Текст книги "Хосров и Ширин"

Автор книги: Гянджеви Низами

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Ответ Хосрова Ширин

Глядит Хосров: Луна не хочет нипочем

Для страждущего стать внимательным врачом.

Дерзнул он вымолвить: «О нежащая души!

Свои укоры брось. Утихни и послушай.

И ты пила вино, и мне давала пить,

К чему ж мне пьяным быть, тебе же трезвой быть?

Трезва ли ты? О нет, ты в сладостном дурмане.

Ты ведь подобна мне; не думай об обмане.

Где пташка сердца? Где? Признайся, ведь она

Уж соколом любви в копях унесена.

Коль гайну утаить ты в сердце мнишь, – терпенье

Зови: ведь с сердцем ты должна вступить в боренье-

Иль свертывай шатры, – и, протрубив отбой,

Беги с равнин войны к Капелле голубой.

От торга, что мечом ведется заостренным,

Спасаться и бежать дозволено влюбленным.

Ты знаешь: наземь тот повергнется в бою,

Кто не сумел сдержать заносчивость свою.

Ты сердцу своему, что жестко и упорно,

Дай приказание быть нежным, хоть притворно:

Коль скажет мне: «Я друг», – за друга и приму.

Мне – будет радостно, не горестно ему.

Шутя предсказанный, благой удел сбывался

Нередко. В добрый час ряд нежных дел сбывался.

Сказал один мудрец в далекие года:

«Себе отрадное предсказывай всегда.

Коль устрашишься бед – прийти поможешь бедам,

Предскажешь доброе – оно возникнет следом».

Пусть твой рубин мне даст один лишь поцелуй.

Коль он запретен Мне, его мне не даруй.

Но и молить о нем, губительна и яра,

Ты запрещаешь мне! Я в пламени пожара.

Мне страшно: раздирать свой завтра будешь лик,

Сразив влюбленного, что в горести поник.

И кровь моя хватать тебя за полы станет:

Кровь страстных не умрет и в просьбах не устанет.

Скажи мне: если ты быть нежной не склонна,

И в поцелуев счет игра тебе странна,

И целовать твой рот я не дерзаю строгий,-

Так что ж мне целовать, рукав твой иль пороги?

Мне поцелуй на срок – ведь я не нищий – дай.

О рте не говорю: для пробы пищи дай!

Дав поцелуй один, взамен получишь десять.

Торговля добрая! Всей прибыли не взвесить!

Харвары сахара припрятала к чему?

Открыла б лучше дверь стремленью моему!

Все разрешишь – на все получишь разрешенье,

Всего лишишь – сама изведаешь лишенья.

Пусть из ключа воды взял много водонос,-

Ключ, вечно льющийся, ущерба не понес.

Я – туча, влага – ты; не слит ли я с тобою?

И со своей душой готовиться ль мне к бою?

Индиец дерзостный твой локон: в свете дня

Нагрянув, начисто ограбил он меня.

Коль не управлюсь я с твоим индийцем черным,

Сам, как индиец-вор, я стану непокорным.

Хоть будет с топором к тебе ломиться вор, —

Лишь крикнешь на него – уронит он топор.

Но руку молодцу ведь не отрубят? Гладко

Все у него идет: есть воровская хватка.

Ты локона аркан на шею мне набрось,

Хоть дичью тощею разжиться довелось.

Будь покупателем – тебе продам я душу.

Будь кравчим – и вовек я пира не нарушу.

Тебя узрев, сдержать пыланье не могу.

Светильник дружбы я горящим берегу.

Кольцо твоих кудрей пусть на ухо мне ляжет!

Я – раб. Пускай твой рот купить меня прикажет.

Вести лобзаньям счет – вот сладостный удел!

Лобзанья дай! Считать их так бы я хотел!

Приди, чтоб вместе мы вступили в двери счастья.

Мы станем счастливы! Судьба полна участья.

