же, как и все другие, что его доля – любить и терзаться сердцем из-за ласкового слова девушки. Он не хотел больше встречаться с смуглолицею царевной, но раз вечером, когда он стоял один на садовой террасе, Негушта подошла к нему, и они, взглянув в глаза друг другу, увидали в них новый свет.

Но ни он, ни она не осмелились сказать ничего старцу. Зороастр догадывался, как мучительна будет для сына Израиля мысль о браке дочери его народа и иудейской царевны с человеком, который, несмотря на свое знатное происхождение, был все же чужеземцем. Отдавшись изучению философии Даниила и знаний, приобретенных у халдеев, Зороастр, тем не менее, сохранял свой независимый образ мыслей. Он не был служителем израильского Бога и никогда бы не сделался таковым, но, в то же время, не был ни идолопоклонником, ни магом, ни последователем Гоматы, полуиндийского брамина, пытавшегося выдать себя за Смердиза, сына царя Кира.

Любой из этих причин было уже достаточно, чтобы вызвать серьезные препятствия к браку Зороастра с Негуштой. Вместе же они казались непреодолимыми. Среди смут и анархии, господствовавшей в течение семимесячного царствования Лжесмердиза, было бы безумием жениться, ожидая повышения и поощрения от милостей самозванца. С другой стороны, и Негушта не могла выйти замуж и сохранить положение иудейской царевны без согласия Даниила, своего опекуна, влияние которого в Мидии не имело пределов и было весьма значительно при дворе. Все это побуждало Зороастра скрывать свою любовь и надеяться на будущее. Тем временем он и царевна ежедневно видались публично, а пост начальника крепости давал Зороастру возможность часто встречать Негушту в уединении садов, тщательно охранявшихся и предоставленных в исключительное пользование Негушты и ее свиты.

Но теперь, когда наступил момент, долженствовавший, по-видимому, произвести перемену в судьбе влюбленных, оба они почувствовали какое-то стеснение. Негушта была так поражена и восхищена мыслью, что снова увидит великолепие дворца в Сузах, столь памятное ей еще со времен ее детства, что боялась показать Зороастру, до какой степени она рада покинуть Экбатану, которая, без него, была бы для нее немногим лучше тюрьмы. Он же, предвидя, как ему казалось, немедленное устранение всяких препятствий и отсрочек, благодаря благосклонному отношению к нему Дария, был, однако ж, слишком благороден и деликатен, чтобы сразу открыть Негуште перспективу близкой свадьбы, так живо рисовавшуюся в его собственной фантазии.

Но не меньшее смущение овладело его сердцем, когда он очутился лицом к лицу со скорбью пророка и впервые в своей жизни почувствовал себя виноватым перед своим учителем, сознавая, что Даниил почти так же глубоко огорчен его отъездом, как и отъездом Негушты. А решение, известное ему одному – жениться на царевне, вопреки воле пророка и при содействии царя, делало еще тягостнее его душевную пытку.

Несколько минут длилось молчание; наконец, старец внезапно поднял голову и откинулся на подушки, устремив взор на своего ученика.

– Разве ты не чувствуешь горести и сожаления? – печально спросил он.

– Нет, мой господин несправедлив ко мне, – ответил Зороастр и в замешательстве сдвинул брови. – Я был бы неблагодарен, если б мог с легким сердцем расстаться с тобой, хотя бы на один только день. Но пусть господин мой утешится: эта разлука не будет продолжительна. Не успеют стада спуститься с Загроша, чтоб укрыться здесь от зимних холодов, как мы уже снова будем с тобою.

– Поклянись же мне, что вернешься до наступления зимы.

– Я не могу поклясться, – отвечал Зороастр. – Ты видишь, я во власти великого царя. Я не могу поклясться.

