355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Гюг Вестбери » Актея. Последние римляне » Текст книги (страница 35)
Актея. Последние римляне
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 18:25

Текст книги "Актея. Последние римляне"


Автор книги: Гюг Вестбери


Соавторы: Теодор Еске-Хоинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)

VIII

В Виенне, в цезарском дворце, в тронном зале, Валентиниан готовился принять Арбогаста, который вернулся в Галлию после окончания счастливой войны с франками…

Два ряда доместиков от главных дверей образовали сверкавший проход. Сверху, из квадратного отверстия потолка, завешенного пурпуровой тканью, лились на их золоченые шлемы и нагрудники, на шелковые плащи и рубиновые монограммы потоки солнечного света.

Они стояли неподвижно, с обнаженными мечами, похожие на мраморные изваяния. Их медали, перстни и наплечники отливали всеми цветами радуги.

В глубине залы, на возвышении, по обеим сторонам трона, сидели члены цезарского совета. Государственный министр сидел уже на своем кресле, министр двора также занял место; префекты галльской и испанской префектур ожидали прибытия «вечного и божественного государя». Среди высших чинов государства не было только Флавиана и Арбогаста.

На пороге из боковых дверей показался главный камергер священных покоев и произнес громким голосом?

– Его вечность, наш божественный государь Валентиниан!

Вдоль рядов доместиков пронесся тихий шепот, точно эхо глубокого вздоха. Советники цезаря поднялись с кресел.

Из комнат императора показалось блестящее шествие. Впереди, в две шеренги, шли пажи-сирийцы в туниках жемчужного цвета, опаленные жгучим солнцем своей родины; евнухи с безволосыми, женственными лицами в голубых туниках, испещренных серебряными блестками; за ними следовали графы и камергеры различных степеней, увешенные золотыми цепями с портретами Валентиниана.

Весь этот блестящий кортеж прошел мимо трона, отдал низкий поклон эмблемам императорской власти и расположился вдоль стен.

В самом конце выступали десять протекторов, которые предшествовали самому цезарю.

Остановившись перед возвышением, они разделились на две половины, и среди них показалась стройная фигура двадцатилетнего юноши.

То был Валентиниан.

Император западной половины Римского государства был в длинном белом платье оглашенного, сверху был – Надет красный плащ с вышитыми гербами провинций, находящихся под его державой. На его голове блестел венец, украшенный драгоценными камнями.

Он уверенными шагами взошел по мраморным ступеням, покрытым персидским ковром, сел на трон и поднял руку в знак того, что аудиенция начинается.

Все глаза обратились в сторону главных дверей. На губах членов цезарского совета и придворных сановников появилась злобная улыбка.

Валентиниан, подговоренный своими наушниками, отберет сегодня у Арбогаста власть над войском и столкнет его с вершины славы в прах забвения.

Так было решено на последнем заседании совета.

Через минуту господство надменного франка кончится, в прах разлетится могущество человека, ненавистного толпе, окружающей императора. Арбогаст перестанет существовать, а с ним вместе – исчезнут опасения, которые давно уже не давали покоя советницам Валентиниана.

– Скоро ты увидишь, кто из нас сильнее, – говорила улыбка сановников.

В дверях показался глашатай и бросил в залу имя, славное во всем государстве.

– Король Арбогаст! – провозгласил он.

В глазах членов совета и придворных сановников промелькнула радость. Как приятно видеть унижение ненавистного врага!

Но эта радость уступила место удивлению, лишь только занавеска взвилась кверху.

Вдоль блестящих рядов охранной стражи приближался к трону Арбогаст, закованный в латы, окруженный своими графами и воеводами. И главный вождь легионов и его подчиненные были в полном вооружении, с мечами у пояса, хотя обычай не дозволял никому являться перед лицом императора в походном вооружении.

– Какая дерзость! – перешептывались друг с другом сановники.

– Какая дерзость! – видимо, подумал Валентиниан, потому что нахмурил брови и закусил губы.

Высокая фигура франка отчетливо вырисовывалась на красном фоне. Он шел медленно, с высоко поднятой головой, а за ним следовала цепь вооруженных людей. Тяжелые солдатские шаги раздавались глухо в громадном зале. Им вторил тихий звон мечей, которые доместики склоняли перед главным вождем.

