Текст книги "По колено в крови. Откровения эсэсовца"

Автор книги: Гюнтер Фляйшман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

Глава 28. В Фалезском котле

Все подразделения 2-го полка «Дас Райх» собирали для соединения с 9-й танковой дивизией СС «Гогенштауфен» и создания прохода из угрожающе сужавшегося Фалезского котла. Мой взвод был снят с мортенского участка, но штурм высоты 314 продолжался еще 6 дней. Нашим частям так и не удалось овладеть ею, невзирая на огромные потери, сравнимые разве что с жуткой резней.

К12 августа 2-й танковый полк СС прибыл в лесной массив в районе Аржентана, расположенного в 22 километрах южнее Фалеза. Там мы и соединились с частями 9-й танковой дивизии СС «Гогенштауфен». Французская 2-я бронетанковая дивизия и американская 3-я армия также соединились на участках, где действовали канадцы и англичане. Четыре армии союзников замерли в растерянности, засыпав командование просьбами разрешить им пересекать предписанные границы между соединениями. Эта бюрократическая волокита дала нашему командованию достаточно времени понять, что союзники замышляют окружить Фалезский выступ и устроить в нем котел.

2-й полк «Дас Райх» и 9-я танковая дивизия СС «Гогенштауфен» получили приказ выдвинуться на участок и сформировать проход, через который из кольца окружения могли бы выбраться наши войска до начала наступления войск союзников.

16 августа мы атаковали дислоцированную в лесном массиве севернее Фалеза 2-ю канадскую пехотную дивизию. Хорошо продуманная диспозиция позволила нам нанести канадцам значительный урон. В замысел нашей операции не входило отбросить канадцев подальше или разгромить их, а существенно замедлить их продвижение с тем, чтобы как можно больше наших частей вырвались бы из котла.

Два дня спустя наша разведка доложила о том, что 1-я польская бронетанковая дивизия выдвинулась к высоте 262 у Мон-Ормеля восточнее участка канадцев. Задачей поляков было предотвратить наше контрнаступление с востока и воспрепятствовать нашим усилиям по обеспечению выхода из Фалезского котла. Высота 262 занимала господствующее положение, оттуда полностью контролировалось шоссе на Вимутье, единственная в тот период дорога, позволявшая выбраться из кольца окружения.

Приказ мы получили вечером 18 августа. 2-й полк «Дас Райх» наносил удар по 1-й польской бронетанковой дивизии у высоты 262, после чего, резко повернув назад, угодил в котел у Вимутье. Задачей 9-й танковой дивизии СС «Гогенштауфен» было оказание нам поддержки. Оказавшись в котле, мы обеспечивали огнем прикрытия отходившие вдоль дороги на Вимутье наши части.

Мы нанесли полякам удар в районе высоты 262 – сначала артподготовка, потом танковая атака. Они неплохо владели таким оружием, как американские «Шерманы М4», однако лесистая местность заставила их изменять направление, и нашим артиллеристам, минометчикам и танкистам не составило труда предугадать, куда они повернут. Наши «тигры» и «пантеры», методично расстреливая их машины, нанесли неприятелю ощутимый урон.

Штурм высоты 262 не имел ничего общего с предыдущим штурмом – резней под Мортеном. На нашей стороне было численное превосходство и солидная огневая поддержка. Вековые деревья служили отличным укрытием, и мы сумели вклиниться в польскую линию обороны, захватить множество минометов и станковых пулеметов уже в первые часы атаки.

Наши командиры сумели организовать упорядоченный отход для перегруппировки сил и пополнения запасов снарядов и патронов... Высота 262 была усеяна дымящимися «шерманами» и телами погибших поляков. Наши потери в ходе первой атаки были минимальными.

