Текст книги "История триумфов и ошибок первых лиц ФРГ"

Автор книги: Гвидо Кнопп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

До того, как у Гельмута Коля появилась возможность внести ясность в отношения с Кремлем, ему предстоял еще один визит. В декабре 1989 года канцлер поехал в Дрезден. «Мое ключевое переживание на пути к государственному единению, – вспоминает Гельмут Коль, – приключилось со мной 19 декабря 1989 года». Когда самолет сел на ухабистой бронированной дорожке аэропорта Дрезден-Клоче, он почти почувствовал: «Мы едва приземлились, а мне внезапно стало ясно: этот режим подошел к концу. Единство наступает!»

Что же так его поразило? «Весь аэропорт, особенно здание, было заполонено тысячами людей, море черно-красно-желтых флагов реяло в холодном декабрьском воздухе… Когда самолет наконец остановился, я стоял на нижней ступеньке трапа, а Модров стоял на летном поле, примерно за десять метров от меня с каменным лицом… Я повернулся к Рули Зейтерсу и сказал: “Дело сдвинулось”».

Когда речь идет о визите в Дрезден, Гельмут Коль до сих пор взволнован. Его описание в его воспоминаниях не лишено пафоса. Он преувеличивает, так считают многие журналисты, другие наблюдатели сомневаются, что Коль в Дрездене думал о быстром воссоединении.

Эйфория, захватившая канцлера, объяснима. После краха перед шенебергской ратушей ликование в Дрездене холодным хмурым днем было для него словно теплая ванна. Тысячи людей выказали свою радость по поводу его приезда, никакой диссонанс не нарушил грандиозного впечатления. Возможно, канцлер видел только то, что хотел и мог видеть. Тельчик, во всяком случае, видел следующее: «Во время речи Гельмута Коля я стоял с краю в толпе молодых людей. В то время как народ перед трибуной буквально “переливался через край” и размахивал бесчисленными федеральными флагами, здесь люди очень спокойны».

Британская корреспондентка вспоминает: «Мы знали, что на каждого машущего флагом и кричащего “Единство!” приходится много других, менее восторженных, неуверенных или даже противников».

Картины ликования допускают и другие выводы. Но для канцлера в любом случае этот опыт стал пробуждением. Вообще-то он хотел говорить с Модровым о договорном сообществе, о кредитах и ответных услугах, а также о создании «свободно избранного правительства». В результате перед церковью дело дошло до митинга, который был совсем не предусмотрен. Тельчиктак описал его: «Стемнело, прожекторы освещали развалины церкви. Бундесканцлер в своей речи взял нужный тон. Он знал, что его слушают по всему миру, прежде всего в Москве, но также и в Вашингтоне. Лондоне и Париже. Толпа скандировала: «Германия, Германия!», «Гельмут, Гельмут!» и «Мы один народ!». Самому канцлеру сжимает горло, когда он заканчивает свою речь словами: «Благослови Господь нашу немецкую родину». Но для дрезденцев решающее предложение звучало так: «Моей целью остается единство нашей нации, как только история допустит это».

Коль говорит, что решился произнести эту речь спонтанно. Действительно, выступление перед церковью не было включено в официальную программу. Перед лицом ликующей толпы, по словам Коля, он «находился в некотором затруднении, поскольку было очевидно, что я должен был сказать речь». Правда ли, что идея сказать речь пришла ему в голову только на том самом месте? Спорный вопрос. Судя по воспоминаниям Тельчика, набросок «официального заявление в Дрездене» был сформулирован еще накануне.

После некоторых раздумий была выбрана площадь перед церковью. Гельмут Коль опасался волны ярого национализма. Что было бы, если бы толпа затянула «первую строфу национального гимна»? На этот случай в целях безопасности на площадь были предусмотрительно размешены певцы из дрезденского церковного хора мальчиков, чтобы затянуть песню «Возблагодарим Господа». Однако это натолкнулось на непонимание организаторов митинга. Сегодня Коль и сам смеется над этим: «Как мы могли решить, что люди после сорока лет социализма затянут первую строфу гимна или вообще церковный хорал?» Вплоть до мельчайших деталей Коль вспоминает об «своем» дне ликования. Неудивительно, что его выступление было вознаграждено яркими статьями в прессе.