– Скажи лучше, что ты в деснице Господа, и что поэтому ты и не можешь поклясться. Ибо я говорю тебе, ты не вернешься, и я не увижу больше лица твоего. Наступит зима, и легкокрылые птицы улетят на юг, а я останусь один в стране снегов и морозов. И наступит весна, а я все еще буду один, хотя время мое будет близко, потому что ты не вернешься сюда, и не вернется моя дочь Негушта, и никто из моих родных. И, вот, я сойду в могилу совсем одинокий.

Желтый свет висячей лампады озарял сверху глаза старца, горевшие тусклым огнем; черты лица его вытянулись и исказились, и все морщины и борозды, проведенные превратностями его столетней жизни, выступили теперь – мрачные, суровые и грозные. Зороастр содрогнулся, взглянув на него; он хотел было заговорить, но благоговейный страх сковал его уста.

– Иди, сын мой! – торжественно воскликнул Даниил и с этими словами медленно приподнялся с подушек и сел прямо и неподвижно, протянув свои бледные старческие руки в сторону молодого воина. – Иди и делай свое дело, ибо ты в деснице Господней, а иные дела твои будут вести к добру, иные – к погибели. Ибо ты уклонился с непорочной стези, ведущей к звездам, ты упал с лестницы, по которой ангелы восходят и нисходят на землю, и стал искать преходящей женской любви. И некоторое время ты будешь заблуждаться, и некоторое время будешь много страдать, и снова пройдет некоторое время и ты погубишь себя своими собственными мечтаниями, потому что не сумел отличить тьмы от света и добра от зла. Женщина совратит тебя с прямого пути и, уходя от женщины, ты возвратишься на него и все-таки погибнешь. Но так как добро не чуждо сердцу твоему, то оно сохранится, как и имя твое, в целом ряду поколений, и хотя зло, владеющее тобой, погубит тебя, но, в конце концов, твоя душа будет, все-таки, жить.

Зороастр закрыл лицо руками.

– Восстань и иди, ибо десница Господня на тебе, и никто не может воспрепятствовать делам твоим. Ты будешь взирать на солнце и радоваться, и снова взглянешь на него, и дневной свет покажется тебе мраком. Ты будешь хвалиться в сознании своей силы и в блеске своих доспехов, что нет человека, подобного тебе, и затем отвергнешь славу свою и скажешь: «Это тоже суета». Ты снискал любовь царя и будешь стоять пред царицей в золотых доспехах и богатой одежде, но конец близок, потому что рука Господня покоится на тебе. Если Господь хочет сотворить великие дела чрез тебя, что мне до того? Иди скорей и не отдыхай дорогой, чтобы женщина не соблазнила тебя и ты бы не погиб. А я, я тоже пойду… не с тобой, а впереди тебя. И все вы должны последовать за мной, ибо я ухожу. Истинно говорю тебе, я вижу уже свет во тьме мира, и сияние небесной славы снизошло на меня, торжественное сияние лучезарного величия.

Зороастр взглянул на Даниила и в страхе и трепете упал к его ногам, так что тяжелый шлем его с шумом покатился по мраморному полу. Даниил стоял, выпрямившись, точно исполинский дуб, простирая к небу свои иссохшие руки и окутанный до пояса густою массой своих белоснежных волос и бороды. Лицо его было озарено каким-то внутренним чудесным светом, а темные глаза, устремленные вверх, казалось, воспринимали и поглощали в себе лучезарный блеск отверстых небес. Голос его звучал теперь со всею мощью юности, и весь его образ был облечен величием неземного мира. Он заговорил опять:

– Внимай, голос веков говорит устами моими, и Господь Бог мой взял меня к себе. Дни мои пришли к концу; я взят на небо и не буду больше низринут. Земля отступает и явилась слава Божия, не имеющая конца во веки. Господь идет – скоро придет Он.

Воздев руки к небу, он простоял еще одну минуту, совсем неподвижно, с лицом, озаренным лучами неземного света. Одно мгновение простоял он так, затем отступил назад и так же прямо, с воздетыми к небу руками, упал на устланный подушками пол.

