Текст книги "История триумфов и ошибок первых лиц ФРГ"

Автор книги: Гвидо Кнопп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Студенческое движение протеста началось в конце 1950-х годов в США. В университете Беркли началось студенческое движение за права чернокожих граждан и против политики США во Вьетнаме. Одновременно обострился происходящий во всех индустриальных странах мира конфликт между традиционными ценностями старшего поколения и новыми представлениями молодежи. Так проявился дух времени.

В Германии тоже стало нарастать негодование против «кайзеровского государства». Распространялись слухи, но профессура парит в университетах «как княжеская аристократия». Родители, оставляющие у себя переночевать жениха» своей дочери, обвинялись в сводничестве. Молодежь до отвала наелась «мещанских» ценностей своих родителей и хотела только одного – дистанцироваться от них. В 1960-е годы все больше молодых людей переезжали в большие квартиры и пытались наладить жизнь коммунами. Они снимали с петель двери в уборные, читали Маркса и Маркузе, пили жасминовый чай и ром с колой, слушали Боба Дилана и «The Who», курили гашиш и марихуану, отращивали волосы и подвергали сомнению любые авторитеты. Война во Вьетнаме стала символом жесткой государственной власти, угнетения и произвола. Новыми идолами молодежи стали революционеры-коммунисты Эрнесто «Че» Гевара, Фидель Кастро, Мао Цзэдун и Хо Ши Мин.

Поначалу протесты начинались сравнительно безобидно. Социалистический немецкий студенческий союз [24]24
  SDS, Sozialistischer Dcutschcr Studentenbund. – Прим. пер.


[Закрыть], возникший на основе СДПГ, и Социалистический союз высших школ [25]25
  SHВ, Sozialdemokratischer Hochschulbund. – Прим. пер.


[Закрыть]при Свободном университете в Берлине в 1965 году выступили против закосневшего университетского правления и профессуры. Такие лозунги, как под ризами пахнет тысячелетней плесенью», «из сталинистов выйдут хорошие социалисты» или «все говорят о погоде, мы говорим о Вьетнаме» потрясли старый преподавательский состав и быстро подорвали его авторитет среди студентов. С возникновением Большой коалиции протест получил новое развитие. В то время, когда протестующим казалось самым важным сломать вековую иерархию в обществе, в политике и вообще в жизни, двухпартийный кабинет министров во главе с Кизингером являлся воплощением авторитетов. С одной стороны, находились студенты, жаждавшие свободы и демократизации общества, а с другой – бывший член НСДАП Георг Кизингер. Пошел не очень понятный сегодня слух о «новом 1933-м». Страх перед диктатурой усугублялся отменой законов военного положения. В мае 1967 года в Берлине дело дошло до первой крупной демонстрации, в которой приняли участие 2000 студентов, протестовавших против ситуации во Вьетнаме, после чего последовали акции протеста в других городах Германии, эти акции также были направлены против Большой коалиции и старых университетских структур.

Государство поначалу реагировало жестко, с полным непониманием ситуации. Полицейские как представители режима, особенно сильно ощущавшие на себе ярость восставших, реагировали на забрасывание крашеными яйцами и пудингами ударами резиновых дубинок. Публичные дискуссии в университетах были запрещены. Даже Вилли Брандт, чья партия отреклась от своей молодежной организации – Социалистический немецкий студенческий союз – из-за ее марксистской направленности, высказывался против того, чтобы «немцы играли первую скрипку в мировой политике». Газета «Бильд» назвала студентов «хулиганами» и «скандалистами». Одним словом, власть полностью подтвердила все худшие опасения демонстрантов.

Смерть студента Бенно Онезорга 2 июня 1967 года стала сигналом к началу «восстания 1968 года». В Берлине визит иранского шаха Пахлеви спровоцировал яростные демонстрации против диктатора. Демонстрантов начали разгонять при помощи грубой силы. Пока шах с супругой вечером внимал сладким звукам «Волшебной флейты», на улицах дело дошло до настоящей «охоты на ведьм». Приказ бургомистра Берлина Генриха Альбертса начальнику полиции был однозначен: «Когда я выйду, улицы должны быть чистыми». Полиция перекрыла все выходы с площади и пошла с дубинками против демонстрантов, оказавшихся в ловушке. Шум, суета, отчаянные крики боли и паники наполнили улицы Берлина. Внезапно где-то позади толпы прогремел выстрел: сотрудник криминальной полиции Карл-Хайнц Куррас застрелил со спины двадцатисемилетнего студента Бенно Онезорга, которым в этот день впервые захотел составить себе представление о демонстрации.