В тот же вечер мы начали второй штурм высоты 262, действовавшая поблизости канадская дивизия пришла на выручку полякам, обеспечив поддержку артогнем. Мы были вынуждены разделить силы 2-го полка «Дас Райх» и 9-й танковой дивизии СС для нанесения флангового удара с последующим уничтожением по позициям полевой артиллерии канадцев. Нам потребовалось менее часа для выхода к канадским позициям, но в этот момент польские пехотинцы при поддержке полевых орудий нанесли нам ощутимые потери. Поляки, окопавшись, заняли круговую оборону, подтянув тяжелые и средние пулеметы и минометы, а также танки «Шерман М4». Поляки оказали нам куда более ожесточенное сопротивление, чем мы ожидали, и к 20 часам наша атака захлебнулась.

До полуночи мы в третий раз атаковали позиции поляков, в результате чего из фаустпатронов в упор подбили всего лишь с полдесятка «шерманов». На этот раз сопротивление противника не было таким ожесточенным, и наши командиры предположили, что поляки отошли для соединения с частями канадской дивизии.

Мой взвод действовал в основном в тылу, обеспечивая радиокорректировку огня минометных и артиллерийских расчетов и действий танкистов. Наш взвод, не успев подняться на высоту 262, получил приказ на ночь окопаться.

Мы предпринимали попытки полностью овладеть высотой, но ощутимых результатов они не принесли. С рассветом всех нас снова вызвали на командный пункт штаба для отчета.

Высота 262 уподобилась кладбищу – людскому и подбитой техники. Все понимали, что силы поляков на исходе, и наши командиры планировали мощный удар с привлечением танков 2-го полка и 9-й дивизии СС с целью полного овладения высотой, включая выход на ее вершину.

Никто из нас так и не заснул, отчего-то все вдруг ощутили подъем сил и готовились выполнить поставленную задачу. Вышестоящее командование требовало от наших офицеров любыми средствами прорвать линию обороны поляков, разгромить канадцев с целью прорыва в Фалезский котел и обеспечения выхода из окружения наших войск по дороге на Вимутье.

К 11.30 утра план штурма был готов, все детали продуманы. Вскоре после полудня мы начали массированный обстрел высоты 262 из артиллерийских орудий – необходимо было нажать на поляков, чтобы они были поуступчивее. К высоте устремились наши вездеходы и танки, к 13 часам мы сумели одолеть две трети подъема на высоту. Неприятельские «шерманы 4M» отползали назад, а под огнем нашей артиллерии такой отход был сопряжен с немалым риском для врага. Примерно в 13.45 вершина высоты была полностью очищена от противника. Потеряв в ходе атаки высоты 262 около тысячи солдат, мы все же сумели подбить свыше 50 машин типа «шерман 4M», захватить большое количество вражеских минометов и станковых пулеметов.

После этого штабисты сосредоточили внимание на дислоцированной в лесном массиве канадской дивизии. 9-й дивизии СС «Гогенштауфен» было приказано атаковать союзников, а 2-й полк СС тем временем должен был повернуть на север и расположить силы по обе стороны дороги на Вимутье. Мы продолжали углубляться в кольцо окружения, а наши бойцы вермахта и люфтваффе отходили по лесной прогалине в нашем тылу. Союзники сосредоточили артогонь на дороге, что в значительной степени осложняло условия отхода наших сил. Снаряды, разрываясь, пригибали стволы деревьев к земле, словно тонкие веточки, выворачивали их с корнем. В небо черными гейзерами устремлялась земля. По мере нашего углубления в кольцо окружения союзники вынуждены были отводить полевые орудия дальше в тыл из-за опасений, что мы захватим их. Это обеспечивало желанную передышку, позволявшую быстро и без помех выйти из котла.

Утром 21 августа поступило распоряжение прекратить продвижение вперед. Мы сделали все возможное для обеспечения бесперебойного выхода наших частей из кольца окружения. 2-й полк СС менял направление на противоположное и теперь уже сам выбирался из котла. Мы, побывав в пасти у льва, теперь отходили, рискуя сами оказаться блокированными со всех сторон.