Арбогаст остановился перед троном. Он не преклонил перед императором колени, не коснулся головой верхней ступеньки, как предписывал придворный церемониал.

– Привет тебе, божественный государь, – произнес он холодно.

Так же холодно ответил и Валентиниан:

– Здравствуй, король!

Арбогаст с минуту смотрел на Валентиниана, потом заговорил:

– Я прихожу не за наградой за победы, одержанные над врагами государства, потому что сделал только то, что должен был сделать. Я прихожу к тебе с жалобой на графа Галлии, который не прислал мне подкреплений в тяжелую минуту. Отдай графа в мое распоряжение, чтобы я мог его наказать по законам, установленным для римских легионов.

– Графа Галлии вчера я послал на границы Реции и приказал усмирить варваров, – ответил Валентиниан.

Арбогаст нахмурился.

Император, без его ведома доверив непослушному графу оборону таких важных границ, унизил его, сознательно оскорбил. Значит, предостережения Кая Юлия не были предательством римлянина, в планы которого входило поссорить главного вождя с христианским правительством? Значит, Валентиниан действительно хочет устранить его от кормила правления.

– Из Тотониса были посланы курьеры в Виенну с донесениями о вине графа Галлии. Неужели их не допустили к твоей божественности? – спросил Арбогаст.

Правая рука Валентиниана, которой он опирался на подлокотник трона, начала судорожно теребить золотую бахрому. Арбогаст допрашивал его, требовал объяснения, задавал ему, императору, вопросы, а он унаследовал от отца только надменность тирана, еще не сдерживаемую правилами учения Христа, к которому стремился всей душой.

– Не твое дело разбирать проступки моих графов, – резко ответил Валентиниан.

– Проступки военных графов подлежат суду главного вождя, – сказал Арбогаст.

– Главным вождем военной силы всегда был император.

– Главным вождем всегда был тот, кто водил легионы в битву.

Жилы на висках Валентиниана налились кровью. В нем заговорила необузданная кровь его отца, а возле трона не было никого, кто бы мог остановить его разумным словом.

Вызывающие улыбки всех окружающих подбивали Валентиниана привести к исполнению то намерение, которое давно уже мерещилось его ребяческой гордости.

Какой он император? Правда, он восседал на троне, подписывал красными чернилами правительственные распоряжения, видел на знаменах свое изображение, но не он одерживал победы на поле битвы, не он командовал в лагерях, не он заключал мирные договоры, не он раздавал наградные венки. Провинциями западного государства правил Арбогаст, приставленный к нему Феодосием.

Старый вождь железной рукою держал кормило правления Италии, Испании, Галлии и Британии, не допуская к участию в делах «божественного и вечного» государя.

А грудь молодого монарха томила жажда подвигов и славы. Ему опротивели пурпур без власти, корона без блеска. Он не был уже малолетним мальчишкой, каким его считал Феодосий.

Злоба придворных, искусно раздутая Юлием и Эмилией, пала на хорошо подготовленную почву. Нашептывания членов совета и камергеров, неприязненно относящихся к Арбогасту, только ускорили взрыв давно сдерживаемого гнева Валентиниана.

– Ты говоришь, что главным вождем всегда был тот, кто водил легионы в бой? – проговорил Валентиниан сквозь стиснутые зубы. – Хорошо. Ты указываешь мне дорогу, по которой должен идти римский император? Хорошо. С этой минуты я сам буду предводительствовать войсками западных префектур, как делал когда-то мой великий отец. Ты не нужен мне больше. Твои почтенные лета требуют отдыха после жизни, полной славы и заслуг. Ты можешь возвратиться к кострам своего народа.

Он поднялся с трона и подал Арбогасту пергамент с большой красной печатью.;

– Читай! – повелительно сказал он.

По губам придворных снова пробежала улыбка торжествующей злобы. Они знали, что заключается в этом документе.

Он освобождал Арбогаста от всех занимаемых им должностей в государстве, лишал его власти и почестей.

