Текст книги "По колено в крови. Откровения эсэсовца"

Автор книги: Гюнтер Фляйшман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

Глава 8. В Париж за новым назначением

Крендл, как и я, получил предписание о переводе, и мы оба должны были явиться в главный штаб СС в Париже на набережной Кэ Д'Орсэ.

Набережная Кэ Д'Орсэ. Мы припарковали наш «Опель Блиц» вместе с радиоприцепом неподалеку от здания штаба. Едва мы вошли и хотели уже доложить о прибытии, как вдруг за нами в здание вошел штурмбаннфюрер СС[10]10
  Штурмбаннфюрер – эсэсовское звание, соответствовавшее майору вермахта.


[Закрыть] и громогласно вопросил, какой идиот занял «его место» на стоянке. Крендл тут же признался, что упомянутый идиот он, но штурмбаннфюрер явно не был расположен принять его объяснения, а продолжал орать, что, дескать, не потерпит никакого самоуправства.

Пришлось нам с Крендлом срочно убирать наш транспорт, а уже потом докладывать дежурному офицеру о прибытии. Дежурным был унтерштурмфюрер, он внимательно просмотрел наши предписания, солдатские книжки и, как мне показалось, был даже рад нам. Правда, заметил между делом, что, мол, автоматы МР-38 согласно штатному расписанию радистам не полагаются, посему мне следует отправиться на склад и обменять его там на винтовку К-98. Я заявил, что все-таки предпочел бы сохранить оружие, и тут его взгляд приковали мои награды. Поразмыслив, унтерштурмфюрер кивнул, потом принялся раздавать похвалы в адрес автомата МР-38, после чего решил сделать для меня исключение.

Унтерштурмфюрер объяснил, что сейчас многих служащих СС собирают в Париже, а вскоре распределят по другим частям по всей Европе. Каждое подразделение СС нуждается в специалистах своей, специфической категории, и как только от них поступит соответствующий запрос в Париж, нас откомандируют куда положено. А до тех пор придется побыть здесь, где нас также будут использовать по назначению. Мне предстояло обеспечивать радиосвязь в главном штабе СС в Париже, устанавливать антенны на крышах зданий, какие будут указаны.

Крендл получил назначение в транспортное подразделение и стал заниматься перевозками самых различных грузов из одного конца Парижа в другой. Ежедневно сюда, в главный штаб СС, прибывали все новые и новые люди, которым также предстояло получить назначение. Я успел подружиться с унтершарфюрером Роландом Гляйзпунктом и рядовым Рольфом Энгелем, оба они были мои коллеги-радисты в главном штабе. Гляйзпункт был родом из Хельмштедта, а Энгель – из Дессау. Они подружились, поскольку их родные города располагались неподалеку друг от друга, меня же приняли в свою компанию как уроженца Магдебурга, располагавшегося как раз примерно на полпути от Дессау до Хельмштедта.

Мне, как новичку, полагалось оставаться за дежурного радиста, пока Гляйзпункт и Энгель отправлялись куда-нибудь поужинать и поразвлечься. Но бывало, что оба оставались по вечерам и отпускали меня в город.

Именно тогда, будучи "радистом главного штаба СС в Париже, я стал узнавать о кое-каких, прямо скажем, не совсем обычных вещах и даже мало-помалу осмысливать их.

Так, например, стали поступать донесения из частей СС «Мертвая голова», касавшиеся неких событий в местечке Дранси. Я уже был наслышан, что в Дранси устроили то ли лагерь, то ли тюрьму для военнопленных. Впрочем, не только для военнопленных. Более того, предписано было пропускать вне очереди все железнодорожные составы, следовавшие до Дранси и до некоторых станций, расположенных восточнее этого города из Лиможа, Лиона, Шартра и других мест. Все составы подобного рода следовали из Франции на восток, в Страсбург, где они потом пересекали границу Германии, исключительно с ведома СС. Я тогда и понятия не имел, что в сентябре-октябре 1940 года упомянутые составы перевозили в лагеря людей. В мои обязанности входило направить соответствующее донесение офицеру штаба СС, а уж они знали, как им поступать. Мне надлежало немедленно ставить в известность вышестоящих лиц о следовании составов из перечисленных выше городов. Каждый раз, когда поступали сведения о составах, меня даже выставляли вон из радиооператорской и позволяли вернуться туда лишь некоторое время спустя, когда полученные сведения были обработаны.

Я как-то поинтересовался у Гляйзпункта и Энгеля, дескать, что это за такие секретные железнодорожные составы, но те лишь усмехнулись в ответ. Я, недоумевая, спросил, что здесь смешного, но внятного ответа так и не получил. Из принципа я приставал к обоим коллегам до тех пор, пока Гляйзпункт не спросил меня:

– Кагер, а как ты думаешь, что могут перевозить эти составы?