Это привело к глубокому кризису доверия молодежи к институтам власти. Для десятков тысяч молодых немцев, которые организовали траурные процессии во многих городах страны, этот молодой студент, убитый полицейским, стал «доказательством того, что западногерманская демократия существует только на бумаге в виде конституции и что за осуществление демократических свобод на всех уровнях придется бороться», – писал журнал «Шпигель». Молодежь стала крайне политизированной, началась «война против истеблишмента». Государство оказалось абсолютно беспомощным и начало вооружаться против своих же граждан. Война с «остроконечниками» – так называли полицейских из-за их остроконечных киверов – закончилась. С этих пор слуги закона начали носить боевую одежду и боевые защитные шлемы с забралом.

Правительство начало «закручивать гайки» после того, как на Пасху 1968 года правый радикально настроенный террорист смертельно ранил тремя выстрелами представителя Социалистического союза немецких студентов Руди Дучке на берлинской площади Курфюрстендамм. Дучке был одновременно и идеологом, и звездой нового студенческого движения. Теперь новой мишенью демонстрантов стала газета «Бильд», на которую возложили ответственность за покушение на Дучке, поскольку на страницах этой газеты проводилась кампания против него. В Мюнхене, Берлине и Гамбурге студенты совершили нападения на здания издательства «Аксель-Шпрингер», забросав их бутылками с зажигательной смесью «коктейль Молотова». Беспорядки и уличные бои с полицией распространились за пределы Берлина, в Мюнхене они привели к двум смертям. Кульминации протесты достигли в мае 1968 года, когда предстояло отменить законы военного положения. Это вылилось в самую крупную в истории ФРГ в основном мирную демонстрацию. Во время «звездного марша», в котором принимали участие 30 000 человек, в том числе и бывшие заключенные нацистских концлагерей, демонстранты заявили протест против «чрезвычайного положения демократии» и «ограничения гражданских свобод». Страны-победительницы в войне собирались отменить специальное законодательство 1954 года с помощью соответствующих изменений в Конституции ФРГ, согласно этому законодательству три державы-победительницы в чрезвычайных случаях могли взять на себя исполнение высшей власти в ФРГ. Строго говоря, это было ограничение суверенитета ФРГ. Уже с 1958 года пелась работа над проектами Чрезвычайных законов, но ни один из них не набрал двух третей голосов. В этом случае сам Вилли Брандт стал защитником этого законодательства.

Протесты внепарламентской оппозиции, в которую влились и профсоюзы, в первую очередь касались ограничения основных прав личности, например, тайны переписки и телефонной связи, а также права объединяться в общественные организации. Протесты подогревались страхом перед возможным использованием войск бундесвера для подавления восстаний, а также из-за возможного ограничения законодательной власти, например, после назначения чрезвычайного парламента. После затяжных переговоров 30 мая 1968 года была принят конституция чрезвычайного положения, несмотря на протест не только фракции СПГ, но и 53 членов фракции СДПГ. Чрезвычайная конституция до сегодняшнего дня так ни разу не применялась и вскоре была предана забвению.

Кизингср с абсолютным непониманием относился к восстанию студентов. Для него как для образованного гражданина такой вид противостояния власти был отвратителен. Он с удовольствием сел бы в кругу студентов и культурно начал бы дискуссию о бедственном положении университетов или критике системы образования или решений правительства. Беспорядки, уличные бои и шумные демонстрации наполняли его ужасом и отвращением. Кизингср был канцлером, который охотнее всего наблюдал за своим народом на расстоянии, при личных встречах с гражданами он благосклонно интересовался их самочувствием, но никогда не хотел быть одним из них.