Но все эти улыбки вдруг исчезли. Произошло нечто необычайное.

Арбогаст, пробежав глазами цезарский указ, разорвал его и бросил лоскутья пергамента к ногам Валентиниана.

– Не ты поручил мне правление западными префектурами, не ты и отнимешь его у меня, – сказал он спокойным голосом.

Он стоял, величественный, грозный, с рукой на мече, окруженный своими графами и воеводами, которые столпились вокруг него.

Валентиниан смотрел на него недоумевающим взглядом. Его глаза налились кровью, губы посинели.

– Дерзкий! – крикнул он и, вырвав из рук одного протектора меч, бросился на старого вождя.

Но прежде, нежели он успел сбежать со ступенек трона, между ним и Арбогастом образовалась стена людей, закованных в железо. Чьи-то руки схватили его и отпихнули с такой силой, что он упал бы, если б его не подхватили протекторы.

В зале опять воцарилась тишина, но это была тишина могилы, преисполненная страха.

В государстве, в котором войско давно уже распоряжалось императорским венцом, главным лицом был любимец легионов, а представители вооруженной силы стояли не на стороне Валентиниана.

Придворные поняли это, и смертельный страх покрыл бледностью их лица и сковал члены.

И молодой император понял, что трон под ним колеблется. Он опустился на кресло, украшенное символами императорской власти, поник головой и устремил тупой взгляд на ковер, как будто перед ним разверзалась пропасть.

Среди зловещей тишины раздался громкий голос Арбогаста:

– Император Валентиниан с нынешнего дня лишает меня власти над войском западных префектур. Это делается с вашего соизволения, мои верные товарищи? Если вы предпочитаете молодого вождя старому, я уйду и не стану роптать.

– Слава тебе, отец войска! – крикнули графы и воеводы. – Только ты один будешь указывать нам путь к славе и победе!

Валентиниан склонил голову еще ниже. Он чувствовал над собой дыхание смерти. Ответ графов и воевод для него был приговором.

– А вы, – с угрозой обратился Арбогаст к свите императора, – вы, которые для удовлетворения своей злобы навлекли на государство неожиданную бурю, покайтесь в своих грехах! Моя карающая рука скоро обрушится на ваши преступные головы.

И он удалился, проходя вдоль ряда сановников.

Робко прижимаясь к стене, за ним выползли члены совета и придворные.

При покинутом государе остались только близкие слуги и с плачем припали к ступеням трона.

– В лагерь! – скомандовал Арбогаст, садясь на коня. – Франки и аллеманы пусть будут готовы! Всякого, кто станет возмущать войска, убивать без суда. Сотникам галилейского исповедания не доверять ночной стражи.

С быстротой вихря пробежала по городу весть о бунте Арбогаста. Ее распространяли придворные, бежавшие из дворца, как из горящего дома. Улицы сразу опустели. Купцы поспешно запирали лавки, носилки и рыдваны прятались под надежный кров, солдаты сходились в казармы.

Прекрасная, веселая Виенна в течение одного часа превратилась в громадное кладбище. Казалось, вся жизнь замерла в плененной резиденции императоров.

Не первый раз белый город над Роданом видел борьбу из-за короны. Здесь жил Грациан, пока ненависть сторонников старого порядка не перерезала нити его молодой жизни; отсюда Максим выступал в свой несчастливый поход, и всякий раз здесь проливалась кровь виновных и невинных. Междоусобная война не щадила никого, она была более свирепа, чем голодные обитатели лесов.

Молчаливое ожидание нависло над городом. Никто не осмеливался удовлетворять свое любопытство. Даже легкомысленная чернь, обыкновенно извлекавшая пользу из смут, забилась в свои норы, испуганная гневом Арбогаста.

Гнев оскорбленного короля передавали зловещие звуки франконских рогов. По пустым улицам мчались трубачи, созывая солдат в лагерь.

В домах христиан отцы семейств поручали свою участь милосердию распятого Бога. Арбогаст не благоволил к новой вере. С той минуты, как он воссядет на трон, с войсковых знамен исчезнут монограммы Христа. А что войско провозгласит его императором, в этом никто в Виенне не сомневался.