Я ответил, что представления не имею, а Гляйзпункт со смехом задал мне вопрос:

– Послушай, а ты много евреев видел на парижских улицах?

Вот тут пришлось призадуматься. И как следует. Я, разумеется, знал о том, каково отношение германских официальных властей к евреям. Да и как можно было об этом не знать, если именно отношение к этой нации было одной из главных составляющих внешней и внутренней политики рейха? Если на страницах всех газет и журналов только и твердили о том, какие евреи подлые людишки. Если доктор Геббельс постоянно вещал по радио о том, что в Германии необходимо ввести законы, сурово ограничивавшие их жизнь и деятельность. Поскольку я вырос в такой атмосфере, то принимал это как должное и, не особенно вникая в политические тонкости, предпочитал все же держаться подальше от тех, кого рейх считал врагами. Мне не раз говорили о том, что именно евреи всадили нож в спину государству во время Первой мировой войны. И, поскольку теперь я был в рядах тех, кто сражался на фронтах уже Второй мировой войны, я просто не мог не оценивать положительно целесообразность антиеврейских законов. Мне отнюдь не хотелось, чтобы гибли люди, подобные Клеку или Грослеру, из-за того, что евреи устраивают акты саботажа на оборонных предприятиях, в результате чего на фронт поступают некачественное оружие и боеприпасы. Я верил в подобные вещи, потому что не имел никаких весомых аргументов против них. И вообще, любой честный немец был просто обязан как минимум недолюбливать евреев и безоговорочно поддерживать принимаемые правительством антиеврейские законы. Я тоже их поддерживал.

Все мы знали о Дахау и Бухенвальде, но с чистой совестью могу заявить, что в 1940 году я понятия не имел о том, что там происходило. Я всегда считал, что там расположены центры политического перевоспитания для уголовных преступников, где последних учили уважать существующие законы. Я считал, что если кто-то нарушал германские законы, тот заслуживал нескольких лет пребывания в Дахау или Бухенвальде.

Но вот того, зачем нам понадобилось тащить евреев из другой страны в Германию, я решительно не понимал.

Я и представить не мог, что этих людей просто переправляли через территорию Германии в страшные лагеря смерти в Польше. Я не сомневался, что их везут в Германию – в Дахау или Бухенвальд или в другие аналогичные места.

И я не понимал, почему Гляйзпункт и Энгель смеялись над этим. Причем смеялись злорадно и с таким видом, будто им известно куда больше, чем мне. У меня не укладывалось в голове, что подобные вещи происходят с ведома и санкции германского правительства, поскольку нам во время учебы постоянно старались вдолбить, что, дескать, мы, Третий рейх, – опора и надежда мировой цивилизации. Но как могут цивилизованные люди поступать подобным образом с представителями других наций?

Вскоре я понял, что на эту тему лучше вопросов не задавать, а просто делать вид, что ничего особенного не происходит. Но как быть, если пресловутые вопросы лезут тебе в голову? Но в тот период я и мысли допустить не мог о том, что мы, немцы, способны творить злодеяния в отношении евреев и уголовных преступников, да еще в таких масштабах.

Иногда в главном штабе СС появлялись офицеры подразделений СС «Мертвая голова», нам было предписано скрупулезно соблюдать в отношении их правила воинской вежливости. Мы словно заводные куклы должны были салютовать им, четко и без промедлений выполнять все их распоряжения и так далее. Если в главный штаб прибывал офицер из «Мертвой головы», его надлежало сразу же препроводить в нужный зал заседаний, или кабинет, или куда угодно согласно его указанию.

Именно тогда, в Париже, мне и разонравилось пребывание в рядах СС. Когда я состоял радистом при герре генерале, я пользовался определенной свободой, но здесь, в главном штабе СС, царили совершенно иные, куда более строгие порядки. Ежедневно в 5 утра проходило первое построение. То есть, если ты намеревался принять горячий душ и успеть к 5, подниматься нужно было в 4 часа утра. А в 5 мы все собирались во дворе префектуры на плацу, где дожидались прибытия офицеров для осмотра. А те зачастую запаздывали, не желая подниматься засветло или укорачивать завтрак. Поздней осенью и зимой, когда заметно похолодало, нам иногда приходилось выстаивать по часу, дожидаясь этого несчастного десятиминутного утреннего осмотра. Второе построение проходило в 13 часов, а последнее – в 18.30. Как я понимаю, единственной целью этих построений было выработать в личном составе умение терпеливо ждать и не задавать вопросов.

