Текст книги "Россия и Германия. Союзники или враги?"

Автор книги: Густав Хильгер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Экономические договоры 12 октября 1925 года

В своем меморандуме в мае 1923 года я предположил, что настало время заняться урегулированием юридической базы германо-советских торговых отношений посредством всеобъемлющего договора, несмотря на то что в тот момент Германия находилась в состоянии исключительной экономической слабости из-за оккупации Рурского бассейна (французами и бельгийцами. – Ред.). Я упоминал несколько причин, почему следовало именно сейчас начать переговоры по такому договору: отношения Советской России с Англией заметно охладели; возможности соглашения с Францией все еще не стали очевидными; переговоры со Швецией были прерваны без результатов; ратификация договора, заключенного с Данией, откладывалась, а возможности сближения с Польшей были очень далеки. Все эти факторы должны расположить советское правительство к уступкам, особенно если учесть, что СССР был жизненно заинтересован в экспорте своей сельскохозяйственной продукции. В докладе в Берлин посол акцентировал мои взгляды и добавлял свои комментарии, отражая впечатление, которое на него произвели события в Руре. Дорога на Запад, утверждал он, может привести Германию только к статусу раба. Единственный способ избавить Германию от ее страданий лежит не в безусловной капитуляции перед Москвой, а в плановом и целенаправленном сотрудничестве с русскими, сотрудничестве экономическом и политическом.

Переговоры, которые начались в Берлине в июне 1923 года, длились в общей сложности более двух лет. Прерываемые несколько раз, они завершились 12 октября 1925 года подписанием объемистого пакета соглашений, заложивших основу норм и правил, руководивших экономическими отношениями между двумя странами. Происшедший 3 мая 1924 года инцидент в Берлине резко прервал эти переговоры о германо-советском торговом договоре, а также прервал активные торговые связи. Это происшествие сыграло роль, выходившую за рамки германо-советских отношений, и стало делом, устанавливающим прецедент. Дело в том, что советскому правительству удалось добиться урегулирования инцидента на условиях, которые явно благоприятствовали его давним попыткам получить для своих торговых представительств за границей статус экстерриториальности.

Некий немецкий коммунист, находясь под арестом, шел по улицам Берлина под конвоем двух офицеров, которые не знали города. Пользуясь их невежеством, этот коммунист довел их до здания советского торгового представительства, высвободился и исчез в доме. Спустя два часа отряд германской полиции ворвался в помещения этого торгового представительства под предлогом поиска сбежавшего заключенного и произвел тщательный обыск в комнатах, письменных столах и шкафах с картотекой. Утверждалось, что в ходе обыска была найдена коммунистическая пропагандистская литература на немецком языке, хотя, естественно, советская версия событий отрицает эту часть истории. В любом случае для данного дела это не имеет большого значения. Советские протесты основывались на том, что полицейский обыск служебных помещений представлял собой нарушение международных законов, так как торговое представительство пользуется правом экстерриториальности согласно существующим соглашениям. Соглашение, на которое делалась ссылка, – временный договор от 6 мая 1921 года; но он предоставлял право экстерриториальности только главе и семи членам этого торгового представительства. Однако, какова бы ни была законность обыска, было ясно, что полиция зашла дальше, чем позволяла самая либеральная интерпретация существующих соглашений, ибо сбежавший пленник не был найден в ящиках столов и в шкафах с картотекой. И поэтому проблема урегулирования этого инцидента снова легла на наши плечи.

Советское правительство с самого начала предпринимало попытки использовать этот инцидент для того, чтобы добиться признания торгового представительства неотъемлемой частью посольства, а отсюда и предоставления ему без ограничений прав экстерриториальности. Оно немедленно прибегло к репрессиям, разорвав все экономические связи с Германией вне зависимости от того, что эта мера в данный момент наносила серьезный удар и по собственным интересам СССР. Очевидно, Советы были готовы пережить подобные неудобства и потери за ту цену, которая должна быть за это уплачена. Этот разрыв поставил германское правительство в весьма неудобное положение, поскольку немецкие деловые круги, заинтересованные в торговле с Советским Союзом, восприняли этот разрыв в отношениях как уничтожающий удар, и они немедленно оказали давление с целью добиться скорейшего урегулирования конфликта. Для решения проблемы граф Ранцау предложил создать совместный арбитражный суд. Однако германская полиция через министерство внутренних дел категорически отвергла это предложение, потому что там не могли допустить и мысли о том, что справедливость их мер в отношении торгового представительства может оспариваться и выноситься на суд наспех созданной организации, чью законность они отказывались признавать. Как любопытно похоже – по крайней мере, в этом аспекте – отношение германской полиции и ОГПУ к своим соответствующим МИДам! Переговоры по урегулированию конфликта тянулись почти три месяца, особенно с того момента, когда Советы дополнительно потребовали, чтобы германское правительство принесло извинения и наказало виновных полицейских чиновников. Они не отказались от своих требований даже тогда, когда германский посол вновь пригрозил покинуть Москву и даже запросил выездные визы для себя и ближайших членов его окружения.