Дорогу на Вимутье усеивали тела наших погибших солдат и покореженная техника. Увертываясь, как могли, от снарядов союзников, мы пристроились в хвост отступавшим частям вермахта и люфтваффе. Передвигались мы в довольно быстром темпе, иногда наша разрозненная колонна останавливалась – шедшим впереди было непросто перебраться черёз груды тел погибших, а иногда требовалось убирать с дороги перегораживавшую проезд подбитую технику. Я с тревогой отметил, что наступали мы куда быстрее и организованнее, чем отступали. Люди гроздьями повисли на всем, что двигалось. Кое-кто, кому недоставало ловкости, сваливались и едва не оказывались под колесами. Кроме вражеской артиллерии, препятствующей нам во время отхода, доставалось и от ее авиации – самолетов Р-47 и Р-51, сбрасывавших на нас бомбы.

В деревне Сен-Ламберт я впервые услышал название «Todesgang» («дорога смерти») применительно к Вимутье. Отход из кольца окружения превратился в ожесточенную схватку, но благодаря самоотверженности 2-го полка СС стал возможен выход из котла 100 тысяч немецких солдат и офицеров. Но остальные 50 тысяч навеки остались лежать там.

В течение последующих двух месяцев наш полк и большая часть дивизий вермахта были оттеснены к границам Германии. В первых числах октября 1944 года нам предоставили несколько дней для отдыха и пополнения полка личным составом перед запланированным захватом бельгийского Антверпена.

Когда мы находились на отдыхе, командование выделило время для раздачи наград, чинов и всякого рода торжественных церемоний. Наш новый командир бригадефюрер Баум решил повысить меня до шарфюрера (унтерфельдфебеля вермахта). Я почти всю войну пробыл командиром взвода, но начальство соблаговолило признать это лишь 12 октября 1944 года, присвоив мне соответствующее должности звание. Фриц Крендл получил чин унтершарфюрера.

Мы понимали, что в самом скором времени нам предстоит вновь вернуться в Арденнский лес, но это противоестественным образом успокаивало и меня, и Фрица Крендла. Мы уже побыли там вместе с герром генералом, успокаивало и осознание того, что место это ассоциировалось с нашими первыми победами. Впрочем, теперь нам приходилось иметь дело с совершенно другим и, следует признать, достойным противником – американцами и канадцами. Да и англичане с французами, казалось, обрели второе дыхание, сражаясь бок о бок со своими заокеанскими союзниками. Теперь мы имели дело не с бельгийцами, палившими в нас из пушек чуть ли не прошлого столетия.

И вот однажды по странному стечению обстоятельств мы с Фрицем вспоминали за обедом о днях, проведенных под началом герра генерала, отдавая дань уважения его уму, проницательности, фантазируя о том, каково было бы оказаться в составе его африканского корпуса. И мы заметили, как наши явно встревоженные чем-то однополчане вдруг сгрудились у радиорепродуктора. Странно было видеть все это, и мы, оторвавшись от наших котелков, решили не отрываться от масс.

– Что стряслось? – осведомился Фриц. Унтершарфюрер СС поднял на нас полный скорби

взор.

– Генерал Роммель скончался от последствий ранения.

Вначале до меня не дошел смысл сказанного, но тут голос диктора убедил нас, что я не ослышался. Это было 15 октября 1944 года.

Я словно окаменел. Отойдя от репродуктора, я тупо уставился на стоявший неподалеку танк «тигр IV». Подойдя к нему, я уселся и, привалившись спиной к гусеницам, разрыдался. Этот танк так напомнил мне «Железного Коня» герра генерала, что я не мог сдержать слез.

У меня было чувство, что я осиротел. Я не жду от читателя осознания истоков и причин моей привязанности к этому человеку, но тогда пролил по Роммелю столько слез, сколько не пролил по своему родному отцу много лет спустя. Возможно, я впервые со смертью герра генерала смог осознать всю горечь потери близкого человека, возможно, это способно было затмить и, следовательно, облегчить боль от потери отца. Не думаю, что я питал к Роммелю куда более сильную привязанность, чем к отцу, нет, это не так. Но способность скорбеть об утрате – это был дар, оставленный мне герром генералом. Не утратить способности скорбеть о потере, пережив всё выпавшее на мою долю, и все же смириться с ее неизбежностью – это ведь действительно дар.

Многие вообще не понимали, как Роммель мог проявить интерес ко мне, представителю СС, к которым он, мягко говоря, не питал особых симпатий. Это верно, однако герр генерал прекрасно понимал, что действовавший на передовой среднестатистический боец СС был свободен от всякого рода политических мотивов. Как верно и то, что мы выбрасывали правую руку вверх в нацистском приветствии, что принимали присягу на верность Гитлеру, что такие понятия, как честь и верность, были для нас отнюдь не пустым звуком. Что касалось меня, я никогда не делал различий, кто ты такой – еврей ли, католик или же мусульманин. На это мне было наплевать. Да, я присягал на верность Гитлеру, я тянул руку в приветствии, да, я выкрикивал «Хайль Гитлер!», но я ни разу в жизни не видел Гитлера, я не общался с ним лично и не вникал в тонкости его политических маневров и идеологических предпочтений. Да и в СС я попал случайно, благодаря тому, что они остро нуждались в радистах. Они тогда меня и выдернули из штата военно-морского ведомства, избавив тем самым от службы на борту подводной лодки. А попасть служить в СС в те времена считалось везением.

Герр генерал понимал, что многим молодым людям пришлось надеть военную форму по необходимости. Он был солдатом и патриотом. Он верил в Германию и был предан ей, и не за страх, а за совесть выполнял свой долг солдата на первом этапе войны. В 1940-м герр генерал победоносно провел нас через Нидерланды и Францию, став в наших глазах олицетворением мудрого и дальновидного полководца. Не берусь судить о его мыслях и воззрениях в период пребывания в Северной Африке или во Франции 1944 года. Мне ничего не известно ни о его критических высказываниях в адрес Гитлера, ни о том, что они считались опасным заблуждением. Знаю только, что во многом старался подражать ему, хотя не сомневаюсь, что так и не сумел сколько-нибудь приблизиться к своему идеалу во всем, что касалось цельности личности, прямоты и авторитета. И мне было лестно, что мои сослуживцы и боевые товарищи знали, что нам с Крендлом довелось служить под его командованием во Франции и Нидерландах. И я с гордостью готов был показать каждому письма, присланные мне герром генералом. И мне было начхать на предостережения отца и его советы держаться подальше от герра генерала. Роммель был и оставался для меня тем, кем я жаждал однажды стать.

Было бы опрометчиво утверждать, что и герр генерал питал ко мне сходные чувства. Тем, кто знал Роммеля, было известно, что хорошие письма он писал не только мне, но и многим другим солдатам, служившим под его командованием. Таким он был человеком. Уверен, что он питал дружеское расположение отнюдь не только ко мне одному, тем не менее я весьма дорожил этим. Великий полководец предпринял шаги для того, чтобы я почувствовал свою значимость, и с искренним интересом выслушивал мои полудетские рассуждения. И вот теперь его больше нет. Сколько бы я готов был отдать за то, чтобы лучше узнать этого человека.

Глава 29. В Арденнах

Следует упомянуть, что союзники до сих отказываются признать факт того, насколько близки они были тогда от поражения в Европе. Они ведь так и не сумели овладеть глубоководными портами, что в значительной мере ограничивало их возможности проведения широкомасштабных наступательных операций. Они располагали всего одним из таких портов – французским Шербуром, однако большинство военных грузов для сил высадки доставлялось через развитую автотранспортную систему. Опасно истончившаяся линия фронта союзников изобиловала многочисленными изъянами. Личный состав, действовавший на их линии обороны, нередко комплектовался за счет многочисленных резервных батальонов, ни офицеры, ни солдаты которых мало-мальски серьезного боевого опыта не имели, а зачастую и вовсе никакого.

Командование британскими, французскими, американскими и канадскими силами высадки постоянно увязало в бюрократических спорах по поводу того, кто за какой участок отвечает и кто осуществляет на нем командование. Что касалось наших сил, считается, что в Нормандии мы хаотически отступали, однако наш отход в действительности представлял собой часть плана по заманиванию сил союзников в глубь Европейского континента, с тем чтобы вынудить их растянуть линии коммуникации.

Наш стратегический замысел состоял в том, чтобы быстро нейтрализовать опасность, исходившую от Западного фронта, с тем чтобы иметь возможность на протяжении длительного времени вести там оборонительные бои. Вторжение сил союзников в Нидерланды в сентябре, или операция «Огород», обернулось для ее инициаторов таким бедствием, что маятник стратегического перевеса сил качнулся в нашу сторону. Принимая во внимание сильно уменьшившуюся численность наших сил и единиц боевой техники, куда более логичным выглядел бы удар на западном направлении по сосредоточенным там относительно небольшим силам союзников, чем на восточном, откуда на нас наседали значительно превосходящие нас по боевой мощи Советы.

На западном направлении союзники явно переусердствовали, растягивая линию обороны, протянувшуюся от Франции до Нидерландов. С овладением Антверпеном возможности войскового снабжения союзных войск существенно облегчились, но все же были весьма далеки от идеальных вследствие погодных условий и наших многочисленных атак. Наше стратегическое планирование вертелось вокруг нескольких, в целом успешных наступательных операций на участках союзников, где были сосредоточены ничтожно малые их силы, что, собственно, и обусловило прорыв линии их обороны, а также овладение главными магистралями, по которым осуществлялся их войсковой подвоз. Успешные действия наших войск рассекли группировку сил союзников и в значительной степени замедлили их продвижение на Западном фронте.

Обсуждались два основных варианта. Первый основывался на ударе по двум сходящимся направлениям с целью окружения 9-й и 3-й американских армий. В случае успеха этой операции мы овладевали необходимыми для успешной обороны участками местности, где ранее уже доставляли союзникам немалую головную боль.

Второй вариант, который и был впоследствии осуществлен, получил кодовое наименование «Стража на Рейне». Само по себе название уже вводило в заблуждение противника в случае перехвата им наших радиосообщений.

«Стража на Рейне» включала в себя молниеносный маневр в Арденнах с намерением рассечь надвое силы союзников как раз на стыке участков, где действовали силы американцев и англичан, а уже после этого наступать на Антверпен.

Наша боевая задача заключалась в оказании поддержки 5-й танковой армии на участке вдоль направления главного удара. 6-я танковая армия СС наступала с севера, а 7-я наносила удар с южного направления. Нашей главной целью было овладение Брюсселем.

12 декабря 1944 года численность моего саперного взвода была восстановлена – теперь в нем было 8 бойцов, не считая меня: Фриц Крендл, Юрген Бом, Ганс Зайлер, Франц Фидлер, Конрад Хеллер, Гильберт Шпенглер, Роланд Видман и Эмиль Райе. Однажды нас усадили на грузовик «Опель Блиц» и доставили куда-то в глубь Арденнского леса для обустройства поста радиоперехвата сообщений противника непосредственно перед началом нашей наступательной операции.

Никому из нас не было известно, куда именно нас доставили, кроме того, что мы где-то в Арденнах на территории Бельгии. На месте назначения нас дожидался унтершарфюрер. После отбытия грузовика он осмотрел прилегающий участок леса. Говорил он с нами вполголоса.

– Проверьте, чтобы при ходьбе ничего не брякало. И вообще, старайтесь не орать и передвигаться без лишнего шума. А теперь за мной.

Мы двинулись за ним по снегу. Стоял туман. Пройдя несколько десятков метров, мы внезапно остановились. Унтершарфюрер, без слов показав на землянку, кивком головы велел следовать за ним. Миновав бревенчатую дверь, мы оказались в подземном помещении тоже с бревенчатыми стенами и потолком, обшитым досками от ящиков. Там находилось четверо солдат, с явным неодобрением взглянувших на нас, когда мы ввалились в землянку.

– Это – саперный взвод, – представил нас провожатый.

Какой-то шарфюрер, поднявшись, шагнул к дощатому столу. Он извлек из патронного ящика карту и, развернув ее передо мной, указал наше местонахождение. Потом показал точку – мол, вот здесь и развернете пост радиоперехвата, предупредив, что это всего в 250 метрах от передовой союзников. Перехваченные радиосообщения союзников я должен был передавать в штаб полка по 3-му каналу «Петрикса». Мысль о том, что всем этим предстоит заниматься всего в четверти километра от врага, явно не вдохновляла.

Нам дали время перекусить, выпить по кружке горячего бульона, после чего наш провожатый снова вытащил нас в туман и снег. Мы шли за ним мимо землянок, минометных позиций и пулеметных гнезд. Время от времени мы останавливались и, пригнувшись, осматривали деревья перед собой. Уже к вечеру унтершарфюрер показал на гребень холма среди деревьев и велел нам именно там обустраиваться, а когда будем готовы, сообщить в штаб. После этого он исчез в лесу. Я стоял, слыша, как на проталины мягко падают снежинки.

Все мы страшно боялись ненароком нашуметь, даже говорили, и то чуть ли не шепотом, а чаще изъяснялись на диком языке жестов. Взвод приступил к изнурительному труду – выкапывать в мерзлой земле окопы, я же, надев наушники, связался со штабом.

К полуночи два окопа были готовы, замаскированы ветками и опавшей листвой, откуда вполне можно было обозревать подходы. Прижавшись друг к другу, мы кое-как согревались, но это никак не защищало нас от пронизывающего, ледяного ветра. Мы по очереди прослушивали эфир, чтобы урвать хоть немного времени на сон, но в ту ночь в стане противника никаких особых событий не происходило.

Наутро меня растолкал Крендл. Очнувшись от сна, я увидел, как он безмолвно тычет пальцем, указывая на лес. В первую секунду я ничего не заметил, но, приглядевшись, я заметил мелькавшие метрах в 25 от нас среди деревьев силуэты. Несколько солдат союзников брели прямиком к нам. Наших прорытых в земле норок они не заметили, но я не сомневался, что наша маскировка явно бросится им в глаза, как и любому достаточно опытному бойцу. Тут же переключившись на 3-й канал «Петрикса», я шепотом произнес в микрофон:

– Американский патруль в секторе 2. Чей-то голос хладнокровно осведомился:

– Сколько человек и как они себя ведут?

– По моим подсчетам, их шестеро. Двигаются прямо на нас.

– В случае необходимости обороняйтесь. И докладывайте обо всем.

Мои товарищи находились в другом окопе, и я не мог связаться с ними. Если они только с перепугу начнут палить, мы окажемся в весьма сложном положении. Американцы тем временем подошли к нам метров на 20 и продолжали продвигаться дальше. Я решил, что, если они подойдут к нам на 10 метров, нам ничего не остается, как, встав во весь рост, открыть по ним огонь.

Вот они всего в 15 метрах от нас, и я молил Бога, чтобы мои бойцы сохраняли хладнокровие. Достаточно одного-единственного выстрела, и мы ввяжемся в бой, исход которого будет явно не в нашу пользу. И с другой стороны, если мы замешкаемся и вовремя не откроем огонь, янки забросают нас гранатами в наших окопах.

Неприятель был уже в 10 метрах от нас. Сердце мое готово было выскочить из груди. Мы неторопливо передернули затворы наших К-98. И хотя мы старались действовать как можно тише, металлический лязг затворов прозвучал у нас в ушах чуть ли не громом.

Сам не знаю почему, но я не спешил отдавать приказ открыть огонь. Может, оттого, что никто из нас не запаниковал, и я понимал, что американцы нас не заметили. И моя нерешительность позволила американцам подойти к нам чуть ли не вплотную – до них было не более 5 метров. Я слышал свое тяжелое дыхание.

Американцы внезапно остановились и, сгрудившись, углубились в изучение карты. Для нас открылась великолепная возможность разделаться с ними одним махом. Но нашим гостям было невдомек – они то взглянут на карту, то уставятся поверх нас на лес. Потом о чем-то заспорили, темпераментно жестикулируя, один солдат пару раз указал туда, откуда они явились. Насколько я мог понять из их перебранки, они поняли, что зашли за границы района патрулирования. Снова окинув взглядом лес, они повернулись и вскоре исчезли в лесу примерно в том же месте, откуда появились,

У нас вырвался вздох облегчения, мы с Бомом, пробравшись через наваленные сверху ветки и листву, подползли к другому окопу – необходимо было разработать план действий на тот случай, если подобное повторится. К тому же надо было поблагодарить личный состав взвода за проявленную выдержку. Но каково же было наше с Бомом удивление, когда мы застали Зайлера, Шпенглера, Хеллера, Видмана и Райса спящими! Они даже и не подозревали о визите к нам американского патруля. Слава богу, хоть никто из них не храпел.

Разбудив своих подчиненных, я отчитал их за сон на посту, но, с другой стороны, я прекрасно понимал: люди измучены. Впрочем, это никак не могло оправдать беспечности – мы должны были быть в любой момент готовы к всяким неожиданностям. Решено было оборудовать наши окопы системой сигнализации – протянули бечевку от одного до другого. В случае появления патруля противника дернуть веревку один раз означало – выжидать, два раза – открыть огонь.

Я доложил в штаб о том, что американцы подошли к нашим замаскированным окопам на 5 метров, а потом повернулись и ушли. Сообщил и о том, что они явно зашли за границы сектора патрулирования. Штабисты заверили нас в том, что, дескать, если американцы действительно зашли за границы сектора патрулирования, то в следующий раз непременно проследуют еще дальше, в особенности, принимая во внимание, что никакого сопротивления им не было оказано. Кроме того, мне велели постоянно информировать штаб обо всех передвижениях противника в нашем районе.

В ту ночь нам удалось перехватить несколько радиодонесений противника, содержащих сведения о снабжении провиантом и боеприпасами, о передвижениях подразделений и перемещении орудий полевой артиллерии. Я тут же передал сведения в штаб.

На следующее утро из леса вынырнул еще один патруль американцев. Как и предсказывали штабисты, они явно намеревались зайти дальше и тоже не заметили наших окопов. Когда до них оставалось метров 10, я не сомневался, что они вот-вот ступят на нашу хрупкую крышу из прикрытых листвой ветвей. Следует сказать, что американцы передвигались довольно быстро для патруля. И вот мы все вчетвером уселись в окопах и попытались руками подпереть слой маскировки. И американцы как ни в чем не бывало протопали поверх нас. Видимо, выпавший снег укрепил нашу «крышу», создав естественные неровности, совсем как на лесной земле. Глянув им вслед, мы увидели, как они исчезли среди деревьев. Не мешкая, я связался со штабом и проинформировал офицеров об еще одном патруле.

Оттуда бойцам второй линии обороны передали приказ встретить незваных гостей как полагается. Но бойцы второй линии не заметили их. Примерно полчаса спустя американцы проследовали назад, однако на этот раз оставили в стороне наши укрытия.

