Текст книги "Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4"

Автор книги: Гюстав Флобер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Вид окружающих предметов подтверждал слова доктора.

На камине валялись пластыри и бинты. Ящик с хирургическими инструментами занимал середину письменного стола, в углу стоял таз с зондами, а у стены находилась модель человека с обнажёнными мускулами.

Пекюше расхвалил модель.

– Правда, что анатомия – увлекательное занятие?

Господин Вокорбей рассказал, какое удовольствие он испытывал в студенческие годы при вскрытии трупов; Бувар спросил его, какая разница между внутренним строением мужчины и женщины.

Желая удовлетворить любопытство гостей, врач вынул из библиотеки анатомический атлас.

– Возьмите атлас с собой! Дома вы рассмотрите его на досуге!

Скелет поразил Бувара и Пекюше. Они никак не ожидали, что у человека так сильно выступает челюсть, такие глубокие глазницы и длинные руки. Пояснительного текста не было, и они опять отправились к г-ну Вокорбею; из руководства Александра Лота они узнали, на какие части делится скелет, и поразились тому факту, что, состоя из позвонков, спинной хребет в шестнадцать раз крепче, чем если бы, по воле творца, он был сплошным. Почему именно в шестнадцать?

Запястные мускулы вывели из терпения Бувара, а Пекюше, упорно изучавший строение черепа, пал духом перед клинообразной костью, хотя она и похожа на «турецкое седло».

Суставы были скрыты под столькими связками, что друзья сразу же принялись за мускулы.

Но найти, где они прикрепляются, было нелегко, и, дойдя до позвоночных отростков, Бувар и Пекюше окончательно разуверились в анатомии.

– Не взяться ли нам снова за химию? Ведь недаром же мы устроили лабораторию! – предложил Пекюше.

Бувар отказался; он припомнил, что в качестве учебных пособий для жарких стран применяются искусственные трупы.

Барберу ответил на его запрос, что за десять франков в месяц можно выписать одну из моделей г-на Озу; неделю спустя посыльный из Фалеза поставил продолговатый ящик у их калитки.

Сильно волнуясь, друзья принесли ящик в пекарню. И когда были отбиты доски, снята солома и развернута папиросная бумага, их глазам предстал манекен человека.

Он был кирпичного цвета, без волос, без кожи и испещрён множеством синих, красных и белых прожилок; манекен нисколько не походил на труп, скорее – на игрушку, довольно безобразную, чистенькую, пахнувшую лаком.

Они сняли грудную клетку и увидели лёгкие, напоминавшие две губки, сердце вроде большого яйца, диафрагму, почки и целую связку кишок.

– За работу! – воскликнул Пекюше.

Друзья провели в трудах целый день до позднего вечера.

Они облеклись в халаты, как студенты в анатомическом театре, и при свете трёх свечей разнимали и складывали картонные части, как вдруг кто-то забарабанил кулаком в дверь:

– Отворите!

Это был г-н Фуро в сопровождении сельского стражника.

Шутки ради хозяева Жермены показали ей «покойничка». Она тут же побежала с этой новостью к бакалейщику, и в поселке разнёсся слух, что Бувар и Пекюше прячут у себя в доме настоящего мертвеца. Молва дошла до Фуро, и он пришёл, чтобы лично удостовериться, соответствует ли она истине; зеваки столпились во дворе.

Когда явился Фуро, манекен лежал на боку, мускулы на его лице были сняты, отчего глаз непомерно выпятился и производил жуткое впечатление.

– Что вам угодно? – спросил Пекюше.

– Ничего, ровным счётом ничего, – пробормотал мэр и, взяв со стола одну из картонных частей, спросил: – Что это?

– Ланитная мышца, – ответил Бувар.

Фуро молчал, криво усмехаясь; втайне он завидовал друзьям, занятия которых были выше его понимания.

Оба анатома притворились, будто продолжают свои исследования. Люди, соскучившись во дворе, вошли, толкаясь, в пекарню, и стол задрожал.

– Ну это уже чересчур! – воскликнул Пекюше. – Избавьте нас от зрителей!

Стражник выпроводил любопытных.

– Превосходно, – заметил Бувар, – нам не нужны посторонние.

Фуро понял намёк и спросил, имеют ли они право, не будучи врачами, держать у себя модель трупа. Впрочем, он обо всём напишет префекту.

– Что за край! Глухая провинция! Можно ли быть такими неучами, болванами, ретроградами?

Сравнив себя с другими, друзья возгордились; они лелеяли честолюбивую мечту пострадать ради науки.

Доктор тоже зашёл к ним. Он раскритиковал манекен, сказав, что он далёк от природы, но воспользовался случаем и прочёл им целую лекцию.

Бувар и Пекюше слушали его как зачарованные; по их просьбе г-н Вокорбей дал им несколько книг из своей библиотеки, предупредив, однако, что ни одной книги они не дочитают до конца.

В словаре медицинских наук их поразили необычайные случаи родов, долголетия, тучности, запоров. Как жаль, что им не пришлось видеть знаменитого канадца Бомона, обжор Тарара и Бижу, женщину, больную водянкой, из Эрского департамента, пьемонтца, у которого кишечник действовал раз в двадцать дней, Симона де Мирпуа, умершего от окостенения, и ангулемского мэра, нос которого весил три фунта!

Изображение мозга вдохновило их на философские размышления. Они прекрасно различили внутри его полушарий septum lucidum – прозрачную перегородку и шишкообразную железу, похожую на бурую горошину; но там были, кроме того, ножки, желудочки, дуги, канатики, бугры, узлы, какие-то волокна, Паккионовы грануляции, тельца Пачини, словом, такая путаница, разобраться в которой не хватило бы целой жизни.

Иной раз в пылу увлечения они полностью разнимали модель, а потом не знали, как собрать её разрозненные части.

Работа была нелёгкая, особенно после обеда, и друзья тут же засыпали, Бувар – опустив голову и выпятив живот, Пекюше – облокотясь на стол и положив голову на руки.

Нередко, именно в эту минуту, дверь в пекарню приотворялась, и на пороге появлялся г-н Вокорбей, окончивший свой утренний обход.

– Ну, как подвигаются дела с анатомией, дорогие собратья?

– Превосходно, – отвечали они.

Тогда врач задавал друзьям вопросы просто так, ради удовольствия смутить их.

Когда Бувару и Пекюше надоедал какой-нибудь орган, они переходили к другому; так они рассмотрели и отбросили сердце, желудок, ухо, кишечник, ибо картонный человек им опротивел, несмотря на все старания им заинтересоваться. Наконец доктор застал друзей, когда они заколачивали ящик с манекеном.

– Браво, я давно этого ожидал!

Ей-богу, в их возрасте поздно браться за ученье! Усмешка, сопровождавшая эти слова, глубоко оскорбила Бувара и Пекюше.

По какому праву этот господин считает их неспособными к наукам? Разве анатомия – его личное достояние, разве он какое-то особое существо, на голову выше остальных?

Итак, они приняли вызов и даже не поленились съездить за книгами в Байе.

Для пополнения знаний друзьям недоставало физиологии, и букинист достал им трактаты Ришерана и Аделона, широко известные в ту пору.

Все общие места о возрасте, поле, темпераменте показались им глубоко поучительными; они очень обрадовались, узнав, что в зубном камне живут три вида микробов, что вкус зависит от языка, а чувство голода – от желудка.

В своём стремлении усвоить пищеварительный процесс они сокрушались, что не умеют жевать жвачку – оказывается, этим свойством обладали Монтегр, г-н Госс и брат Берара; они стали жевать медленно, размельчая и увлажняя пищу слюною, мысленно сопровождали её на всём протяжении пути вплоть до конечного результата, и всё это с редкой добросовестностью и чуть ли не с благоговением.

Им захотелось, кроме того, вызвать искусственное пищеварение; они положили кусочки мяса в склянку с желудочным соком утки, две недели таскали эту склянку под мышкой и достигли только того, что насквозь провоняли тухлым мясом.

Соседи не могли понять, зачем они бегают по дороге в мокрой одежде под палящими лучами солнца. Таким способом они хотели проверить, уменьшается ли жажда при увлажнении кожи. Друзья возвращались домой, тяжело дыша, и оба – с отчаянным насморком.