В 1968 году, когда началась волна студенческих протестов, канцлер находился в предвыборной поездке перед выборами в парламент земли Баден-Вюртемберг; Когда на предвыборных мероприятиях появлялись студенты с мегафонами, плакатами и транспарантами и начинали перебивать его возгласами неодобрения и пронзительными свистками, Кизингер либо смело вступал с ними в дискуссию, либо приказывал полиции очистить площадь. После покушения на Дучке канцлер выразил его супруге в личной телеграмме соболезнования и возмущение по поводу происшедшего, но в телевизионном обращении он предупредил «военные левоэкстремистские силы, которые открыто поставили своей целью разрушить парламентский демократический порядок», что в случае, если они немедленно не прекратят свои акции, «возникнет необходимость ужесточить государственные средства зашиты». Поскольку в каждой земле был свой начальник полиции, правительству очень не хватало универсальной военной силы. Вместо этого сотни демонстрантов, среди которых был и сын Вилли Брандта Петер, были задержаны и обвинены в нарушении общественного порядка, несанкционированных массовых сборищах и других правонарушениях. Однако от запрещения Социалистического союза немецких студентов и НДП Кизингер все же отказался, поскольку хотел бороться с экстремистами «законными политическими средствами». 27 октября 1968 года была легально оформлена Германская коммунистическая партия [26]26
  Deutsche Kommunistische Partei, DKP – Прим. пер.


[Закрыть]. Кизингер с облегчением заметил, как после двух смертельных случаев в Мюнхене пыл студентов молниеносно угас. Канцлер еще меньше, чем сами студенты, понимал, чего они, собственно, хотят. «Иногда в борьбу вступают демоны», – вздыхал он.

С отменой Чрезвычайных законов у студенческого движения не было больше объединяющей цели. Внепарламентская оппозиция начала разрушаться изнутри. Небольшое количество протестующих вооружились и ушли в подполье, другие вступили в Германскую коммунистическую партию, но после смены власти в 1969 году около 100 000 бывших студентов, в основном благодаря СДПГ, собрались на «марш против институтов». Образование социально-либеральной коалиции сигнализировало о конце внепарламентской оппозиции.

В то время как Большая коалиция достигла двух основных внутриполитических целей – стабилизации экономики и отмены Чрезвычайных законов, одно из самых важных внешнеполитических направлений – «восточная политика» – застопорилось на начальном этапе. В своем правительственном заявлении Кизингер подчеркнул, что он ищет взаимопонимания с восточными соседями и хочет «снять напряженность в отношениях с ГДР, а не осложнять их еще больше, преодолеть пропасть, а не углублять ее». В этом вопросе оба партнера по коалиции были согласны друг с другом. Однако со временем обнаружилось и различие в их целях: в то время как Кизингер в основном искал сближения с Москвой, Венер и СДПГ делали в первую очередь ставку на переговоры с Восточным Берлином. С этого началась социал-демократическая политика «перемен через сближение». Разумеется, распространенное мнение о том, что Большая коалиция подготовила «восточную политику» Брандта, неверно. Кизингер уже вступил на этот путь, пусть даже осторожно и неуверенно. Конечно, при этом ему приходилось сопротивляться консервативным силам в своей же собственной партии, но главное, ему не хватало силы принять решение в этом лавировании между партнерами по коалиции.

Самым важным партнером по переговорам о «восточной политике» был для Кизингера министр по общегерманским вопросам Герберт Венер, который имел репутацию «самого сильного человека в кабинете министров». С этим бывшим коммунистом Кизингера связывала почти что дружба. Ночи напролет, особенно в первый год существования коалиции, они просиживали за бокалом французского вина в бунгало канцлера и вели долгие разговоры. «Кизингер почитал в то время Герберта Венера как святого», – пишет в своих воспоминаниях министр труда Ганс Катцер: «Иногда по вечерам Венер доставал свою губную гармонику и пел вместе с канцлером». Это значило, что у Венера было одно преимущество – он часами мог слушать монологи Кизингера по политическим или философским вопросам. И Венер относился к этому позитивно, ему это нравилось: «Мы с Кизингером могли обо всем поговорить серьезно, он со мной и я с ним». Это единение распалось лишь весной 1969 года, когда на первое место вышли серьезные разногласия по «восточной политике».

Кизингер видел шанс на воссоединение лишь в преодолении конфликта Западного и Восточного блоков и конфликта между сверхдержавами. Если бы они смогли «зарыть топор войны», полагал канцлер, отпала бы необходимость даже в НАТО. Лишь свобода восточноевропейских народов, по его мнению, может начать процесс политического прорыва в ГДР. Панков оказался бы изолирован, и на него можно было бы оказать серьезное давление. То, что он не сможет гарантировать эту свободу, не выпив на брудершафт с Москвой, было ему очевидно. Взаимодействие с Восточным Берлином было для Кизингера, который глубоко не доверял коммунистам, лишь неизбежным злом, для того чтобы не оскорбить Кремль и не вызвать скандал.

В самом начале своей «восточной политики» Кизингер предпринял почти «скандальный» для того времени шаг. В первый разе 1950-х годов, 11 мая 1967 года, письмо из Восточного Берлина не было отправлено в корзину для бумаг как «недоставленное». Как рассказывает Ганс Нойзай, личный референт канцлера, «отказ от писем» принял к тому времени уже абсурдные формы: курьер отдавал в канцлерском ведомстве коричневый конверт и должен был ждать у ворот. Конверт открывали, чтобы с ужасом установить, что это письмо от Вальтера Ульбрихта. Конверт немедленно запечатывался и выдавался обратно курьеру. Одновременно с этим послание из Панкова появлялось на ленте телетайпа. Что делать? Несчастные сотрудники ведомства, не долго думая, передавали послание обратно в Восточный Берлин.

Теперь это должно было измениться. Конечно, поначалу происходили длинные дебаты в ХДС, где возникли протесты целых групп против личного письма канцлера в ГДР. Но по совету Венера 5 июня Кизингер, в конце концов, самолично ответил на письмо премьер-министра ГДР Вилли Штофа, а в следующем письме даже назначил его заместителя партнером в личных переговорах. Канцлер, конечно, не надеялся достичь единства благодаря общению с Панковом. Но ему важно было восстановить межчеловеческие отношения в Восточной Германии, и он чувствовал, что в этом намерении «едины с Венером». «Мы хотим достичь того состояния, чтобы обе части Германии в последующие годы не отдалялись друг от друга еще дальше, – объяснял Кизингер журналисту Рейнхарду Аппелю. – Это было бы наихудшим из того, что может произойти. Чтобы достичь цели, нам придется смириться с необходимостью наладить контакты с ведомствами по эту и по ту сторону границы». С октября по май 1967 года напряжение в обмене письмами со Штофом исчезло, отношения нормализовались. Однако эти отношения так и не смогли принести плоды: в то время как Штоф требовал «представительства от имени обеих Германий», Кизингер упрямо избегал использовать название ГДР, отказываясь признать существование второго немецкого государства.

Значительно больше Кизингера интересовал прямой контакт с Кремлем. Он сигнализировал о своей готовности заключить с Москвой и всеми государствами Восточной Европы, включая ГДР, «пакт о ненападении» и «преследуя свои цели в решении “немецкого вопроса”, федеральное правительство откажется от использования силы и угрозы использования силы» – это была инициатива Эрхарда, который в 1966 году заявил «ноту о мире». Также канцлер хотел, чтобы Федеративная республика выглядела мирным государством, отказавшимся от претензий на владение атомным оружием. В конце концов, канцлер не смог решиться на то, чтобы подписать договор о нераспространении ядерного оружия и отложил решение на потом, как это делали до него уже многие.

В марте 1967 года, не договорившись с СДПГ, канцлер направил в Москву посла с секретной миссией – прощупать обстановку. Но Кремль не был расположен к переговорам. Брежнев даже предупредил о «гитлерском коварстве» новой «восточной политики» и ее «ориентации на агрессию». Он заявил, что коммунисты прекрасно видят, что хоть Бонн и протянул социалистическим странам руку, но в ней непременно должен быть камень.

При этом Кизингер даже начал забивать «священную корову» немецкой политики: он вырвал из оцепенения доктрину Хальштайна. Согласно этой доктрине Бонн готов был применить любые санкции, вплоть до разрыва дипломатических отношений с любым государством, признавшим ГДР. Еще перед образованием Большой коалиции Министерство иностранных дел смягчило это условие для стран соцлагеря, простив им признание ГДР, поскольку это являлось «недобровольным деянием». 31 января 1967 года были установлены дипломатические отношения с Румынией, в августе – открыто торговое представительство ФРГ в Праге. Несмотря на сопротивление своих коллег, Кизингер сделал еще один шаг, установив отношения с Югославией, которая не была членом Варшавского договора, поскольку в 1957 году, когда Тито признал ГДР, отношения были разорваны. Пусть канцлер по-прежнему настаивал на том, чтобы быть единственным представителем всей Германии, действовал он в очевидном противоречии с доктриной Хальштайна. Для Кизингера все эти действия были возможностью заниматься «восточной политикой» в обход ГДР.