В городе водворилась тишина, как в катакомбах первых христиан. В гордых дворцах и убогих хижинах царило одинаковое разочарование. Последователи Христа рассчитывали, что сын Юстины окончательно подавит языческого змия, а теперь здание, воздвигнутое тщанием Валентиниана, разрушалось.

Только в гостинице «Красного Оленя», где до сих пор жили Кай Юлий и Галерий, не опечалилось ни одно сердце. Слуги римских патрициев веселились, как на свадьбе.

Когда невольник предстал перед Юлием с желанной новостью, господин одарил его кошельком, полным золота, и сказал:

– Пусть хозяин отворит для вас свой погреб. Радуйтесь, потому что сегодняшний день будет записан в римской истории золотыми буквами.

И, обернувшись к Галерию, он добавил:

– Наши боги еще не умерли. Они живы и заботятся о своем святом городе. Победа!

Неповиновение Арбогаста было действительно победой для сторонников прежнего порядка. Главный вождь, который в присутствии двора унизил императора, не мог уже сойти со скользкого пути. Как бы то ни было он должен пасть в объятия врагов христианского правительства. Другого исхода, кроме явного бунта, у него не было. Даже расположенный к нему Феодосий не мог бы одобрить его ни на чем не основанной гордости.

Лопнула связь взаимных обязательств, соединяющих короля франков с Виенной и Константинополем. С тех пор Рим являлся естественным союзником Арбогаста, а король по необходимости должен защищать его.

– Я пошлю жрецам Гермеса сто белых телиц, – дал обещание Юлий, – именно он дал моим мыслям прозорливость, а языку – гибкость. Если бы только не твоя неловкость, мы могли бы вернуться в Рим; в Виенне мы уже не нужны. Остальное докончит Арбогаст.

– Кто же мог предположить, что сам Фабриций загородит мне доступ к весталке? – оправдывался Галерий.

– Хороший предводитель должен быть на все готов. Но лучше не будем говорить об этом; впредь будь осторожней.

– Я пожертвовал бы много золота в храм Юпитера Капитолийского, если бы еще раз мог встретиться с Фабрицием. Позорное поражение не дает мне покоя и ночью.

– Отложи свою месть до будущего времени, а пока подумай о том, как освободить Фаусту Авзонию из когтей Фабриция; без весталки мы не можем вернуться в Рим.

– Я даже не могу сообразить, куда Фабриций девался с Фаустой Авзонией, – сказал Галерий. – Я знаю только, что он направился в сторону Цеменела, но с большой дорогой соединяется столько дорог, что он мог куда-нибудь свернуть в сторону.

– Следы хищника отыщут сыщики Арбогаста. Нужно обратиться к помощи короля, чтобы не дать Фабрицию времени скрыться в лесах Аллемании.

Юлий сам пошел в конюшню, чтобы приказать запрячь лошадей.

Когда сенаторы садились в экипаж, мимо гостиницы проезжал сотник доместиков Рикомер. Он ехал верхом. Увидев римлян, он остановился, точно желая повернуть назад, но, подумав, приблизился к ним с любезным приветствием.

– Кажется, ты когда-то был в большой дружбе с Фабрицием, – сказал Юлий. – Не имеешь ли каких-нибудь известий от воеводы Италии?

Сотник нагнулся и начал поправлять уздечку.

– Из Рима давно уже не было курьеров, – ответил он неуверенным голосом.

Юлий внимательно посмотрел на него, но Рикомер повернулся в сторону, присматриваясь к вывеске гостиницы, точно видел ее в первый раз.

– И ты не знаешь, что Фабриций убежал из Рима? – допытывался Юлий.

– Фабриций убежал из Рима? – притворно удивился Рикомер и пожал плечами. – Ничего не слыхал… Разве он провинился в чем-нибудь?.

По губам Юлия пробежала незаметная улыбка.

– Узнай, где теперь находится Фабриций, – оказал он, – и сообщи своему приятелю, что король Арбогаст послал отыскивать его лучших сыщиков из своры Евгения.

Рикомер бросил на сенатора искоса недоверчивый взгляд и потихоньку удалился.