Немецкое единство пришло «снизу», в этом канцлер был уверен. Для Геншера и Шойбле это тоже было очевидно. Модров, наблюдавший за выступлением канцлера перед церковью с экрана телевизора, не зря предполагал, что внутренне Коль в этот дрезденский визит уже попрощался с идеей «договорного сообщества». Премьер-министр ГДР должен был через пару недель нанести визит в Москву, чтобы доложить под присягой о своем имущественном положении. «Молитесь – завтра они создают Германию», – написала газета «Бильд» от 9 февраля в заголовке на главной странице. Под «ними» понимались в первую очередь Гельмут Коль и Михаил Горбачев. 10 февраля немецкая делегация отправилась с визитом в Москву.

ГДР находилась в положении банкрота, поток беженцев не иссякал. Перед лицом ежедневно ускоряющегося процесса развала ГДР становилось «теперь уже неизбежно, чтобы оба немецких государства договорились между собой о быстрейшем объединении», – сказал Коль. После «ледникового периода» в диалоге с Кремлем из-за плана из десяти пунктов назревала сильная потребность в выяснении отношений и примирении с Москвой. Два года назад Горбачев заявил бундеспрезиденту Рихарду Вайцзекеру: «Существуют два немецких государства. Но что произойдет через 100 лет, решит история». Даже Коль и Тельчик в конце ноября 1989 года думали, что все произойдет в течение 10–15 лет. Сумасшедший темп истории превзошел все ожидания.

Коль еще надеялся на хорошие отношения с Горбачевым, которые оба обрели в Бонне в июле 1989 года. Там был разбит «гордиев узел», завязанный из-за сравнения Коля с Геббельсом. «Все сложилось так, – вспоминает Горбачев, – что эта встреча вывела нас на другой уровень, уровень доверия, и это решающий фактор. Без доверия невозможна никакая большая политика. Нам стало это понятно этим вечером в бунгало канцлера…» Коль рассказывает: «У нас был необычайно интенсивный разговор, мы пошли в сад, и все получилось, была действительно теплая летняя ночь, что мы просто сидели внизу у Рейна на стене. Потом мы просто заговорили о том, как прошла наша собственная жизнь».

Речь зашла о «немецком вопросе»: «Я сказал ему [Горбачеву], что не имеет смысла ходить вокруг да около, немецко-советские отношения не станут настоящими партнерскими отношениями или даже дружескими, пока нас будет разделять вопрос немецкого единства». А следующую цитату Коль припоминает уже как наизусть выученное стихотворение: «…тогда я указал на Рейн и сказал, что эта вода течет к морю, и если вы запрудите реку, она пойдет на берег и разрушит его, но будет течь к морю, так же с немецким единством. Он принял это к сведению, но ничего не сказал».

Горбачев вспоминает к этому: «Я действительно разделяю мнение канцлера, что эта встреча сделала из нас не только партнеров, но и друзей. И это имело огромное значение, в первую очередь тогда, когда нас накрыла лавина проблем, которые были важны для наших обоих государств, а также для ГДР, Европы и всего мира». Семь месяцев спустя от этого хорошего настроя во время визита в Москву мало что осталось: Горбачев и его министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе приняли немцев скорее холодно. Днем раньше был заключен договор о поставках продовольствия на сумму 200 миллионов марок. Положение с продовольствием в Советском Союзе было катастрофичным. Предположительно, надежда на обширную помощь только содействовала тому, чтобы растопить лед. Тельчик записывал: «Разговор становился все более оживленным. Горбачев напоминает Колю о приглашении в Пфальц. Там он хотел попробовать хорошую колбасу. Теперь я абсолютно уверен, что плотина прорвана». Раньше Горбачев сделал заявление, звучавшее очень глобально: «Я думаю, что между Советским Союзом, Федеративной республикой и ГДР нет различий во мнении относительно единства и прав людей стремиться к единству и самостоятельно принимать решения о дальнейшем развитии своей страны».

Оставался вопрос принадлежности к Союзу. Тельчик и здесь записал, как и что происходило. «И снова сенсация – Горбачев не требует окончательного решения, никакой торговли и тем более угроз. Какая встреча!» Это был частичный успех, по крайней мере в деликатном вопросе принадлежности единой Германии к Западноевропейскому союзу.

Канцлер был гораздо меньше взволнован, чем его советник, когда нужно было сформулировать заявление для прессы, Тельчик почувствовал необходимость вмешаться: «Канцлер распахнул окно, в комнате как всегда слишком сильно топят. Он начал диктовать вслух. Я не верю своим ушам, поскольку его речь звучит как формальное сообщение о малозначительном событии. Как можно так дешево продавать такой огромный успех? Я прервал канцлера и начал сам формулировать его речь».

Наконец, около 22.00 часов по московскому времени канцлер выступает перед международной прессой: «Сегодня вечером я должен передать всем немцам только одно сообщение. Генеральный секретарь Горбачев и я согласны, что только немецкий народ имеет право принимать решение, хочет ли он жить в едином государстве. Генеральный секретарь Горбачев недвусмысленно заявил, что Советский Союз отнесется с уважением к решению немцев жить в одном государстве и что это дело немцев – определять время и способ объединения самим. Я благодарю Генерального секретаря Михаила Горбачева за то, что он сделал это историческое событие возможным… Дамы и господа, это хороший день для Германии и счастливый день для меня лично!»

На обратном пути в самолете канцлера прямо перед телекамерами открывали шампанское, Коль выпил с журналистами. Пресса не скупилась на восторженные эпитеты в описании происходящего события: 10 февраля был «самым историческим» днем. Газета «Файненшл таймс» назвала канцлера «Чудо-Колем». Советский Союз отказался от сопротивления воссоединению Германии, Москва готова допустить существование единой Германии безо всяких отговорок.

«У меня не было ощущения, что это был решительный прорыв». – сказал советник Горбачева Николай Португалов. Он очень скептически отнесся к желанию немцев праздновать «прорывы» и поражаться «чудесам». Конечно, вопрос о союзе сдвинулся с мертвой точки, но он пока еще был открытым.

К тому же Горбачев, судя по всему, гораздо больше, чем разговором с Колем, был убежден голосами, из ГДР, что второе немецкое государство нельзя спасти. Зная об этом, можно поверить заявлению, что канцлер вошел в наполовину открытые двери. 30 января глава правительства Восточного Берлина Ганс Модров встретился с Горбачевым во время короткого визита в Москву. В конце этого разговора, во время которого Модров прямо раскрыл карты ГДР, генеральный секретарь очевидно оставил свои возражения против немецкого воссоединения. Из восточногерманского документа следует, что Горбачев был уверен, что падение ГДР предотвратить нельзя. Его советник Черняев сказал, что к этому пониманию кремлевский лидер пришел еще за две недели до этого. Модров получил сообщение от Горбачева: «История решит этот вопрос. Я думаю, что она уже применяет свои корректуры». Значит ли это, что прорыв состоялся вследствие разговора с Модровым или даже раньше, а не во время беседы с канцлером? И да, и нет. Можно быть уверенными, что до визита Коля было кое-что сделано. Предложение о валютном союзе висело в воздухе, а Горбачев в разговоре с канцлером заявил о своей открытости в вопросе союза. К тому же ответы немецкому бундесканцлеру имели совсем другой вес, чем разговор с премьер-министром ГДР.

Колю понравилось, когда газета «Зюддойче Цайтунг» написала, что Горбачев передал канцлеру в Москве «ключи к решению “немецкого вопроса”». Вместо лозунга «Германия – единая родина» для многих в ГДР было актуальнее «Германия – родина как можно быстрее». Многие боялись опоздать. Число тех, кто после открытия границ покинул свою родину в Эрфурте, Дрездене, Лейпциге или Ростоке и приехали в лагеря для переселенце» на Западе, в первые месяцы нового года было необычайно высоко. Ежедневно федеральные органы власти регистрировали две тысячи приезжих: числа, которые в 1961 году явились причиной постройки стены. Все это угрожало наступлением хаоса. Кроме того, западногерманская общественность начала выражать недовольство. Готовность принять переселенцев угасала. Что-то должно было произойти, что могло бы заставить людей оставаться в ГДР. Эта тема занимала федеральных политиков всех партий. Кандидат в канцлеры от СДПГ Лафонтен предложил отменить привилегии, которыми наслаждались восточные жители на Западе. Гельмут Коль, Вольфганг Шойбле и Ганс-Дитрих Геншер жестко отклонили это предложение.

Единственный выход, который видели многие жители ГДР, был озвучен демонстрантами в Лейпциге: «Если придет немецкая марка, мы останемся. Если нет – мы сами придем к ней». Люди в ГДР, открыв ворота к единству, теперь диктовали, как быстро оно должно наступить. С этими предзнаменованиями началась кампания за первые свободные выборы в ГДР. Она была перенесена с 6 мая на 18 марта следующего года, поскольку без демократически выбранного правительства ГДР, казалось, осталась без хозяина. Согласно опросам, несмотря на разногласия в вопросах единства, СДПГ была однозначным победителем: 54 % – абсолютное большинство – должно было избрать социал-демократическую власть. Уже во время Веймарской республики социал-демократия имела много оплотов на Востоке.

Оскар Лафонтен победил в Заарланде, 67 % населения, по результатам опросов, считали, что канцлер слишком быстро движется к воссоединению, но Коль делал ставку на жителей ГДР. После сложного рождения «Альянса за Германию», которому наряду с восточной фракцией ХДС принадлежали ГСС (DSU, Германский Социальный союз) и «Демократический прорыв», сотрудники Коля призвали своего шефа к тому, чтобы придать кампании размах наступлением. В своих проектах они предлагали экономические и валютные реформы в ГДР, как в 1948 году в западных зонах. Шойбле уже раньше предлагал такие меры. Тема была взрывоопасной. Президент федеративного банка Карл Отто Пёль объявил о своих сомнениях, да еще и перед прессой: «Иллюзией» было бы полагать, что «немедленное введение в ГДР немецкой марки» помогло бы «решить хоть одну проблему». После его заявления журналисты упрекали его в сомнениях. Из Бонна пришло сообщение, что валютная реформа – дело решенное.

Коль непременно хотел сделать эту тему вопросом канцлера. Когда он узнал, что его старый соперник, Лотар Шпет, собирался предложить во время правительственного заявления единую валютную и экономическую реформу, Коль впал в ярость. Не посоветовавшись с председателем фракции, Коль поспешил заявить: «Мы должны обратиться к ГДР и просто сказать, что мы готовы незамедлительно вступить с ними в переговоры относительно экономического и валютного союза». Существовало много объективных причин, которые требовали этого шага. Нужно было остановить исход немцев из ГДР, но в канцлерстве основной темой было единство Германии.

Немецкая марка была символом успеха Федеративной республики, она считалась запалом свершившегося «экономического чуда». Немецкая марка была предвыборным козырем. И все же доносились еще голоса тех, кто видел во всем этом больше проблем, чем перспектив, кто сомневался в улучшении экономической ситуации, кто опасался помех на пути к немецкому единству и не принимал «распродажу ГДР». В предвыборной речи перед Эрфуртским собором Коль возражал: «Федеративная республика готова восстановить страну вместе с вами». Хотя со стороны ХДС был выдвинут вовсе не канцлер, а Лотар де Мезьер, это была предвыборная борьба Коля. Бесконечные предвыборные выступления свели его вместе с почти миллионом людей. Он хотел быть уверенным в победе.

Предвыборная кампания СДПГ была разобщенной. Лафонтен предостерегал от медленного процесса единения и предупреждал о расходах. Несмотря ни на что, Коль был не уверен, что выиграет выборы в Народную палату. На одном из утренних обсуждений сложившегося положения незадолго до начала голосования он сказал, что больше всего «хотел бы пойти домой». Единственное, что его еще мотивировало, были «люди в ГДР».

У них теперь был выбор – и они проголосовали за «альянс». Официальным победителем был Лотар де Мезьере, закулисным – Гельмут Коль. На решение, кого выбрать, влияли не партийные программы или лидеры, их представляющие, а надежда на благосостояние. Действительно, граждане ГДР выбрали единую валюту. Независимо от вероисповедания, образования и профессии они отдали свои голоса партии, от которой ожидали самого быстрого пути к единству и благосостоянию. Разве можно было на них за это обижаться? Меньше всего обижался канцлер, который, очевидно, чувствовал себя свободным. В ночь выборов Коль и его сотрудники отыскали итальянский ресторан вблизи студии ZDF в Бонне. «Наконец выносят шампанское», – записал Тельчик.

Остался еще один важный барьер – Москва. Во время последнего визита канцлера вопрос остался открытым: как обстоит дело с немцами и союзом НАТО? 14 июля 1990 года Коль и Геншер полетели к Горбачеву. Фотографии со встречи на Кавказе стали легендарными – здесь было принято легендарное решение. В вязаной кофте и пуловере Горбачев и Коль поднимаются к бурному горному ручью. Встреча у воды, как и летом 1989 года на Рейне. То, что началось год назад с притчи канцлера, казалось, близится к завершению. Это судьба: главы обоих государств, которые творят историю, как двое братьев на родине. Немец и русский через 45 лет после окончания Второй мировой войны – какое впечатление!

Теперь утверждают, что все это было инсценировано. Один из аргументов такой: «да» в ответ на вопрос о членстве объединенной Германии в НАТО получил первым не Коль, а Буш. Вправду, советско-американские отношения играли если не решающую, то «очень важную» роль, как подчеркивает Горбачев. Без обещаний Вашингтона, что от членства Германии в НАТО не исходит никакой опасности, кремлевский лидер не мог бы согласиться с этим. Многое говорит о том, что кости были брошены уже в конце мая, во время визита Горбачева в Лондон.

В московском разговоре Коля, еще перед отъездом на Кавказ, это было четко отражено: «Михаил Горбачев затронул основной вопрос: членство Германии в НАТО. К моему удивлению, он сказал: “Ну, это вопрос решенный”».

Потребность в разговоре сохранялась теперь не из-за основного решения, но из-за не менее важных проблем практического воплощения этого решения в жизнь. «Хотя Германия формально и будет целиком принадлежать НАТО, фактически же это будет только область Федеративной республики. Это может измениться в будущем, когда мы успешно договоримся об отзыве советских войск. А значит, несмотря на обещания Горбачева, мы не были суверенны», – говорил Коль.

Все еще существовали барьеры, которые нужно было преодолеть. Тогда Горбачев предложил продолжить встречу на Кавказе. «Мы уже поднялись с наших мест, когда я спросил его, чтобы быть полностью уверенным, имеет ли поездка… вообще смысл. Я сказал, что поеду только в том случае, если результатом наших переговоров будет ничем не ограниченная суверенность объединенной Германии и неограниченное членство в НАТО. В другом случае я предпочел бы полет домой… Он сказал только: “Нам нужно полететь”. В этот момент я знал, что мы справимся».

То есть легенда права лишь наполовину: членство в НАТО было делом, решенным Москвой, но то, каким образом это должно было случиться, оставалось обсудить. Здесь свою роль сыграли миллиарды, которые Горбачев получил для обширного финансирования отвода своих войск и своих реформ. Так что было достаточно материала отпраздновать еще один прорыв. Таким образом, были открыты как внутренний, так и внешний пут и к единству. Министр внутренних дел Шойбле и министр иностранных дел Геншер вместе со своими коллегами из ГДР должны были одолеть грандиозную задачу формулирования договоров о немецком единстве – титаническая задача, при которой засчитывались все заслуги за объединение Германий.

Фотографии 3 октября 1990 года, дня немецкого единства, обошли весь мир. Почти два миллиона человек собрались вокруг рейхстага, чтобы отпраздновать час объединения. Коль собственноручно местом действия выбрал рейхстаг – символическое место для немецкой истории. Факелы, флаги, ансамбли, лазерные лучи и огромные экраны. «Гельмут, Гельмут!» – раздавались крики из толпы. Вершина его карьеры наступила, когда в полночь был запущен фейерверк, зазвучал национальный гимн и взвилось море черно-красно-желтых флагов.

Коль теперь стал официальным канцлером единства – руководителем правительства в только что объединенной Германии. Широкое признание, которое он заработал в своей стране и за ее пределами, позволило ему великодушно приписать заслуги в деле единения двух Германий в первую очередь другим: Горбачеву, Бушу, венграм и полякам, которые помогали сглаживать путь к единству, и не в последнюю очередь «любимому Господу Богу». «Иногда мне кажется, что я стоял перед огромным болотом, в тумане, зная лишь, что путь где-то есть, и кто-то провел меня по нему».

Это еще не конец истории о единстве и власти. Вскоре после эйфории встали весьма практические вопросы: «хватит ли популярности» канцлера единства на то, чтобы выиграть и первые общенемецкие выборы два месяца спустя? Начало гонки было неудачным. Во время визита на озеро Вольфгангзее 1 августа 1990 года Лотар де Мезьер посоветовал канцлеру перенести выборы на более раннее время, поскольку экономическое положение в ГДР больше не терпит отсрочки. Но это значило бы досрочный роспуск бундестага – как в 1982 году. Коль согласился, более ранняя дата соответствовала его интересам, пока еще держалась эйфория 3 октября. Но СДПГ, чье согласие было необходимо, отказалась. Федеральный президент Рихард фон Вайцзекер тоже не хотел давать согласие. Колю пришлось отступить.

Да и общее настроение скоро испортилось. Несмотря на многие предупреждения, Коль снова и снова поддерживал впечатление, что воссоединение практически ничего не стоит, что повышения налогов не будет. Создавалась иллюзия, что экономический и валютный союз приведут, как когда-то экономическая и валютная реформы Людвига Эрхарда, к грандиозному экономическому подъему.

Уже 3 октября в филармонии Колю приходилось выслушивать тонкие намеки. Федеральный президент Рихард фон Вайцзекер, которого канцлер позже будет упрекать в одержимости властью, полагал, что единство должно быть оплачено дополнительными пошлинами. «В ранний период воссоединения большинство немцев на Западе были готовы на настоящие жертвы», – замечал Вайцзекер в своих мемуарах.

Бывший канцлер Шмидт был того мнения, что Коль должен потребовать от немцев напряжения всех сил, как когда-то Черчилль потребован от британцев свершений через «кровь, пот и слезы». В реальности все было ровно наоборот и имело свои последствия: годы после речи про «цветущие края» Колю пришлось расплачиваться критикой.

Коль признает свои упущения в вопросах экономики. Уже в 1991 году произошел поворот в направлении кризисного управления. «Потенциал Коля в государственном повелении был исчерпан», – замечает британская женщина-биограф Клау: «Он шагнул назад, к роли политика, чья первоочередная задача – выиграть выборы». Газета «Вельт ам Зонтаг» видела происходящее скорее с высоты птичьего полета: «Осенью 1989 года Коль схватился за проскальзывающий меж пальцами покров истории, был вознесен, а потом снова жестко сброшен на землю». И все же Коль выиграл общенемецкие выборы, хотя и не так сенсационно, как мог бы это сделай, канцлер объединенной Германии. Приз за исполненное был мал. Стать канцлером внутреннего единства оказывалось сложнее и скучнее, чем принимать участие в празднествах.

К фотографиям ликующих людей 3 октября 1990 года добавились и снимки, содержащие противоположные сцены. Печально известными стали картины «яичного дождя» в Галле – недовольство в регионах росло вместе с безработицей. Казалось, Колем были недовольны как внутри страны, так и за рубежом. Для одних строительство новой Германии шло недостаточно быстро, для других оно было слишком быстрым и дорогим. Все меньше восторгов оставалось о поводу общенемецкой солидарности, особенно когда «повышение налогов» за единство стало называться «доплатой за солидарность».

Возможно, канцлер был слишком поспешен, но было ли так много альтернатив дальнейшего развития событий? Существовала ли альтернатива быстрому экономическому, валютному и социальному союзу, который предоставил немцам на территории ГДР достаточно причин остаться на родине? Можно ли было остановить отмирание многих предприятий и фирм на Востоке после 40 лет социалистической экономики? Конечно, многие предприятия могли быть спасены, а с ними и рабочие места, но тот, кто делает вид, что Коль, а не СЕПГ, должен единолично отвечать за банкротства в бывших землях ГДР, должен быть слепцом с точки зрения истории.

Должен ли он был уйти в отставку? После немецкого объединения Коль хотел ускорить объединение всей Европы. Конечно, он не хотел закончить как Аденауэр, не хотел упустить нужный момент, чтобы власть уплыла у него из рук. Но и определять этот момент сам он тоже не хотел. Когда же был правильный момент? Покушение на Вольфганга Шойбле в 1990 году перечеркнуло все планы Коля. Конечно, он готов был доверить ему управление из инвалидной коляски! Вот только хотел ли этого Шойбле? В какой момент Коль действительно назначил себе смену, остается тайной. В 1994 году он намекал, что это его последние выборы. После выигрыша с минимальным перевесом стало ясно, что его последователю потребуется по меньшей мере два года, чтобы быть предстать во всеоружии на выборах в 1998 году.

Однако европейская миссия Коля была не окончена, прогресс интеграции, казалось, нужен был лично ему. Поднять и утвердить евро стало его нескрываемой целью. И Коль ее достиг, хотя выборы 1998 года он проиграл. В первый раз канцлер не был переизбран народом. Тем не менее история немецкого единства остается его историей, которую стремятся зафиксировать как последователи, так и противники Коля. Вопрос о масштабе его заслуг в процессе объединения Германии остается открытым. Одни конструируют образ канцлера, всегда жаждавшего воссоединения и последовательно ведшего к этому страну. Другие говорят, что этот жребий выпал ему случайно, просто улыбнулась удача. Но обе позиции неверны.

Вернее всего слова Аденауэра, сказанные им на съезде партии в 1966 году: «Когда-нибудь и Советская Россия поймет, что разделение Германии, а значит, и разделение Европы, не в ее интересах. Мы должны быть начеку, когда этот момент наступит. Когда приблизится или кому-то покажется, что приближается момент удобной возможности, мы не должны его упустить». В тот момент 35-летний Гельмут Коль внимательно прислушался к словам 90-летнего канцлера.

Ключ к немецкому единству лежал в Москве. Те, кто в 1989–1990 гг. имел в Москве право голоса, могут оценить, как Коль использовал предложенные шансы. Одним из самых бескомпромиссных людей, царивших в то время в Кремле, был бывший посол Валентин Фалин. Долгое время канцлерская политика была для него, что называется, «бревном в глазу». Он говорит: «Когда Горбачев встречался с Колем, он не соблюдал наши договоренности. Казалось, Генеральный секретарь сдает важные позиции почти случайно. Если Колю дать мизинец, он берет целую руку. Он использовал любое пространство, на все 120 %! Он хотел немецкого единства и максимально возможного самоопределения. Коль был жестким, целеустремленным партнером, всегда уважаемым, он хорошо знал свою работу, свое призвание, и он использовал милость фортуны».

Коль не просто использовал предлагаемые ему пространства, он знал, как расширить их и максимально использовать. Это удалось ему на международной арене и во внутригерманском процессе. Он вовсе не наживался, он был важной фигурой на тогдашней политической арене. В этом его историческая заслуга.

Сегодня мы знаем, какое было сопротивление, особенно в британском правительстве. Маргарет Тэтчер недавно публично признала, что она делала все возможное, чтобы предотвратить объединение Германии, потому что «мы не можем доверять немцам, как и раньше».

Ну что же, госпожа Тэтчер может ошибаться – но не только она: и в самой ФРГ в 1989 году были те, кто хотел выбросить мечту о единстве в костер истории. Однако в этом костре сгорели лишь иллюзии, не мечты. Сегодня часто бросают упрек, что весь процесс единения прошел слишком поспешно, он требовал гораздо более долгого времени. Это верно с точки зрения экономики, но неправильно с точки зрения политики. Мы живем посреди Европы. Дверь к единству приоткрылась – и то лишь на короткое время. Уже в ноябре 1990 года, после отставки Шеварднадзе, многое было бы гораздо сложнее, как и в 1991 году после падения Горбачева.