Восточный Берлин реагировал на изоляционную тактику Кизингера с некоторой паникой, да и Москва видела во всем этом скорее попытку вырвать отдельные государства соцлагеря из железных объятий Кремля. Советский посол Царапкин позже с угрозой указал канцлеру на то, что «никому никогда не было дозволено вычеркивать даже одно-единственное государство, входящее в содружество социалистических стран». По просьбе Ульбрихта Кремль спешно отозвал своих наместников и выдвинул в переговорах с Бонном жесткие условия: признание ГДР и границы по Одеру – Найсе, недействительность Мюнхенского соглашения, а также присоединение к Договору о нераспространении ядерного оружия. По мнению Кизингера, это положило конец «восточной политике», поскольку в двух пунктах он ни на йоту не отклонился от политики Аденауэра: он не готов был признать границу по Одеру – Найсе и существование ГДР. Германская Демократическая Республика осталась для него «московским протекторатом», а значит – безымянным образованием. Это вело к неизбежной конфронтации с СДПГ, которая скрытно налаживала собственные контакты с Восточным Берлином и заявила о своей готовности забыть об основных позициях внешней политики ФРГ.

Когда 21 августа 1968 года советские танки загремели по пражским мостовым и раздавили цветы «пражской весны» в зародыше, настал черный день и для Кизингера с его попытками разрядки международной напряженности. В отношениях ФРГ – СССР снова наступила зима «холодной войны». Тем более Москва обвиняла «западногерманских империалистов» в том, что они поддерживали повстанцев в ЧССР. Предлогом для этих обвинений стало посещение Праги политиками социал-демократического толка и визит в ЧССР федерального президента Блессинга, который состоялся против воли Кизингера. Тогда Кизингер все еще мог успокаивающе заявить: «Мы будем последовательно продолжать “восточную политику”». Упрек де Голля правительству ФРГ в безответственных действиях попал точно в цель. Страх быть оставленными в беде западными партнерами по союзу и смятыми мельничными жерновами «холодной войны» крепко сидел в западных немцах. Любая дальнейшая инициатива была парализована. Канцлер не видел больше причин для односторонних уступок. Вилли Брандт пренебрежительно считал, что Кизингер неспособен решиться перепрыгнуть собственную тень.

Кизингер и его министр иностранных дел Брандт были символами коалиции, они поддерживали друг с другом вежливые, но прохладные отношения и предпочитали держать дистанцию. Эгон Бар полагал, что у них просто не совпадали химические процессы в организме. Застывший, как статуя, брюзгливый, раздраженный Брандт сидел рядом с Кизингером во время заседаний кабинета министров и говорил только самое необходимое. В большинстве случаев он молчал, свое молчание Брандт с удовольствием растянул бы на часы. Кизингеру его министр иностранных дел и заместитель казался на удивление «пустым», как «пробка, которую несет по течению реки». Брандт жаловался, что Кизингер не дает ему «достичь своего расцвета».

На самом деле канцлер не доверял Брандту и его доверенному лицу, эксперту по делам Германии Эгону Бару, в первую очередь в вопросах «восточной политики». Брандт отстаивал мнение, что с признанием ГДР удастся ослабить советскую империю. Во времена, когда каждое слово взвешивалось на аптекарских весах, его заявление в Румынии о том, что нужно «исходить из реальных поступков», и это верно для «обоих политических систем, которые на данный момент существуют на немецкой земле», – вызвало в ХДС настоящий взрыв и поставило Кизингера в сложное положение.

В заботах о гармонии и установлении диалога Кизингер основал пользующийся дурной славой «крессбоннский круг», как уничижительно называли «центр управления и заговоров» Большой коалиции. Когда в августе 1967 года лучи солнца бились о волны озера Бодензее, а отдыхающие катались на парусных лодках, под яблонями и Крессбонне, где в то время отдыхал Кизингер, заседала блестящая компания – Курт Георг Кизингер, Вилли Брандт, Герберт Венер, Франц Йозеф Штраус, Гельмут Шмидт и Райнер Барцель. Канцлер в наилучшем расположении духа, в свободном костюме – серо-голубой рубашке, бежевых брюках и сандалиях – вел переговоры с глазу на глаз с основными фигурами в своем правительстве. Снова канцлер полностью оправдал свое прозвище «ходячая согласительная комиссия», впрочем, он сам именно так и понимал свою роль. «Я пытаюсь быть посредником, руководить с помощью содействия, а значит, и коалиции, где собрались два почти равных по силе и уверенных в себе партнера, искусство управления главы правительства, по моему мнению, заключается в том, что он, руководствуясь своими убеждениями, содействует достижению компромисса, заботится о том, чтобы как можно скорее преодолеть трения». Правда, при этом Кизингеру приходилось выносить упреки в том, что он забывает об энергичных решительных действиях. Вместо того чтобы раз и навсегда сказать своевольным министрам вроде Штрауса, Шрёдера, Брандта или Венера, как им следует действовать, Кизингер нередко был занят тем, чтобы загладить и сгладить последствия их самостоятельных действий. Это «побочное правительство» часто подвергалось критике, но в то же время этот неформальный круг нашел широкую поддержку среди членов коалиции и все то время, когда Кизингер находился на посту, «побочное правительство» оставалось институтом, который заседал в Бонне почти каждую неделю. Этот орган управления, по словам руководителя личного кабинета Кизингера, Райнхарда Шмёкеля, был для коалиции то «поводом», то «кнутом» и помог справиться не с одним кризисом в правительстве.

И все же вскоре единство коалиции дало трещину. «Восточная политика» достигла своего предела, дальше Кизингер был не готов идти. В отличие от Брандта. В тот день, когда министр иностранных дел в марте 1968 года на собрании партии СДПГ в Мюнхене назвал границу по Одеру – Найсе «заслуживающей признания и соблюдения», коалиция затрещала по швам. Эта трещина вскоре превратилась в бездну, через которую уже невозможно было перекинуть мосты. В этот же период стало известно, что СДПГ поддерживает тайные контакты с итальянскими коммунистами. ХДС, получивший информацию об этих конспиративных встречах от федеральной службы разведки и контрразведки, был приведен в ужас этими действиями СДПГ, о которых партнеры по коалиции ничего не знали. Социал-демократы тайно встречались в Риме с представителями СЕПГ, чтобы прощупать почву насчет совпадений во взглядах. То, что СДПГ отложило принятие мажоритарного избирательного права на неопределенный срок, только углубило образовавшуюся пропасть.

СДПГ, конечно, одобрила изменение избирательного права перед выборами 1969 года, самое позднее – 1973 года. Однако, когда им пришлось смириться с удручающими потерями, во время выборов и ландтаг Баден-Вюртемберга, социал-демократы призадумались. Внутри партии начались подсчеты, согласно которым в сомнительном случае они всегда окажутся на втором месте. С изменением способа голосования партия отняла бы у себя все коалиционные шансы и вынуждена была бы уйти в долговременную оппозицию. Снова коалиция оказалась под угрозой. Попытки Кизингера «умиротворить» пылкие сердца, как он сам говорил, ни к чему не привели. ХДС в этом решении видел разрыв коалиционных соглашений и был «до крайности недоволен». Министр внутренних дел Пауль Люке, яростный защитник мажоритарного избирательного права, подал в отставку. «Почему, – многие в Бонне задавали себе этот вопрос, не только заместитель министра Диль, – почему сейчас Кизингер не поднял вопрос о коалиции?» Снова канцлеру не хватило «металла в голосе».

Нельзя ставить ему в вину, что из-за этих политических маневров его должность представлялась ему «тягостными хлопотами». На Рейне Кизингеру было «несколько душно, да и климат не особенно стимулирующий». Его часто тянуло в Швабию, на родину, чтобы пополнить запасы энергии. Так Кизингер открыл для себя воздушное сообщение. В то время как Аденауэр предпочитал автомобиль, а Эрхард – железную дорогу, «летающий канцер» Кизингер пользовался вертолетами федеральной пограничной охраны. В своем «доме Герхардсру», небольшом особняке в Бебенхаузене под Тюбингеном, он проводил выходные дни, отдыхая от ожесточенного ритма боннской политической жизни. Здесь он знал следы каждого зайца и чувствовал себя настоящим счастливцем, часами гуляя по лесу Шёнбух и предаваясь собственным мыслям. «Я могу несколько минут смотреть на траву, – признавался канцлер, – и пытаться найти четырехлистный клевер». По вечерам он с удовольствием расслаблялся, читая криминальные романы Жоржа Сименона о комиссаре Мегрэ. Кизингер был прекрасным отцом семейства. Со своей женой Марией-Луизой он познакомился в Берлине на костюмированном балу. Он пришел одетый в бархатный камзол трубадура, она – Снежной Королевы. Оба выиграли приз за лучший костюм, станцевали вместе вальс почета, и Кизингер влюбился в прекрасную Снежную Королеву, совершенно потеряв голову. Он говорил, что «под париком из белоснежных локонов смотрели два огромных темных глаза, против которых совершенно невозможно было устоять». В тот же вечер он сделал ей предложение. Госпожа Кизингер принадлежала к тому сорту женщин, которые с удовольствием оставляют политику мужьям. «Сейчас он счастлив. Если я нагряну со своими политическими идеями или просто даже начну вмешиваться, он придет в ужас». Для Марии-Луизы это тоже была «любовь с первого взгляда». Больше всего ей понравилась «его красноречивость». Из двоих детей Кизингеров в то время в Гермении жил только Петер, который изучал юриспруденцию в Тюбингене. Дочь Виола переселилась в Вашингтон. Канцлер любил общаться со своей семьей, с ней он набирался сил для «большой политики».