Когда он скрылся за углом, Юлий сказал Галерию:

– Он знает, где спрятался Фабриций. Нужно обратить на него внимание Арбогаста.

Рикомер ехал шагом, постоянно оглядываясь, не следит ли за ним кто-нибудь. И, только выехав за ворота, он галопом пустился к Родану.

Вдоль реки, среди благоуханных цветущих садов, виднелись белые виллы. До этих отдаленных уголков не дошел еще звук труб и рогов. Дети весело играли на лужайках, невольники грелись перед портиками под лучами теплого майского солнца.

В двух милях от Виенны, в роще из акаций, которая издали производила впечатление букета розовых цветов, стоял дом, окруженный высокой оградой.

Здесь Рикомер остановился.

Соскочив с коня, он быстро вбежал в сад.

– Где всадник, который приехал вчера ночью? – спросил он привратника.

– Гость твоей знаменитости отдыхает у фонтана, – отвечал слуга.

Рикомер направился к указанному месту.

На каменной скамье, под развесистой липой, сидел Фабриций, охватив голову руками. Он был так погружен в раздумье, что не обратил внимания на приближающиеся шаги.

Рикомер наклонился к нему и сказал задыхающимся голосом:

– Беги! Беги сейчас же!

Фабриций поднял голову. Глубокая тоска просвечивала в его глазах, обрамленных синими кругами.

Он провел рукой по глазам и глубоко вздохнул.

– Вот уже несколько недель я только и делаю, что бегу, – сказал он измученным голосом. – Я думал, что могу отдохнуть под твоей охраной.

– И мне и тебе – нам всем грозит великая опасность… Арбогаст поднял руку на императора… Графы и воеводы явно, при всем дворе, перешли на его сторону… В городе переполох… Трубы я рога трубят тревогу… Солдаты сбегаются в лагерь… Валентиниан потерял присутствие духа… Придворные и советники покинули его… Беги… сегодня, завтра войско провозгласит Арбогаста императором… Не теряй времени… Юлий и Галерий едут в лагерь…

Рикомер говорил торопливо, но, несмотря на это, Фабриций уловил смысл его слов.

Он вскочил со скамьи и вскричал:

– Надо спасать императора! С его особой соединены надежды нашей святой веры.

– Поздно! – ответил Рикомер. – Арбогаст стоит у ворот города со всей вооруженной силой, с франками и аллеманами. Большая часть легионов Галлий также находится в его лагере. Оскорбление так тяжело, что смыть его может только кровь императора иди короля. Ты так же хорошо, как и я, знаешь, кто возьмет верх в этой рискованной игре.

Фабриций слишком хорошо знал любовь войска к старому вождю, чтобы обольщать себя надеждой на победу Валентиниана.

– Поздно… – повторил Фабриций подавленным голосом. – Только один Бог может спасти Валентиниана для нашей святой веры.

Среди моря римского войска он был только одной волной, которую другие все равно захлестнули бы, если бы она вздумала идти против течения. Под рукой у него не было ни одной когорты.

– Беги, беги тотчас же! – умолял его Рикомер, – Над тобой страшно разразится гнев Арбогаста. Спрячься пока в Иберийских горах. Может быть, буря минует так же быстро, как и пришла. Курьер Валентиниана уже поскакал в Константинополь. Феодосий не примирится с победой язычников.

Он обернулся в сторону города и стал прислушиваться.

– Ты слышишь! – сказал он.

Издалека, через сады и виллы, доносился звук рогов. Трубачи Арбогаста вносили смятение уже в предместья.

– Тебя кто-нибудь может узнать и предать в руки короля. Бледный страх трусости будет стараться приобрести расположение нового императора подлостью. Не теряй времени! – настаивал Рикомер.

Но Фабриций ответил:

– Оставь меня одного! Я хочу поговорить с моим Господом.

– С Богом ты поговоришь в дороге…

– Сделай то, о чем я прошу…

Когда Рикомер отошел, Фабриций пал на колени, простер руки к небу и начал молиться из глубины погруженной в отчаяние души.