Примерно два часа спустя нами было перехвачено еще одно радиосообщение американцев. В нём содержался приказ передвинуть части 9-й пехотной дивизии вперед на 50 метров. Я доложил об этом в штаб, оттуда сообщили, что в течение часа к нам прибудет наш вооруженный патруль. Нам было запрещено вступать в контакт с ним во избежание всякого рода недоразумений – все вполне могло закончиться перестрелкой со своими.

Вскоре после полудня наш патруль прошел мимо наших укрытий и исчез в лесу впереди нас. Спустя час или чуть больше, мы увидели, как они возвращаются. Еще раз пройдя рядом с нами, они через лес направились к себе на позиции.

Ночью до нас из лесу донеслась стрельба из винтовок и автоматов. Когда я доложил об этом в штаб, мне сказали, что, мол, да, все верно, это наш патруль нарвался на американцев. Около половины пятого утра мы перехватили новое сообщение союзников, адресованное тем же самым частям 9-й пехотной дивизии, с требованием передвинуться еще на 50 метров. Я доложил обо всем нашему штабу, оттуда поступило распоряжение оставаться там, где были, хотя теперь мы располагались в каких-то полутора сотнях метров от врага.

Я предупредил бойцов взвода, чтобы они ходили справлять нужду по двое – слишком рискованно было отправляться в лес поодиночке, поскольку в любую минуту можно было нарваться на постоянно шнырявших там американцев. Вдвоем, как ни говори, все-таки безопаснее.

Утром 15 декабря мы с Бомом выползли из нашей землянки и на несколько метров углубились в лес. Сам акт этой прогулки явился для нас праздником уже хотя бы потому, что можно было размять затекшие от сидения в неподвижности ноги. Тем более что поднимать их при ходьбе приходилось достаточно высоко, чтобы на обратном пути во избежание демаскировки легче было заметать следы.

Я стоял спиной к Бому, и тут он спросил:

– А это что такое?

Поглядев направо, я увидел мелькнувшую среди деревьев метрах в пятнадцати от нас фигуру. Кто бы это ни был, нас заметили. Мы, словно сговорившись, бросились за неизвестным в погоню.

Стрелять было нельзя – опять же демаскировка! Добежав до небольшого подъема, мы настигли убегавшего, Бом сзади бросился на него, и они стали бороться. Лазутчик оказался американцем. Тут подоспел я и увидел, как Бом уже связывает пленника. Оба тяжело дышали, да и я, присев на корточки, приходил в себя после бега.

Бом подал мне снятую с американца винтовку, пистолет и несколько гранат. Потом, деликатно взяв его за руку, поднял на ноги и привалил спиной к дереву. Некоторое время мы решали, как нам с ним быть.

Подняв руки вверх, американец произнес по-немецки:

– Прошу вас, не стреляйте.

Мы молчали, и он еще несколько раз произнес эту фразу. Вообще-то я и не собирался его расстреливать. Гоняясь за ним, мы совершенно заплутали, но я понимал, что сейчас мы метров на 50 ближе к линии обороны союзников. Я велел Бому навести на пленного пистолет, но обязательно на предохранителе. Тот не возражал. А сам по-английски обратился к американцу.

– Заметай следы на снегу, – сказал я, показав на ветку сосны.

Тот непонимающе уставился на меня, и я повторил требование. Американец, еще раз недоверчиво поглядев на меня, отломил ветку и стал забрасывать снегом углубления, оставшиеся после рукопашной схватки там, где Бом поймал его.

Когда он закончил, мы связали ему руки за спиной куском шпагата и повели к своему укрытию. Когда мы подошли, остальные рот разинули, увидев перед собой живого американца.

– Ваше звание! – спросил у пленного я.

– Я всего лишь капрал, – ответил он, явно стараясь выглядеть в наших глазах малозначительнее. – Всего лишь капрал, – повторил он.

– Из какой вы части?

– 9-я армия США.

– Где в настоящее время находится ваша часть?

Тот не ответил. Я повторил вопрос, а он лишь беспомощно улыбнулся в ответ.