Так сладостно дышать в сегодняшнюю ночь!

День завтрашний – в пути, его не превозмочь.

Платить наличными нам эта полночь рада.

Ждать одолжения грядущего не надо.

Брось локоном играть! Со мною поиграй.

Мне руку помощи сегодня ночью дай.

Я сердцем изнемог, меня здоровым сделай.

В свой райский сад принять меня достойным сделай.

Ты сладостней души, ты – радости поток!

Тебя в объятьях сжать мне предназначил рок.

Что сладостнее – уст иль ног твоих касаться?

Все может в сладости и в прелести равняться.

Все тело сладостно, и все влечет уста!

Да! Названа «Ширин» была ты неспроста!

Так сладость расточай, ликуя, не с оглядкой!

Не Сладостная ты, коль быть страшишься сладкой!»

Хосров умоляет Ширин

И видит шах: Ширин, его слова проран,

Не кротко говорит, забыв свой кроткий нрав.

Он молвит: «О Луна, горящая, высоко!

Упрек друзей – не зло; страшусь ли я упрека?

Но как хвалить людей, в которых сердца нет,

Которые молчат молениям в ответ?

Я лишь к тебе стремлюсь, о Сладостной мечтая:

Любого поборю, тебя приобретая.

Я вижу: локон твой меня опутал. Ты —

Победу празднуешь, я – рухнул с высоты.

Ты клятвы не нарушь. Об этом ли толкуем?

Ты отрезви меня одним лишь поцелуем.

Хоть молви, что ко мне придет счастливый век:

«Хоть мертвым да пойдет на волю Мубарек».

Свиданий розами наполни мне кошницу.

Разлука стелет мне на ложе власяницу.

Пусть розы наших встреч мне свой шербет сулят!

О ты, цветник! Даруй ты мне хоть аромат!

В руке – твой локон; ты, опьянена, – причина

Того, что горькая умчалась прочь кручина.

С тобою пью вино – как радости не быть?

Ты здесь – ну как с тобой и сладости не быть?

Ты здесь – и золотым становится мой пояс,

И счастье светит мне, на радость не скупое,

Со мной расстанешься, что камень со змеей, —

Без розы буду я, ты– без колючки злой.

Коль сеть мою поправ, помчишься по раздолью, —

Расстанусь с головой, ты – с головною болью.

Вот сердце! На, бери! Коль хочешь, можешь съесть!

Я думал: друга нет, теперь я вижу – есть!

Когда твой светлый лик мне сердце жечь не будет,

Я сердце сохраню, но свет оно забудет.

Коль требовать мой глаз взаимности начнет,

Пускай мучительный почувствует он гнет.

Но если от тебя моя душа в истоме

Уйдет – невеста к ней придет лишь только в дреме.

Коль ты теперь пошлешь мне хоть один укор, —

Один твой волосок пресечь сумеет спор».

Уснул он, прошептав любовных слов немало,

И локон Сладостной рука его сжимала.

…Лишь кубок небеса пустили круговой,

Напиток пурпурный расплескивая свой,

Проснулся государь и кубок поднял снова.

Еще вчерашний хмель бродил в уме Хосрова.

И ухватила вновь его за полы страсть,

И пламени опять его зажала пасть.

Забушевал огонь вскипающей отравы,

Как будто бы напал на высохшие травы.

Ширин он сжал, сказав: «Я медлить не хочу».

Он будто на тахту натягивал парчу.

Спасен онагра бок от жадной львиной пасти:

Находчивой не быть у сильного во власти.

И, распалившимся увидевши царя,

«Не надо, – молвила, – безумствовать, горя.

Что распалять себя? Ведь жребий незавидный

Мне сделаться, о шах, в твоих глазах бесстыдной.

Нехорошо, что ты таким огнем объят:

Ведь с разогретых роз чуть веет аромат.

Коль господин с рабом в своих речах не сдержан,

Соблазнам дерзостным его слуга подвержен.

Зачем пытаешься с рабами рассуждать,

Коль надо промолчать иль наказанье дать?

Царь, ежели под ним царевый конь хромает,

Как нужного достичь, смутись, не понимает.

Когда минует срок твоей невзгоде, – верь,

Тобой любимое к тебе ворвется в дверь.

И пьяный для очей разумных не находка,

Коль с чашей он сидит, а на ногах – колодка.

Ты к царству устремись, а я невдалеке,

Ты в руку власть возьми, а я в твоей руке.

Венчанный! Без твоей быть не хочу я чести.

И честь твоя, и я – мы быть желаем вместе.

Честолюбива я, и под ноги тебе

Повергну душу. Я – верна твоей судьбе.

Возрадуйся, ведь ты откроешь двери власти.

Ликуй, твой светел рок, минуют все напасти.

От царственных удач к любви пойдет стезя.

В тревоге отыскать сокровища нельзя,

С терпеньем ты найдешь все, что тебя чарует,

В покое обретешь ту, что покой дарует.

Язык, потом – слова; глаза, а после – свет.

Поднимется лоза, вино приходит вслед.

Не в яростном жару у мудрых дело зреет,

«От жаркой беготни козел не разжиреет».

Не должно мне, о нет, в изгнании твоем

Быть прихотью твоей, с тобою быть вдвоем.

Могу ли дружбою связаться я нестрогой,

Быть другом, что ведет недоброю дорогой?

Пусть ты и власть твоя– вы будете друзья,

Тогда, о шахиншах, с тобой сдружусь и я.

Боюсь, что коль во мне одна твоя услада, —

Меж царством и тобой останется преграда.

Коль будешь возвращен к могуществу судьбой, —

То буду я, увы, утрачена тобой.

Наследьем древним был весь мир в роду Хосрова.

Ему ль наследьем стать наследника другого!

Ты хочешь мир схватить – не медли же, не стой!

Завоеватели владеют быстротой.

Чреда верховных дел идет путем размерным,

Но царство должно брать ударом быстрым, верным.

В любого шаха ты попристальней вглядись, —

Решеньем быстрым он в свою вознесся высь.

Ты юн, и мощен ты, ты создан для державы.

Ты родом царственен, прекрасный, величавый.

Стреножена страна: сбрось узы мятежа.

Очнись, и робкий враг покается, дрожа.

Индийца, что, напав, твои поклажи вырвал,

По-тюркски твой венец в мгновенной краже вырвал,

Ударь мечом – и прочь отпрянет голова!

Да канут все следы былого колдовства!

Рука царя, что все добудет в жизни нашей,

То быть должна с мечом, то с пиршественной чашей.

Ты должен меч поднять и кликнуть клич; ведь шесть

Пределов мира есть, и войска в них не счесть.

Удача, вымолвив: «С Хосровом рядом встану», —

Направит камень твой ко вражескому стану.

Иль руку приложу я к делу твоему,

Иль руки за тебя в молитве подниму».

Хосров покидает Ширин и направляется в Рум.
Венчание Хосрова с Мариам.

И царь был распален ее великим жаром.

И на Шебдиза он вскочил во гневе яром.

Он грозно выкрикнул: «Меня не скоро жди!

Коль море иль огонь увижу впереди,

Клянусь: я от огня не отвращу Шебдиза,

И что его прыжку морей кипучих риза!

Не думаешь ли ты, что буду спать и впредь?

Ручаюсь: дремлющим Хосрова не узреть.

На высоту слона теперь я земли взрою,

И боевых слонов для смотра я построю.

И стану я, как слон, – могучий, грозный слон.

Я на подушке спал. Я ныне пробужден.

Я, все забыв, осла завел на эту крышу.

Свести сумею вниз! Я зов рассудка слышу.

Кувшин, что сделал я, теперь не берегу.

Сумел его слепить – разбить его смогу.

Меня ли разжигать, в меня вперяя очи,

Иль обучать гореть во мраке долгой ночи,

Неисполнением желанья устрашать,

Иль мужеству меня надменно обучать?

Моя любовь к тебе меня миров лишила!

О страсть! Тьму-темь, людей она голов лишила!

Я знал бы, коль во мне ты не родила смут:

Опять края венца мне волосы сожмут.

Не голову ль мою поймала ты арканом?

Сняла его, но все ж я пленным был и пьяным.

Ты мне дала вина смертельнее огня,

И опьяненного связала ты меня.

И опьяненному твердишь ты: «Поднимайся,

На трезвого врага неистово бросайся».

Да, мы сразимся с ним! Я вражий сброшу гнет.

Но дай сперва уйти из тягостных тенет.

Душа, опомнившись, движенья захотела.

По следу двинусь я мне радостного дела.

Да, наставленье мне хорошее дано.

И совершится все, что ныне быть должно.

Ты мне сказала все о том, каков я ныне.

Ты мне поведала о зле, о благостыне.

В былом подвластен мне был необъятный дол.

Мой славен был венец, мой славен был престол.

В скитальца ты меня мгновенно обратила,

В того, кто в горестях бессменно, обратила.

Я был пришит к седлу любовною тоской.

Какой бы вихрь занес сюда меня? Какой?

Пока твоя приязнь сверкала мне украдкой,-

И речь твоя ко мне текла, как са.хар, сладкой.

Тобою от любви я ныне отрешен.

На мой отъезд приказ тобою мне вручен.

Я знал, что я уйду, лишь срок укажет небо,

Ведь злонамеренным я гостем вовсе не был.

Был потчеван тобой, – и медлил потому.

Уйду, коль хлеба ты мне сунула в суму».

Гилянского коня направив из ограды,

Путем гилянским он повел свои отряды.

Сердитый на Ширин, он мрачен был, угрюм.

Поход ускоривши, направился он в Рум.

Он знал: стрела врага лететь в него готова.

Венца не стало. Шлем – вот он, венец Хосрова!

Он, зная, что пути оберегал Бехрам,

Скакал без устали по долам и горам.

Четырехкрылый был под ним орел; дракона

Хранил у пояса Бехрам! Страшись урона!

И вот к монастырю примчался он; монах

Ютился там. То был «Всепостиженья шах»

Ему грядущее немало дел открыло,

И для Хосрова он истолковал светила.

Все стало явственней. Он мудрый дал совет.

Он изреченьями открыл Хосрову свет.

И к морю поспешил Хосров, и переходы

Он делал одвуконь. И вот сверкнули воды.

Он гнать вдоль берега гнедого не устал,

В Константинополе кайсару он предстал.

И призадумался тогда владыка Рума,

И важное чело избороздила дума.

Удачею он счел для дома своего

Приезд Хосрова в Рум; и обнял он его.

Узнав, что в числах звезд приязнь, а не коварство,

Прибывшему решил свое вручить он царство.

И дать – хоть воздвигал он христанства храм —

Парвизу в жены дочь – царевну Мариам.

И меж владыками в ночь свадьбы было много

Условий скреплено; все обсудили строго.

О Мариам, о нем, кто счастья встретил свет,

О том, какой он смог румийцам дать ответ,

Как с Ниатусом он хитро, хвостом павлина

Построил рать, о всех походах властелина

Не стану говорить; о том сказал иной —

Бреду, а он уснул, пройдя свой путь земной.

Коль захочу я сбить былым рассказам цену,

Сказитель будущий собьет мне разом цену.

Сражение Хосрова с Бехрамом и бегство Бехрама

Дни пиршества прошли, и начал собирать

Хосров Парвиз в поход обещанную рать.

Войска созвал кайсар; все, что сулил, – утроил.

Он, с золотым умом, все золотом устроил.

И собранных полков таков был грозный рой,

Что будто бы гора катилась за горой.

Железная гора, пыля, передвигалась,

Как будто, вся дрожа, земля передвигалась.

Шах оглядел бойцов, и тысяч пятьдесят

Он отобрал; о них предания гласят.

Он вышел в ночь, решив связать Бехрама туго.

И чашею стал шлем, одеждою – кольчуга.

Когд» Бехрам узнал, что поднят бранный клич,

Как сильный лев, решил добычу он достичь.

Но с лисьей хитростью судьба замыслит гибель, —

И сила льва – ничто. Какая в силе прибыль?

Лицом к лицу войска, мечи обнажены,

Средине и крылам приказы вручены.

Свист стрел и лязг мечей в своей звенящей силе

С ума свели бы львов, слонов бы умертвили!

Услышал бы мертвец литавров страшный вой.

От воя разум свой утрачивал живой.

Златоподкованных коней в рубинах брони.

То – кровь: она была на латах, на попоне.

И ржанье скакунов, чья полыхала грудь,

Вливало яростно в земное ухо ртуть.

И всадников мечи, как молнии, плескали.

Все львы воспрянули, внезапно зубы скаля.

Смерть бытию в тот час творила западню.

Сей гнев и Судному не мог бы сниться дню.

Смерть направляла в грудь и заостряла дротик

И закружила всех в своем водовороте.

Навис железный лес, мчит острия, грозя, —

И бегство поняло, что убегать нельзя.

В тех зарослях онагр от льва не знал спасенья,

А от клинков и лев не обретал спасенья.

Не ветер проникал под розы лепестки,

А под доспехи – стрел мгновенные броски.

Орлы кровавых стрел! У них, пробивших латы,

На крыльях коршуна написаны бераты.

Кольчугорезы, в медь вбирающие яд,

Кольчугоносцев сном погибельным поят.

И кровью – брызги ввысь до самых звезд несутся!

Вкруг медных манджуков полны до края блюдца.

Ломались копья. Ветр, что так по ним рыдал,

К парчамам подлетев, им кудри распускал.

И, обезглавленных мужей увидя, в муке

Земля раскрыла грудь, заря раскрыла руки.

И перевязи все отброшены; рассечь

Один готов врага, другой – роняет меч.

Несется тюркский крик, труба ревет, стеная.

Что громче тюркского взывающего ная?

Распущенных знамен багряные шелка —

Огонь, струящийся по гущам тростника.

О, сколько здесь мечей! И кровь на них не стынет!

Не столько камешков раскинуто в пустыне!

О, сколько стрел в виски внедряет смертный яд!

Не столько листьев шлет на землю листопад!

И на спину слона воздвигли трон Хосрова,

И мощь его меча к сражению готова.

Пред яростным слоном стоял Бузург-Умид.

Он с астролябией; он срок определит.

Базар врага шумел. Но вот пришло мгновенье —

И на базаре том настало запустенье.

Тогда Бузург-Умид сказал царю: «Спеши.

Удачен гороскоп; все разом разреши.

Коль шахматной доской войны прельстился, – следуй

Вперед. Стреми слона. Ладьею бей с победой».

И царь погнал слона, и войско отстранил.

К Бехраму он летал, как закипевший Нил, —

И под слона поверг, промчавшись смертным логом,

Он слонотелого, взмахнувши слононогом.

Губителен врагу был завершенный бой.

Был награжден Хосров приязненной судьбой.

Текла потоком кровь, что битва источила,

И не мячи она, а головы влачила.

Как негра волосы, вились арканы; лих

Румиец каждый был, набрасывая их.

И с каждого врага мечом индийским смог он

Вмиг срезать голову, как бы индийский локон.

Как боль, что страждущим порой приносит свет,

Бехрамцев ужас жжет; для них спасенья нет.

Кого же увела спасения дорога?

Бехрама одного да раненых немного.

Бехрам был мощным львом, но бледен стал, понур.

Низвергнут он судьбой, как был низвержен Гур.

Не ждал ни ночью он, ни днем дурного глаза.

Да рок его обжег огнем дурного глаза.

Погибли все; гляжу – и смертный вижу пир.

Быть может, спасся тот, кто взор закрыл на мир?

Когда Бехрама в прах звезда повергла злая,

Хосрову радость он доставил, не желая.

Мир много гумен жжет как будто невзначай.

Сего забавника шутить не обучай.

Какой не вознесет он кипарис! Но скорбью

Он в час назначенный все кипарисы сгорбит.

Какой из красных роз, что нежно он взрастил,

Увянуть не дал он, какой не пожелтил!

Не все нам сахар есть, хоть сахар нам и сладок.

Пьем чистое вино, но выпьем и осадок.

Здесь подмели – твой дом, там подметают – свой.

Здесь об пол бьют ногой, там бьются головой.

Тут музыканта саз свои возносит звоны,

А там – прислушайся! – там плакальщика стоны.

Но звук – от скорби ли, от саза ли возник —

Под сводом, зримым нам, звучит лишь краткий миг,

Вселенной логово – все жгучее горнило —

От роз и от шипов следов не сохранило.

Ведь черно-белый конь наш мир задорно мчит.

Нельзя, чтоб он не бил ударами копыт.

На синем скакуне несется рок и разом

Наскочит; от него бежит в испуге разум.

Все на других, о друг, надеешься? Пойми,

Что все изменчиво; мир не в ладу с людьми.

Был на Бехрама зол небесный свод, и снова

На трон торжественно возводит он Хосрова.

Бехрама хмурого не к Чину ль путь повлек?

И где верховный чин? Его отринул рок.

Что ж! Небо ведь не раз венцы с царей снимало.

Под сей завесою таких забав немало.

Восшествие Хосрова на престол в Медаине во второй раз

Когда из знака Рыб луна свой лик взнесла, —

Луна Парвизова в знак шахства проплыла.

Под благосклонных звезд благоприятным кровом

Хосров Парвиз воссел на троне бирюзовом.

И воссоздал тогда в пределах стран земных,

На радость подданных, он славу дел своих.

Когда великое собрал он царство снова

И вновь державных дел крепка была основа, —

Хосров свой поднял трон от праха до Плеяд.

Дал морю – жемчуга, земле – алмазный клад.

Таких сокровищ блеск не видел мир воочью.

Светлей, чем лунный луч, они сверкали ночью.

Как лев, свой занял он благословенный трон.

Благословения от храбрых слышал он.

Его печать прияв, мир позабыл томленье, —

И мира целого он видел мирволенье.

Его величие – сияния поток.

Второго солнца свет весь озарил восток.

И гул шумливого и радостного стана

От Балха людного дошел до Шахиджана.

И вот когда престол Хосровов стал пригож,

Ресницы Сладостной свой начали грабеж.

И можно ль отвратить от сердца эту муку?

И как призвать сюда ту, что сразит разлуку?

Воздвигла Мариам Хосрову пышный трон.

Тем троном был Иса к зениту вознесен.

Но пусть владычества достиг он, словно клада, —

Подруги не было, – и где была услада?

Я знаю, радости он знал от Мариам,

Но дух летел к другой, неистов и упрям.

То с чашей горькою стенал он: «Где ж удача?»,

То чашу сладкую пригубливал он, плача,

То сердцу говорил: «Чем жар твой возбужден?

Любовь тебе мила иль падишахский трон?

Любовь и царство! Нет, им не ужиться рядом!

Иль к царству устремись, иль к сладостным отрадам.

Встарь барсу неким львом совет был мудрый дан:

«Ослицу на приплод пусти или в Зенджан».

И если, взявши трон, я не вздыхал бы сиро, —

Моя душа сполна все получила б с мира.

Но должен я купить, коль спит счастливый рок,

За сто хотанских царств любимой волосок!

Я с милой спал в саду, луна была на небе.

Мне ложе сторожил недремный светлый жребий.

Уснул счастливый рок, – и пробудился я,

И сердца не нашел. Где милая моя?

Где радости пиров, звенящих вновь и снова.

Цветущий рай, не мгла пристанища земного?

Где созерцание луноподобных лиц?

Где пребывание с царицею цариц?

Где сладкая Ширин и сладкие реченья,

Как бы сладчайших вод сладчайшие теченья?

Где та бездремная полночная пора?

Где сказок череда, что длилась до утра?

Где розы лепесток тугой, сахароносный,

Харвары сахара, что собран с розы росной?

Где руки, что плели среди дворцовых стен

Серебряных тенет благожеланный плен,

И розы-сладостной к щеке прикосновенье,

И гиацинтов кос плетенье, расплетенье?

О, где объятий жар, где ласковость Луны

В безлюдье, в сладкий час полночной тишины,

И кубок, данный мне с приветом и любовью,

И час, когда я ник к блаженства изголовью?

Слова, что молвил я, слова, что слышал я, —

Мне сон их нашептал или мечта моя?

Твердят мне: «Весел будь. Ты – солнце; ни обида,

Ни скорбь не омрачат древнейший трон Джемшида».

Но как же наполнять мне сладким смехом рот?

Ютятся стоны в нем; им наступил черед.

Кого мне призывать? К каким взывать усладам?

Злой ветер пролетел моим весенним садом.

«Ты малодушен был!» – смеется надо мной

Рассудок мой, дразня, мой разжигая зной.

Враги отсутствуют – расти удачи стали,

Мой друг отсутствует – и множатся печали.

Незоркий соловей! Твой неудачлив рок:

Ты гнездный пух сменил на шелковый силок.

Без пользы я стремлюсь к садам великолепья:

Дал ноги оковать я золотою цепью.

Мне цепи не сорвать! Узка моя стезя!

Мне с цепью улетать к возлюбленной нельзя!

Коль дела об одной мы с сердцем не рассудим,

То как же, царствуя, страдать по стольким людям?

Сто утешителей мне надобно иметь.

Сто горьких горестей возможно ли терпеть?

Я на себя с ослов перелагаю грузы,

Посмешищем ослов от этой став обузы.

И солнце и луна – они горят костром,

Сдружившись над земным раскинутым ковром.

Рассеянна душа, – и мраком все одето,

Рассеян сердцем был, – и вот не стало света.

Пусть полон синий сад цветущих звезд игрой, —

Не мощен звездный свет: ведь звезд разрознен рой.

Рассеян свет свечи, – ив нем не стало жара,

Сосредоточенный – властнее он пожара.

Не хочет сердце, нет, чтоб царством правил я.

А с сердцем враждовать не хочет мысль моя.

Вновь сердцу суждена с судьбою темной схватка,

Ко мне, окрепшему, вернулась лихорадка.

Мышь в норку ящериц пробраться не смогла, —

И глупой ко хвосту подвязана метла.

И так уж черный негр обличьем не прекрасным

Страшит, а заболев, он делается красным».

Себя корит Хосров, к себе взывает он:

«Ты силу получил, ты властью осенен.

А коль имеем власть, судьбу смиряем нашу.

Ты властен – женщина с тобой поднимет чашу.

Не должен человек с собою в распре быть.

Всевластный может ли о власти позабыть?

Власть у тебя – и страсть все обрести готова.

«Власть» – лучшего судьба найти не сможет слова.

Все достижения всевластному легки.

Зерном ведь всяких птиц заманишь ты в силки.

Для пропитания посеяна пшеница,

Сей снова, а трава с ней рядом уродится.

Есть власть – и беды все мы можем превозмочь.

Пускай безвластие от нас умчится прочь!»

Так с сердцем пламенным не раз он вел беседу.

Когда придет любовь – терпенья нет и следу.

Но твердо протерпел он разлученья срок,

И час пришел: зарю к нему направил рок.