– Бог новых народов! Ты, Который осветил солнцем Своей благости глухие леса варваров, смилуйся над нами! Бог отверженных, Который возвел на трон Римского государства потомков невольников, смилуйся над нами! Бог униженных и оскорбленных, Который призвал к правам человечества все народы, смилуйся над нами! Не допусти, чтобы гордость Арбогаста поколебала дело Твоей мудрости и обратила в прах плоды кровавого труда трех веков. Смилуйся над нами, ибо Ты всесилен!

Новый римлянин в ту минуту был только христианином, перед которым опасность, грозящая его Доброму Пастырю, поглотила его личные огорчения. С падением Креста падало здание существующего порядка – возвращались кастовое различие и надменность римских богов.

Воспитанник христианского правительства, он отдавал себе полный отчет о том, что случится в результате переворота, который подготовлялся в лагере Арбогаста. Неожиданное изменение порядка вещей раздуло в его сердце пыл неофита, угасший под пеплом эгоизма любви. Он не мог допустить, чтобы Церковь могла поколебаться, как хрупкое творение рук человеческих. С самой колыбели он созерцал ее силу. А тем не менее произошло то, что его вера не предусмотрела.

Надменный солдат смертельно оскорбил «божественного и вечного государя», который был для нового римлянина олицетворением всего земного могущества; язычник в священной особе императора попирал учение Христа; общественный порядок, установленный усилиями долгого рода поколений, расползался по всем швам.

– Неужели это правда?.. – говорил Фабриций, не отрывая глаз от неба.

Кругом него благоухала и пела весна. Деревья, покрытые белым пухом, кусты, усыпанные цветами всевозможных оттенков, луга, одетые молодой свежей зеленью, птицы, радостно щебечущие – вся природа радовалась, как будто сегодняшний день был похож на вчерашний. Ни один лист не отделился от ветки, насыщенной сладким соком, хотя смерть еще простирала над Виенной свои черные крылья.

Фабриций удивлялся солнцу, что оно светило и было так ярко. Его раздражали яркие краски весны. Он жаждал темноты ненастной ночи, чтобы остаться наедине со своей тоской.

Он теперь был настоящим изгнанником, лишенным права дышать воздухом Римского государства. С падением Валентиниана для него будут закрыты даже самые отдаленные уголки западных префектур. Где бы он ни спрятался, его везде найдут сыщики Евгения, если этого захочет Арбогаст.

Все свои надежды он основал на дружбе, которая его соединяла с молодым императором. Он ехал в Виенну с целью умолить Валентиниана о помощи смягчить Амвросия. «Божественный государь», который так же, как и Фабриций, ненавидел римлян старого обычая, простит ему безрассудные проступки и возвратит свое расположение.

Но милость Валентиниана уже перестала быть источником счастья для его подданных.

Теперь у Фабриция остался только Бог, последнее убежище человека, потерпевшего крушение и отвергнутого людьми.

Бог…

Но и Добрый Пастырь отказал ему в Своем милостивом лоне. Рикомер говорил ему, что из Медиолана до епископа Виенны уже дошла весть о его Неповиновении. Если бы он осмелился приблизиться к Божьему дому, привратник не допустил бы его даже на паперть.

Фабриций пал лицом на землю. Он чувствовал себя ничтожнее самого малого червя, более убогим, чем нищий, протягивающий руку к проходящим под портиками храмов. События последних недель угнетали его больше, чем его прежняя неукротимость. Бегство из Рима, презрение Фаусты, смерть Теодориха нанесли последний удар его гордости, а угрозы Амвросия и поражение Валентиниана сломили ее окончательно.

Горе начало приближать его к истинному пониманию учения Христа, которое до сих пор он считал только знаменем новых новых народов, выходящих на борьбу с Римом.

– Нет, я не любил Тебя, Милосердный Агнец, – исповедовался он перед собой, – я согрешил против Твоей благости. Скажи мне, что надо сделать, чтобы двери Твоих палат снова открылись передо мной?

Ему казалось, что он слышит над собой голос Амвросия, который напоминал ему: «Ты прегрешил своею надменностью и строптивостью и должен искупить свой грех покорностью и смирением».

– Я буду покорным и смиренным, – дал себе обет Фабриций.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю