Текст книги "Хосров и Ширин"

Автор книги: Гянджеви Низами

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Хосров восходит на трон вместо отца

Когда промчалась весть, что царствованья груз

Велением творца сложил с себя Ормуз,

Шах, в юном счастии не ведавший урона,

В столице поднялся на возвышенье трона.

Хоть в мыслях лишь к Ширин влекла его стезя,

Все ж царство упустить наследнику нельзя.

То государства он залечивал недуги,

То взоры обращал он в сторону подруги.

И за строительство его уж люди чтут,

Уж много областей он охранил от смут.

В несчастья вверженных залечивалась рана:

Шах справедливостью затмил Ануширвана.

Но вот закончились насущные дела.

Опять к любви, к вину душа его влекла.

Мгновенья не был он без чаши, без охоты.

Когда ж он о Ширин вновь полон стал заботы,

Спросил придворных он, что слышали о ней.

Ему ответили: «Уже немало дней,

Как из дворца, что там, где сумрачно и хмуро,

Она умчалась прочь. С ней видели Шапура».

Круговращеньем бед внезапно поражен,

Шах небо укорял. Но что мог сделать он?

Воспоминания он предавался негам,

И черный конь прельщал его горячим бегом.

Как ночь, его Шебдиз, ну, а Луны – все нет!

Он камнем тешился, но помнил самоцвет.

Шапур привозит Ширин к Михин-Бану

Ширин в ее края примчал художник снова, —

Но встреча не сбылась: там не было Хосрова.

С Гульгуна сняв Ширин, в цветник Михин-Бану

Ее он снова ввел, как светлую весну.

И снова гурия меж роз родного края

Дарила свет очам, огнем очей играя.

И приближенные, и слуги, и родня,

Которые давно такого ждали дня,

Увидевши Ширин, ей поклонились в ноги

И, прахом ставши, прах лобзали на дороге.

И благодарственным моленьям и дарам

Предела не было, и был украшен храм.

А что с Михин-Бану? Да словно от дурмана,

Ей тесно сделалось в пределах шадурвана.

Как сердцу старому, что стало юным вновь,

Что мнило умереть, а в нем взыграла кровь.

Беглянки голову Бану к себе прижала, —

И пробудился мир и начал жить сначала.

Как ласкова Бану! Какой в ней пламень жил!

Ну что бы сотней строк все это изложил?!

Введя Ширин в простор дворцового предела,

Ей предложила все: «Что хочешь, то и делай!»

Покровами стыда ей не затмив чела,

Ей омрачить чела печалью не могла.

Ведь понимала все: ее побег – сноровка

Неопытной любви, влюбленности уловка.

И в шахе виделись ей признаки любви.

Ей шепот лун открыл огонь в его крови.

Вино бродящее укрыть она старалась,

Свет глиною укрыть – хоть солнце разгоралось.

Бану твердит Луне: «Покорной надо стать,

Домашний, тихий мир, как снадобье, принять».

И с ней она нежна и создала – в надежде

Все прошлое вернуть – все то, что было прежде.

И снова куколок прекрасных, как весна.

Дано ей семьдесят, – чтоб тешилась она.

Круговорот небес, что кукольник, баюкал

И пробуждал к игре сереброгрудых кукол.

Ширин, увидев их, – как прежнею порой,

Луною рассекла веселый звездный рой.

Ширин опять в дому. Как праздник новоселья-

Опять открыт базар досуга и веселья.

Бегство Хосрова от Бехрама Чубине

Победы ключ сверкнул. Он грозен стал: могуч

Рассудок – золотой преодолений ключ.

Рассудок победит могучих с их мечами.

Венец, прельщая всех, царит над силачами.

Лишь разуму дано тьму воинов смести,

Мечом ты их сметешь не больше десяти.

На трон взошел Парвиз. Все помыслы Бехрама

К Парвизову венцу влекли его упрямо.

И он схватил венец, когда к нему простер

Он руку ловкую. Был ум его остер.

И клевету творить Бехраму – не в обузу.

Он всем шептал: «Хосров пронзил глаза Ормузу»,

Хоть знал он, что когда Юсуф умчится вдаль,

Якубу – света нет: все затемнит печаль.

Он тайно разослал посланья людям разным,

Благое исказив рисунком безобразным.

«Ребенку ли владеть вселенной суждено?

Отцеубийце быть владыкой не данои.

Ста братьев кровь прольет он за глоток напитка,

Напитка, что в домах имеем до избытки.

Арфисту царство даст: над арфами дрожит,

Что царство! Песнею он больше дорожит.

Горячий – он путей к делам не примечает,

Незрелый – он добра от зла не отличает.

Клеймо любовных игр горит на нем. И страсть

К неведомой Ширин над ним простерла власть.

Зол, обезглавливать за малое готовый.

Утратив голову, не обретают новой.

Оковы бы сковать, чтоб им греметь на нем!

Исправить бы его железом и огнем!

Пусть покорится нам! Не покорится – верьте,

Отцеубийцу нам предать разумней смерти.

Ему закройте путь, нежданный меч воздев,

И знайте – я иду, могущественный лев».

Вот так-то этот лев, взыскующий признанья,

Свел шахских подданных с дороги послушанья.

И видит шахиншах – счастливый рок смущен.

И подданных своих в смятенье видит он.

И силу счастья он крепил казной златою,

И слепоту врага он множил слепотою.

И так тянулись дни. Но враг привел войска, —

И тотчас поднялась восстания рука.

Опоры не было – был сломлен трон Парвиза, —

И с трона пересел он на спину Шебдяза.

От вихрей, взвившихся из-за камней венца,

Он голову унес: она ценней венца.

Уж венценосца нет. Владычества порфира

И мира – брошена возжаждавшему мира.

Когда по воле звезд узрел смятенный шах

Меча Бехрамова над головою взмах, —

В сей шахматной игре, что бедами богата,

Без «шаха» для него уж не было квадрата.

С уловок сотнею, свой потерявши сан,

По бездорожию проникнул он в Арран.

Оттуда он в Мугань направился: в Мугани

Жила Ширин; в сей храм свои понес он дани.

Встреча Хосрова и Ширин на охоте

Сказитель говорил: мое познанье пей.

Когда Хосров Парвиз, домчавшись до степей,

Стрелял и стрелы в дичь без счета попадали, —

Вдали взметнулась пыль: неслась Ширин из дали.

В кругу своих подруг с дворцового двора

Ширин охотиться отправилась с утра.

И два охотника, одним замкнуты кругом,

Коней пустили вскачь, охотясь друг за другом.

И стройных два стрелка, дворцов покинув сень,

Друг в друга целились, как целятся в мишень.

Два друга – им любовь, как хмель, затмила око —

Пылая, всех друзей оставили далеко.

Хосров – ему венец рука судьбы дала;

Ширин – та сто венцов с Хосрова сорвала.

Здесь – гиацинты кос над нежной розой гнутся,

А там – по розам щек их лепесточки вьются.

Здесь – амброю кудрей прикрыты уши там —

Арканы мускуса сползают по плечам.

Здесь – облачко пушка вокруг Луны играет,

Там – подбородка грань Луну оберегает.

Глазами так они друг другу жгут глаза,

Что на зрачках у них уж светится слеза.

Вблизи Ширин – Парвиз; их бег согласный страстен.

Гульгуна обогнать Шебдиз уже не властен.

Ну как заговорить? Она Ширин – иль нет?

Парвиз ли перед ней? Достаточно ль примет?

И вот назвали их. И вот, узнав друг друга,

Без чувств, упав с коней, они лежат средь луга.

Беспамятство прошло, и, головы подняв,

Они свой жемчуг слез рассыпали меж трав.

И, встав, беседуют, по правилам дворцовым

Друг другу поклялись. Но много ль молвишь словом?

О благе и о зле сказали все, – и вот

Примолкли: «Ждать и ждать!» – лишь это разум жжег.

И, чтоб связать с землей ширь голубого крова,

Как птицы на древа, на седла сели снова.

Тут каждый, кто скакал, поводья натянул,

Коней под лунами глухой умолкнул гул.

И видят спутницы: Луна и Солнце рядом

И, встретясь в синеве, друг друга манят взглядом.

В их души обронен огонь любовных снов.

Как бы вдавились в топь копыта скакунов.

И подъезжавших всех дивило это диво:

Они – равны красой, все в них равно красиво.

Шептали муравьи, что в тесный круг сползлись:

«Взгляни, сам Соломон и савская Билькис».

Все новые войска спешили, подъезжали,

Хосрова и Ширин рядами окружали.

Когда сомкнулся строй на склонах ближних гор,

Стон сдавленной земли был для Быка – укор.

И говорит Ширин: «Твой свет на всех высотах!

Как тысячи рабов, и я в твоих тенетах.

Твой царственный престол земле дарует честь.

О благе твой венец в лазурь направил весть.

Хотя семь областей, во всем их протяженье,

В твоем, о царь земли, находятся владенье, —

Недалеко от нас – подарок пышный твой —

В узорах высится шатер наш кочевой.

Коль снизойдет к нам шах и примет просьбу нашу, —

Чтоб услужить ему, я стан свой препояшу.

Коль слон пожалует на муравья ковер, —

В восторг придет мураш, его заблещет взор».

Промолвил государь: «Коль ты принять готова,

Войду, возликовав, под сень благого крова».

Склонилась ниц Ширин, чтоб юношу почтить,

И славословий вновь ему сплетает нить.

На сменных скакунах она к Бану послала

"Служителя, – и та не медлила нимало:

Известье получив, хозяйственных хлопот

Не устрашается: Хосрова в гости ждет.

И Солнце и Луну осыпали дарами.

Навстречу выехав, под синими горами.

Юнца в какой дворец направила судьба!

Что было схоже с ним? Лишь райская туба.

Дворец приподнят был под купол небосвода,

Как два майдана, ширь от входа и до входа.

Прощения прося за скромный дар, послы

Роскошеством даров заполнили столы.

И здесь Парвиз такой осыпан был казною,

Что повестью о ней не скажешь ни одною.

А «дело о Ширин»? Звучит лишь крик: «Ширин!» —

В душе царя. Пред ним чей сладкий лик? – Ширин.

Наставление Михин-Бану Ширин

Когда свое зерно крестьянин бросит чистым, —

Родится чистым то, что было в прахе мглистом.

Коль чистый человек имеет чистый род,-

Бредя в земной грязи, подол он подберет.

И чистая Бану была в невольном страхе,

Узнав и о Ширин и о влюбленном шахе.

Раздумия с них никак ей не избыть.

Ну как ей с хворостом огонь соединить?

И говорит она: «Ширин, моя ты сладость

Не только для меня, ты всем прекрасным радость.

Твой черный томный взор – сто царских областей

От Рыбы до Луны длина косы твоей.

Две тени у тебя, и тень вторая – счастье.

Благополучие, Ширин, твое запястье.

Ты освещаешь мир сияньем красоты,

А красота твоя – в чертоге чистоты.

Ведь ты – сокровище; так будь запечатлена.

Ведь благо есть в миру, и есть в нем то, что тленно.

Лукаво и хитро умеет мир играть:

И красть жемчужины и яхонт растирать.

Мне сердце весть дало, и мне, о роза, мнится,

Что хочет царь царей с тобой соединиться.

Коль сердце отдал он, то счастья ты не кличь

Иного: дивную ты заманила дичь.

Но, увидев его от нетерпенья пьяным

Не покоряйся ты, Ширин, его обманам.

Он так остер; тебе – слова любви новы.

Страшусь: бесплатно он отведает халвы.

Он посрамленною тебя оставит; страстный,

К другой он бросится, охвачен страстью властной,

Я не хочу, Ширин, – мою запомни речь, —

Чтоб ты скорей, чем хлеб, к нему попала в печь.

Ведь десять тысяч роз есть у него красивых.

Об этом говорят слова людей нелживых.

Коль мчится сердцем он к великолепью роз,

Привяжется ль к одной, обвитый цепью роз?

Но коль не сможет он тайком схватить алмаза,

Не отвратит лица, чтоб не купить алмаза.

Узнав, как ты чиста, как ты ясна на взгляд —

Ко мне он явится. Так правила велят.

Озарена небес ты будешь чистым лоном,

И наградит земля тебя царевым троном.

Коль чистоту души мечты твои таят, —

Противоядием преодолеешь яд.

Но если б овладеть тобою смог влюбленный,

Тебя он, верно б, счел беспечной, опьяненной.

Смотри, чтоб над тобой позор твой не навис.

Стыдом в умах людей была покрыта Вис.

Он – месяц, ты – луна, и род наш так же славен.

Да, мы – Афрасиаб, коль он Джемшиду равен.

Поверь, не мужество мужчинам вслед бежать,

Такая смелость, верь, невестам не под стать.

Сорвали много роз, чуть приодетых в росы,

Вдохнули аромат – и бросили в отбросы.

Немало было вин, что привлекали взор,

Но чуть вкусили их – и вылили во двор.

Ты ведаешь сама: под праведности знаком

Нет лучше нежных игр, чем озаренных браком».

И сладость пьет Ширин, к Бану склонив лицо,

Чтоб вдеть совет в ушко, как рабское кольцо.

Ведь сердцем отвечать на сладостное слово,

Столь близкое душе, давно она готова.

И клятву крепкую дает Ширин. Зарок

Она дает Бану: «Твой выполню урок.

Хоть пью любовь к нему я огненною чарой,

Клянусь, что будем с ним мы лишь законной парой».

Так молвила Ширин и клятвою такой Уверенность

Бану вернула и покой.

Та разрешила ей в дому и на майдане

Быть с гостем, чтоб иных не жаждал он свиданий.

Чтоб он в безлюдии не требовал утех

И все, что говорит, чтоб говорил при всех.

Описание весны и веселья Хосрова и Ширин

Уж старец-небосвод, одетый в бирюзу,

Дал молодость цветам и оживил лозу, —

И нежных роз цветник для юных и для старых

Вновь блещет в розовых и золотых пожарах.

Пусть роза царствует! Фиалки, как павлин,

Свой расстилают хвост по зелени долин.

О, сколько птиц! О звон – к любви взывать готовый!

В былых влюбленностях жар пробудился новый.

Веселым стал Хосров: Ширин с ним хороша.

И вспомнил мир весну, веселием дыша, —

Влюбленный, радостный, отринув проволочку,

Играя, разорвал он розы оболочку.

А та – взнесла свой стяг, – ведь так отрадно ей:

Прогнали воронов отряды голубей.

Жасмин за кравчего. Призыв нарцисса: «К чаше!»

Фиалка с розою в хмелю нежней и краше.

Снял с женственных цветов покровы ветерок

И оживлял и звал всех тех, кто изнемог.

А ветер зашумел, затем – единым духом

Согнул «зрачок быка», взыграл «слоновым ухом».

Земля – ковер; взгляни – весь в анемонах он.

«Мышиных ушек» он узором озарен.

Вот кипарисы ввысь свои вздымают станы,

Свои рубахи рвут от страстности тюльпаны.

Фиалок завиток сцепился с завитком,

А слух шиповника зашептан ветерком.

Рейханы прячут лик, страшась отдаться взорам,

Древа плодовые – под свадебным убором.

А воздух, росами осыпав каждый луг,

Дал изумруду перл движеньем легких рук.

Земля родящая свое забыла бремя:

Уж родилось цветов ликующее племя.

Пьяны веселием газели: сосунки

Снуют близ матерей, игривы и легки.

Фазаны на рейхан роскошным опереньем

Склоняются; рейхан украшен их гореньем.

И ветка каждая – весны цветущий дар.

И роза каждая взяла в ладонь нисар.

Вот песни соловьев, вот песни куропаток —

В них нетерпение, в них страсти отпечаток.

В те дни, когда кругом любовью все полно,

Грех не любить. Весной – влюбляться суждено.

Хосров с Прекрасною бродили днем и ночью,

Склоняя взор к цветам и к травок узорочью.

То пили на лугу сок благодатный роз,

То на горах они сбирали пламень роз.

Они с вином в руках, меж роз, по изумруду,

Хмельные в этот день подъехали к Шахруду.

И спешились они; и плещется Шахруд.

Сидят: поет певец, звенит и плачет руд.

С сахароустою легко достигнешь чуда:

Как сахарный тростник, простой тростник Шахруда.

Красу окрестностям ее дарует стан,

Как жемчуг ракушке порой дает нейсан.

Глянь, мускус этих кос дороже амбр; пропала

Вся спесь у сахара пред медом рдяным лала.

Ее улыбок мед весь сахар приманил,-

И в Хузистане плач варений слышен был.

Кусту прекрасных роз промолвил стан:

«Достоин Ты охранять меня, ты мой надежный воин».

Жасмин, что краше роз казаться мог легко,

Страдал: был по уши влюблен в ее ушко.

А роза, разглядев ее глаза, во власти

Свирепой ревности рвала себя на части.

Хосров убивает льва во время пира

С Ширин гуляет шах меж радостных долин.

Прекрасно все окрест, прекрасно, как Ширин.

Когда желанная – вершина мирозданья,

То место каждое есть место любованья.

И отдыха ища, глядят: невдалеке

Лишь лилии цветут на сладостном лужке.

И, колышками прах в таком раю ударив,

С поспешностью шатер воздвигли государев.

Гулямы, девушки вокруг шатра видны —

Иль вереница звезд блестит вокруг луны?

Сидят Хосров с Ширин и песен внемлют звуку,

Они ведь за ноги повесили разлуку.

Вот кравчий накренил рубиновый сосуд,

И струны говорят: дни радости несут.

Влюбленность и вино! В них – неги преизбыток.

Пьянит царя царей сей смешанный напиток.

И вот внезапно лев скакнул из-за куста,

И в воздух взвил он пыль ударами хвоста.

Как пьяный, бросился к стоянке он с размаха,

И наземь воины попадали со страха.

И, подскочив к шатру и яростью горя,

Сын логовищ лесных взметнулся на царя.

В рубахе, без меча, в свою удачу веря,

Нетрезвый шахиншах опережает зверя.

До уха натянул он лука тетиву —

И грузно рухнул лев: пронзил он сердце льву.

Льва обезглавили. И вскоре светло-бурой,

Умело содранной все любовались шкурой.

И повелось в стране с Хосрововых времен:

Хоть пиршествует царь – меч сохраняет он.

Хоть мощен был Парвиз, как лев пустыни дикой,

Но был владыкой он – медлительны владыки.

В хмелю он победил своим уменьем льва.

Не хмелем славен стал, а одоленьем льва.

И эту крепкую, приученную к луку,

Спасенная Луна поцеловала руку.

Как розовой воды коснулся сладкий рот.

И рот в ладонь царя горсть сахара кладет.

С прекрасных уст печать уста царя сломали,

Чтоб не ладони сласть, а губы принимали.

Поцеловав уста, он вымолвил: «Вот мед!

Вот поцелуев край, куда наш путь ведет».

Тот поцелуй гонцом был первым, чтоб второго,

Такого же, ей ждать от жадного Хосрова,

Но хоть и множество мы выпьем ночью чащ,

Все ж чаша первая милей всех прочих чащ.

О хмель, что нам испить дают впервые чаши!

Что нам привычных вин неогневые чаши!

При первой чаше мы восторг найдем в вине,

Испив последнюю, печаль найдем на дне.

И роза первая среди весенних станов

Благоуханнее десятка гюлистанов.

В жемчужнице зерну отрадно первым быть.

Что зерен перед ним последующих нить!

И мало ли плодов мы сладостных встречали,

И что же! Каждый плод нам сладостней вначале.

И вот напиток нег обжег влюбленным рот, —

И отвели они поводья всех забот.

Спеша к безлюдному чертогу или лугу,

Как молоко к вину, тянулись друг ко другу.

Так руку за добром протягивает вор,

Увидевши, что страж смежил беспечный взор.

И за врагом они одним следили глазом,

Другим они к цветам тянулись и к алмазам.

Лишь на мгновенье враг позабывал свой страх.

Они лобзание хватали второпях.

Когда в руках Ширин вина не примечалось, —

То птица райская к ее устам не мчалась.

Когда ж она была беспечной от вина,

То и на ней была любовная вина.

Так мощно он сжимал ее в объятье рьяном.

Что горностай ее в шелку скрывался рдяном.

Так рот его впивал атлас ее щеки,

Что меж румяных роз возникли васильки.

Тогда, из-за стыда пред синими следами,

И по небу Луна шла синими садами.

Держа в час трезвости и в ночи пьяных гроз

Белила в скляночке, подобно розе роз.

Хосров и Ширин остаются одни

Весной, в такую ночь, каких у нас немного.

Блеснул блаженства лик, судьбы пришла подмога,

В день обратила ночь высокая луна:

Ведь чашу подняла огромную она.

И в лунном пламени – о света переливы! —

Вновь полилось вино под зыбкой сенью ивы.

И пересвисты птиц и крики: «Нушануш!»

И где разлуки грусть? Она ушла из душ.

Луна ручью в стихах передавала тайны.

Их ветер толковал – толмач необычайный.

Сад кипарисов-слуг сновал на берегах.

Весенняя пора кипела в их сердцах.

Один не кубок взял, а бубен. У другого

Сосуд с водой из роз. И вина льются снова,

И чаша не один свершила круг, – и сна

Сердца возжаждали от сладкого вина.

И, разрешение спросивши у Хосрова,

Все с пиршества ушли, с веселого, с царева.

И виночерпиям уж не хватало сил.

И дремный дух певцов покоя запросил.

Без соглядатаев укромный пир! Подобен

Он розе без шипов: он сладок и незлобен.

С пути терпения шах удалился; он

Уж загоняет дичь в желания загон.

Он кудри Сладостной своими сжал перстами,

Забывши о перстах, простершихся над нами.

Ее целует он: «Я – в рабстве, ты – мой рок.

Я – птица. Дай зерна. Попал я в твой силок.

Ты прошлому скажи: быть не хочу с тобою.

Упьемся новым днем и новою судьбою.

Здесь только ты да я! Ну, оглянись, взгляни!

Чего страшиться нам? Ты видишь – мы одни.

Горит моя душа! Я жажду благостыни!

Ведь ты – моя судьба; будь ею ты и ныне!

Любовь – плодовый сад, родиться должен плод.

Во мне надежда есть, а в чем ее оплот?

Пускай воздвигнут мост из камня голубого, —

Коль мост непроходим, о нем не молвят слова.

Овечью печень ждет собака мясника,-

Да знает лишь свою: в ней горькая тоска.

И тьма солончаков, казавшихся водою,

Рты жаждущих воды зарыла под землею.

И в чашу для чего смертельный налит яд,

Который сладостью является на взгляд?

Сверлят жемчужину, когда она влажнее.

Сверлить ее потом ведь было бы сложнее.

Молочным следует барашка свежевать —

Его, подросшего, ведь может волк задрать.

Лишь только голубок начнет взлетать высоко, —

Ласк не увидит он: в него вопьется сокол.

Подобной льву не будь, смири ненужный гнев.

Есть руки у меня, чтоб стал смиренным лев.

Хоть горд нагорный путь прыгучего джейрана,

Есть руки длинные у хитрости аркана.

Пускай ветров быстрей газель несется вскачь, —

Собака шахская не знает неудач.

Что родинки беречь, таить под спудом кудри?

Ты, подать уплатив, поступишь всех премудрей.

Купец! Где сахар твой? Знать, сто харваров есть?

Что ж двери на замке, коль сахара не счесть?

Ведь индиго, торгаш, находит спрос; уныло

Не хмурься. Вскрой тюки, будь ты хоть в глубях Нила».

Ответ Ширин Хосрову

И сахар дать ответ ему был нежный рад.

И был ответ его – сладчайший табарзад.

«Я прах, – и пребывать со мной на царском троне

Для шаха значило б – в напрасном быть уроне.

Сочту ль за скакуна я своего осла?

Коня арабского догнать я б не смогла.

И хоть как всадница могу я подвизаться, —

С охотником на львов мне все ж не состязаться.

Моя уклончивость имеет цель, о да!

Кто сахар ест в жару? Не вышло бы вреда!

Остынем, государь! Немного подождать бы,

Чтоб сахар был тебе и мне… во время свадьбы».

Тут на ее губе жемчужинка зажглась.

И змеями она от уст обереглась.

Хоть мысль ее – строга, но клятву дав, иное

Вещала ей душа, в томленьях тайных ноя,

Пусть, рассердясь, она, как острие, остра, —

Не страшно: розы жар – роскошнее костра.

Пусть гнев ее встает жестокой львиной гривой, —

В нем нежный горностай укрыл свои извивы.

Пусть лук ее бровей натянут, – не грозна

Стрела ее очей, а томности полна.

Пусть взор ее – копьё, – ведь круг войны все шире,

Но взор к боям готов и к сотням перемирий.

«Не наноси мне ран», – твердят уста; спроси

Ты их еще разок, услышишь: «Наноси».

Хотя ее уста прикрыло покрывало, —

Но все ж свое ушко она приоткрывала.

Колечко рта сомкнув и отклонив лицо,

Все ж понесла в ушке покорности кольцо.

То прихотливый взгляд ввергал в одни мученья,

То милосердного он полон был значенья.

Лик отвратит, и вот – прельстительна коса.

«Простите лик», – твердит ее спины краса.

Ширин, узрев царя в алчбе кипучей, страстной

И честность в сей игре увидевши напрасной, —

Явила блеск спины, моленья отклони:

Ведь белой серою не загасить огня.

Иль, может быть, явя в стыдливом бегстве спину,

В нем думала зажечь раскаянья кручину?

Не то! Ее спины слоновокостный трон

Напоминал царю, чтоб трон свой занял он.

А может быть, она так поступила, дабы

Он знал, что у любви есть разные михрабы.

Что странного? Одна исчезла сторона,

Сказав: прельстись другой, еще светлей она.

Игра лукавых дев: прогонят с глаз, – и рады

Метать в изгнанников приманчивые взгляды.

Суровый скажет взгляд: «Уйди», – но, погляди, —

Взгляд утешающий сказал: «Не уходи».

«Нет», – молвила, но, глянь, – «да» молвила б охотней.

За это я годов пожертвовал бы сотней!