Нельзя сказать, чтобы офицеры во время этих построений на холоде изощрялись в придирках к нам. Ни к чему им было тратить на нас время, торча на холоде. Нет, придирки начинались, когда мы оказывались в тепле здания. Вот тогда уже наши вышестоящие отводили душу: и складка недостаточно остра, и орден или медаль висит криво, и пилотка не так надета, и сапоги не начищены до зеркального блеска, и ногти не подрезаны, и зубы не вычищены и так далее до бесконечности. За нарушения полагались наряды на службу вне очереди – простоять ночь в карауле. Хорошо, если пост внутренний. А ведь приходилось и торчать на ледяном ветру с винтовкой на сторожевой вышке. Если мне полагалось в виде дисциплинарного взыскания простоять на посту, я предпочитал не ломать голову над тем, за что я заработал его. Я предпочитал вспоминать герра генерала и дни, проведенные в 7-й танковой дивизии. Что-то она поделывает сейчас, спрашивал я себя.

Примерно в середине декабря 1940 года я получил новое назначение и краткосрочный отпуск домой на Рождество, по истечении которого мне предписывалось прибыть в 9-й мотопехотный полк дивизии «Германия», командующий дивизией обергруппенфюрер СС[11]11
  Обергруппенфюрер – эсэсовское звание, соответствовавшее в вермахте генералу рода войск.


[Закрыть] Феликс Штайнер, место дислокации – полигон Хойберг. Я был счастлив, что служить буду в Германии.

Это было последнее Рождество, когда за праздничным столом собралась вся семья в полном составе. Оба моих брата, служившие в Польше, рассказывали о героических сражениях за Варшаву. Подтрунивая надо мной, мол, я высоко занесся, служу в СС и так далее, они высказали предположение, что заработал значок за ранение, явно споткнувшись где-нибудь о камень. В общем, дома было очень хорошо и весело.

После Нового года я явился в 9-й мотопехотный полк в Хойберг. Весь полигон был скован морозом и вообще выглядел довольно неприветливо. Деревянные бараки, явно сколоченные на скорую руку, сероунылый плац для построения.

После того как я доложил о своем прибытии в хозслужбе СС, меня направили в один из бараков, служивших казармой, и я оказался среди таких же, как и я, прибывших в Хойберг из различных частей СС. Все рассказывали о том, как воевали в Бельгии, Франции, Австрии, Польше и Чехословакии. На первой же поверке исполняющий обязанности командира гауптшарфюрер[12]12
  Гауптшарфюрер – эсэсовское звание, соответствовавшее в вермахте обер-фельдфебелю.


[Закрыть] стал выкликать нас, услышав среди других фамилию и имя «Фриц Крендл», я готов был расхохотаться от счастья. Дело в том, что мы с Фрицем получили назначения в разное время и так и не успели повидаться – он выехал сюда раньше меня. Слава богу, хоть одна знакомая душа будет в этом захолустном Хойберге.

После построения нас распределили по подразделениям, и мне предстояло явиться с докладом к обергруппенфюреру Штайнеру. Я рассчитывал, что мне предстоит заниматься в 9-м полку уже знакомым мне делом – обеспечением радиосвязи.

Едва войдя в барак, где расположился командный пункт генерала, я ощутил, что там куда теплее, чем в наших солдатских. Отдав честь и представившись, я доложил о прибытии, после чего обергруппенфюрер принялся изучать мой послужной список. Когда я покидал Париж, автомат Грослера у меня все же потребовали сдать, но тогда я не стал роптать из боязни лишиться отпуска и возможности встретиться с родными. Ради этого я был готов и не на такую жертву.

Обергруппенфюрер Штайнер поставил меня в известность, что мне предстоит служить радистом в группе передовых наблюдателей-саперов. Я не совсем понял, в чем будут заключаться мои новые обязанности, и Штайнер пояснил, что я буду действовать отдельно от мотопехотного полка, в группе выдвинутых вперед наблюдателей. В мои обязанности будет входить расстановка постов радиопрослушивания на территории противника, прослушивание радиообмена противника и представление донесений по результатам работы в штаб полка. Нельзя сказать, что мои будущие обязанности вдохновили меня. Я предпочел бы остаться в своем уютном радиоприцепе и быть поближе к командным структурам. И заявил обергруппенфюреру Штайнеру, что, дескать, имею большой опыт составления командных директив.

– Вот как! – равнодушно констатировал Штайнер. Обергруппенфюрер Штайнер, надо сказать, вообще был человеком заносчивым, однако заносчивость свою демонстрировал особым способом – напускным равнодушием, отчего она сокрушала еще сильнее.

– Вероятно, этим вы занимались в вермахте, – процедил он сквозь зубы, – но здесь, в СС, вы будете заниматься тем, что вам прикажут. Похоже, вы успели освоиться и на передовой, – добавил он, окинув оценивающим взором мои награды.

– Не совсем, герр обергруппенфюрер! – ответил я. Можно подумать, что он при принятии решения мог руководствоваться моим мнением!

– Вам в подчинение будет передана группа из 5 человек, – сообщил Штайнер. – Сами подберите их себе. Одного корректировщика, троих стрелков и одного человека себе в помощники.

– То есть я сам буду подбирать себе людей? – для верности осведомился я.

Если так, то Крендл, считай, уже в этом списке! А что сам Крендл будет думать об этом, меня в тот момент не волновало.

– Да-да, – уточнил обергруппенфюрер Штайнер. – Канцелярия предоставит вам все необходимые личные дела. Как только укомплектуете группу, передадите ее в распоряжение унтерштурмфюрера Дитца для тренировки.

Людей я подобрал быстро. Просто выяснил из личных дел, у кого наилучшие результаты по стрелковой подготовке. У Крендла, правда, не было никаких особых талантов, но, включая в группу его, я руководствовался соображениями совершенно иного порядка. Хочет он того, или же нет, он войдет в подчиненную мне группу. В мою группу вошли:

Стрелки:

Унтершарфюрер Йоганн Детвайлер Роттенфюрер Эрих Брустман Роттенфюрер Генрих Лёфлад

Корректировщик: Рядовой Фриц Крендл

Помощник радиста: Рядовой Пауль Лихтель

Крендл был рад, что войдет в мою группу, пока я не сказал ему, чем нам предстоит заниматься. Сначала он попытался спорить со мной, потом рассердился.

– А чего ты бесишься? – спросил я. – Тебе что же, хочется оставаться с остальными? С теми, кого ты не знаешь? И ты уверен, что они выручат тебя в случае нужды?

– А могу я быть уверен, что и ты меня выручишь в случае нужды? – напрямик спросил Крендл.

– Нет, не можешь, – с улыбкой ответил я. – Вот поэтому-то мы и будем на равных с тобой.

И, как обычно, мы тут же рассмеялись.

Унтерштурмфюрер Дитц оказался приятным человеком. Он не скрывал своего положительного отношения к членам подобранной мною группы. И все следующие несколько месяцев мы занимались с ним тем, что Дитц располагал источники радиосигналов по всей территории полигона, а мы их обнаруживали. А обнаружив, докладывали об их местонахождении и выходили с Дитцем на связь. В принципе никакой особой премудрости в этом не было, и наши тренировки никак не научили нас тому, с чем пришлось столкнуться впоследствии, уже в боевой обстановке.

В марте месяце 1941 года наш полк переименовали, и теперь он носил название уже не «Германия», а «Викинг». К нам в часть прислали добровольцев из Фландрии – фламандцев. Мы не имели ничего против них, но вот только общение было затруднительным по причине языка. Меня часто приглашали в качестве переводчика, когда обергруппенфюреру Штейнеру приходилось решать с ними различные вопросы. Но как только беседа завершалась, я снова становился пустым местом для командующего.

В начале апреля в полку стали ходить слухи о предстоящем вторжении в Россию. Со временем они все больше и больше походили на правду. Крендл с самого начала был убежден, что они правдивы.

– Ну, сам подумай, с какой стати нас стали бы тренировать в условиях снежной зимы? Для чего? – спросил он меня.

И правда, задавал я себе тот же вопрос, к чему? Ведь всем и каждому было известно, что русская зима – это непременно снег и жесточайшие морозы.

Все об этом только и говорили, однако мнения расходились.

– Германия придерживается договора о ненападении со Сталиным!

– Разве существуют договоры, которые Гитлер принимает всерьез?

– Какого черта нам нападать на Россию? Бредни это все!

– А почему бы не напасть на Россию, не дожидаясь, пока она нападет на нас?

И так далее, и тому подобное. Споры нередко затягивались далеко за полночь. Мы продолжали тренироваться, а потом наши ежедневные тренировки приобрели характер тех, что имели место на полях под Кобленцем незадолго до начала вторжения в Бельгию.

Однажды к нам в полк прибыла тьма генералов на штабных «Мерседесах», что вызвало жуткий переполох. Личный состав и технику выстроили на смотр, потом, как это уже было в Кобленце, офицеры стали отбирать для себя людей и вооружения. Меня уже вывел из строя какой-то обер-штурмфюрер, но Дитц предупредил его, что, дескать, я вхожу в группу передовых наблюдателей-саперов. Все мы впятером так и простояли отдельной группой до конца отбора личного состава.

Дня через три, может, четыре последовали новые назначения. Наша группа так и осталась в распоряжении унтерштурмфюрера Дитца. Кажется, на третьей неделе апреля полк СС «Викинг» собрали и из Хойберга стали перебрасывать на восток к польской границе.

В Польше мы увидели, во что превратили эту страну наши наземные войска и люфтваффе. Население Польши, в отличие от французов, взирало на наши колонны с ненавистью и отвращением. Мы прибыли в Калиш, где нашу технику дозаправили горючим и где мы пополняли запасы провианта. Мне выпала возможность ненадолго встретиться с братом, приехавшим из Конина, где он служил.

В первые дни мая мы проехали Варшаву, повернули на северо-восток и добрались до равнины, где располагался Белосток. После еще одной остановки для дозаправки и пополнения запасов продовольствия мы направились в Бобровники к самой границе с Россией.

Снова начались маневры, и снова атмосфера все больше и больше напоминала ту, в которой нам уже пришлось побывать год назад под Аахеном. Прибывали офицеры, генералы, проводили совещания, потом вновь уезжали. Каждому из нас, солдат, и без слов было ясно, что предстоит, – нас готовили к нападению на Советский Союз.

Я уже устал повторять унтерштурмфюреру Дитцу, что терпеть не могу эту винтовку К-98 – мол, она и тяжелая, и неудобная, и заряжать ее трудно, на что уходит драгоценное в бою время. И неважно, что я радист, радистам тоже случается попадать в переделки. Дитцу надоели мои причитания, и он согласился выдать мне автомат.

Я получил новенький МР-40, рассчитанный на большее количество патронов и куда более легкий, чем винтовка. Я был очень благодарен за это своему командиру, потому что оружие это напоминало мне Грослера и – заодно – герра генерала. Не могу объяснить этих ассоциаций, но они имели место.

На обширных полях под Бобровниками мы непрерывно тренировались, причем все происходило в том же духе, что и под Аахеном. Число прибывавших офицеров росло, и совещания их затягивались. Нас вдруг стали учить совершенно необычным задачам, и мы с утра до ночи отрабатывали их выполнение. К июню месяцу напряженность в лагере под Бобровниками достигла пика, нервы у всех были натянуты как струна. Испытав подобное, я понимал, что намвсем предстоит. И те из нас, кто понимал, предпочитали не распускать язык в беседах с теми, кто пока что в силу неопытности не мог понять. Незачем было зря пугать их.

С запада стали прибывать силы авиации, они спускались и взлетали над Белостоком. Прибывало куда больше самолетов, чем улетало. Мы знали – идет воздушная доставка провианта, боеприпасов, горючего и всего необходимого для ведения боевых действий. Во вторую неделю июня под Бобровники прибыли части 2, 3-й и 4-й дивизий СС – танки, артиллерия, минометы.

20 июня обергруппенфюрер Феликс Штайнер собрал после ужина 5-ю дивизию СС «Викинг». Стоя позади полугусеничного вездехода, он решил сообщить нам то, что мы уже и без него знали:

– Солдаты и офицеры! Вскоре нам предстоит присоединить к рейху и Россию!

Унтерштурмфюрер Дитц собрал все группы саперов. Мы собрались поодаль остальных и долго-долго ждали, пока Дитц закончит совещаться со старшими офицерами. Детвайлер, Брустман, Лёфлад, Крендл, Лихтель и я дожидались, чем это все кончится. Вернувшись, Дитц обошел всех нас и назвал нам новые номера групп. Наша группа стала номером 2. Нашей пятерке было приказано взять с собой только оружие и легкое снаряжение, после чего унтерштурмфюрер Дитц проводил нас мимо скоплений домишек и вывел на поле, где стояли 5 или 6 легких транспортных самолетов. Солдаты люфтваффе занимались погрузкой в них раций и другого оборудования, и мы сразу поняли, что нам предстоит куда-то лететь.

Дитц объяснил, что лететь нам придется в районы сосредоточения, перечисленные в директивах ОКХ и ОКВ. Нам было приказано установить контакт с нашими силами, которые ждали нашего прибытия в этих районах и должны были указать нам места для размещения выдвинутых вперед постов радионаблюдения для осуществления радиоперехвата передатчиков русских. Нам же полагалось без промедления передать полученную информацию тыловым постам радионаблюдения. Меня успокоило то, что наши силы были наготове и ждали нашего прибытия.