Зороастр, объятый ужасом, бросился к Даниилу и начал растирать его руки, он прислушивался к биению сердца, переставшего биться, и старался возбудить хоть слабый признак дыхания.

Но старания его были тщетны, и тогда, в верхней комнате башни, молодой воин пал ниц и зарыдал один на один с великим усопшим.

III

Так почил Даниил, и семь дней подряд женщины, припав к земле, оплакивали его, между тем как мужчины бальзамировали тело и готовили его к погребению.

Они обернули тело в тонкое полотно и возлили на него драгоценные масла из дворцовых хранилищ. Они окуривали тело ладаном, миррой и амброй, индийскою камедью и смолой персидской сосны и зажигали вокруг него свечи из чистого воска. Все эти семь дней городские плакальщики громко сетовали, неустанно восхваляя усопшего и возглашая днем и ночью, что умер лучший, достойнейший и величайший из людей.

Так бодрствовали они семь дней, плакали и воспевали подвиги Даниила. А в нижнем покое башни женщины сидели на полу с Негуштой посередине и предавались великой скорби, облекшись во вретище в знак печали и посыпая пеплом и голову свою, и землю. Лицо Негушты исхудало и побледнело за эти дни, губы ее побелели, и длинные волосы висели в беспорядке. Многие мужчины обрили себе бороды и ходили босые. Крепость и дворцы были полны звуков плача и сокрушения. Евреи, находившиеся в Экбатане, оплакивали своего вождя, а оба левита сидели возле усопшего и неумолчно читали отрывки из писаний. Мидяне оплакивали своего великого и справедливого правителя под ассирийским именем Балатшужура, впервые данным Даниилу Навуходоносором, и их громкие рыдания и сетования доносились из города, как вопль целого народа, до слуха обитателей крепости и дворца.

На восьмой день торжественно погребли его в саду, в гробнице, заново выстроенной в неделю плача. Оба левита, один молодой еврей и сам Зороастр, все они, одетые во вретища и босые, подняли тело Даниила на носилках и вынесли его на плечах по широкой лестнице башни в сад, к могиле.

Впереди шли плакальщицы: несколько сотен мидийских женщин, с растрепанными волосами, раздирали свои одежды, посыпали себе пеплом голову и бросали его на дорогу, по которой шли, плача навзрыд и причитая диким голосом скорби, потрясая воздух своими визгливыми криками, пока не подошли к могиле и не окружили ее, между тем как четверо мужей опустили своего учителя в обширную гробницу из черного мрамора под тенью пиний и рододендронов.

За плакальщицами следовали свирельщики и при звуках их пронзительной музыки казалось, что какие-то сверхъестественные существа присовокупляют свои голоса к общему воплю. По обе стороны носилок шли родственницы, Негушта же шла рядом с Зороастром, и по временам, когда погребальное шествие делало поворот в миртовых аллеях густого сада, темные, отяжелевшие от слез глаза ее бросали украдкой взор на своего возлюбленного. Лицо Зороастра было бледно, взор – сурово устремлен в пространство. Но поступь его оставалась тверда, хотя он шел босой по жесткому песку, и с той минуты, когда тело старца было вынесено из верхней комнаты башни, и до того момента, когда его положили в гробницу, лицо Зороастра не изменилось и ни разу не взглянул он ни направо, ни налево. И под самый конец, когда они опустили на полотняных перевязях своего любимого учителя в место его последнего упокоения и женщины подошли к могиле с ящиком нарда, серой амбры и драгоценных благовоний, Зороастр долго и пристально смотрел на обвитую пеленами голову покойника, и слезы катились по его щекам, падая на мрамор гробницы. Затем он безмолвно повернулся и пошел мимо расступавшейся перед ним толпы, бледный, как и сам Даниил, не отвечая ни на чьи приветствия, не глядя даже на Негушту, стоявшую около него. Он ушел, и весь остальной день не показывался никому.