Они быстро покончили со слухом, голосом, зрением, но на детородных органах Бувар задержался.

Сдержанность Пекюше в этом вопросе всегда его удивляла. Невежество друга оказалось столь поразительным, что Бувар забросал его вопросами, и Пекюше, краснея, признался ему во всём.

Шутки ради приятели затащили его некогда в публичный дом, но он сбежал оттуда, так как хотел сохранить себя для женщины, которую полюбит впоследствии. Счастье так и не улыбнулось ему, и, несмотря на жизнь в столице, он в пятьдесят два года оставался девственником то ли из ложного стыда и недостатка в деньгах, то ли из боязни заразиться, из упрямства или по привычке.

Бувар никак не мог этому поверить, затем громко расхохотался, но тут же пересилил себя, заметив слёзы на глазах Пекюше; в самом деле, любовь не миновала старого холостяка, и он не раз увлекался то канатной плясуньей, то свояченицей знакомого архитектора, то конторщицей и, наконец, молоденькой прачкой и уже собирался на ней жениться, когда узнал, что она ждёт ребёнка от другого.

– Никогда не поздно наверстать упущенное. Полно, не горюй! Я всё беру на себя... если хочешь, – сказал ему Бувар.

Пекюше возразил со вздохом, что теперь об этом нечего и думать, и они снова занялись физиологией.

Правда ли, что с нашего кожного покрова непрестанно испаряется влага? Доказательством служит тот факт, что с каждой минутой вес человека уменьшается. Если сумма ежедневных выделений организма равняется по весу тому, что он поглощает, здоровье будет находиться в состоянии полного равновесия. Санкториус, открывший этот закон, посвятил пятьдесят лет жизни тому, что каждый день взвешивал принимаемую им пищу, все свои выделения и себя самого и отдыхал лишь тогда, когда записывал полученные цифры.

Друзья попробовали подражать Санкториусу. Но так как весы не могли выдержать сразу двоих, к опыту приступил Пекюше.

Он разделся, дабы одежда не препятствовала процессу испарения, и встал на весы, обнажив, несмотря на свою стыдливость, длинное смуглое туловище, похожее на цилиндр, короткие ноги и плоские ступни. Сидя на стуле рядом с ним, Бувар читал вслух.

Учёные утверждают, что животная теплота увеличивается в результате сокращения мускулов и что можно повысить температуру воды в ванне, если двигать грудной клеткой и тазом.

Бувар притащил оцинкованную ванну и, когда всё было готово, погрузился в неё, вооружившись градусником.

Обломки перегонного куба, сложенные в углу, неясно вырисовывались в полумраке. Скреблись мыши; чувствовался застоявшийся запах ароматических трав; друзьям было хорошо, и они мирно беседовали.

Однако Бувар продрог.

– Подвигай руками и ногами! – сказал Пекюше.

Бувар послушался, но показания градусника не изменились.

– Мне холодно.

– Да и мне не жарко, – отозвался Пекюше, тоже ощущая озноб. – Пошевелись, поверти тазом, да как следует!

Бувар сдвигал и раздвигал ноги, ворочал торсом, надувал живот, пыхтел, как тюлень, потом смотрел на градусник: ртутный столбик всё понижался.

– Ничего не понимаю! Ведь я же двигаюсь!

– Значит, недостаточно!

Бувар принимался за прежнюю гимнастику.

Она продолжалась уже три часа, когда он снова взглянул на градусник.

– Что это? Двенадцать градусов. Слуга покорный! Я вылезаю!

В эту минуту вбежала, высунув язык, рыжая шелудивая собака, помесь ищейки и дога.

Что делать? Звонка не было, да и служанка была туговата на ухо. От холода друзья стучали зубами, но не смели шевельнуться, боясь, что собака их укусит.

Пекюше попробовал было кричать и грозно таращить глаза.

Собака залаяла и стала прыгать вокруг весов, а Пекюше уцепился за верёвки и, согнув колени, попытался подняться как можно выше.

– Ты не умеешь с ней обращаться, – заметил Бувар.

Он начал умильно улыбаться, называя собаку ласкательными именами.

Очевидно, собака поняла их. Она завиляла хвостом, положила лапы на плечи Бувара, царапая его когтями.

– Вот те на! Собака унесла мои штаны!

Собака легла на них и успокоилась.

Наконец, с величайшими предосторожностями один из друзей решился слезть с весов, другой – выйти из ванны; когда Пекюше оделся, ему пришла в голову новая мысль:

– А ты, пёсик, послужишь нам для опытов.

Каких опытов?

Можно, например, впрыснуть собаке фосфор и, заперев в погреб, посмотреть, не пойдёт ли у неё огонь из ноздрей. Но как сделать впрыскивание? К тому же им никто не продаст фосфора.

Они хотели было поместить собаку под воздушный колокол, дать ей надышаться газом или напоить ядом. Но в этом вряд ли будет что-нибудь забавное! Наконец они выбрали опыт намагничивания стали путём контакта со спинным мозгом животного.

Бувар, сдерживая волнение, подносил тарелку с иголками Пекюше, а тот втыкал их в позвонки собаки. Иголки скользили, ломались, падали. Он брал другие, вонзал их быстро, наугад. Несчастная собака разорвала верёвки, вылетела, как бомба, в окно, промчалась по двору и ворвалась в кухню через прихожую.

Увидев собаку в крови, с обрывками верёвок на лапах, Жермена раскричалась.

Следом вбежали хозяева. При виде их собака удрала.

Старая служанка накинулась на господ:

– Опять ваши глупости, опять чего-то выдумали! Да и в кухню грязищи натащили! Собака ещё, не дай бог, взбесится! Давно пора вас посадить за решётку.

Бувар и Пекюше вернулись в лабораторию, чтобы испытать иголки.

Ни одна из них не притягивала даже мельчайших металлических опилок.

Предположение Жермены испугало друзей. А вдруг собака взбесится, вернётся и искусает их!

На следующий день они пошли наводить справки и долгое время спустя, завидя собаку, похожую на эту, сворачивали с дороги.

Ни один из последующих опытов не удался. Вопреки заверениям учёных, голуби, которым друзья пускали кровь на сытый и на голодный желудок, погибали одинаково быстро. Котята, погруженные в воду, подохли через пять минут, а у гуся, которого напичкали мареною, надкостные плевы нисколько не потемнели.

Проблема усвоения пищи не давала им покоя.

Каким образом из одних и тех же веществ получаются кости, кровь, лимфа, экскременты? Как проследить за превращением любого съеденного продукта? Человек, употребляющий однообразную пищу, ничем не отличается в химическом отношении от того, кто питается разнообразно. Воклен установил количество извести в овсе, которым кормили курицу; оказалось, что в скорлупе снесённых ею яиц извести больше. Следовательно, произошло созидание вещества. Каким образом? Неизвестно.

Неизвестно даже и то, как велика сила сердечной мышцы. Борелли приравнивает её к силе, которая требуется для подъёма ста восьмидесяти тысяч фунтов, а Кейл – всего-навсего к восьми унциям. Бувар и Пекюше вывели отсюда заключение, что физиология (согласно старинному изречению) просто фантастический медицинский роман. Оказавшись не в состоянии понять физиологию, они в ней разуверились.

Целый месяц друзья провели в праздности, потом вспомнили о своём саде.

Сухое дерево, лежавшее посреди сада, мешало им. Они обтесали его, но работа их утомила. Бувару часто приходилось ходить к кузнецу и отдавать ему в починку инструменты.

Однажды на дороге к Бувару подошёл человек с холщовым мешком за спиной и предложил альманахи, жития святых, образки и, наконец, руководство Франсуа Распайля под заглавием Здоровье.

Эта брошюра так понравилась Бувару, что он написал Барберу, прося прислать ему капитальный труд того же автора. Барберу не только доставил книгу, но и указал в письме аптеку, в которой можно купить упомянутые там лекарства.

Ясность учения пленила друзей. Все болезни происходят от червей. Черви портят зубы, прогрызают лёгкие, раздувают печень, разрушают кишки и вызывают в них урчанье. Камфора – лучшее средство против них. Бувару и Пекюше понравилось это лекарство. Они нюхали камфору, жевали её, раздавали знакомым в виде сигарет, болеутоляющей микстуры и пилюль. Они взялись даже за лечение горбатого ребёнка.

Этого мальчика они встретили как-то на ярмарке. Нищенка, мать ребёнка, приводила его к ним каждый день утром. Друзья натирали ему горб камфорной мазью, на двадцать минут ставили горчичник, затем мягчительный пластырь и угощали своего пациента завтраком, чтобы он не сбежал.

Пекюше, интересовавшийся глистами, заметил как-то на щеке г-жи Борден странное пятно. Доктор уже давно лечил вдовушку горькими каплями, но пятно, сначала небольшое, как монета в двадцать су, увеличилось; на нём появился розовый ободок. Друзья вызвались лечить г-жу Борден, и та дала согласие при условии, что смазывание будет делать Бувар. Она подходила к окну, расстёгивала верхние пуговицы лифа и подставляла щёку Бувару, делая ему глазки, что было бы весьма опасно, не присутствуй на сеансе Пекюше. Несмотря на страх, который им внушала ртуть, они давали своей пациентке каломель, правда, в весьма скромных дозах. Месяц спустя г-жа Борден выздоровела.

Она раструбила о чудесном исцелении, и вскоре податной инспектор, секретарь мэрии, сам мэр и все жители Шавиньоля принялись сосать камфору.

Между тем спина горбатого мальчика не становилась прямее. Податной инспектор отказался от папирос с камфорой – они усиливали припадки удушья. Фуро стал ворчать, что от пилюль у него обострился геморрой; у Бувара появилась резь в животе, а у Пекюше – жестокие мигрени. Друзья потеряли веру в Распайля, но тщательно это скрывали, дабы не подорвать своего авторитета.

Теперь они пристрастились к оспопрививанию, научились для практики делать надрезы на капустных листьях и даже приобрели два ланцета.

Вместе с врачом они навещали больных бедняков, затем просматривали медицинские книги.

Симптомы, описанные в этих книгах, нисколько не соответствовали тому, что они только что видели. А с названиями болезней получалась какая-то мешанина латыни, греческого, французского и других языков.

Болезни насчитываются тысячами; классификация Линнея очень удобна с её родами и видами, но как определить вид? Пришлось погрузиться в философию медицины.

Они грезили о жизненном начале Ван Гельмонта, о витализме, броунизме, органицизме; приставали к доктору, отчего бывает золотуха, какой орган поражает прежде всего заразный миазм и как отличить при заболевании причину от следствия.

– Причины и следствия перепутываются, – ответил Вокорбей.

Такое отсутствие логики возмутило их, и они стали посещать больных одни, без врача, проникая в дома под предлогом филантропии.

В нищенских комнатах на грязных тюфяках лежали больные; у одних лица были перекошенные, у других – опухшие, багровые, лимонно-жёлтые или фиолетовые; носы обострились, губы дрожали, слышались стоны, икота, воняло прелой кожей и старым сыром.

Бувар и Пекюше читали рецепты врачей и были весьма удивлены, что успокоительные лекарства применяются иной раз как возбудительные, рвотные – как слабительные, что одно и то же средство дается при различных показаниях, а болезнь при противоположных способах лечения проходит сама собой.

И всё же они давали советы, ободряли больных и даже брали на себя смелость их выслушивать при помощи трубки.

Воображение работало у них без устали. Они написали королю, прося учредить в Кальвадосе учебное заведение для подготовки сиделок и предлагая себя в качестве преподавателей.

Посетили аптекаря в Байе (фалезский фармацевт все ещё был на них в обиде из-за грудной ягоды) и посоветовали ему изготовлять, по примеру древних римлян, pila purgaloria, то есть лекарства в виде шариков, которые постепенно проникают в организм при растирании их руками.

Придя к убеждению, что понижение температуры тела благотворно влияет на воспаление внутренних органов, друзья подвесили к потолочным балкам кресло, посадили в него больную менингитом и стали её раскачивать, но тут вернулся муж и выгнал их вон.

Наконец, невзирая на возмущение священника, они ввели новый способ ставить градусник – в задний проход.

В округе участились случаи брюшного тифа. Бувар заявил, что за это он не берётся. Но тут к ним пришла вся в слезах жена фермера Гуи: её муж болен уже две недели, а г-н Вокорбей к нему и глаз не кажет.

Пекюше принёс себя в жертву.

Чечевицеобразные пятна на груди, боль в суставах, вздутый живот, ярко-красный язык – налицо были все симптомы тифозной горячки. Вспомнив указание Распайля, что с отменой диеты проходит и лихорадка, Пекюше прописал больному бульон и немного мяса.

Неожиданно пришёл доктор.

Его пациент как раз обедал, поддерживаемый фермершей и Пекюше, с двумя подушками за спиной.

Врач подбежал к кровати и вышвырнул тарелку за окно.

– Это же настоящее убийство! – крикнул он.

– Почему?

– Вы можете вызвать прободение кишок – ведь при тифе воспаляется слизистая оболочка.

– Не всегда!

Тут завязался спор о природе тифа. Пекюше рассматривал болезнь как нечто самостоятельное. Вокорбей ставил её в зависимость от организма больного.

– Вот почему я устраняю всё, что производит раздражающее действие.

– Но диета ослабляет жизненное начало!

– Не болтайте чепухи! Что за жизненное начало? Какое оно? Кто его видел?

Пекюше смешался.

– К тому же, – продолжал врач, – Гуи не хочет есть.

Пациент кивнул головой в ночном колпаке.

– Мало ли что, он нуждается в питании.

– Нет, пульс у него девяносто восемь.

– Какое значение имеет пульс? – Пекюше сослался на авторитеты.

– Оставьте вы свои теории! – заявил доктор.

Пекюше скрестил руки на груди.

– Так, значит, вы эмпирик?

– Отнюдь нет! Но мои наблюдения...

– А если вы плохо наблюдали?

Вокорбей усмотрел в этих словах намёк на случай с лишаем г-жи Борден; эта история, раздутая вдовой, до сих пор бесила его.

– Прежде всего надо иметь врачебный опыт, практику.

– Люди, совершившие революцию в науке, никогда не практиковали! Взять хотя бы Ван Гельмонта, Бургаве да и самого Брусе!

Вокорбей, не отвечая, наклонился к Гуи и спросил его, повысив голос:

– У кого из нас вы желаете лечиться?

Задремавший было больной увидел разгневанные лица и захныкал.

Жена его тоже не знала, что сказать: один был врачом, а другой, быть может, знает секрет.

– Превосходно! – заявил Вокорбей. – Раз вы колеблетесь между человеком, имеющим диплом...

Пекюше усмехнулся.

– Чему вы смеётесь?

– Диплом не всегда служит доказательством!

Вопрос стоял о заработке доктора, о его правах и авторитете. Вокорбей вспылил:

– Это мы увидим, когда вас привлекут к суду за противозаконное врачевание!

Обратившись к фермерше, он добавил:

– Ваше дело, можете отправить мужа на тот свет с помощью этого господина, но будь я проклят, если когда-нибудь переступлю порог вашего дома.

Он ушёл по буковой аллее, гневно размахивая тростью.

Вернувшись домой, Пекюше нашёл Бувара в большом волнении.

К нему только что приходил Фуро, доведённый до отчаяния своими геморроидальными шишками. Бувар тщётно доказывал ему, будто они предохраняют человека от прочих болезней. Фуро ничего не хотел слушать и пригрозил ему судом за причинённый ущерб. Бувар совсем растерялся.

Пекюше поделился с ним своей неприятностью, которая казалась ему гораздо серьёзнее, и был несколько задет равнодушием Бувара.

На следующий день у Гуи разболелся живот. Это могло быть вызвано несварением желудка. Вероятно, Вокорбей был прав. В конце концов должен же врач понимать толк в болезнях, и Пекюше начала мучить совесть. Он боялся стать убийцей.

Из осторожности Бувар и Пекюше отказались лечить горбуна. Но его мать подняла крик – ей было обидно, что сын лишился завтрака. Коли так, незачем было гонять их каждый день из Барневаля в Шавиньоль!

Фуро вскоре успокоился, а Гуи полегчало. Теперь уже не было сомнения, что он выздоровеет; этот успех окрылил Пекюше.

– А не заняться ли нам акушерством? Сперва поучились бы на манекене...

– Довольно с меня манекенов!

– Это только половинка туловища и притом из кожи, новейшее изобретение для подготовки акушерок. Мне кажется, я сумел бы повернуть плод!

Но Бувару надоела медицина.

– Пружины жизни сокрыты от нас, болезней слишком много, лекарства не внушают доверия, а в книгах не найдёшь ни одного вразумительного определения, что такое здоровье, болезнь, диатез или даже гной!

Однако от чтения медицинских книг у них зашёл ум за разум.

Бувар принял самый обычный насморк за воспаление лёгких. Когда пиявки не облегчили колотья в боку, он поставил себе мушку; тогда начались боли в пояснице. Он решил, что у него камни в почках.

Пекюше сильно устал, подрезая ветви буков; после обеда его вырвало. Он перепугался и, заметив у себя на лице желтизну, заподозрил болезнь печени.

«Болит она у меня?» – спрашивал он себя.

И тут же почувствовал боль.

Пугая друг друга, они высовывали язык, щупали пульс, пили то одну, то другую минеральную воду, принимали слабительное, остерегались холода, жары, ветра, дождя, мух и пуще всего сквозняков.

Пекюше вычитал где-то, что нюхать табак вредно. К тому же, если сильно чихнуть, это может повлечь за собой разрыв аневризмы, и он решил бросить пагубную привычку. Иной раз он машинально запускал пальцы в табакерку, но тут же спохватывался и укорял себя в недостатке выдержки.

Ввиду того, что чёрный кофе возбуждает нервы, Бувар отказался было от послеобеденной чашечки, но тогда его сразу начинало клонить ко сну, а, проснувшись, он пугался, ибо продолжительный сон грозит апоплексией.

Идеалом их стал Корнаро – тот самый венецианский дворянин, который дожил до глубокой старости благодаря соблюдению особого режима. Даже не подражая ему в точности, можно всё же принимать кое-какие меры, и Пекюше нашёл в своей библиотеке Руководство по гигиене доктора Морена.

Просто удивительно, как они ещё до сих пор живы! Ведь в книге были запрещены все их любимые блюда. Жермена сбилась с ног и уж не знала, что им готовить.

Любое мясо даёт отрицательные последствия. Кровяная колбаса и свинина, копчёная сельдь, омар и дичь «противопоказаны». Чем крупнее рыба, тем больше в ней желатина, и, следовательно, тем она тяжелее для желудка. Овощи вызывают изжогу, макароны – тяжёлые сны; сыры, «взятые в совокупности, плохо перевариваются». Стакан воды по утрам «опасен». Название каждого напитка, каждого продукта сопровождалось предупреждением: «Вреден! Остерегайтесь! Не злоупотребляйте им! Не все его переносят!» Почему «вреден»? Что значит злоупотреблять? Как узнать, показано вам что-нибудь или противопоказано?

А какую сложную задачу представлял завтрак! Друзья перестали пить кофе с молоком из-за его вредности, а затем и шоколад, ибо шоколад – это смесь «неудобоваримых веществ». Остался только чай. Но «люди нервные должны от него отказаться». Между тем в XVII веке Декер советовал пить чай ежедневно в количестве двадцати декалитров, дабы промывать область поджелудочной железы.

Утверждение Декера поколебало их веру в Морена, тем более что тот восстаёт против всяких головных уборов – шляп, картузов, колпаков; это требование возмутило Пекюше.

Тогда они купили трактат Бекереля и узнали из него, что свинина – «превосходный продукт», табак совершенно безвреден, а кофе «необходим для военных».

Друзья полагали до сих пор, что сырая местность вредна для здоровья. Ничуть не бывало! Каспер считает, что она менее гибельна, чем сухая. В море якобы нельзя купаться, предварительно не остынув. А вот Бежен советует бросаться в воду именно когда тебе жарко. Вино весьма полезно для желудка, если его пить после супа. Зато, по мнению Леви, от вина портятся зубы. Наконец, фланелевый жилет – этот страж, этот блюститель здоровья, этот кумир Бувара, фланелевый набрюшник – неразлучный спутник Пекюше – признаётся всеми учёными без всяких оговорок излишней принадлежностью туалета, особенно для мужчин полнокровных, сангвинического темперамента.

Что же такое гигиена?

«Истина по эту сторону Пиренеев, заблуждение по другую их сторону», – утверждает Леви, а Бекерель добавляет, что гигиена – вообще не наука.

Тут уж друзья заказали себе на обед устриц, утку, свинину с капустой, крем, сладкий пирог и бутылку бургундского. Это было избавлением, отместкой за все лишения, а Корнаро они подняли на смех. Каким надо быть болваном, чтобы мучить себя по его примеру! Как глупо постоянно думать о продлении жизни! Жизнь лишь тогда хороша, когда наслаждаешься ею.

– Ещё кусочек?

– Не откажусь.

– Последую и я твоему примеру!

– Пью за твоё здоровье!

– А я за твоё!

– И плевать нам на всё!

Их возбуждение росло.

Бувар заявил, что выпьет три чашки кофе, хотя он и не военный. Надвинув картуз на уши, Пекюше беспрестанно нюхал табак и чихал напропалую; им захотелось шампанского, и они велели Жермене сходить за ним в кабачок. До деревни было далеко, служанка отказалась. Пекюше возмутился.

– Я приказываю вам! Слышите? Приказываю сбегать за шампанским.

Жермена повиновалась, но дала себе слово уйти от этих чудаков, – уж больно они привередливы и сумасбродны.

После обеда друзья, как в былое время, отправились в беседку пить кофе с коньяком.

Жатва только что закончилась, и разбросанные по полю скирды чёрными шапками вырисовывались на мягком, голубоватом небе. Было тихо. Даже кузнечики не стрекотали. Природа спала. Друзья мирно отдыхали, наслаждаясь вечерним ветерком, освежавшим их разгорячённые лица.

Высокое небо было усеяно звёздами; они сверкали, то выстроившись в ряд, то группами, то поодиночке, далеко друг от друга. Поток светящейся пыли, протянувшийся с севера на юг, раздваивался у них над головой. Его сияющая ткань прерывалась огромными пустотами; небосвод казался лазурным морем с архипелагами и островками.

– Сколько звёзд! – воскликнул Бувар.

– Мы видим далеко не все, – отозвался Пекюше. – За Млечным Путём находятся туманности, за ними – опять звёзды; самая большая из них отстоит от Земли на триста биллионов мириаметров.

Пекюше часто смотрел в телескоп на Вандомской площади и запомнил кое-какие цифры.

– Солнце в миллион раз больше Земли, Сириус в двенадцать раз больше Солнца, кометы достигают в длину тридцати четырёх миллионов лье!

– С ума можно сойти! – заметил Бувар.

Он пожалел о своём невежестве и даже выразил раскаяние, что не закончил в молодости Политехнического института.

Пекюше, найдя на небе Большую Медведицу, показал другу Полярную Звезду, созвездие Кассиопеи в форме Y, яркую Вегу из созвездия Лиры, а внизу, над самым горизонтом, багрового Альдебарана.

Запрокинув голову, Бувар с трудом представлял себе треугольники, четырёхугольники и пятиугольники, на которые надо разделить небосвод, чтобы легче находить звёзды.

Пекюше продолжал:

– Скорость света равна восьмидесяти тысячам лье в секунду. Луч Млечного Пути доходит к нам за шесть столетий. Таким образом, видимая с Земли звезда, быть может, уже давно не существует. Иные звёзды переменные, другие исчезают для нас навсегда; положение светил меняется; всё движется, всё проходит.

– Однако Солнце неподвижно!

– Так полагали прежде. В наше время считают, что Солнце несётся с огромной скоростью по направлению к созвездию Геркулеса.

Всё это нарушало представление Бувара, и после минутного раздумья он сказал:

– Наука построена на изучении одного лишь уголка вселенной. Возможно, что её выводы не соответствуют остальному пространству, бесконечному и непостижимому.