Я принимал участие во всех переговорах между Ранцау и советскими представителями по поводу разрешения конфликта; и чем более они затягивались и чем более обострялась ситуация, тем большей становилась тревога за будущее германо-советских отношений. Поэтому я решил наконец прибегнуть к средствам, которые я уже с успехом использовал в подобных ситуациях: обратиться к Радеку, для которого поддержание германо-советских отношений означало нечто большее, чем полезное средство для достижения цели, и который всегда положительно реагировал в тех случаях, когда над этими отношениями нависала опасность. После смерти Ленина Радек частично утратил свою политическую значимость, но летом 1924 года он все еще был способен оказывать влияние на важных лиц и политику в Кремле. Когда я пригласил его к себе домой, он сразу же пришел, и в последовавшем разговоре наедине я прежде всего убедился, что он полностью осознавал серьезность ситуации. При условии, что Ранцау отзовет свою угрозу покинуть Москву, Радек предложил со своей стороны оказание эффективного влияния на советское правительство, чтобы не допустить прекращения переговоров. Тут я позвонил послу. Хотя была уже поздняя ночь, он немедленно приехал ко мне, и мы продолжили наш разговор втроем. Мы разошлись, когда солнце уже поднялось. Мы все понимали, что ситуация была вовсе не такой безнадежной, какой представлялась днем раньше; с помощью дополнительных каналов, которые открывал для нас Карл Радек, конфликт можно было уладить. Окончательным результатом переговоров стало то, что русские получили большую часть того, что они желали, и тем самым добились решительного выигрыша, который нам пришлось допустить как меньшее зло в данных обстоятельствах. Подписанный 29 июля 1924 года в Берлине протокол признавал, что три пятых помещений торгового представительства обладают правом экстерриториальности, и тем самым создавал ситуацию, из которой оставался лишь один шаг до признания полной экстерриториальности всего торгового представительства. Соглашение на эту тему было включено в торговый договор от 12 октября 1925 года; и это, в свою очередь, послужило для СССР важным прецедентом для того, чтобы заставить и другие государства предоставлять привилегии экстерриториальности советским торговым представительствам. Таким путем Советская Россия еще раз сделала Германию непроизвольным законодателем мод в формировании своих отношений с внешним миром.

Урегулирование конфликта открыло путь к возобновлению переговоров по торговому соглашению, которые были ранее начаты в Берлине. Эти переговоры вновь оживились в ноябре 1924 года в Москве.

Московские переговоры были примечательны тем, что немцы, работая над объемистым соглашением, регулирующим экономические отношения между двумя странами, были, главным образом, заинтересованы в материальных результатах, в то время как советские представители следили преимущественно за тактическими выгодами, которые можно было бы получить. Москва в основном была заинтересована в демонстрации факта, что экономический взаимный обмен с советским режимом возможен, каковы бы ни были различия в социальных системах. Таким способом Советы намеревались пробудить дух конкуренции в капиталистическом мире и открыть дорогу для соответствующих соглашений с другими странами. Однако они никоим образом не желали делать уступок в вопросе монополии на внешнюю торговлю. В своей вступительной речи Красин не оставил никаких сомнений в том, что советское правительство ни при каких обстоятельствах не позволит никому помешать ему в осуществлении планов индустриализации, которые тогда уже составлялись, и что оно твердо решило не заключать соглашений, нацеленных на ограничение монополии на внешнюю торговлю, которую он характеризовал как один из краеугольных камней советской структуры. Он отметил, что будет добиваться безоговорочного признания этой монополии, а также права экстерриториальности для советских торговых представительств и что советские представители хотят, чтобы это признание было включено в текст договора.