Но вечером, когда солнце уже скрылось, он пришел на террасу и стоял здесь, окутанный тьмою, так как ночь была безлунная. Он снова надел свои доспехи и пурпурный плащ, потому что долг службы призывал его обойти крепость. Он стоял спиною к колоннам балюстрады и смотрел по направлению к миртовым деревьям: он знал, что Негушта явится на обычное место свиданий. Долго пришлось ему ждать, но, наконец, он услыхал шаги на усыпанной песком дорожке, услыхал шелест миртовых деревьев и различил в сумраке белые края одежды под темным плащом Негушты, быстро подвигавшейся к террасе.

Он побежал ей навстречу и хотел сжать ее в своих объятиях, но она оттолкнула его и, обернувшись медленно пошла к передней части террасы. Даже во мгле Зороастр мог видеть, что она чем-то оскорблена; какая-то холодная тяжесть сдавила ему грудь, и внезапно застыли просившиеся на уста слова привета.

Зороастр последовал за Негуштой и положил ей руку на плечо.

– Моя возлюбленная, – сказал он, тщетно пытаясь заглянуть в ее лицо, – неужели сегодня у тебя не найдется для меня ни одного слова? Неужели скорбь заставила тебя позабыть о твоей любви?

Она отступила на несколько шагов и посмотрела на него. Он видел, как сверкнули ее глаза, когда она заговорила:

– Разве твоя собственная скорбь не овладела тобой так всецело сегодня, что ты даже не хотел смотреть на меня? – спросила она. – В течение часа, который мы провели так близко друг от друга, посмотрел ли ты хоть один раз на меня? Ты забыл меня! А теперь, когда первый поток твоих слез иссяк и превратился в крошечный ручеек, ты нашел время вспомнить обо мне! Скажи же, зачем ты пришел?

Зороастр выпрямился, горделиво сложил руки и, устремив глаза на Негушту, ответил ей спокойно, хотя голос его звучал глухо от внезапной, острой боли.

– Есть время для скорби и время для радости, – сказал он. – Есть время для слез и время для любви.

Я поступил так потому, что раз человек скорбит об усопшем и желает выказать свою печаль, чтобы тем почтить покойного, бывшего для него отцом, то не подобает ему иметь в голове какие-либо посторонние мысли, хотя бы самые дорогие и самые близкие его сердцу. Почему же ты гневаешься на меня?

Глаза Негушты были опущены и лицо почти закрыто темною тенью. Зороастр обнял ее за шею и привлек к себе, и хотя она слегка сопротивлялась, но через минуту голова ее уже лежала на его груди.

С башни раздался далекий, меланхолический крик совы и эхо печально повторило его в глубине садов. Свежий сырой ветер внезапно подул с востока. Легкая дрожь пробежала по телу Негушты; она закуталась в плащ.

– Пройдемся по террасе, – сказала она, – сегодня холодно. Ведь это последняя ночь, которую мы проводим здесь.

– Да. Завтра мы должны отправиться в путь. Это последняя ночь.

– Ты хорошо знаешь молодого царя? Я видела его только несколько мгновений в прошедшем году.

– Молодой царь с головою старца на плечах, – ответил Зороастр. – Он на год моложе меня. Но я не хотел бы быть на его месте и вести те войны, какие приходится вести ему, и, во всяком случае, не взял бы я себе в жены Атоссу.

– Атоссу? – переспросила Негушта.

– Да. Царь уже женился на ней. Она была женой Камбиза, а также и мага Лжесмердиза, которого Дарий предал смерти.

– Она красива? Я ее видела?

– Да, ты, вероятно, видела ее в Сузах, при дворе, прежде чем мы приехали в Экбатану. Она только что сделалась тогда женой Камбиза. Впрочем, ты была тогда ребенком и проводила большую часть времени с своими родственницами, так что, пожалуй, ты и не видала ее.

– Скажи мне, ведь у нее были голубые глаза и желтые волосы? И злое лицо, такое холодное?

– Да, пожалуй, что и в самом деле у нее был жесткий взгляд. Я помню, что глаза у нее были голубые. Она была очень несчастна, потому то и решилась оказать содействие магу. Не она его выдала.

– Ты и тогда жалел ее, не правда ли? – спросила Негушта.

– Да, она заслуживала сострадания.

– Теперь она отомстит за прошлое. Женщина с таким лицом, как у нее, должна быть мстительна.

– Тогда она не будет больше заслуживать сострадания, – возразил Зороастр с легкою усмешкой.

– Я ненавижу ее.

– Ненавидишь?… Как можешь ты ненавидеть женщину, которую ты едва видела и которая не сделала тебе ничего дурного?

– Я уверена, что возненавижу ее, – ответила Негушта. – Она вовсе не красива, она только холодна и жестока. Как мог великий царь поступить так безрассудно и жениться на ней?

– Да продлятся дни его во веки! Он может жениться, на ком ему угодно. Но я прошу тебя, не вздумай сердить царицу.

– Почему это? Из-за чего же мне бояться ее? – спросила Негушта. – Разве я не царской крови, как и она?

– Это правда. Однако женщины царской крови должны быть так же благоразумны, как и простые смертные.

– Я не испугалась бы и самого великого царя, если б ты был рядом со мною, – гордо сказала Негушта. – Впрочем, ради тебя, я готова быть благоразумной. Но только… я уверена, что возненавижу ее.

Зороастр усмехнулся. Он был рад, что, благодаря темноте, царевна не видит его улыбки.

– Пусть будет по-твоему, – сказал он. – Мы скоро узнаем, чем это кончится, потому что завтра должны пуститься в путь. Я буду ехать возле твоих носилок, – сказал Зороастр. – Но этот путь покажется тебе очень скучным, и ты будешь часто уставать. Местность пустынна, и мы должны сами позаботиться об удобствах пути, уезжая отсюда. Поэтому не жалей мулов и захвати все, что тебе нужно.

– Притом же, может быть, мы и не вернемся… – сказала в раздумье Негушта.

Зороастр промолчал.

– Ты думаешь, что мы вернемся сюда? – спросила она.

– Я мечтал прежде о возвращении, – ответил Зороастр, – но я боюсь, что твои слова сбудутся.

– Но почему же говоришь ты, что боишься? Разве не лучше жить при дворе, чем здесь, в этой отдаленной крепости, где мы так отрезаны от остального мира. О, я так стремлюсь в Сузы. Я уверена, что теперь царский дворец покажется мне в десять раз прекраснее, чем тогда, когда я была ребенком.

Зороастр вздохнул. В глубине сердца своего он знал, что о возвращении в Мидию нечего и думать, а, между тем, ему мечталось, что он женится на царевне, будет назначен правителем этой области и привезет свою молодую супругу в эту прекрасную страну, где их ожидает долгая, счастливая, безмятежная жизнь. Но он знал, что этого не будет, и как ни старался отделаться от этого впечатления, он чувствовал, что предсмертные слова пророка о его судьбе были непреложным предсказанием.

Суровый ветер, не переставая дул с востока, принося с собою холодную влажность. Лето не вполне наступило, и в воздухе еще чувствовалось дыхание зимы.

Простившись с Негуштой, Зороастр удалился в свои покои с неспокойной душой.

Что-то в речах Негушты причиняло ему непонятную боль. Пробудившийся в ней интерес к придворной жизни и к великому царю, странная, капризная ненависть к Атоссе, по-видимому, уже зародившаяся в ее груди, ее желание принять участие в шумных увеселениях столицы, наконец, и все ее поведение тревожило его.

Ему казалось непонятным, что она могла рассердиться за его поведение на похоронах и Зороастр готов был увидеть в этом желание воспользоваться только предлогом, чтобы только придраться к нему. Он почувствовал сомнение, которое никогда не является так внезапно и не наносит таких острых ран, как когда человек бывает вполне уверен в самом себе и в своем положении. После того, как он был разлучен с ней целую неделю из-за погребального обряда, он мечтал о сегодняшнем свидании, как о великой радости после долгой печали. Теперь он был обманут в своих ожиданиях. Негушта притворилась оскорбленной; а, между тем, Зороастр чувствовал, что поступал самым естественным образом. Мог ли он, начальник крепости, человек, на которого были устремлены взоры всех присутствующих, мог ли он в то время, когда нес тело учителя, обмениваться любовными взглядами или нежными словами с шедшею рядом царевной?

Тем не менее, он подумал, что с завтрашнего дня для него начнется новая жизнь. Почти целый месяц проведет он в дороге с Негуштой: днем будет ехать возле ее носилок, в полдень и вечером будет сидеть за ее столом, будет охранять ее, заботиться о ней, следить за тем, чтоб малейшие нужды ее получали немедленное удовлетворение. Тысячи разных случайностей дадут ему возможность восстановить так неожиданно поколебавшуюся нежность их отношений. И, утешая себя надеждами, стараясь не думать о настоящем, он заснул, утомленный тревогами и огорчениями всего этого дня.

Негушта пролежала всю ночь на своих шелковых подушках, следя за мелькавшим пламенем маленькой лампады и за причудливыми тенями, которые она отбрасывала на богато разрисованную резьбу потолка.

Девушка почти не спала, но и на яву ей грезились золото и блеск столицы, величие молодого царя и ослепительная, резкая красота Атоссы, которую она уже ненавидела или, по крайней мере, решила возненавидеть.

Больше всего интересовал ее царь. Она старалась вызвать в своей памяти его черты и осанку, вновь представить себе, каким он показался ей, когда год тому назад провел одну ночь в крепости.

Она припомнила смуглого мужчину в цвете молодости, с густыми бровями и орлиным носом; черная, прямая борода обрамляла его энергичные суровые черты, которые могли бы показаться грубыми, если б не ясные глаза его, так бесстрашно глядевшие всем в лицо. В ее воспоминаниях он рисовался человеком небольшого роста, плотного и могучего сложения, с быстрою и решительною речью, требовавшим, чтоб его понимали с полуслова, совершенно противоположным по внешности ее высокому и стройному возлюбленному. Безукоризненная красота Зороастра постоянно очаровывала ее, Негушта гордилась его совершенством и тем, что он ее любит. Мысль о том, что она любима таким человеком, наполнила ее торжеством, и она теперь сожалела о своих упреках. В сущности, она только пожаловалась на невнимание, которое, как она уверяла себя, он действительно проявил к ней. Мысли ее перенеслись от ее возлюбленного к ожидавшей ее новой жизни, картина которой ярко предстала в ее изображении. Она даже взяла в руки маленькое серебряное зеркальце и посмотрелась в него при тусклом свете лампады. Царевна сказала себе, что она прекрасна, что многие и многие в Сузах пленятся ею. Она радовалась тому, что Атосса – белокурая: это должно было лучше оттенить ее смуглую южную красоту.

К утру она задремала и увидела во сне величественный образ Даниила, каким она запомнила его на смертном одре в верхней комнате башни. Ей почудилось, что усопший зашевелился, открыл свои безжизненные глаза и указал на нее своими окостеневшими перстами, произнося слова гневной укоризны.

Она очнулась с коротким криком ужаса. Бледный отблеск зари проникал в дверь коридора, ведущего в ее комнату, на пороге которой спали две ее служанки, прикрыв головы белыми плащами от холодного ночного воздуха.

Затем раздался протяжный и громкий звук труб, и Негушта услыхала на дворе топот мулов, которых нагружали для путешествия, и крики погонщиков и служителей. Она поспешно встала с постели, отдернула тяжелые занавеси и поглядела сквозь решетку окна.

И тогда она сразу забыла свой зловещий сон, сердце ее опять затрепетало при мысли, что она не будет больше жить затворницей в Экбатане, что раньше конца следующего месяца она уже будет в Сузах, в царском дворце, куда она так стремилась.