Кизингер любил сравнивать коалицию с упряжкой неравных по силе лошадей, которой он вынужден управлять. То, что, в конце концов, поводья выпали у него из рук, выяснилось во время выборов Густава Гейнеманна на пост федерального президента весной 1969 года. Брандт заявил, что в первый раз после смерти Фридриха Эберта следует посадить на место главы государства социал-демократа. Сам по себе Кизингер был готов оставить социал-демократам эту должность, хотя бы для того, чтобы заинтересовать партнеров в возобновлении коалиции после выборов в бундестаг. Однако канцлер вновь оказался слабым руководителем, он дал коллегам по партии уговорить себя и выставить на выборы своего кандидата. Правда, разногласия и тут не прекратились. Фаворитом Кизингера был Рихард фон Вайцзекер, а большинство из ХДС отстаивали кандидатуру министра обороны Герхарда Шрёдера. Кизингер и Шрёдер были давними соперниками, и министр обороны не уставал критиковать «восточную политику» канцлера и «подпиливать ножки его стула». «Я не хочу быть федеральным президентом. Вместо этого я соберу следующий кабинет министров, в крайнем случае, через один срок», – открыто говорил он коллегам по партии. Кизингер тянул и лавировал до тех пор, пока Вайцзекер не потерпел поражение во время внутрипартийной перебаллотировки ХДС.

1 ноября 1968 года СДПГ выдвинула на пост федерального президента кандидатуру федерального министра юстиции Гейнеманна. ХДС выставил со своей стороны Шрёдера. Для Кизингера, который 22 мая 1967 года стал председателем своей партии, это было постыдным поражением, его репутации был нанесен непоправимый ущерб. Позже он сам признавался, что должен был жестче отстаивать Вайнзекера. «Если я и чувствую себя сейчас в чем-то виновным, – напишет он в 1980 году, – так в том, что тогда не пригрозил партии своей отставкой». Большинству членов ХДС теперь стало очевидно, что им не хватает сильного человека во главе. Председатель земли Рейнланд-Пфальц Гельмут Коль предупредил Кизингера, что в партии «чувствуется отчетливый призвук недовольства, которое не умолкает и при Вашем имени. Общий упрек заключается в том, что председатель слишком отдален от собственной партии». Коль сообщил, что многие считают, будто у канцлера нет воли к власти.

Решающую роль в какой-то момент сыграла СПГ, без ее голосов Гейнеманн не смог бы получить абсолютного большинства голосов. Со времени собрания партии в Ганновере в апреле 1967 года СПГ в большинстве своем была ориентирована в национальной политике на социал-демократический курс. С тех пор партия раскололась на реформистов и консерваторов. Вопрос стоял так: удастся ли новому председателю партии реформисту Вальтеру Шелю развернуть СПГ налево? Венер неожиданно внес сенсационное предложение: если СПГ проголосует за Гейнеманна, изменение избирательного права будет отменено окончательно, а введение этого нового способа выборов стало бы для либералов смертным приговором.

6 марта 1969 года Густав Гейнеманн был избран новым федеральным президентом. То, что либералы сплоченно проголосовали за кандидата СДПГ, обозначило перемену вектора власти и, соответственно, конец Большой коалиции. Уже давным-давно было видно, что все карты будут смешаны: «Как я это вижу, все идет к коалиции с СДПГ», – уже в 1968 году сообщил по секрету глава СПГ Шель своему заместителю Гансу-Дитриху Геншеру во время летней прогулки по Праге. Конец Большой коалиции приближался с согласия Венера.