Немцы, с другой стороны, пытались ослабить эффект этой монополии, требуя, чтобы германским фирмам было предоставлено право приобретения в Советском Союзе, чтобы германский товарооборот в Советской России был гарантирован фиксированными квотами и чтобы оставался неограниченным режим наибольшего благоприятствования, предусмотренный договором в Рапалло. Даже царская Россия традиционно делала существенные исключения в применении пунктов режима наибольшего благоприятствования, обосновывая это тем, что в силу определенных особенностей ее отношений с Китаем и Ближним Востоком она должна была предоставлять этим соседям ряд льгот, которые не могли быть предоставлены западным странам. Советские переговорщики требовали признания этой практики; но поскольку это признание означало бы серьезное ограничение в режиме наибольшего благоприятствования, который предоставлялся Германии по договору в Рапалло, германская делегация боролась против него с огромным упорством, хотя и без успеха. В общем, Советы добились своего по большинству наиболее важных вопросов, и если этот объемистый договор был тем не менее заключен, то это произошло потому, что по политическим причинам Германия в тот момент не могла допустить провала этих переговоров. В меморандуме, который Штреземан направил германскому правительству 13 июля 1925 года, он писал, что германская делегация предложила отложить все дальнейшие переговоры до осени, потому что они пошли в таком неудовлетворительном направлении, но это предложение было им отвергнуто. Москва, заявил Штреземан, стала настолько подозрительной к сделкам Германии с западными державами, что она такой простой шаг переноса переговоров стала бы рассматривать как знак того, что внешняя политика Германии решительно отворачивается от Советской России; а ввиду неудачного хода недавних экономических переговоров с французами и поляками германская внешняя торговля, заключает министр иностранных дел, нуждается в бизнесе с Советским Союзом.

Поэтому германское правительство отказалось от своих первоначальных требований, и ему пришлось удовлетвориться тем, что, по крайней мере, форма договоров, юридическая формулировка конкретных соглашений и ряд детальных условий отвечали его представлениям. Подписанный договор являлся блоком соглашений, приводивших в систему в подробных деталях консульские отношения, таможню, инспекцию, нормы проживания и собственности и другие проблемы, возникающие в разного рода экономических сделках.

С советской точки зрения договор в целом был огромным успехом. Правда, некоторые статьи, включенные для защиты разнообразных германских экономических интересов, особенно сельхозпроизводителей, отличались склонностью к ограничению советского экспорта в Германию. Но монополии на внешнюю торговлю и праву экстерриториальности торговых представительств было дано дополнительное договорное признание, и эти моменты твердо внедрились в международные правила. Огромные ожидания, которые немецкие деловые круги связывали с этим договором во время его заключения, вряд ли реализовались. Надежда, что постепенная интеграция России в мировую экономику сделает монополию на внешнюю торговлю более гибкой и сговорчивой в употреблении, не сбылась. Да и тщательная кодификация экономических отношений не помогла приспособить экономические и юридические системы двух стран друг к другу. Более того, вопреки германским ожиданиям, доля экспорта в Советскую Россию в общем объеме германского экспорта возросла незначительно. С 1925 по 1928 год эта доля выросла с 2,9 процента только до 3,3 процента, а в 1928 году Советский Союз находился на двенадцатом месте в списке покупателей германских товаров.

Кредиты

С самого начала германо-советские торговые отношения характеризовались постоянной огромной нуждой России в крупных долгосрочных кредитах. Но собственные финансовые возможности Германии в начале 1920-х годов были ограниченны, и как германские, так и зарубежные банковские круги питали слабую веру в способности большевистского режима или в его готовность вернуть какие-либо авансы. Помимо этого, германскому правительству приходилось учитывать отношение западных держав, с которыми оно вело торг по поводу выплат репараций; вряд ли оно могло позволить себе поставить под сомнение возможность снижения бремени репараций, выдавая кредиты Советскому Союзу.

Тем не менее общие германо-советские интересы явно требовали щедрых кредитных мер. Первая скромная попытка продвинуть вперед германскую торговлю с Советской Россией посредством кредитной сделки была сделана в 1923 году, когда был заключен так называемый «зерновой договор». Он базировался на немецкой готовности выплатить авансом 50 процентов стоимости 20 миллионов пудов[55]55
  Около 328 тысяч тонн.


[Закрыть] зерна, которое должна была поставить Россия. В свою очередь, советское торговое представительство согласилось использовать этот аванс для размещения дополнительных заказов в германских промышленных фирмах.

Прошло полных два года, пока немцы сделали еще один шаг в этом направлении. На переговорах, которые привели к заключению договора от 12 октября 1925 года, советская делегация неоднократно и настойчиво отмечала, что кредиты являются жизненно важной предпосылкой развития германо-советской торговли. Правительство в Берлине в принципе не возражало против обсуждения имеющих отношение к делу предложений, но оно открыто уклонилось от предоставления кредита в несколько сотен миллионов рейхсмарок, которого добивались советские представители. 6 октября 1925 года было подписано соглашение, по которому предоставлялся первоначальный кредит на сумму 75 миллионов рейхсмарок (эта сумма впоследствии была увеличена до 100 миллионов). Средства были собраны группой ведущих германских банков и получены по двум чекам, выписанным советскому Государственному банку и принятым советским торговым представительством в Берлине. Эти чеки были оплачены в Нью-Йорке, причем половина кредита – 29 января, а остальное – 28 февраля 1926 года при 8,5 процента комиссии.

Ни сама величина кредита, ни его очень короткий срок не отвечали желаниям и ожиданиям советского правительства; но тем не менее этой сделке суждено было стать для властей прецедентом огромной важности, и причем таким, из которого они извлекли огромную выгоду в развитии торговых отношений с другими странами. И все-таки сама германо-советская торговля получила весьма небольшую прямую поддержку, поскольку тем временем отдельные немецкие фирмы предоставили советскому правительству кредиты на более длительные сроки, поэтому этот краткосрочный банковский кредит не создал стимулов для размещения дополнительных заказов в германской промышленности. Если бы мы хотели поставить нашу торговлю с Советским Союзом на более здоровую и широкую основу, нам следовало принять во внимание нужду СССР в более крупных и долгосрочных кредитах; кроме того, нам следовало осознавать, что большинство германских деловых корпораций, заинтересованных в торговле с Советским Союзом, не были расположены подвергать такие кредиты большому риску.

В то время общественное мнение в Германии было расколото в вопросе, представляет ли торговля с Советской Россией на основе долгосрочных кредитов чрезмерный риск для продавца. Широкие круги считали, что финансовое крушение советской экономики – только вопрос времени и что деловые отношения с Москвой должны вестись с величайшей осторожностью. Я вместе со многими другими придерживался противоположного мнения. Мои длительные наблюдения над советской реальностью приучили меня к тому, что, среди всего прочего, советское правительство рассматривало оперативное выполнение международных обязательств как фактор, от которого зависит само существование его экономики. Кремль осознавал, что, если хотя бы один советский вексель не будет оплачен, все иностранные источники кредитов сразу же иссякнут. По этой причине советские правители не испытывали недостатка ни в настойчивости, ни в жестокости, когда чувствовали, что надо выжать последние остатки золота и валюты из своего собственного терроризируемого населения методами, в детальном обсуждении которых здесь нет необходимости. Если мы хотим оценить возможности, открываемые в государстве, управляемом диктатурой, мы не можем упустить из виду решающий факт, что финансового крушения советской экономики, так часто предсказывавшегося в 1920-х годах, не произошло; напротив, и тогда и потом все международные обязательства пунктуально соблюдались, а последовавшая вскоре мировая депрессия стала в Советской России периодом громадного экономического подъема.

Однако теоретических рассуждений такого рода было недостаточно, чтобы добиться для советской экономики ощутимых долгосрочных кредитов. Для достижения этой цели и для облегчения германским фирмам возможности предоставления кредитов их советским клиентам германское правительство наконец-то решилось на новую меру, впервые примененную в феврале 1926 года, когда немецкий бизнес предоставил советскому правительству кредит в размере 300 миллионов рейхсмарок. Этот кредит стал возможен благодаря решению германского правительства снизить риск путем поддержки кредиторов гарантией в 35 процентов на случай дефолта. Иными словами, если советское правительство не выплатит свой долг, Германский рейх возместит немецким кредиторам 35 процентов их убытков. Кроме того, кредиторы получили заверения, что фактически с их плеч снимается 60 процентов их риска, поскольку правительство рейха обратилось с просьбой к различным германским землям принять участие в сделке с другими 25 процентами.

Такие «гарантии рейха на случай дефолта» стали обычной чертой германо-советских торговых отношений. И все же остальные статьи этого первого договора показывают, как все еще осторожно подходил Берлин к кредитным сделкам с Советским Союзом. Например, половина из суммы 300 миллионов должна была быть выплачена к концу 1928 года, то есть после чуть более чем двух лет, и использование этой части суммы было ограничено покупкой товаров, которые явно составляли экспорт за пределами и сверх нормальных поставок. Остальная половина подлежала оплате в конце 1930 года и могла использоваться только на оборудование, предназначенное для оснащения конкретно определенных отраслей советской индустрии. Как мы увидим в последующей главе, торговые отношения с Советским Союзом не становились жизненно важными для германской экономики до тех пор, пока не воцарился мировой экономический кризис.

Глава 7
Военное сотрудничество. 1919–1930 годы

Начало

В последние дни 1925 года германская пресса сообщила, что советский нарком иностранных дел был на обеде не у кого иного, как у генерал-полковника Ганса фон Секта, главнокомандующего рейхсвером. Читатель припомнит, что в то время Чичерин провел несколько недель в Берлине на обратном пути с немецких и французских курортов. Источник новостей, касающихся посещения фон Секта Чичериным, немедленно стал объектом для разного рода домыслов. Орган партии центра газета «Германиа» утверждала, что граф Брокдорф-Ранцау сознательно допустил утечку информации в попытке саботировать сближение Германии с западными державами. Говорили, что граф всерьез испортил отношения с министерством иностранных дел, особенно с господином фон Шубертом – постоянным первым заместителем министра. У меня нет доказательств правдивости этой истории; но, учитывая яростную антипатию Ранцау в отношении соглашений в Локарно и попыток Штреземана вступить в Лигу Наций, нельзя исключать того, что он сам выпустил на свободу эту историю. В социал-демократической печати реакция была острой и возмущенной. Дружеские отношения главы рейхсвера с Советским Союзом за спиной рейхстага и, предположительно, министра иностранных дел расценивались как самоуправное действие, противоречащее политике рейха и требующее отставки фон Секта. Социал-демократические газеты публиковали преувеличенные отчеты о неблагоприятной реакции на «секретные переговоры» во Франции и в Англии. Коммунистическая газета «Роте фане», с другой стороны, писала 31 декабря 1925 года: «Человеку надо быть идиотом, чтобы принимать всерьез факт, что правительство рейха ведет переговоры о военном союзе с Советской Россией сразу после заключения договора в Локарно; еще глупее было бы предполагать, что советское правительство вступит в такие секретные переговоры».

Даже в то время германское правительство не предпринимало никаких попыток отрицать, что эти два господина действительно встречались. Наоборот, министерство иностранных дел попробовало преподнести эту встречу за обедом в безобидном свете. По предложению Вильгельмштрассе газета «Кройц цайтунг» объявила эту встречу неким визитом вежливости, чисто формальным делом, при котором тем не менее присутствовали два официальных лица из МИДа с целью недопущения каких-либо неразрешенных «сделок». Слухи о натянутых отношениях Ранцау с министерством иностранных дел были отклонены без предоставления каких-либо обоснований. Несколькими днями спустя подобные попытки преуменьшить значение этого обеда были предприняты и советским агентством ТАСС.

Прошло одиннадцать месяцев, и 3 декабря 1926 года «Манчестер гардиан» (ежедневная британская газета, выходящая с 1821 года, с1959 года называется просто «Гардиан». – Ред.) опубликовала сенсационную статью, в которой утверждалось, что германские вооруженные силы, грубо нарушая условия Версальского мирного договора, тесно сотрудничают с Красной армией. Германская авиационная фирма «Юнкерс», как заявляла «<Гардиан», управляет неким филиалом под Москвой; немцы построили в Советском Союзе несколько заводов по производству отравляющих газов; офицеры германской армии совершают частые поездки в Советский Союз, и, наконец, «Гардиан» объявила, что располагает сведениями о крупных поставках вооружений из Ленинграда в Германию. Эти грузы якобы были замечены, когда они следовали транзитом через порт Штеттин.

Британская либеральная газета подвергала суровой критике германские военные круги за секретные сделки, о которых свидетельствовала приведенная выше информация, но она категорически и полностью освобождала министерство иностранных дел и германское правительство от какой-либо ответственности за эти сделки; фактически газета выражала уверенность, что германское правительство ««положит конец впредь» таким незаконным сделкам, которые были выявлены, «с тем, чтобы, какими бы сенсационными ни казались эти факты, их скоро можно было бы считать делом прошлого».

Статья в «Манчестер гардиан», как и последующие, более конкретные обвинения, была целиком перепечатана берлинской социал-демократической газетой «Форвертс» двумя днями позже. Хотя разыгравшийся серьезный политический шторм и привел к падению кабинета, он не оказал какого-либо ощутимого длительного эффекта на советскую либо германскую политику, а также не добавил никакой дополнительной информации из какого-либо источника в отношении истинной природы и размеров германо-советского военного сотрудничества, кроме расплывчатой декларации из министерств о том, что сотрудничество, которое действительно имело место, к настоящему времени уже прекращено. Короткая история германо-советского военного сотрудничества покажет, что это была лишь половина правды[56]56
  Разногласия между социалистическими и коммунистическими стивидорами (лицо, заведующее погрузкой и выгрузкой груза на судах заграничного плавания. – Ред.) в Штеттине, когда разгружались три парохода с грузом советского вооружения, навели социал-демократическую партию в октябре 1926 года на некоторые улики, а новые открытия были сделаны в феврале 1927 года французским агентством новостей «Гавас» и социал-демократической газетой «Лейпцигер фольксцайтунг». Потом в ноябре 1929 года советский советник посольства в Париже Беседовский (Г.З. Беседовский (1896–1948 или 1951). – Ред.), отказавшийся возвратиться в Москву, когда его отозвали, высказал похожие разоблачения.
  Слухи о секретном германо-советском военном альянсе, однако, распространялись еще со времен договора в Рапалло и время от времени озвучивались в прессе. Типичной для такого рода обвинений была статья в «Морнинг пост» от 16 августа 1923 года, озаглавленная «Германское влияние на Россию: военная монополия». В эти слухи верили даже в самых высоких политических кругах в Германии; фон Гинденбург все еще верил этому после приведения к присяге в качестве президента рейха в 1925 году. В бумагах Штреземана рассказывается об огромном облегчении старого фельдмаршала, когда его министр иностранных дел сообщил ему об обратном (Stresemann. Vermachtnis. Bd. II. S. 60). Похоже, мало кого убедили непрерывные опровержения, исходившие из Берлина и Москвы (например, попытка Троцкого высмеять эти слухи в «Известиях» от 27 августа 1922 года и «Опровержение ТАСС» в «Известиях» от 6 октября 1923 года).
  Германо-советское военное сотрудничество стало предметом многих предположений и возмущенных разоблачений, написанных экспертами и журналистами, преследовавшими корыстные цели. Книга Melville C.F. The Russian Face of Germany (London: Wishart & Company, 1932) представляет собой наиболее тщательное использование всех доступных клочков информации. Другие важные источники – книга Wollenberg Erich. The Red Army (London: Seeker & Warburg, 1941) и две недавние (конца 1940-х годов. – Ред.) статьи Hallgarten George W.F. General Hans von Seeekt and Russia 1920–1922 (Journal of Modern History. Vol. XXI. № 1. P. 28–34) и Strohm G. Vierzehn Jahre deutseh-sowjetisehe Militarallianz (Stuttgarter Rundschau. Bd. III. S. 11, 12). Далее кусочки информации обнаруживаются в ноябрьском выпуске 1948 года Der Monat под названием Der Seeekt-Plan, автор Julius Epstein; в книге Einsiedel H. Tagebueh der Versuehung (Berlin; Stuttgart: Pontes-Verlag) и в книге Puttkamer J. Irrtum und Sehuld. Среди бывших немецких коммунистов, обращавшихся к этой теме, были, кроме Волленберга, Рут Фишер («Сталин и немецкий коммунизм») и Франц Боркенау («Мировой коммунизм»).
  Никто из цитировавшихся выше источников не заходил слишком далеко за пределы материала, обнаруженного в 1926 году, не сообщая ничего, кроме догадок и предположений, недоказанных обвинений, а временами и диких домыслов, не подкрепленных никакими достойными внимания доказательствами. Штромм без колебаний превращает договор от 6 мая 1921 года в военное соглашение, достигнутое между Красиным и генералом фон Сектом, а Боркенау и Меллвилл уверены, что договор в Рапалло включал в себя секретное военное соглашение; Холлгартен же превращает сельскохозяйственную концессию Круппа в жуткое военное предприятие.
  Что было общего у почти всех этих источников и что стало причиной многих их фактических ошибок – так это тон справедливого возмущения по поводу ужасных сделок между прусскими генералами и красными диктаторами, поведение, которое вполне относится к категории политических памфлетов, но не всегда способствует получению правильных исторических познаний.


[Закрыть].

11 февраля 1919 года германская полиция арестовала Карла Радека, бывшего одним из советских эмиссаров, участвовавших в провалившемся коммунистическом восстании, известном как «восстание «Спартака». Радека бросили в тюрьму в Берлине и поначалу весьма грубо с ним обращались (как он излагал эту историю спустя несколько лет). Однако постепенно его тюремщики стали вежливее. С него сняли кандалы, его перевели в камеру получше, и ему даже разрешили получать немецкие и иностранные газеты. Однажды, продолжает свой рассказ Радек, его охранник вручил ему весьма необычного вида ночной горшок – странный подарок, который привел Радека в удивление. «Я тут же пришел к выводу, что это – странное отражение некоторых перемен в мировой политике. И действительно, из лондонской «Таймс» я узнал, что правительство Советской Украины назначило меня послом в Берлине и потребовало, чтобы меня освободили и официально ввели в мою должность в посольстве. …Поскольку дипломатические отношения Германии были разорваны с правительством Советской России, но не Украины, мой дорогой друг Христиан Георгиевич Раковский решился попробовать вызволить меня из тюрьмы, назначив меня на дипломатический пост. Германское министерство иностранных дел, возглавляемое социал-демократом Августом Мюллером, с Раковским не согласилось, но тем не менее решило проявить небольшую заботу в ситуации с непризнанным дипломатом, сидящим в тюрьме. Оно запросило министерство юстиции об условиях моего содержания. Юстиция обратилась в тюрьму, и начальник тюрьмы решил проявить вежливость подарком предмета первой необходимости. «Маленькие причины часто приводят к великим последствиям», – сказал кто-то из древних, забавлявшийся в те давние дни тем, что формулировал человеческий опыт в симпатичных афоризмах. А тут великие причины привели к ничтожным последствиям»[57]57
  Радек К. Ноябрь // Красная новь. 1926. Октябрь. № 10. С. 139–175. Профессор Е.Х. Карр, которому эта глава была показана в рукописи, впоследствии перевел статью Радека и опубликовал ее выдержки в Soviet Studies (Vol. III, № 4).


[Закрыть].

Эта небольшая история и комментарий Радека важны лишь потому, что Радек был прав, ощутив перемены в отношении своих тюремщиков. Во время своего ареста он утихомирил разозленного полковника, который обрушил на него оскорбительные угрозы: «Теперь, когда вас разоружает Антанта, почему вы, немцы, хотите заполучить еще одного врага, Советскую Россию?» Понятно, германский военный считал коммунизм угрозой; но Россия оставалась возможным союзником огромной потенциальной силы.

Скоро Радека в тюрьме перевели в комфортабельную камеру; а после того, как ему разрешили принимать посетителей (разрешения на его посещение давали в военном министерстве), его жилище превратилось в политический салон, куда молодые коммунистические лидеры приходили за советом, государственные деятели – чтобы озвучить свои взгляды, а офицеры – чтобы установить контакт и поговорить о возможном военном сотрудничестве, особенно против Польши. После выхода из тюрьмы Радек какое-то время жил на квартире одного из этих офицеров – барона Ойгена фон Райбница, который много лет спустя сообщил, что между ним и Радеком были достигнуты определенные договоренности о новом разделе Польши. Взятие Красной армией Варшавы должно было стать сигналом для германского «Фрайкорпса» (Добровольческий корпус; были и другие добровольческие объединения, состоявшие в основном из фронтовиков. – Ред.) к движению к новым границам.

Похоже, что фон Райбниц и еще один из посетителей Радека, полковник Макс Бауэр, были оба тесно связаны с генералом Людендорфом. Как и их начальник, они не придерживались мнения, типичного для военных людей Германии тех дней. В первые месяцы после революции среди германских генералов, видимо, господствовала надежда, что они могут стать нужными для Англии и Франции, сражаясь с большевизмом. Эта надежда могла еще связываться с давними амбициями расширения на Восток, наиболее радикальным выражением которых может являться меморандум, сочиненный генералом фон Сектом, возможно, в 1915 году[58]58
  Видимо, генерал Ганс фон Сект не всегда выступал за военное сотрудничество между Германией и Россией. Его политика сотрудничества была следствием поражения Германии и непримиримого отношения к ней западных союзников в Версале. До этого времени генералом, похоже, владели несколько иные идеи.
  Среди объемистых трудов генерала фон Секта, находящихся ныне в Национальном архиве Соединенных Штатов, присутствует меморандум, написанный генералом собственноручно. Согласно замечанию, сделанному карандашом (скорее всего, добавленному генералом фон Рабенау, официальным биографом фон Секта), этот меморандум, возможно, был составлен в 1915 году. Здесь он публикуется впервые.
  Невозможно установить, были ли цели войны, выраженные в этом меморандуме, теми самыми, с которыми фон Сект выступал в 1915 году, или он просто скопировал чьи-то чужие идеи. Однако наверняка фон Сект был, по крайней мере, не чужд симпатий к ним, даже несмотря на то, что мог бы изложить их в менее радикальной форме. И даже в этом случае эти идеи заслуживают быть опубликованными как типичное выражение традиционных устремлений, разбушевавшихся в военное время. Меморандум гласит:
  «Сепаратный мир с Францией и Бельгией на основе предшествовавшего статус-кво. Затем все силы бросить против России. Завоевание 10 тысяч квадратных миль, высылка населения, за исключением, естественно, немецкого. В России для него много места, особенно в великолепной Южной Сибири.
  Немецкому народу нужны великие задачи. Но мы не должны рассеиваться по всему миру, а нам надо сосредоточить свои усилия в Европе. Форма: Восточная марка – Австрия времен Бабенбергов: королевство при Фридрихе Эйтеле. Свободное распределение обширных земельных пространств миллионам или более ветеранов, желающих стать колонизаторами; чем выше ранг, тем больше земли. При столкновении с [людской] жадностью это приведет к тому, что сразу же рухнет сопротивление со стороны социал-демократии и центра. Когда там будет, скажем, к 2000 году 200 миллионов здоровых и в основном немецких людей на 200 тысячах квадратных миль земли, мы сможем, по крайней мере, чувствовать себя хоть в относительной безопасности от того, что огромная Россия сможет когда-нибудь родить еще одного Петра Великого. Уже Скобелев был опасен. (Внезапная смерть блестящего генерала М.Д. Скобелева (1843–1882), не дожившего до 39 лет, скорее всего, дело германских агентов (отравление – в компании девиц легкого поведения). – Ред.)
  Эта война, вероятно, будет стоить нам миллиона человек, и среди них будут самые лучшие. (К началу января у нас в общей сложности было убито 150 тысяч человек, 550 тысяч ранено, из них 225 тысяч тяжело, 325 тысяч – легко, а 150 тысяч пропало без вести.) Что будет значить по сравнению с этим – выслать 20 миллионов человек, среди которых множество еврейского сброда, поляков, мазуров, литовцев, латышей, эстонцев и т. п.?
  У нас есть сила для того, чтобы сделать это; и мы брошены в такие условия, которые в смысле кровопролития и уничтожения оставляют далеко позади эпоху переселения народов; отсюда давайте и вести себя соответственно обычаям эпохи переселения народов.
  Наш союзник (то есть Австро-Венгрия. – Ред.), если хочет, может получить свою долю добычи в Волыни и Подолии.
  России придется смириться с утратой земли, особенно если мы прикроем ее тыл для дальнейших экспансий в Азию.
  В любом случае мне кажется, что легче выслать 20 миллионов русских, чем вытерпеть 7,5 миллиона бельгийцев.
  Если России суждено победить в войне, она отберет у нас, по крайней мере, Восточную Пруссию и Западную Пруссию на правом берегу Вислы, то есть примерно одну десятую территории и одну двенадцатую часть населения Германского рейха.
  Если, таким образом, весь избыток германской энергии сконцентрировать на три поколения на колонизации Востока, тогда также становится возможным мир с Англией на базе статус-кво, потому что в предсказуемом будущем у нас не будет столкновения интересов. Но если Англия желает чего-то другого, тогда наш флот достаточно силен, чтобы продолжать эту войну до бесконечности.
  Если нам впоследствии понадобятся новые колонии, мы их завоюем. Но в 2000 году этот вопрос вряд ли будет стоять между Германией и Англией, а, скорее, между Европой, Азией и Америкой».


[Закрыть].

Сочетание этих двух амбиций привело к балтийской авантюре, в которой германские нерегулярные войска с молчаливого согласия военного министерства сражались бок о бок с войсками союзников (Антанты) и местными антикоммунистами, чтобы выбить Красную армию из прибалтийских провинций. Как только их миссия была выполнена, под давлением союзников германские части были распущены. Но этот маневр не удался; балтийская авантюра стала не чем иным, как питательной почвой для германского фашизма. А Версаль окончательно доказал, что Запад не считает, что нужна хорошо вооруженная Германия.

Но еще до Версаля более влиятельные элементы среди военных обратились к идее сотрудничества с Советской Россией. Первая попытка генерала фон Секта наладить контакты с русскими была, похоже, сделана в апреле 1919 года. В то время генерал помог своему хорошему другу Энвер-паше (1881–1922. – Ред.) перейти санитарный кордон и добраться до советской территории. Турецкий революционер, националист, офицер и яростный враг британского империализма (а также в период Первой мировой войны фактически главнокомандующий турецкой армией, формально им был султан. – Ред.), Энвер-паша познакомился с генералом во время войны; после поражения Турции он бежал в Германию и находился в тесном контакте со своим другом фон Сектом; а теперь ему предоставили аэроплан, на котором он вылетел в Советскую Россию[59]59
  Фактически это было организовано адъютантом фон Секта – Кестрингом, который спустя много лет стал германским военным атташе в Москве.


[Закрыть].

Однако Энвер-паша был схвачен британскими войсками, когда совершил вынужденную посадку в Литве. Он чудом спасся, когда друг генерала фон Секта майор Фриц Чунке, возглавлявший подразделение «Фрайкоорпса» в Литве, узнал Энвер-пашу до того, как британцы разглядели турецкого генерала под обманчивой внешностью, и майор помог ему бежать[60]60
  Эта история основана на воспоминаниях Чунке, содержащихся в архивах фон Секта. Чунке, с которым я был лично знаком, позднее стал управляющим директором Российского комитета германской экономики.


[Закрыть].